Текст книги "Земля шорохов. Поместье-зверинец"

– Пятьдесят песо, и больше никаких, – решительно произнес Хельмут.

– Бланко, Бланко, говори, – взывала женщина, – скажи что-нибудь сеньорам… пожалуйста.

Попугай зашелестел зелеными крыльями, склонил голову набок и сказал отчетливо и медленно:

– Hijo de puta[23]23
   Сын шлюхи (исп.).


[Закрыть].

Женщина остолбенела, она стояла с открытым ртом и не могла поверить в вероломство своего любимца. Хельмут глубоко и удовлетворенно вздохнул, как человек, знающий, что битва выиграна. Медленно, с нескрываемым злорадством, он повернулся к неудачнице.

– Так! – прошипел он, словно злодей в мелодраме. – Так! И это, по-вашему, говорящий попугай, а?

– Но, сеньор… – тихо произнесла женщина.

– Довольно! – оборвал ее Хельмут. – Мы уже достаточно наслышались. К вам пришел иностранец, чтобы помочь вам. Он дает вам деньги за никчемную птицу. А что делаете вы? Вы пытаетесь надуть его. Вы утверждаете, что ваша птица говорит. Вы стараетесь выманить побольше денег.

– Но она действительно говорит, – неуверенно запротестовала женщина.

– Да, но что она говорит? – шипел Хельмут. Он замолчал, вытянулся во весь свой рост, набрал полные легкие воздуха и проревел: – Она говорит этому великодушному доброму сеньору, что он сын шлюхи.

Опустив глаза, женщина водила пальцами ноги по пыли. Она была побеждена и понимала это.

– Теперь, когда сеньор знает, каким отвратительным вещам вы научили эту птицу, я думаю, что он от нее откажется, – продолжал Хельмут. – Я думаю, что теперь он не предложит вам даже пятидесяти песо за птицу, которая оскорбила не только его, но и его мать.

Женщина бросила на меня быстрый смущенный взгляд и вернулась к созерцанию большого пальца своей ноги. Хельмут повернулся ко мне.

– Она в наших руках, – сказал он умоляющим тоном. – Вам остается только попытаться сделать вид, что вы оскорблены.

– Да, я оскорблен, – сказал я, стараясь прикинуться обиженным и подавить желание рассмеяться. – Действительно, среди многих оскорблений, которым я подвергался, такого оскорбления еще не было.

– Вы отлично играете, – сказал Хельмут, протягивая руки, словно умоляя меня сменить гнев на милость. – А теперь уступите немного.

– Ладно, – неохотно сказал я, – но только в последний раз. Пятьдесят, вы сказали?

– Да, – ответил Хельмут, и, пока я доставал бумажник, он снова повернулся к женщине. – Сеньор сама доброта, он простил вам оскорбление. Он удовлетворит вашу алчность и заплатит пятьдесят песо, которые вы потребовали.

Женщина просияла. Я вручил ей грязные ассигнации и подошел к попугаю. Он смотрел на меня задумчиво. Я протянул ему палец, он деловито вскарабкался на него, а потом по руке перебрался ко мне на плечо. Здесь он уселся и, понимающе взглянув на меня, сказал совершенно отчетливо и громко:

– ¿Como te vas, como te vas, que tal?[24]24
   Как поживаешь, как поживаешь, как дела? (исп.)


[Закрыть] – и пакостно захихикал.

– Поторапливайтесь, – сказал Хельмут, подстегнутый таким окончанием сделки. – Поедем посмотрим, что еще найдется у других.

Мы раскланялись с женщиной. Потом, когда мы уже закрыли за собой бамбуковую калитку и садились в машину, Бланко повернулся на моем плече и выпалил своей бывшей владелице на прощание:

– Estupido, muy estupido[25]25
   Глупая, очень глупая (исп.).


[Закрыть].

– Этот попугай, – сказал Хельмут, поспешно трогая машину с места, – сам черт.

И я не мог не согласиться с ним.

Кое-что мы в этой деревне все-таки нашли. Тщательно допрашивая всех встречных и поперечных, мы приобрели пять желтолобых амазонских попугаев, броненосца и двух пенелоп. Пенелопа относится к пернатой дичи, у местных жителей она имеет ономатопическое – звукоподражательное название charatas, напоминающее крик этой птицы. На первый взгляд она похожа на тощую и неряшливую курочку фазана. Оперение у нее странного коричневого цвета (бледноватого, как у лежалой плитки шоколада), переходящего на шее в серый. Но если поглядеть на птицу, когда она освещена солнцем, то тускло-коричневый цвет оказывается на самом деле радужным с золотистым отливом. Под клювом у нее две красные сережки, а перья на голове, когда она возбуждена, встают хохолком, похожим на мужскую прическу «ежик». Обе птицы были взяты из гнезда двухдневными птенцами и вскормлены в неволе, и поэтому они оказались до смешного ручными. Амазонские попугаи тоже были ручными, но ни один из них не обладал лингвистическими познаниями Бланко. Они только и могли что время от времени бормотать «Лорито» и пронзительно свистеть. Тем не менее я считал, что потрудились мы в это утро неплохо. Торжествуя, я отнес покупки домой, где Джоан Летт великодушно разрешила мне разместить их в своем пустовавшем гараже.

Так как клеток у меня не было, в гараже я их всех выпустил, надеясь, что они устроятся сами. К моему удивлению, так и случилось. Попугаи нашли себе удобные насесты, подальше друг от друга, чтобы не драться, и хотя все ясно сознавали, что Бланко самым хамским образом корчит из себя хозяина, ссор по пустякам и других проявлений неблаговоспитанности не было. Пенелопы тоже нашли себе насесты, но сидели на них, только когда спали. Днем они предпочитали бродить по полу, вскидывая время от времени головы и издавая оглушительные крики. Броненосец, как только его выпустили, убежал за большой ящик и проводил там в размышлениях все дни; только по ночам он, крадясь на цыпочках и бросая исподтишка опасливые взгляды на спящих птиц, выходил, чтобы поесть.

На другой день по всей деревне прошел слух, что приехал сумасшедший гринго, который платит хорошие деньги за живых животных, и тотчас потек ручей новых экземпляров. Первым пришел индеец, который приволок на конце веревки кораллового аспида, всего в желтых, черных и красных полосах, похожего на особенно безвкусный старомодный галстук. К сожалению, он переусердствовал и затянул петлю на шее слишком туго – змея оказалась мертвым-мертва.

С другими предложениями мне повезло больше. Нежно прижимая к груди большую соломенную шляпу, пришел еще один индеец. После вежливого обмена приветствиями я попросил показать, что это он так бережно прячет. Сияя надеждой, он протянул мне шляпу, и я увидел в ней прелестнейшего котенка, который смотрел на меня влажными глазенками. Это был детеныш кошки Жоффруа, мелкого вида диких кошек, который теперь встречается в Южной Америке все реже и реже. Мех у него был желтовато-коричневого цвета и сплошь испещрен аккуратными темно-коричневыми пятнышками. Котенок смотрел на меня из глубины шляпы большими голубовато-зелеными глазами, будто умоляя, чтобы я взял его в руки. По собственному опыту я знал, что самые невинные на вид существа могут причинить самые скверные неприятности. Но, введенный в заблуждение ангельским выражением мордочки котенка, я протянул руку. И тотчас он сильно укусил меня за мякоть большого пальца и оставил двенадцать глубоких красных борозд на тыльной стороне руки. Я отдернул руку и выругался, а котенок снова принял свою невинную позу, ожидая, по-видимому, какую еще веселую игру я для него придумаю. А тем временем я, как проголодавшийся вампир, сосал свою руку и, поторговавшись с индейцем, в конце концов купил своего обидчика, который шипел и рычал, как маленький ягуар. Я пересадил его из шляпы в ящик с соломой и оставил примерно на час одного, чтобы дать ему освоиться, считая, что причиной его дурного настроения был страх, которого он натерпелся во время поимки и путешествия в соломенной шляпе. Ведь этому существу было всего недели две от роду.

Когда мне показалось, что котенок уже освоился и больше не отвергнет моих попыток вступить в дружеские отношения, я снял с ящика крышку и бодро заглянул внутрь. Я не лишился глаз только потому, что он промахнулся всего миллиметра на три. Я задумчиво стер со щеки кровь; да, с этим дьяволенком мне будет нелегко. Обернув руку мешковиной, я поставил в один угол ящика блюдце с сырым яйцом и мясным фаршем, а в другой – чашку с молоком и предоставил котенка самому себе. На следующее утро оказалось, что к еде он не притрагивался. Предчувствуя, что мне достанется больше, чем накануне, я налил в бутылочку теплого молока, обернул руку мешковиной и подошел к ящику.

Мне не раз приходилось кормить соской испуганных, раздраженных, а то и просто глупых животных, и я думал, что знаю почти все их уловки. Но котенок доказал мне, что в этом деле я сущий новичок. Он был так юрок, быстр и силен для своего маленького роста, что после получаса борьбы у меня появилось такое ощущение, будто я пытаюсь двумя ломами поднять капельку ртути. Я был залит молоком и кровью и совершенно выдохся, а котенок смотрел на меня горящими глазами и, очевидно, был готов, если понадобится, продолжать сражение еще три дня. Больше всего меня раздражало то, что у котенка были очень хорошо развитые зубы (я испытал это на собственной шкуре), и я думал, какого же черта он не хочет есть сам. Но я знал, что в своем упрямстве он может буквально заморить себя голодом. Накормить его, по-видимому, можно было только из бутылочки. Я положил котенка в ящик, омыл свои раны и стал заклеивать пластырем наиболее глубокие из них. В это время, весело напевая, вошел Луна.

– Доброе утро, Джерри, – сказал он и вдруг замолчал, заметив, что я окровавлен. Из небольших царапин у меня все еще сочилась кровь. Луна широко раскрыл глаза.

– Что это? – спросил он.

– Кошка… gato, – сказал я раздраженно.

– Пума… ягуар?

– Нет, – неохотно ответил я, – chico gato montes[26]26
   Дикий горный котенок (исп.).


[Закрыть].

– Chico gato montes, – недоверчиво повторил он, – сделал это?

– Да. Проклятый дурачок не хочет есть. Я пытался покормить его из соски, но этот чертов котенок дерется, как тигр. Помочь ему может только пример… – Я замолчал, мне пришла в голову отличная мысль. – Пошли, Луна, навестим Эдну.

– Почему Эдну? – спросил Луна, шагая за мной к дому Хельмута.

– Она может мне помочь, – сказал я.

– Но, Джерри, Хельмуту не понравится, если Эдну укусит дикий котенок.

– Никто ее не укусит, – объяснил я. – Я просто хочу попросить у нее котенка.

Луна смотрел на меня черными удивленными глазами, эта головоломка была выше его понимания, и он просто пожал плечами и пошел за мной к парадной двери Хельмута. Я хлопнул в ладоши и вошел в гостиную. Эдна уютно устроилась над громадной кучей носков и мирно штопала их, слушая патефон.

– Здравствуйте, – сказала она, одаряя нас широкой приветливой улыбкой. – Джин там, угощайтесь.

У Эдны был отличный спокойный характер, ничто, кажется, не могло взволновать ее. Я уверен, что если бы я вошел в гостиную, ведя за собой четырнадцать марсиан, она и тогда бы просто улыбнулась и показала, где найти джин.

– Спасибо, дорогая, – сказал я, – но, как ни странно это звучит, я пришел не для того, чтобы пить джин.

– Да, это звучит странно, – согласилась Эдна, улыбаясь. – Но если вам не хочется джина, тогда чего же вам хочется?

– Мне нужен котенок.

– Котенок?

– Да, понимаете ли, маленькая кошка.

– Джерри сегодня loco[27]27
   Спятил (исп.).


[Закрыть], – убежденно сказал Луна, наливая в стаканы две щедрые порции джина и протягивая один из них мне.

– Я только что купил детеныша gato montes, – объяснил я Эдне. – Он ужасно дикий. Он не желает есть, и вот что он со мной сделал, когда я пытался сам накормить его из соски.

Я показал свои раны. У Эдны расширились глаза.

– Это большое животное? – спросила она.

– Это животное ростом с двухнедельного домашнего котенка.

Лицо Эдны стало серьезным. Она отложила носки.

– Вы продезинфицировали свои царапины? – спросила она. Было совершенно ясно, что она сейчас начнет с упоением применять свои медицинские познания.

– Не обращайте внимания на царапины… я их промыл… Я хочу получить у вас котенка, обыкновенного котенка. Разве вы не говорили на днях, что котята наводнили ваш дом?

– Да, – сказала Эдна, – у нас полно котят.

– Хорошо. Могу я получить одного?

Эдна задумалась.

– А если я вам дам котенка, вы мне разрешите продезинфицировать ваши царапины? – коварно спросила она. Я вздохнул.

– Ладно, шантажистка, – сказал я.

И Эдна исчезла в кухне. Оттуда донеслись пронзительные восклицания и хихиканье. Потом Эдна вернулась с тазиком горячей воды и начала обрабатывать мои царапины и укусы, а в это время в комнату вошла процессия служанок-индианок, которые несли на руках великое множество котят всех размеров и цветов, от слепых до великовозрастных и на вид таких же диких, как мой. В конце концов я выбрал толстую спокойную пеструю кошечку, которая была приблизительно одного роста и возраста с моим дикарем, и с торжеством понес ее в гараж. Здесь я около часа сооружал клетку, а кошечка, громко мурлыкая, терлась о мои ноги, заставляя меня время от времени спотыкаться. Когда клетка была готова, я сначала посадил в нее пеструю кошечку и оставил ее там примерно на час, чтобы она освоилась.

Дикие животные обладают очень обостренным чувством территории. На воле у них есть особый участок леса или поля, который они считают своим и защищают от любого другого представителя своего вида, а иногда и от других животных. Когда вы сажаете диких животных в клетки, эти места заключения тоже становятся их территорией. И если в ту же клетку посадить другое животное, то первый обитатель, скорее всего, будет яростно отстаивать ее, и вы станете свидетелем смертного боя. Поэтому обычно прибегают к коварной уловке. Предположим, у вас есть большое энергичное животное, которое может постоять за себя, и оно живет в клетке уже несколько недель. А вы получили второе животное того же вида, и вам удобно, чтобы они жили вместе. Если посадить новое животное в клетку к старому, то старое вполне может его убить. Поэтому лучше всего сделать новую клетку и посадить в нее более слабое из двух животных. Когда оно освоится, посадите к нему более сильное. Сильный, конечно, останется хозяином положения и может даже задирать слабого, но, так как его посадили на чужую территорию, он будет сдерживаться. Организацией такого рода сосуществования рано или поздно приходится заниматься любому собирателю зверей.

В данном случае я был уверен, что детеныш дикой кошки вполне способен убить домашнего котенка, если я подсажу котенка к нему, вместо того чтобы сделать наоборот. Итак, после того как пестрый котенок освоился, я схватил дикого котенка и, несмотря на яростное сопротивление, засунул его в клетку и тут же отступил, чтобы посмотреть, что произойдет. Пестрый котенок был в восхищении. Он приблизился к разозленному дикарю и, громко мурлыча, стал тереться о его шею. Как я и ожидал, дикий котенок в ответ на это приветствие отпрянул, довольно грубо фыркнул и удалился в угол. Пеструшка, чьи первые попытки подружиться были отвергнуты, уселась и, громко мурлыча, с довольным видом принялась умываться. Я закрыл клетку мешковиной и оставил их одних. Теперь я знал наверняка, что дикий котенок уже не сделает Пеструшке ничего плохого.

В тот же вечер, подняв мешковину, я увидел, что они лежат рядом, и дикий котенок, вместо того чтобы фыркать на меня, как он делал это раньше, ограничился лишь тем, что угрожающе приподнял верхнюю губу. Я осторожно поставил в клетку большую чашку с молоком и тарелку с мелко порубленным мясом и сырым яйцом – пищей, которой мне хотелось накормить дикого котенка. Это было решающее испытание. Я надеялся, что Пеструшка, накинувшись на вкусную еду, своим примером подбодрит дикого котенка и заставит его есть. Урча, как старый подвесной мотор, Пеструшка уверенно бросилась к чашке с молоком, сделала большой глоток и принялась за мясо с яйцом. Я отошел и стал незаметно наблюдать за диким котенком. Сначала он не проявлял к происходившему никакого интереса и лежал с полузакрытыми глазами. Но наконец шум, поднятый Пеструшкой, громко пожиравшей мясо и яйцо, привлек его внимание. Он осторожно встал и подошел к тарелке. Я затаил дыхание. Он деликатно обнюхивал край тарелки, а Пеструшка, подняв измазанную сырым яйцом морду, призывно замяукала. Мяуканье ее было приглушенным, потому что в зубах она держала кусок мяса. Дикий котенок постоял, размышляя, потом, к моей радости, наклонился к тарелке и стал есть. Было видно, что котенок очень голоден, но, несмотря на это, ел он очень чинно. Лакнув сырое яйцо, он взял кусочек мяса и, тщательно прожевав, проглотил. Я наблюдал за котятами, пока они не съели все. Тогда я снова поставил в клетку молоко, яйца и мясо и, довольный, пошел спать. На другое утро обе чашки были чисто вылизаны, а котята лежали в обнимку и крепко спали. Животики их вздулись, словно волосатые воздушные шарики. Они не просыпались до полудня, и было видно, что они обожрались. Но когда котята увидели, что я несу тарелки с едой, они очень этим заинтересовались, и я понял, что перехитрил дикого котенка.

Возбуждение, вызываемое в нем невиданными предметами, и возможность успеха побуждают его к более энергичной деятельности.

Чарлз Дарвин. Путешествие натуралиста вокруг света на корабле «Бигль»

С самого моего приезда в Калилегуа Луна докучал мне просьбами поехать с ним в город Оран. До него всего миль пятьдесят, и там, по словам Луны, можно найти уйму всяких bichos.

Я относился к этой идее сдержанно, потому что знал, как легко можно увлечься и начать метаться с места на место. И пусть даже каждое место само по себе окажется хорошим средоточением животных, если примешься скакать, как кузнечик, толку от этого никакого не будет. Я решил обсудить эту идею с Чарлзом и в тот же вечер, когда мы сидели, не спеша попивая джин и глядя на луну, серебрившую своим голубоватым сиянием листья пальм, сказал ему о своем затруднении.

– Почему Луна так стремится в Оран? – спросил я Чарлза.

– Видите ли, – сказал Чарлз, – во-первых, Оран – его родной город, и это обстоятельство может оказаться полезным, так как это значит, что он со всеми там знаком. Мне кажется, вам не мешало бы съездить туда и посмотреть самому, Джерри. В Оране народу гораздо больше, чем в Калилегуа, и, я думаю, вы соберете там вдвое больше животных, чем вам удалось найти здесь.

– А Луну вы можете отпустить? – спросил я.

Чарлз слегка улыбнулся.

– Не думаю, чтобы его трехдневное отсутствие было заметным, – сказал он, – а вам этого времени вполне достаточно для того, чтобы собрать в Оране всю фауну, какая там только есть.

– Мы можем выехать в понедельник? – нетерпеливо спросил я.

– Да, – сказал Чарлз, – так будет хорошо.

– Великолепно, – сказал я, допивая джин, – а теперь мне надо пойти навестить Эдну.

– Зачем она вам?

– Кто-то же должен кормить моих животных, пока я буду в отлучке, а у Эдны, мне кажется, доброе сердце.

Когда я вошел, Хельмут, Эдна и Луна спорили о достоинствах двух народных песенок, которые они вновь и вновь прокручивали на патефоне. Эдна молча указала, где стоит джин, я налил себе и сел на пол у ее ног.

– Эдна, – сказал я, выбрав момент затишья в споре, – я люблю вас.

Она сардонически подняла одну бровь и посмотрела на меня.

– Если бы Хельмут не был больше меня ростом, я предложил бы вам бежать со мной, – продолжал я, – потому что с первого взгляда я влюбился в вас, в ваши глаза, в ваши волосы, в вашу манеру наливать джин…

– Чего вам надо? – спросила она.

Я вздохнул.

– Вы бездушны, – пожаловался я. – Я только собирался приступить к делу. Ну так знайте же, Чарлз сказал, что мы с Луной можем поехать на три дня в Оран. Вы посмотрите за моими животными вместо меня?

– Конечно, – сказала она, удивленная, как я мог вообще усомниться в этом.

– Конечно, – подтвердил Хельмут. – Джерри, ты большой дурак. Я говорил тебе, что мы сделаем все, что только возможно. Только попроси. Мы сделаем для тебя все.

Он плеснул еще джину в мой стакан.

– А вот, – добавил он неохотно, – побег с моей женой у тебя не выйдет.

Итак, рано утром в понедельник мы с Луной выехали в маленьком автомобиле с кузовом «универсал», за рулем которого сидел какой-то веселый полупьяный субъект с огромными усами. Мы взяли с собой только все самое необходимое для путешествия: гитару Луны, три бутылки вина, мой бумажник, набитый песо, магнитофон и камеры. Мы захватили еще и по чистой рубашке, но наш водитель благоговейно и осторожно уложил их в лужу масла. Всю предыдущую ночь шел такой громкий проливной дождь, какой бывает только в тропиках; к утру он превратился в серую изморось, а грунтовая дорога раскисла и стала похожа на неудавшееся бланманже. Луна, которого не расстроила ни погода, ни раскисшая дорога, ни сомнительная способность нашего шофера вести автомобиль, ни судьба наших чистых рубашек, ни даже то, что крыша нашей машины немножко протекала, что-то весело напевал про себя, а автомобиль, который заносило и подбрасывало, мчался по дороге в Оран.

Мы ехали уже примерно три четверти часа, когда наш водитель, который больше следил за тем, чтобы правильно подтягивать Луне, чем за тем, как идет машина, одолел на двух колесах поворот. И только мы снова чудом выровнялись, как я увидел впереди нечто такое, отчего у меня упало сердце. Перед нами катил свои красноватые пенистые воды мутный поток шириной ярдов в четыреста. На его берегу, словно очередь понурых слонов, стояли три грузовика, а на середине потока был еще один грузовик, отнесенный вниз по течению напором воды. Его деловито вытаскивал на противоположную сторону какой-то механизм, похожий на большой трактор с лебедкой и стальным тросом. Наш водитель присоединился к очереди, заглушил мотор и осклабился.

– Mucho agua[29]29
   Много воды (исп.).


[Закрыть], – сказал он и на всякий случай показал пальцем, будто я страдал пороком зрения и мог не заметить этого небольшого Бискайского залива, который нам предстояло пересечь. Еще день назад этот широкий поток был, очевидно, всего лишь мелким ручейком, который мирно журчал в своем галечном ложе, но ночной дождь раздул его внезапно сверх всякой меры. Я по опыту знал, как быстро тоненький ручеек может вырасти в настоящую бурную реку, потому что однажды в Западной Африке ручеек, который сначала был всего фута в три шириной и дюйма в четыре глубиной, совершенно внезапно превратился в реку, похожую на Амазонку в ее верхнем течении, и чуть не смыл мой лагерь. Никто из тех, кто не видел такого внезапного превращения, не поверит мне, но тем не менее это одна из самых неприятных, а иногда и опасных сторон путешествия в тропиках.

Наконец через час последний грузовик перетянули на тот берег и подошла наша очередь. К бамперу машины привязали трос, и нас осторожно потащили через поток. Уровень воды становился все выше и выше, течение сильнее, и вот вода зашумела и заплескалась о борт машины. Вода проникала сквозь щели в двери и струйками текла по полу у нас под ногами. Постепенно она покрыла наши башмаки. Теперь мы были примерно на полпути, и напор воды медленно, но верно толкал нас вниз по течению. Сначала мы стояли как раз напротив трактора с лебедкой, а теперь нас снесло в сторону футов на пятьдесят. Трос был туго натянут, и у меня было такое ощущение, будто мы превратились в какую-то гигантскую бесформенную рыбу, которую водят на леске два молчаливых индейца. Вода достигла уровня сидений; тут она немного помедлила и вдруг хлынула под нас. В этот драматический момент, когда мы уже сидели на полдюйма в ледяной воде, лебедка перестала работать.

– Ррррр! – зарычал наш водитель, высовывая голову из окна и внушительно шевеля усами. – ¿Que pasa?[30]30
   Что происходит? (исп.)


[Закрыть]

Один из индейцев спрыгнул с трактора и медленно побрел по дороге; другой сдвинул большую соломенную шляпу на затылок и не торопясь подошел к берегу.

– Nafta no hay[31]31
   Нет горючего (исп.).


[Закрыть], – закричал он, сладко почесывая живот.

– И надо же, чтобы это проклятое горючее кончилось именно сейчас, – раздраженно сказал я Луне.

– Да, – уныло откликнулся Луна, – но другой индеец пошел за горючим. Он скоро вернется.

Прошло полчаса. Потом час. Нижние части наших тел замерзли, и мы все время ерзали, чтобы немного оживить их. Наконец, к нашему облегчению, на дороге появился индеец с банкой горючего. Потом индейцы затеяли длинный спор, как лучше заливать животворную жидкость в трактор, а тем временем наш водитель, стуча зубами, ругал их последними словами. Наконец индейцы закончили эту сверхсложную операцию, трактор ожил, трос натянулся, мы медленно потащились к берегу, и уровень воды в машине стал падать.

Достигнув в конце концов суши, мы сняли брюки и выжали их. Наш шофер громко крыл улыбавшихся нам индейцев за покушение на человекоубийство. Потом, оставшись в одной рубахе, он открыл капот и посмотрел двигатель. Шевеля усами, он что-то бормотал про себя. Он заранее завернул в тряпки некоторые жизненно важные части внутренних органов нашего автомобиля перед тем, как мы въехали в поток, и теперь разматывал их и протирал. Наконец шофер сел за руль, нажал на стартер и с широкой горделивой улыбкой слушал, как работает мотор. Мы сели в машину и понеслись, подпрыгивая, по дороге. Индейцы весело помахали нам на прощание шляпами.

Мы проехали миль пять и только начали высыхать, как встретили еще одну водную преграду. Дорога здесь шла по склонам гор, у самого их подножия. То и дело встречались глубокие узкие ущелья, по которым стекала с гор вода. Там, где дорога пересекалась этими неширокими, но мощными речками, проще всего было бы перекинуть небольшие мосты. Но, видно, великое множество этих речек делало такое мероприятие слишком накладным, и поэтому применили другой способ – поперек речек проложили бетонные дорожки. В сухое время года ехать по такой дорожке было даже приятно, но когда вода с гор устремлялась вниз, она, ревя, заливала бетон фута на четыре и срывалась с него вниз красивым десятифутовым водопадом. Побыв несколько дней под водой, бетон из-за наросших на нем водорослей становился скользким, как стекло, и поэтому ехать по нему было более опасно, чем просто по дну речки.

Здесь уже не было спасительной лебедки, и водитель, испуганно ворча сквозь жесткие усы, сам осторожно направил машину в красноватую воду. Машина уже проехала половину бетонной дороги, когда заглох мотор. Мы сидели и молча смотрели друг на друга. Вдруг вода, напиравшая на левый борт, сдвинула машину примерно на дюйм вправо, в сторону водопада, и тогда мы все разом вскочили, как от удара током. Мы испугались, что течение вдруг подхватит автомобиль и швырнет его через край плиты на камни. Все выскочили наружу.

– Толкать… нам всем надо толкать, – старался перекричать шум водопада Луна. Он судорожно цеплялся обеими руками за борт машины. Сила течения была довольно велика, а Луна был такой худенький, что я боялся, как бы его не унесло и не сбросило в водопад.

– Перейдите на ту сторону, – крикнул я, – здесь вас смоет.

Луна понял силу этого аргумента и, прижимаясь всем телом к машине, стал перебираться на другую сторону, пока машина не оказалась между ним и водопадом. Потом мы налегли на машину плечами и начали толкать ее. Это было одно из самых неблагодарных дел, какие я когда-либо выполнял, потому что мы толкали машину не только вверх по цементной дороге, но и против течения, которое все время старалось нас развернуть. После десятиминутной борьбы нам удалось продвинуться примерно на три фута вперед, а течение за это время сдвинуло нас на три фута ближе к водопаду. Я уже начал по-настоящему беспокоиться: при таких темпах еще через полчаса машину могло смыть в водопад. Втроем мы были не в силах толкать ее вверх по склону и одновременно против течения. У нас была веревка, и, по-моему, надо было просто привязать машину к дереву на берегу и ждать, пока не спадет вода. Я как раз собирался с мыслями, чтобы изложить свой план по-испански, когда из-за поворота дороги на противоположном берегу появилась добрая фея, удачно замаскировавшаяся под урчащий и фыркающий грузовик. Несмотря на почтенный возраст и ржавчину, вид у него был могучий и добродушный. Мы приветствовали его радостными криками. Водитель грузовика оценил наше затруднительное положение с первого взгляда. Сбавив ход, он медленно направил громаду своей машины в красноватый поток и остановился в нескольких футах от нас. Мы торопливо достали свою веревку, связали обе машины вместе, и грузовик, дав задний ход, осторожно вытащил наш автомобиль из потока на сушу. Мы поблагодарили водителя грузовика, угостили его сигаретой и с завистью смотрели, как он направил своего могучего стального коня в поток. Потом мы переключили свое внимание на утомительный и хлопотный процесс просушки двигателя.

В конце концов мы прибыли в Оран в два часа пополудни, преодолев еще три водные преграды, которые, к счастью, не обладали скверными качествами первых двух. И тем не менее до дома Луны мы добрались в таком виде, будто целый день провели в реке. Это, впрочем, не очень расходилось с истиной. Прелестные родственники Луны радостно приветствовали нас, они отобрали наши одежды, чтобы просушить их, приготовили непомерное количество еды и усадили нас во внутреннем дворике, где было много цветов и куда лучи солнца проникали лишь для того, чтобы согревать, а не жечь. Пока мы ели и пили доброе бодрящее красное вино, Луна посылал бесконечное (судя по всему) число своих юных родственников с таинственными поручениями в разные концы города. Они то и дело появлялись и докладывали ему что-то шепотом, а он с напыщенным видом кивал головой и улыбался или отчаянно морщился в зависимости от того, какие вести он изволил выслушать. А когда Луна покашливал или бросал на родственников взгляд, все они старались сдержать волнение и выжидающе замирали. У меня появилось такое чувство, будто я обедаю с герцогом Веллингтоном накануне битвы при Ватерлоо. Наконец Луна налил мне и себе по последнему стакану вина и осклабился. Его большие черные глаза сверкали от плохо скрываемого возбуждения.

– Джерри, – сказал он по-испански, – я нашел вам bichos.

– Уже? – спросил я. – Каким образом?

Он показал рукой на отряд улыбавшихся родственников, выстроившихся в одну шеренгу.

– Я разослал их навести справки, и они нашли людей, у которых есть bichos. Нам остается теперь только пойти и купить этих bichos, если они вам подойдут.

– Превосходно, – сказал я, залпом допивая стакан вина, – пошли?

Через десять минут мы с Луной, подстегиваемые охотничьим зудом, отправились рыскать по городу. Впереди нас бежала свора его юных и возбужденных родственников. Город был небольшой, но разбросанный, здания в нем стояли в типичном для Аргентины шахматном порядке. Как и предсказывал Чарлз, куда бы мы ни приходили, Луну приветствовали радостными восклицаниями, и на нас сыпалось множество приглашений принять участие в выпивке. В ответ на подобную фривольность Луна решительно поворачивался спиной, и мы снова пускались в путь. В конце концов один из юных членов нашей свиты бросился со всех ног вперед и громко забарабанил по внушительной двери какого-то большого дома. Когда мы подошли к двери, она была уже открыта и на пороге стояла старуха, одетая в черное и поэтому похожая на дряхлого таракана. Луна остановился перед ней и пожелал ей доброго вечера. В ответ она слегка наклонила голову.