Текст книги "Две мелодии сердца. Путеводитель влюблённого пессимиста"

Глава 7

Кэл

Я смотрю на серебряную коробочку, на поверхности которой играют солнечные зайчики, а затем встряхиваю ее, слушая, как внутри танцует горсть крошечных таблеток. Сердце учащенно бьется при воспоминании о том, как одна из них скользнула мне в горло, и об эйфории, которая пришла сразу после этого.

Слабость.

Вот что это такое на самом деле. Именно так ощущается баночка, которую я держу в руке.

Поскольку Ике отказывается мне помогать, я написал сообщение своему старому знакомому из тату-салона «Джолин». Оскар – сомнительный тип с сальными волосами, прихрамывающей походкой и двумя уголовными статьями. Я прекрасно знал, что Оскар не станет мучить меня чувством вины или пытаться убедить обратиться к психотерапевту. Я знал, что он не будет смотреть на меня так, как Ике, – с жалостью. Оскар просто взял у меня деньги, пожал руку и отправил восвояси.

И на этом все.

Я прищуриваюсь, глядя на банку.

Я еще не принял ни одной таблетки, даже не заглядывал внутрь.

С тех пор как ушел с работы, я только и делаю, что пью, чувствуя себя нервным и раздражительным. Люси не заслужила подобного отношения к себе, особенно после того, как стала свидетельницей моего паршивого настроения в мастерской. Алкоголь успокаивает мое внутреннее смятение, держит моих демонов в узде. Я могу расслабиться, могу стать лучше, могу стать сильнее ради нее.

Это лишь временно, пока я не возьму себя в руки. Сейчас мои раны слишком сильно болят.

На лбу у меня блестят капельки пота, а в груди возникает тревожный спазм. Прошли годы с тех пор, как я в последний раз ехал по этой дороге, похожей на черную дыру, и поклялся, что больше никогда не сверну на нее. И все же я уже на ней. Подбираюсь все ближе и ближе к краю, кипя от собственного безумия.

После напряженного часа, когда я устраивал Люси в комнате для гостей и тайком проносил в свою спальню бутылки «Джима Бима»[5]5
  «Джим Бим» – американская марка бурбона.


[Закрыть], я чувствую себя потерянным. Мне так сильно хотелось, чтобы Люси жила со мной, однако теперь, когда она здесь, я не знаю, что, черт возьми, делать. Она все еще кажется мне недосягаемой. Ее испытующие взгляды вызывают во мне чувство стыда. Она заслуживает лучшего, а не такого человека, которым я становлюсь.

Я находился в коридоре и наблюдал, как она распаковывает свой чемодан. Люси стояла ко мне спиной, но я все равно увидел, как она достала маленькую игрушку – панду – и положила ее на кровать. Ту самую, которую я выиграл и подарил ей, потому что старался стать лучше, потому что боролся за нее.

Потому что у меня не было другого выхода, кроме как выиграть эту игрушку и наблюдать за тем, как ее лицо озаряется неподдельной радостью.

Невесомая, прекрасная радость.

В тот вечер ее глаза сверкали. Как и мои.

Думаю, в тот момент я действительно почувствовал, что могу чего-то добиться. Ради нее, ради себя. У нас могло бы что-то получиться.

Черт… я хочу попытаться снова. Мне хочется бороться, победить и стать достойным ее, однако внутри я словно умер.

Голова идет кругом, когда я чувствую ее присутствие.

Люси стоит в дверях моей спальни в светло-голубом платье; ее длинные, растрепанные волосы оттенены солнечными пря-дями.

Даже после всего, что ей пришлось пройти, она все равно не унывает.

Она купается в лучах солнца, в то время как я скрываюсь в тени.

Я прячу банку в кулаке.

– Привет. – Мой голос дрожит, словно она увидела то, что я пытаюсь скрыть. Ее глаза распахиваются чуть шире, в них виднеется тревожность.

– Ты в порядке? – спрашивает Люси, делая маленький шажок к кровати. – Ты сидишь здесь один в темноте.

– Все хорошо. – Я сжимаю банку сильнее, пока серебристые края не впиваются мне в кожу. – Что случилось?

Юбка ее платья развевается, когда она беспокойно покачивает бедрами из стороны в сторону.

– Я приготовила ужин. Мясной рулет и сладкий картофель. И салат. И гренки.

Черт, она идеальна.

Слишком идеальна.

Слишком идеальна, чтобы быть здесь, в этом доме, со мной, делить пространство с моими демонами. Она не должна находиться так близко к моей слабости.

Но и не находиться здесь она тоже не может – я этого не переживу.

Я наблюдаю, как уголки ее губ приподнимаются, когда она смотрит на меня. Ее улыбка заставляет меня хотеть, чтобы таблетки загорелись у меня в руке.

Вероятно, я смою их.

– Ты уверен, что все в порядке, Кэл? – После моего молчания ее улыбка слегка увядает, а глаза тускнеют. – Хочешь, я принесу ужин сюда?

– Говорю же, все в порядке. – В моем тоне слышатся горечь и яд. Я не хотел, чтобы так получилось, но меня разрывают пополам, тянут в одну сторону, дергают в другую, отчего мне трудно скрыть боль в голосе. – Прости, – пытаюсь я снова. – Я в порядке. Приду через минуту.

Люси колеблется, заламывая руки перед собой и покусывая губу. Я до смерти хочу поцеловать ее.

– Конечно, хорошо, – говорит она. – Я накрою на стол.

С ее лица давно исчезла улыбка. Я провожу свободной рукой по лицу и сжимаю переносицу, ненавидя себя за то, что стер радость с ее милого личика.

– Хорошо, – бормочу я.

Кивнув, она выходит за дверь.

Она выходит, но аромат груш и сахарного тростника остается со мной, и этого сладкого облака достаточно, чтобы поднять меня на ноги и провести через всю комнату к прикроватной тумбочке.

Я бросаю таблетки внутрь и захлопываю ящик.

* * *

Я снова там.

Конец мая.

Знакомая темная ночь окутывает меня. Грозовые тучи разряжаются дождем, предупреждая об опасности. К нашему дому подъезжают полицейские машины.

Красные и синие фонари ослепляют.

Я зову родителей, поскольку весь вечер смотрел в окно, ожидая, когда сестра придет домой. Папа только что вернулся после того, как несколько часов бродил по окрестным улицам в поисках Эммы. Он промок до нитки. Его бьет дрожь, и ему плохо. Я никогда раньше не видел отца таким беспомощным – до такой степени, что он, уткнувшись лицом в кухонную раковину, всхлипывает и срыгивает, а мама гладит его по спине и приговаривает, что все будет хорошо.

Папа заверил меня в том же, когда я расхаживал по гостиной, нервно ероша свои волосы. Он не позволил мне пойти на поиски вместе с ним, слишком боясь того, что мы можем найти.

И того, что я могу увидеть.

– С ней все будет в порядке, сынок. Мы найдем ее. Она просто свернула не туда и скоро вернется, – пообещал он мне, но его голос дрожал и ломался. Его кожа побледнела, а глаза стали дикими. Они остекленели от глубокого осознания того, что ничего не будет хорошо.

Эммы здесь нет – она так и не добралась до дома Марджори.

Она не дома, и ее нет у Марджори. Ее нигде нет. Ее, черт возьми, нет.

Родители выбегают из парадной двери еще до того, как полицейские успевают выйти из своих патрульных машин. Дверь остается распахнутой настежь, раскачиваясь взад-вперед, и я выхожу на крыльцо, чувствуя, как учащается сердцебиение.

К маме и папе направляется полицейский, неся с собой плохие новости.

Я стою далеко, однако вижу выражение его лица. Оно искажено. Когда мама налетает на него, требуя ответов, тот качает головой.

Слова заглушаются раскатами грома и яростным ветром, но я кое-что слышу.

Ее нашли.

Он сожалеет.

Умерла.

Она умерла.

Ему жаль.

Умерла, умерла, умерла.

Ледяной дождь хлещет по мне, сливаясь со словами.

Ноги папы подкашиваются, и он оседает на траву.

Мама воет, как бешеное животное, и падает к ногам полицейского на подъездной дорожке.

– Нет! – Никогда раньше я не слышал такого жалобного звука. Человек не может так кричать. Это не может быть мама. – Нет, пожалуйста, нет! – Она хватается за его лодыжку, а я моргаю сквозь капли дождя, пытаясь осознать происходящее.

Умерла, умерла, умерла.

Эмма умерла.

– Моя малышка! Моя малышка! – Последние слова вырываются из нее жалобным стоном.

Ее.

Больше.

Нет.

Она ушла из дома, но так и не добралась до Марджори. Потому что меня не было с ней.

Потому что я не настоял, не пошел следом, чтобы обеспечить ее безопасность.

О, черт.

О, черт.

И тут Люси бежит ко мне из соседнего двора; белое платье прилипло к ее гибкой фигуре, лицо такое же бледное. Дождь спутывает ее волосы, ноги скользят в разные стороны, но она подходит ко мне, вздыхая с облегчением, когда замечает меня.

– Кэл! – она запыхалась. – Кэл, что происходит?

Я тоже задыхаюсь.

Моя сестра умерла. Я не могу дышать.

Наконец я встречаюсь с ней взглядом и даже что-то говорю. Вроде я пересказываю ей те слова, которые мне удалось уловить на ветру, но я не слышу себя.

В памяти ярко запечатлен тот момент, как я, находясь в объятиях Люси, упал на колени в траву.

Помню, как меня разрывало на части. Помню, как я умирал внутри.

Люси крепко прижимается ко мне и всхлипывает на моей груди, а дождь льет как из ведра. Однако звук ее голоса выводит меня из оцепенения. Пока я нахожусь в ее объятиях, то понимаю, что застрял между сном и явью. И вот дождя нет, и мы – не двое подростков, сжавшихся в кучку перед моим старым домом.

Я просыпаюсь в своей теплой и сухой постели.

Она крепко обнимает меня, переплетая свои голые ноги с моими.

– Люси? – бормочу я, все еще опьяненный сном, после чего поворачиваюсь к ней лицом. Она скользит рядом со мной, отбрасывая изящную тень. Уткнувшись лицом в мою грудь, ее щека оказывается прижата к моему сердцу.

Ее сонливый, мягкий и хрипловатый голос приятно вибрирует на моей коже.

– Мне приснился кошмар, – тихо произносит она.

Черт возьми. Интересно, был ли это тот же самый кошмар, от которого я никогда не смогу убежать? Даже днем он преследует меня. Он отпечатался в моей памяти.

– Иди сюда. – Я обхватываю ее рукой и притягиваю к себе, а затем укутываю нас одеялами и еще сильнее переплетаю наши ноги. На ней ночная рубашка и нижнее белье, но штанов нет. Футболка задралась на талии, отчего моя рука скользнула по ее заднице, когда я притянул ее ближе. Уткнувшись в ее голову, я не могу удержать стон, особенно когда чувствую запах ее волос. Пахнет гребаными конфетами.

Мы крепко прижаты друг к другу, наши ноги переплетены, а сердца бьются вразнобой. Я чувствую, как меняется ее дыхание. Ее губы щекочут мою обнаженную грудь, отчего мой член мгновенно реагирует, становясь твердым под боксерами. Она это чувствует, я уверен. Мы лежим так близко друг к другу, что моя эрекция буквально упирается ей в живот, отчаянно желая проникнуть в теплое место между ее ног. Когда Люси слегка извивается, я закатываю глаза и думаю о том, какой тугой она будет. И что, вероятно, я кончу, как жалкий придурок, стоит только проскользнуть в нее.

Черт.

Мне срочно нужно сменить ход мыслей. Секс – последнее, о чем я должен думать, и мы оба это знаем. Виски до сих пор отравляет кровь, ослабляя силу воли. Попроси Люси меня трахнуть ее, я бы… черт, я бы, скорей всего, даже не медлил. Но тогда я возненавижу себя, ведь я никогда не стану тем, о ком она мечтает. Достойным партнером. Хорошим мужчиной.

Тем, кого она заслуживает.

Я заставляю свой мозг блокировать эротические образы, а также воспоминания о том, как мои пальцы входили и выходили из нее, о стонах, которые вырвались из ее горла, и о том, как ее живот оказался идеальным холстом для моей…

Черт, черт, черт.

Бабушка Эдит в бикини.

Артишоки.

Постельные клопы, повсюду.

Лоток Стрекозы после того, как она совершила набег на мой ящик с сыром.

Прерывисто вздохнув, я отодвигаю бедра от Люси и, черт возьми, успокаиваю себя. Однако я не отпускаю ее, по-прежнему обнимая за талию и слегка поддерживая. Она немного сдвигается на матрасе. Ее прерывистое дыхание вырывается наружу, согревая мою кожу. Тем не менее она также отодвигается, потому что думает в том же направлении, что и я. Люси знает: спать вместе будет ошибкой.

И я пообещал ей, что не допущу чего-то большего.

– Прости, что разбудила тебя, – шепчет она, подтягивая колени к груди. Когда я не отвечаю, отчаянно пытаясь не дать своим мыслям сбиться с пути истинного, она начинает выскальзывать из моих объятий. – Мне нужно идти.

– Останься со мной. – Слова настойчивы и вырываются без всякой задней мысли. Мой голос хриплый ото сна и похож на рык. – Пожалуйста.

Люси расслабляется.

– Ты уверен?

Я во многом не уверен, но точно знаю, что дышащая, пахнущая конфетами и спящая рядом со мной Люси – это лучшее лекарство, чем яд, спрятанный в ящике прикроватного столика.

Я чувствую себя прекрасно, когда вот так просто лежу с ней.

Такое чувство, будто она действительно может стать моей.

– Да.

Я чувствую, как расслабляется ее тело, когда она прижимается ко мне, и ее голова оказывается прямо у меня под подбородком. Этот момент кажется таким совершенным. Но я был свидетелем множества идеальных моментов, и они никогда не длились долго. Так что я буду наслаждаться этим, пока могу.

До тех пор, пока это еще возможно.

Ее ровное дыхание в конце концов переходит в тихий храп, и когда она засыпает в моих объятиях, я закрываю глаза.

Я не уверен во всем, кроме нее. Но мне бы хотелось быть уверенным и в себе тоже.

Глава 8

Люси

Я понимаю, что что-то не так, когда просыпаюсь на следующее утро и ощущаю неприятную липкость между бедер в сочетании с прохладными влажными простынями.

Я лежу на животе, закинув руки за голову. Веки трепещут, готовясь встретить новый день. Рассвет просачивается сквозь темно-серые шторы, заливая пространство коралловым светом. Я делаю глубокий вдох, уткнувшись лицом в наволочку, и меня встречает аромат древесины, амбры, мускуса и едва уловимый след дыма – что-то типично мужское. От этой мысли меня пронзает волна трепета.

Трепета… и замешательства.

Повернув голову вправо, я вижу спящего Кэла без рубашки, растянувшегося рядом со мной на матрасе.

Его матрасе.

Злобные татуировки, слегка подсвеченные светом раннего утра, пристально глядят на меня. Черепа и кости, языки пламени, кроваво-красные розы, окаймленные шипами.

Кэл лежит на спине, прикрыв глаза рукой, словно прячась от лучей солнца. Я смотрю на его длинные пальцы, покрытые чернилами, затем мой взгляд скользит по голубым венам, проступающим на его трицепсах, и останавливается на мускулистой груди и животе. Косые мышцы выглядывают из-под верхней части боксеров. Он сжимает рукой простыню, прикрывающую нижнюю половину тела.

Сонливость затуманивает воспоминания, поэтому я быстро моргаю, пытаясь окончательно проснуться. Я в постели с Кэлом.

Почему я лежу в постели с…

Кошмар.

В три часа ночи мне приснился кошмар, поэтому я выползла из кровати в гостевой комнате и, спотыкаясь, пробралась по темноте в его комнату. Образы Эммы, умоляющей сохранить ей жизнь, проскользнули в мою душу во сне, но я не решилась рассказать ему об этом. Когда он прошептал мое имя в ночи, а я скользнула рядом с ним и обняла за талию, то смогла прохрипеть лишь:

– Мне приснился кошмар.

– Иди сюда, – прошептал он, а затем притянул меня так близко, как только мог.

Забраться в постель к Кэлу в нашу первую совместную ночь – пожалуй, смелый шаг. Я даже успела усомниться в своем решении, когда почувствовала, как его член уперся в меня. Он был твердым и возбужденным и вызывал неприятные воспоминания о том моменте в мастерской. Мои мышцы сжались при мысли о том, что он овладеет мной прямо сейчас, – сердце бешено забилось, когда я поняла, что позволила бы ему сделать это. Но он поспешно отодвинулся, оставив между нами небольшую дистанцию.

Ровно настолько, чтобы дать мне понять: он не собирается сдаваться.

Чтобы напомнить мне: мы просто друзья.

Я еще слаба, поэтому не могу позволить себе ничего, кроме сна в его безопасных объятиях, способных отогнать леденящие душу кошмары.

Но… ничто из этого не объясняет, почему я чувствую себя так, будто лежу в луже собственной крови.

Мои бедра кажутся липкими, когда я потираю их друг о друга.

У меня перехватывает дыхание.

Рана на груди открылась?

Неужели ночью меня покалечил злоумышленник в маске?

Неужели Кэл лишил меня девственности, а я пропустила это?

Потому что это похоже на…

Я широко распахиваю глаза.

Тошнота подступает к горлу, когда в голове проносится самый худший из возможных сценариев.

Нет. Черт. Нет.

Я резко выпрямляюсь и сбрасываю одеяло с кровати – моему взору открывается ужасное ярко-красное пятно.

Нет!

Боже. Этого не может быть.

У меня начались критические дни.

В постели Кэла.

Прямо рядом с Кэлом.

Кровь, наверное, дошла до Кэла.

Кэл испачкался в моей крови.

Слезы заливают глаза, ужас превращается в отвратительные рыдания, которые застревают где-то в глубине горла.

Когда я сбрасываю одеяло с таким ужасом, словно по моим ногам ползают тридцать тысяч древних жуков-скарабеев, Кэл шевелится рядом, а затем, потягиваясь, просыпается. На долю секунды в приступе откровенного отчаяния я подумываю о том, чтобы ударить его по голове и вырубить, прежде чем он узнает о моем худшем кошмаре, однако совесть, конечно же, берет верх.

И я начинаю рыдать.

– Что за чертовщина? – ворчит Кэл, окончательно просыпаясь.

Он протирает заспанные глаза, а затем оказывается в ужасающей реальности, в которой я залила кровью все его простыни. Моя ночная рубашка сбилась на талии, поэтому я стягиваю ее как можно ниже, пытаясь прикрыть испачканные бедра.

– Прости, – всхлипываю я, впадая в панику.

– Люси, что за хрень… – Матрас прогибается под его весом, когда он поворачивается ко мне лицом и говорит: – Черт.

Я всхлипываю сильнее.

– Мне так жаль. Я не… у меня начались месячные… я не хотела…

– Черт побери, эй… все в порядке. – Кэл придвигается ближе и обхватывает мое лицо ладонями, вынуждая посмотреть ему прямо в глаза. – Дыши, Люси. Все в порядке.

Я мотаю головой, едва не задыхаясь от унижения.

– Т-ты не понимаешь. Я чувствую себя ужасно. Я…

Кэл сжимает мои щеки своими большими, крепкими и грубыми ладонями, однако, несмотря на это, его прикосновение мягкое и нежное. Большим мозолистым пальцем он касается линии моего подбородка.

– Все в порядке, – повторяет он, прижимая мой лоб к своему. – Все в порядке. Дыши.

Эти детские слова струятся во мне, как солнечный ручей, успокаивающий бурные волны, что пытаются утопить меня. Мои веки трепещут, когда я пытаюсь успокоиться, сосредоточиться на дыхании и не слететь с катушек. Сосредоточиться на нем, его руках, коже, дыхании, нежно касающемся моих губ.

Волнение спадает, когда из уголка глаза выкатывается слеза. Кэл смахивает ее и целует меня вдоль линии роста волос. В эту секунду я хватаюсь за его запястья, чтобы не рухнуть на матрас от бессилия.

Вот в чем дело.

Я на взводе.

Кто-то посчитал бы случившееся лишь небольшой проблемой, но для меня это настоящая катастрофа. Однажды, когда мне было двенадцать, со мной произошел один инцидент, связанный с месячными, – случилось это прямо в школьном автобусе. После этого подобные ситуации стали занимать едва ли не самое первое место в списке страшных вещей, которые могли произойти с Люси; наряду с иррациональным страхом, что арахисовое масло прилипнет к нёбу.

Кэл проводит рукой по моему затылку, притягивая ближе, и шепчет на ухо:

– Теперь ты в порядке?

Я не уверена, однако от его слов мне становится хорошо, а от осторожного прикосновения – еще лучше, так что я киваю.

– Мне жаль.

– Перестань извиняться. Ты ведешь себя так, будто никогда раньше не сталкивалась с месячными, – говорит он, медленно отодвигаясь, чтобы внимательно посмотреть на меня. Его взгляд скользит по моему лицу, пытаясь понять причину моего странного поведения. – Скажи мне, что у тебя все хорошо.

Я сглатываю, а затем слизываю слезинку с губ.

– Я… думаю, у меня все хорошо. Я просто… мне нужно постирать твое постельное белье. И прибраться, – бормочу я все еще дрожащим голосом. – А потом вырыть на твоем заднем дворе двухметровую яму и похоронить себя в ней.

Его губы кривятся в подобии улыбки, но он отстраняется и проводит рукой по подбородку, чтобы скрыть это.

– Я помогу тебе, – бормочет он, поднимаясь с кровати.

– Ладно. Можешь взять лопату.

– Я помогу тебе прибраться, – уточняет Кэл, после чего встает с матраса и, повернувшись ко мне, слегка ухмыляется. Но он тут же прочищает горло и быстро стирает эту эмоцию с лица. – Ничего страшного, Люси. Иди, прими душ, пока я займусь стиркой.

– Нет! Боже, нет, я обо всем позабочусь. – Меня снова охватывает паника, и я вскакиваю с кровати, лихорадочно натягивая на себя простыню и одеяла. – Иди… спрячься или что-нибудь в этом роде. Я справлюсь.

– Люси.

– Пожалуйста, уходи, это унизительно. – Я собираю простыни в гигантский комок, пока он не оказывается прижатым к моей груди.

– Почему?

Я поднимаю на него широко раскрытые и остекленевшие глаза, когда в голове всплывают воспоминания об унижении в школьном автобусе. Оно обрушивается на меня камнем ужаса и стресса, который мне довелось пережить. Я пристально гляжу на него, чувствуя, как постепенно отключаюсь.

Кэл подходит ближе и щелкает пальцами перед моим лицом.

– Моргни, Люси. У тебя такой вид, будто ты вот-вот потеряешь сознание.

Выдыхая, я несколько раз моргаю, пока черты его лица снова не становятся четкими.

– Я… когда у меня впервые начались месячные, то произошло кое-что ужасное. Эмма была там, и она… – Я закрываю рот. – Не бери в голову. Это слишком неловко.

– Расскажи мне.

У меня перехватывает дыхание. Я трясу головой как сумасшедшая, а затем подрываюсь и со всех ног вылетаю из его спальни, сжимая в руках улики. Вместе с ними я врываюсь в ванную и захлопываю за собой дверь. Стянув с себя нижнее белье, я тут же запихиваю его поглубже в корзину, словно его никогда и не существовало, а затем начинаю приводить себя в порядок. В итоге я останавливаюсь, дабы перевести дух и напомнить себе, что, вероятно, в этом нет ничего особенного.

Не совсем.

На самом деле это нормально – иметь матку и… дверь ванной распахивается.

– Кэл! – кричу я, пиная пяткой постельное белье позади себя и упираясь руками ему в грудь, чтобы вытолкнуть его наружу. – Уходи. Пожалуйста.

– Я хочу помочь. – Его тело – как цементный блок, его невозможно сдвинуть ни на сантиметр. – Расскажи мне, что случилось.

Я толкаю сильнее, но по-прежнему ничего. Я просто пушинка, пытающаяся сдвинуть кирпичный дом.

– Я не могу.

– Можешь.

В мгновение ока он обхватывает меня за талию, поднимая с кафельного пола и сажая на раковину. Я резко вдыхаю. Его глаза пылают, впиваясь в меня. Кэл скользит между моих ног и сжимает бедра.

– Ч-что ты делаешь? – я заикаюсь.

– Я же сказал, что хочу помочь. – Отводя взгляд, но крепко прижимаясь всем телом к моим коленям, он тянется к полотенцу для рук, свисающему с серебряной планки, и включает горячую воду. Он достает полотенце, смачивает его, затем приподнимает мою рубашку ровно настолько, чтобы обнажить бедра.

Я замираю. Едва дышу.

Кэл на мгновение задерживает на мне взгляд, словно просит разрешения и согласия разрушить эту хрупкую стену близости и доверия.

Переводя дыхание, за которое так долго цеплялась, я слегка киваю ему.

А потом он проводит теплым полотенцем по моей ноге, от колена к бедру, нежно растирая и промывая кожу. Очищая меня.

Заботясь обо мне.

Каким-то образом ему удается умерить мое беспокойство. Я чувствую, что должна бежать, плакать, прогонять его, кричать от смущения, но я чувствую лишь…

Безопасность.

– Я думал о подобном раньше, – говорит он, его голос становится твердым. Он сглатывает, когда проводит влажной тряпкой по внутренней стороне моего бедра. Осторожно, почти с любовью. – Не совсем так, но… – Умолкнув, он облизывает губы и поднимает на меня глаза. – Когда думал, что, возможно, мы станем больше, чем друзьями.

Мои бедра жаждут сжаться из-за нарастающей волны жара, но я держу их раздвинутыми.

– Я знал, что у тебя пойдет кровь, и меня чертовски убивало то, что я причиню тебе такую боль, – мрачно произносит он, его взгляд пронизывает меня, но прикосновения остаются все такими же нежными. – Но еще это значило нечто важное для меня. Я понимал, что у тебя будет кровь, потому что я стану твоим первым. Именно я.

Между нами возникает жаркое напряжение. Моя кожа вспыхивает, и я не знаю, что сказать или как отреагировать. Не думаю, что в его желании защитить скрывается какое-то вожделение, однако мое дыхание учащается и я начинаю потеть. Вольфрамовый свет лампы над головой, кажется, сжигает меня заживо, а слова Кэла подливают масла в огонь.

Он не поднимает полотенце выше моего бедра.

– Расскажи мне, что случилось. – Его голос немного срывается, когда он поворачивается и отводит от меня взгляд. – Когда ты была подростком.

Я чувствую, что вновь замыкаюсь в себе, поэтому закрываю глаза и сосредотачиваюсь на мягкой текстуре его спортивных штанов, щекочущих мои голые колени, на его дыхании у линии моих волос, на томных движениях полотенца вверх и вниз, очищающих мою кожу.

– У меня в первый раз начались месячные в автобусе. По дороге домой из школы, – рассказываю я, чувствуя, как щеки горят. Это воспоминание невыносимо, но когда я вновь представляю выражение лица Эммы и то, как она смотрит на красное пятно, расплывающееся на моих джинсах, из меня вырывается смешок. – Эмма закричала водителю, чтобы тот остановил автобус, – продолжаю я, издавая звук, похожий на плач и смех. Что-то ненормальное. – На самом деле она завизжала. Краска сошла с ее лица, и она закричала: «ОСТАНОВИТЕ АВТОБУС, МИСТЕР МАЙЕРС, ЛЮСИ ИСТЕКАЕТ КРОВЬЮ!» – и мы все, пораженные ужасом, погрузились в зловещее молчание.

Когда я открываю глаза, Кэл смотрит на меня, приподняв темные брови и положив ладонь на раковину рядом со мной.

– Водитель съехал на обочину и спросил меня, что случилось. Я была так смущена, что не могла говорить. Я прикрыла колени рюкзаком и начала мотать головой, отказываясь говорить ему. – Я прикрываю рот рукой, понимая, насколько комично все это выглядело на самом деле. Мои плечи сотрясаются от беззвучного смеха, и я продолжаю: – Он продолжал спрашивать, откуда у меня идет кровь, но я не отвечала. В конце концов он связался по рации со всеми другими водителями и транспортной службой, сказав, что в автобусе раненый ученик, и они посоветовали ему позвонить в 911.

– Господи Иисусе. – Кэл бросает полотенце в ванну слева от себя, а затем принимается стягивать мою футболку с бедер. Одна его рука остается на моем бедре, большой палец проводит по краю ткани. – Скажи мне, что он не позвонил.

– Позвонил, – подтверждаю я, и щеки у меня начинают болеть, когда я хихикаю. – Серьезно. В тот момент я совершенно онемела от шока, поэтому просто сидела, уставившись в окно, пока скорая мчалась к автобусу. Всем ученикам пришлось выйти и ждать на улице, пока не приехали скорая и пожарные, чтобы оказать мне неотложную помощь.

Тень улыбки появляется на губах Кэла. Он слегка наклоняется вперед и чуть сильнее сжимает мое бедро.

– Вот дерьмо.

– Ага. Когда меня вынудили признаться, я разрыдалась и тысячу раз извинилась. Я была травмирована и, очевидно, до сих пор не оправилась от этого, – вздыхаю я, вытирая слезы с глаз. Когда мой смех стихает, а улыбка исчезает, я поднимаю руку и кладу ее поверх ладони Кэла, скользя пальцами по костяшкам его пальцев. Мой голос прерывается, и я тихо добавляю: – Это была катастрофа.

Кэл опускает взгляд на наши руки, на мои пальцы, щекочущие его татуировки, и прикусывает губу. На мгновение он закрывает глаза.

– Сейчас ты улыбаешься, вспоминая это, – замечает он хрипловатым голосом, после чего приподнимает голову. Наши лица оказываются на расстоянии не более пары сантиметров друг от друга. – Для меня это звучит как приключение.

Наши глаза встречаются.

Я крепче сжимаю его руку и киваю, зная, что он прав. Как бы ужасно эта ситуация ни выглядела в то время, Эмма навсегда осталась в моих воспоминаниях: как она обняла меня, как пригладила мои волосы, когда я рыдала от унижения, уткнувшись ей в плечо. Я помню ее бесконечные извинения и то, как она изо всех сил старалась загладить свою вину в тот вечер шоколадным мороженым и коробкой мармеладок «Соур Пэтч Кидс», которые она заставила купить свою маму.

Кэл отстраняется и делает шаг назад, а затем потирает затылок, отчего мышцы на его груди перекатываются. Он оглядывает меня с головы до ног.

– Тебе стоит принять душ, – бормочет он, поднимая стопку простыней. На этот раз я позволяю ему сделать это.

– Спасибо. – Сглотнув комок в горле, я наблюдаю, как он поворачивается к двери, чтобы уйти.

Когда в поле зрения попадают его гладкая спина и лопатки в татуировках, я хмурюсь. Брови сходятся на переносице, а глаза щурятся из-за резкого освещения. Я моргаю, впервые осознавая, что вижу.

Я и раньше видела Кэла без рубашки, но только грудь.

Спину – никогда.

Из меня вырывается испуганный вздох, а по спине пробегает дрожь.

Открыв дверь, Кэл переступает порог и ненадолго замирает, всего на секунду. Он бросает на меня понимающий взгляд через плечо; в его глазах вспыхивает беспокойство, и они задерживаются на мне на один мощный удар сердца.

А потом он выходит и закрывает за собой дверь.

«Ложная каденция».

Эти два слова, нацарапанные на его коже, мелькают в голове.

Запись в дневнике Эммы врезается в память, и я хватаюсь за край раковины, чтобы не упасть.

«Ложная каденция»

Тебе кажется, ты точно знаешь, что будет дальше, но это не так.

Иногда ты думаешь, будто что-то заканчивается, но на самом деле начинается что-то другое, прекрасное.

Слова вытатуированы у него на спине угольно-черными чернилами.

Дань уважения. Почтение.

Они выгравированы на его коже, прямо под парой ангельских крыльев. И между крыльями… проходит контур сияющего солнца.

Солнышко.