Текст книги "Приключения новобрачных"

Глава 32

Она не знала, чего ожидать, и – что еще хуже – не знала, что делать.

Конечно, процесс был ей знаком. Два года она стойко переносила утомительные совокупления, но никогда не чувствовала того, что сейчас. Все тело ее, казалось, звенело, дрожащие пальцы, упрямо сражавшиеся с пуговицами лифа, покалывало от желания прикоснуться к Джеймсу.

Наконец она закончила расстегивать лиф и приподняла сначала одно плечо, потом – другое. После чего, сообразив, что без помощи рук не обойтись, спустила платье пониже, и оно, помедлив мгновение, смирилось с неизбежным и с печальным шелестом упало на пол. А Джорджетт, оставшаяся в тонкой батистовой рубашке и юбке, невольно поежилась, хотя было совсем не холодно.

Джеймс смотрел на нее с восхищением, а ей с трудом верилось, что она это делает; и, конечно же, она понятия не имела, правильно ли. Стойкое отвращение к наготе никогда не позволяло ей раздеваться перед мужчиной. Тем более она не могла представить, что способна это делать медленно, измеряя время не секундами, а короткими вздохами восхищения партнера. Однако реакция Джеймса говорила о том, что обнажаться, возможно, не такое уж плохое занятие, если имеешь мужество довести дело до конца.

Ее грудь, привычная к тесной клетке из китового уса, реагировала весьма бурно на непривычную свободу и далеко не целомудренный взгляд Джеймса. Прикосновение же сосков к тонкому батисту рубашки порождало чувственную дрожь, и Джорджетт бросало то в жар, то в холод.

Она упала в объятия Джеймса, закрыв глаза в томительном ожидании поцелуя, но он не торопил события. Пальцы его осторожно поглаживали какую-то очень чувствительную впадинку у нее на затылке. Потом он потянул за тесемку на талии – и юбка отправилась на пол следом за лифом.

Итак, полпути пройдено. Раздевание оказалось долгим делом.

Тут он вдруг опустился перед ней на колени. Наверное, не всякой женщине удавалось увидеть Джеймса Маккензи с такого ракурса. Возможно, она в Мореге – единственная, кто знает, что волосы у него на макушке такие же густые, как с боков. Она видела каждый стежок на его голове, а еще обнаружила трогательный мальчишеский вихор.

А между тем пальцы Джеймса действовали ловко и неутомимо. Он уже успел расстегнуть крючки ее панталон и подвязок, стащить с нее и то и другое – с этой задачей он справился быстро, – и теперь ему предстояло расшнуровать ботинки.

Только теперь Джорджетт наконец поняла, для чего придуманы бальные туфельки. Ах если бы на ней были туфельки, в этой томительной пытке ожиданием не возникло бы нужды!

Но Джеймс справился со шнурками с рекордной скоростью – и вот она уже предстала перед ним, прикрытая одним лишь тонким батистом.

Тут Джеймс поднялся с колен и, отступив на шаг, остановился, глядя на нее. Он ничего не делал – просто смотрел. Но разве не пришло время поцеловать ее?

Внезапно Джорджетт обнаружила, что вкусы ее изменились. Теперь ей при определенных обстоятельствах доставляло удовольствие то, чего она раньше терпеть не могла. Например, муж. Или нагота. Но что касается ожидания – то в этом взгляды ее не изменились. Она не любила ждать. И теперь, после того как она пересмотрела свое отношение к замужеству и наготе, ожидание переместилось на первую позицию в списке дел, которых следовало избегать любой ценой.

И потому она первая его поцеловала.

Джеймс стоном выразил свое одобрение, и от низких вибраций его голоса в голове у нее затуманилось, а руки и ноги безвольно обмякли, так что ей ничего не оставалось, как только прильнуть к нему в поисках опоры. И, прижавшись к нему, она почувствовала его возбуждение сквозь тонкий батист рубашки. Почувствовала – и вскрикнула.

Джеймс тотчас отстранился – правда, совсем чуть-чуть. Дышал же он тяжело и хрипло. Он начал стаскивать с себя сюртук, но эти движения причинили ему боль – давало о себе знать травмированное плечо.

– Дорогая, минутку, – сказал Маккензи, глядя на нее затуманившимися то ли от боли, то ли от страсти глазами.

– Тебе больно… – прошептала Джорджетт. Как же она успела забыть об этом?! Рана у него на лице больше не кровоточила, но сейчас, когда он снял сюртук, Джорджетт могла разглядеть сквозь дыру у него на рубашке ярко-красный рубец с левой стороны груди.

Джорджетт осмотрелась в поисках кувшина с водой и чистой тряпицы. Этот мужчина, столь самоотверженно защищавший ее… Конечно же, следовало промыть его раны. Увы, осколки кувшина, из которого она столь легкомысленно выплеснула воду, валялись на полу.

– Я пошлю за водой, – предложила Джорджетт. – И за чистыми полотенцами.

Джеймс с улыбкой посмотрел на нее и, склонив голову к плечу, заявил:

– Ты не одета для приема посетителей.

Щеки ее вспыхнули.

– Но я могу опять одеться!

Он накрыл ладонью ее грудь и снова улыбнулся:

– Усилия твои будут напрасными, любовь моя, потому что мне сразу же захочется опять тебя раздеть. – Джеймс провел пальцем по ее отвердевшему соску и добавил: – Разве только… Ты могла бы послать за бутылкой бренди. – В глазах его заплясали искорки. – Чтобы было как вчера.

– Я… я не пью бренди. – Пламя страсти уже охватило ее, и источник этого жара находился где-то внизу живота.

– Но мы его и не пили. – Он медленно провел пальцем по ее груди. – То есть не в том смысле, как ты себе это представляешь. Мы его смаковали. – Он указал пальцем на ее сосок. – Я брал немного в рот и целовал тебя здесь.

Грешные, грешные слова… Но не более грешные, чем его глаза. А палец между тем скользнул ниже, забрался ей под рубашку и продолжил путешествие по влажным завиткам между ног.

– И здесь, – прошептал он.

Джорджетт беззвучно вскрикнула, завороженная картиной, что рисовали его слова… и его палец, сейчас скользнувший в нее. Она закрыла глаза. Еще немного – и ноги перестанут ее держать. Но что-то во всем происходящем было не так. И она поняла, что именно. Она стояла почти нагая перед почти полностью одетым мужчиной.

Джорджетт с трудом разомкнула веки, и Джеймс, очевидно догадавшись, что ее беспокоило, с усмешкой взял ее за руки и поднес ладонь к своим брюкам. Она поняла, что он хотел ей сказать этим жестом. Скорее инстинкт, чем здравый смысл, заставил ее обхватить пальцами все еще прикрытый одеждой символ его мужества.

– А потом наступила твоя очередь, – прошептал он. – Ты смаковала бренди здесь, на мне.

Ее смущение было мимолетным, как вспышка молнии, и тотчас ушло, уступив место жгучему любопытству. Он говорил ей, что она прикасалась к нему… губами? Там?!

Джорджетт даже вообразить не могла, как делала что-либо подобное ночью, но вполне могла представить, как ей этого хотелось.

Она снова взглянула на Джеймса, а тот, казалось, раздевал ее взглядом, что было не трудно, ибо ее тонкая батистовая рубашка едва ли оставляла место воображению. Впрочем, она уже почти не смущалась, хотя еще месяц назад нырнула бы под одеяло, даже если бы все это происходило в полной темноте. Но сегодня она стояла перед Джеймсом обнаженная при свете лампы и ничего не имела против того, что он ее рассматривал.

– Красивая… – пробормотал он. Судя по всему, он никуда не торопился. Впрочем, оно и понятно, учитывая количество полученных им за сегодняшний день травм. Возможно, он просто не мог двигаться быстрее.

– Я слишком бледная, – сказала Джорджетт.

Но Джеймс тотчас покачал головой.

– Красивая, – повторил он. – Такая красивая, что больно глазам.

– Тогда, возможно, тебе стоит их закрыть. Не стоит рисковать еще и глазами, – со смехом добавила она.

– Позволь мне самому решать, чем рисковать, а чем нет, – ответил он с ухмылкой и принялся расстегивать пуговицы у себя на рубашке.

Но Джорджетт отстранила его руки и сама принялась за дело. И он позволил ей раздеть его, позволил стащить с него рубашку, расстегнуть брюки и даже спустить их. Но тут возникла проблема с сапогами. И вид у него был такой смешной и нелепый, что Джорджетт едва удержалась от смеха. Но в конце концов благодаря ее усилиям Джеймс Маккензи все же оказался более или менее раздет. И тогда она ему приказала:

– В кровать! – И указала пальцем направление движения.

Джеймс послушно побрел со спущенными штанами к кровати и сел на край. И тогда Джорджетт, опустившись на колени, принялась стаскивать с него сапоги.

– Мало опыта с раздеванием взрослого мужчины, да? – Он посмотрел на нее сверху вниз.

Она подняла голову.

– Я не знала, что такой опыт мне понадобится.

Он позволил ей наконец полностью стащить с него брюки. И сидел смирно, когда Джорджетт снимала с него кальсоны и носки. Причем все это время он смотрел на нее с той особой улыбкой, в которой вожделение на равных правах присутствовало с нежностью. Но улыбка тотчас исчезла, когда она наклонилась к его возбудившейся плоти, вздымавшейся между ног. Судорожно сглотнув, он прохрипел:

– Ты и впрямь ничего не делаешь наполовину, верно?

– А ты хочешь только половины? – Она взглянула на него с лукавой улыбкой.

– Я хочу тебя всю, Джорджетт. Чопорную леди, дерзкую обольстительницу и бесстрашную защитницу. – Он едва заметно усмехнулся. – Что касается двух первых твоих ипостасей – тут не к чему придраться, но в отношении последнего у меня есть кое-какие претензии. Мне придется дать тебе несколько уроков, если ты и дальше собираешься истреблять наиболее достойных мужчин с помощью изделий из фаянса.

Джорджетт снова подняла голову и внимательно посмотрела на него. Ее настолько изумила первая часть им сказанного, что оставшаяся пролетела мимо ушей. Он хочет, чтобы она была чопорной? Очень нелогичное заявление, особенно с учетом того, чем она сейчас занималась.

Нет, в этот момент она чувствовала себя скорее дерзкой обольстительницей.

Джорджетт улыбнулась и облизала губы. Увы, она понятия не имела о том, чем занималась с Джеймсом ночью. В ее распоряжении были лишь догадки и все, что она слышала от других.

Но женское чутье оказалось в данном конкретном случае проницательнее разума. Оно, это чутье, и подсказало ей, как действовать.

Снова склонившись над возбужденной мужской плотью, Джорджетт провела по ней языком, затем поцеловала. Джеймс не выдержал и, громко застонав, наклонился, подхватил ее под мышки и, приподняв, уложил на кровать.

– Дорогая, ночью я не смог долго продержаться при таком усиленном внимании, поэтому предпочел бы, чтобы наш сегодняшний праздник продлился немного дольше.

По телу Джорджетт пробежала дрожь. Она была полностью согласна с мужем, нависавшим над ней. Улыбнувшись, он провел ладонью по ее груди, потом принялся легонько теребить соски. Джорджетт тихонько застонала, наслаждаясь его ласками. В какой-то момент она осторожно провела пальцами по его зашитой щеке и подумала: «Тут останется шрам, в этом не может быть сомнений». Затем руки ее вспорхнули к его волосам, и пальцы запутались в темных кудрях. Рана на голове – та самая, что она нанесла ему собственноручно, – скорее всего, прекрасно заживет, так что и следов не останется. Рана же на груди оказалась неглубокой, это была почти царапина, так что ничего страшного. А вот – черный кровоподтек на ноге. Взгляд ее задержался на этом синяке. Но где Джеймс мог его получить?

– Нравится то, что ты видишь? – послышался его голос.

Джорджетт встретилась с ним взглядом и покраснела. Оказывается, он заметил, чем она занималась.

– Нет, – ответила она со вздохом. – У тебя слишком уж много всяких травм.

– Есть места, которые болят сильнее.

Она насторожилась.

– Что? Где?..

Джеймс пожал плечами, которыми она могла бы любоваться всю жизнь. Любоваться игрой его мускулов…

– Недостаток внимания может быть весьма болезненным.

– Я не хотела… причинять вам боль. – пролепетала Джорджетт.

Она хотела совсем другого! Хотела этого, пожалуй, с того момента, как увидела его рядом с собой в постели этим утром. Но тогда он был цел и невредим, а теперь… Казалось, раны его смотрели на нее с осуждением. Как он вообще мог говорить? Другого бы хватило только на стоны.

– Все эти травмы просто царапины, – успокоил ее Джеймс. – А вот та часть моего тела, которая обделена твоим вниманием… Ох, она ужасно страдает.

Джорджетт издала нервный смешок.

– Я в вашем распоряжении, сэр. – Кто она такая, чтобы говорить ему, на что он способен, а на что – нет? Джеймс не раз удивлял ее сегодня стремительностью изменений своих намерений. И она с нетерпением ждала еще чего-нибудь новенького.

Тут он взял в ладони ее лицо и, поглаживая пальцами по волосам, приблизил губы к ее губам. Поцелуй его был нежным и одновременно настойчивым и страстным, так что Джорджетт сразу поняла: он переполнен жизненной силой… и очень возбужден.

Она выгнулась ему навстречу, поражаясь тому, как ее тело додумалось до столь бесстыдного приглашения. Грудь ее соприкоснулась с его грудью, поросшей жесткими волосками, и Джорджетт невольно вскрикнула. Ноги ее, похоже, сами знали, что им делать, – потому что тотчас обвились вокруг его бедер.

И тот же миг он вошел в нее, замер на мгновение. А она, Джорджетт, была давно готова и открыта для него – она жаждала его. С ним все было по-другому – совсем не так, как когда-то с первым мужем.

Джорджетт запрокинула голову, когда он начал двигаться над ней. И она снова убедилась в том, что Джеймс совсем другой. Она привыкла к тому, что это надо сносить молча, мечтая о том, чтобы все побыстрее закончилось. Но сейчас, с Джеймсом… О, ей хотелось, чтобы это продолжалось вечно.

В какой-то момент Джорджетт потеряла счет времени – и потерялась в пространстве. Она закрыла глаза, и остались одни лишь ощущения. Но она безошибочно приближалась к тому, о чем шептались знакомые женщины. Она была… на пороге открытия! Ей уже верилось, что это еще может с ней случиться. С каждым мгновением крепла ее уверенность в том, что она придет к желанной развязке и что Джеймс ее дождется. Она доверяла ему, доверяла абсолютно. Именно поэтому она не спешила, целиком сосредоточившись на тех поразительных ощущениях, что дарил ей этот извечный танец.

Она думала, что оно подступит медленно, – но нет, ее словно захлестнуло громадной волной, и эта волна безжалостно швыряла ее то вверх, то вниз, прежде чем выбросить на берег. И она закричала, но Джеймс тотчас зажал ее губы своими губами – как будто хотел заглушить ее крик, чтобы он не проник сквозь стены и не был услышан теми, кому не предназначался. Затем, ласково улыбнувшись ей, Джеймс прошептал:

– Умница, девочка…

Он внимательно смотрел на нее, приподнявшись на локте, и ей вдруг показалось, что в его взгляде появилось нечто особенное, что-то такое… чего раньше не было.

– Продолжай! – приказала она.

И он повиновался, ее услужливый партнер. Джеймс снова начал двигаться и – невероятно! – вновь заставил ее испытать то, что до сего дня казалось ей невозможным. Но на этот раз все длилось дольше. Интересно почему? Возможно, те незабываемые ощущения, которые она познала только на двадцать седьмом году жизни, всякий раз бывали немного иными…

Как бы то ни было, но она поняла, что это снова было оно. Причем Джеймс отстал от нее ненамного – почти в тот же миг она почувствовала, как по его телу прокатилась дрожь, после чего губы их слились в поцелуе.

Он чувствовал себя словно в раю и едва в состоянии был поверить своему счастью. Просто чудо, если у него все швы остались целыми. Забавно, что тело забывает о боли, когда обнимаешь ту, которую любишь.

А она неподвижно лежала в его объятиях, и тело ее покрывали мелкие бисеринки пота. Он знал, что если снова поцелует ее, то почувствует привкус соли. «Соль ее удовлетворения», – подумал Джеймс с усмешкой. Он не сомневался в том, что заставил ее испытать исключительное удовольствие, как не сомневался и в том, что с ней это случилось впервые. Что ж, хорошо уже то, что это останется у нее в памяти.

Из-за закрытого окна доносились звуки оркестра. Музыка играла весь последний час – и вдруг воцарилась тишина. А потом раздался выстрел. И следом – второй. Джеймс невольно вздрогнул – сказались тревоги минувшего дня.

Джорджетт рывком приподнялась; глаза ее были широко раскрыты.

– Что это было?

Пожав плечами, Джеймс пробормотал:

– Полночь… Вообще-то стрелять не положено. Но каждый год некоторые напиваются и начинают палить из мушкетов. Так что Камерону работы прибавится.

Джорджетт опустила голову ему на плечо. Взгляд ее потеплел.

– Да, полночь. Теперь мы знаем друг друга дольше, чем один день. А ведь кажется, что мы уже давно знакомы, верно?

– Все равно мало. Мне нужна вся жизнь.

Джеймс встал с постели. Ноги его чуть подкашивались, но голова была ясной, как никогда. И это хорошо. Потому что ясная голова очень ему понадобится. Он не хотел свалять дурака.

Брюки его валялись на полу, и он поднял их. Когда повернулся к Джорджетт, то увидел, что она смотрит на него с выражением озадаченности на лице.

– Но… ты же забрал свое кольцо, – сказала она. – Я думала…

Джеймс покачал головой:

– Нет-нет. Мы женаты, и я тебя не отпущу. – Джорджетт открыла рот, но он еще не все сказал. – И выбор был за тобой. Не забывай об этом, когда будешь злиться на меня и искать ночной горшок, чтобы сорвать на мне злость. Ты меня выбрала. Так что пеняй на себя.

Улыбка озарила ее лицо. Серые глаза, блестящие от слез, пристально вглядывались в него. И он тотчас почувствовал шевеление в причинном месте. Невероятно, но факт!

– Но как же… – Она умолкла; у нее перехватило дыхание.

А Джеймс достал кольцо-талисман из кармана брюк, опустился на колени перед кроватью и надел его ей на палец.

– Мы только что консуммировали наш брак. Очень приятно познакомиться, миссис Маккензи.

Глава 33

Он взял ее холодную негнущуюся руку и поцеловал.

– Это кольцо моей бабушки, дорогая. Теперь ты понимаешь, почему я попросил тебя вернуть мне печатку. Пришло время вспомнить, что я Килмарти, и делать то, что должен делать мужчина моего рода.

– Даже не знаю, что сказать… – призналась Джорджетт. Слезы, что стояли в ее глазах, теперь полились ручьем. – Разве что… Я согласна.

Джеймс тихо засмеялся, целуя ее запястье.

– Ты с этим немного запоздала. Теперь ни один суд в Шотландии не сможет аннулировать наш брак.

Она улыбнулась: возможно, немного стыдливо, но скорее с облегчением.

– Я знаю, что твой дом – в Англии, – продолжал он, торопясь уладить вопросы, которые, впрочем, считал второстепенными. – Так что мы можем переехать в Лондон, как только я заработаю достаточно денег.

– Деньги?.. Тебе не хватает денег?..

Взгляд его упал на столик с лежавшим на нем бумажником. Бумажник был легче, чем ему хотелось бы, но даже этой суммы могло хватить для начала.

– Я думаю, мне понадобится месяцев шесть, от силы год, чтобы заработать достаточно денег и начать практику в Лондоне. – Он перевел взгляд с кошелька на Джорджетт. – А до той поры нам придется пожить здесь. Ты ведь не имеешь ничего против? Мы могли бы пожить в Килмарти, у моих. Или, если захочешь, снимем маленький домик недалеко от города. Как скажешь, так и будет. Лишь бы ты была счастлива.

Она смотрела на него в растерянности.

– Ты… Ты разве не знаешь?..

Джеймс замер, внезапно почувствовав себя очень уязвимым.

– Что я должен знать?

Джорджетт простодушно улыбалась ему.

– Я богата, Джеймс.

Брови его поползли на лоб.

– Богата?

Она кивнула:

– Да, разумеется. Как ты думаешь, почему я предложила тебе двести фунтов за то, чтобы без проволочек уладить вопрос о признании брака недействительным?

Джеймс не ожидал такого поворота.

– Я не знал, что ты располагаешь деньгами. Считал, что ты выдумываешь.

– Зачем мне выдумывать?

Джеймс только сейчас заметил, что все еще сжимает ее руку.

– Еще не такое придумаешь, если тебе грозят тюрьмой.

Джорджетт широко улыбнулась:

– А тебе не приходило в голову спросить себя, почему Рандольф так стремился на мне жениться?

– Ну… Ты красивая женщина, – пробормотал Джеймс. – Любой мужчина захотел бы на тебе жениться.

Джорджетт покачала головой:

– Не я ему была нужна, Джеймс, а мое состояние.

Он судорожно сглотнул. Ему вдруг стало не по себе. Особенно страдала его гордость.

– Сколько у тебя?.. – с усилием прошептал он.

– Столько, что Рандольф Бартон решил тебя убить, чтобы расчистить себе путь.

Джеймс тяжело вздохнул. Да-а, такого поворота он никак не ожидал. Он не искал богатую невесту и не хотел жениться на приданом и теперь начал сомневаться, что поступил правильно, закрыв для нее и для себя путь к отступлению. Все было проще, когда единственным решающим фактором была любовь. Или ее отсутствие.

– Я не хочу твоих денег, Джорджетт.

Она подалась к нему и коснулась обнаженной грудью его груди.

– Я знаю, – прошептала она. – Именно по этой причине я хочу поделиться ими с тобой.

«Как хорошо», – подумал Джеймс, имея в виду их физический контакт. Что же касается ее слов, то у него, кажется, появилась идея (из-за окна снова доносилась музыка и слышались одобрительные крики веселившихся горожан)…

– Я сам хочу зарабатывать, – заявил Джеймс. – Мы положим твои деньги в трастовый фонд – так, чтобы они были твоими, только твоими.

Джорджетт вздохнула с некоторым раздражением.

– Но я могу их тратить так, как сочту нужным.

– Конечно.

Она вдруг улыбнулась:

– Тогда я хочу купить для нас с тобой дом. Мне же надо где-то поселить свою горничную. – Джорджетт снова улыбнулась. – И моего котенка. Боюсь, мистер Макрори будет на этом настаивать. – Она поднесла руку к виску, потом воскликнула: – Да, и собаку тоже! Сегодня я приобрела и собаку. Возможно, ты еще об этом не знаешь.

Джеймс ухмыльнулся и пробормотал:

– А вы не теряли времени даром, миссис Маккензи. – Он поцеловал жену в лоб. – Мы сделаем все, что ты захочешь. Мне все равно, где жить, главное – мы будем вместе.

В глазах Джорджетт появился похотливый блеск. И теперь Джеймс точно знал: сколько бы им ни отмерила судьба, ему никогда не наскучит наблюдать ее превращение из чопорной мисс в тигрицу.

Она провела пальцами по той части его тела, которая в данный момент интересовала ее больше всего, и с лукавой улыбкой спросила:

– Ты чувствуешь себя в силах продержаться еще часок-другой? Если да – то у меня есть очень сильное желание потанцевать с моим новым мужем.

Едва Джорджетт это сказала, как оркестр за окном заиграл шотландскую джигу.

Джеймс помог жене подняться, зашнуровал на ней корсет и застегнул все мелкие пуговички лифа с проворством опытной горничной. Внезапно он поймал себя на мысли, что с удовольствием будет одевать Джорджетт и с еще большим удовольствием раздевать потом.

Через некоторое время она стояла рядом с ним, полностью одетая. Приподнявшись на цыпочки, Джорджетт поцеловала мужа, а тот с улыбкой подумал: «Спасибо тому, кто изобрел ночные горшки. Без горшка, пожалуй, конец был бы совсем другой».

Люди на улице даже не думали расходиться – веселье было в самом разгаре. Уши закладывало от грохота, а жар от праздничного костра проникал, казалось, во все поры; лицо Джорджетт горело от этого жара. И куда бы она ни посмотрела, повсюду были танцующие пары. Мужчины и женщины обнимали друг друга в танце. И целовались.

И на сей раз Джорджетт среди всех этих людей чувствовала себя как дома.

Крепко схватив Джеймса за руку, она потащила его сквозь толпу к деревянному помосту для танцев. Когда же они взошли на него, он низко поклонился ей и сказал:

– Миссис Маккензи, – в глазах его плясали озорные огоньки, – вы не окажете чести своему мужу, станцевав с ним вальс?

Джеймс Маккензи оказался менее искусным в танцах, чем в занятиях более интимного свойства. Возможно, это объяснялось тем, что он жалел больную ногу, или тем, что из-за травмы головы его слегка уводило в сторону. Хотя, возможно – это объяснение представлялось наиболее правдоподобным, – все дело было в том, что она оказалась далеко не идеальной партнершей и постоянно сбивалась (ритм здешней музыки был быстрее того, к которому она привыкла в Лондоне).

Джорджетт прильнула к партнеру, доверив ему вести ее в бесконечном кружении, и с нетерпением ждала того момента, когда они вернутся в маленькую комнатку над «Синим гусаком».

– Рад видеть, что ты нашел свою жену, Маккензи! – внезапно раздался чей-то крик.

– В следующий раз свяжи ее, чтобы избавить себя от неприятностей!

– Покажи ей, что такое шотландский горец!

– Почему бы тебе ее не поцеловать? – Этот голос был тише и прозвучал с более близкого расстояния. Джорджетт повернула голову и увидела Уильяма Маккензи. Тот хлопнул Джеймса по спине. – Рад, что все получилось, братишка Джемми.

А потом он пропал, затерялся среди бешено кружившихся пар. Джорджетт осмотрелась, пытаясь понять, куда он исчез, но вместо Уильяма увидела Макрори. Мясник танцевал с дородной светловолосой женщиной, посматривавшей на него так, что, казалось, вот-вот съест. Мимо них пронеслись, кружась в танце, Элси и Джозеф Ротвен. Они танцевали, крепко прижавшись друг к другу, и, глядя на них, Джорджетт подумала: «К концу ночи Джозеф получит еще один первый опыт, который не забудет всю жизнь».

Деревянный помост дрожал от топота сотен ног, и сердца стучали в такт музыке. Джорджетт посмотрела мужу в глаза, и тот вдруг спросил:

– Теперь, когда узнала, какой я танцор, ты не пожалела о своем выборе?

Джорджетт с улыбкой покачала головой. Она сделала свой выбор и никогда о нем не пожалеет.

Музыка еще играла, но Джеймс, перестав кружить жену в танце, взял в ладони ее лицо и тихо сказал:

– Помнишь, миссис Маккензи, что поцелуй в ночь Белтейна – дань традиции?

Она кивнула и закрыла глаза. Губы его коснулись ее губ. Может, танцевать он и не умел, зато целовался Джеймс Маккензи мастерски.

И в тот же миг все: жар от костра, дрожание деревянного помоста, ликующие крики праздничной толпы – отступило куда-то, и остались только они вдвоем.

Джорджетт все еще не любила бренди, хотя способ применения этого напитка, описанный Джеймсом ранее, пробудил у нее жгучее любопытство. Она по-прежнему не любила ждать, хотя и признавала, что промедление порой рождало предвкушение столь сладостное, что оно казалось сродни наслаждению. И она готова была пересмотреть свое отношение к наготе, что уже вполне наглядно продемонстрировала. Но что касается мужа… Ее отношение к этому предмету претерпело полную трансформацию. И она не могла дождаться возможности это доказать.