Текст книги "Граф из Техаса"

Глава 8

– Нам нужно будет оседлать вашу лошадь после ленча, милорд?

Прескотт взглянул на отражение Харгривса в зеркале в то время, как тот помогал ему надеть камзол. Дома, в Техасе, он являлся на завтрак в своей рабочей одежде. Здесь же обычай требовал, чтобы он надевал что-нибудь новое для каждого случая.

– Я не знаю, – сказал Прескотт. – Я еще не решил, что буду делать сегодня.

«Это, – подумал он, – будет зависеть от того, что предложит Люсинда». Но, учитывая события, случившиеся прошлой ночью, и то ужасное состояние, в котором она пребывала вчера, скорее всего ей ничего не захочется за исключением, может быть, небольшой прогулки по окрестностям.

Когда камердинер стал чистить щеткой для одежды спинку камзола, Прескотт заметил, что рука его была забинтована.

– Что, ты поранился?

– О, это просто небольшая царапина, милорд. Со мной случилась неприятность, порезался разбитым стеклом.

– Тем не менее следует показать свою рану миссис Свит.

Харгривс с любопытством взглянул на него.

– Я это уже сделал, милорд.

– Так значит эта повязка дело ее умелых рук?

– Да, милорд.

– По всему видно, что она прекрасно справилась с этим. Бинт наложен на твоей руке очень аккуратно и туго, точно так же, как моя тетушка Эмми умела перевязывать раны. Теперь уж твой порез никак не загрязниться.

– Никаким образом, милорд. Э-э, милорд?

– Да?

– Это очень великодушно с вашей стороны проявлять такую заботу о моей ране, какой бы пустяковой она ни была. Спасибо.

– Не нужно никаких благодарностей, Эд, – он хлопнул камердинера по спине. – Я просто не люблю смотреть, как люди страдают, вот и все. А если мне все-таки захочется проехаться верхом, я дам тебе знать.

– Спасибо, милорд.

– Но если я решусь, то, пожалуй, надену свои джинсы вместо этих бриджей с раздутыми боками.

– Брюки для верховой езды, милорд.

– Все равно. И вообще, почему бы тебе не забросить их подальше в какой-нибудь ящик комода.

– Милорд, как представитель высшего общества, вы…

– Я выгляжу в этих чертовых штанах как идиот. И даже чувствую себя так же. Я лучше буду носить джинсы, хорошо?

– Конечно, милорд.

Покинув свою спальню, Прескотт направился вдоль по коридору к комнатам, где он прошлой ночью поселил Люсинду…

Он постоял несколько секунд перед дверью, раздумывая, следует ли ему постучаться, но хорошенько поразмыслив, Прескотт решил пойти на завтрак в одиночестве. Она, должно быть, до сих пор еще спала. После такой бурной ночи пусть лучше хорошенько отдохнет.

«К черту приличия, если она потеряла в огне все, что у нее было, – думал он, направляясь в старую часть замка и спускаясь вниз по центральной лестнице. – И потеряла в огне, который возник, скорее всего, по чьей-то вине».

Чувство, что пожар в домике не был случайным, возникло у Прескотта как только он увидел огонь. Хотя Эмерсон больше всех подходил на роль поджигателя, здравый смысл подсказывал Прескотту, что это было просто невозможно, потому что ни он, ни Люсинда не заметили по дороге ни одного человека, едущего из Сент Кеверна. Но если это сделал не Эмерсон, то кто же?

Прескотт покачал головой. Ответ на этот вопрос, возможно, останется загадкой еще очень долгое время.

Миссис Свит ставила на стол уже последнее блюдо, когда Прескотт вошел в малую столовую.

– Мисс Трефаро будет завтракать с Вашей светлостью?

– Не знаю, миссис Свит. Она была очень расстроена, когда я привез ее домой прошлой ночью. Даже в моей комнате было слышно, как она плакала. Сегодня утром она, возможно, совсем не захочет есть.

Он же, напротив, так проголодался, что был готов съесть целого бычка и добавить к нему еще половину поросенка.

«Экономка, похоже, ждет с нетерпением, когда я попробую завтрак, но как же плохо взрослому мужчине от кого-то зависеть», – думал он, глядя на ряд накрытых блюд, расставленных миссис Свит на столе. Он боялся поднять крышки и увидеть то, что она приготовила ему на завтрак. Боялся, потому что в глубине души у него было предчувствие, что, скорее всего, она опять приготовила ему почки и лосося, которых будет подавать ему на завтрак до тех пор, пока он или не научится любить их, или не помрет с голоду.

– Мисс Трефаро – очень сильная леди, милорд. Вам не следует слишком беспокоиться за нее. Она не замедлит спуститься к завтраку, как только проснется.

– Да, я тоже так думаю. Пусть она делает так, как ей удобно.

– Тогда, может быть, мне следует послать одну из служанок отнести поднос с завтраком в ее комнату?

– Вы очень добры, миссис Свит, но это не понадобится.

Прескотт повернулся на звук голоса Люсинды и увидел, как она входит в столовую.

– Спасибо, мисс Люсинда, – экономка с усмешкой взглянула на Прескотта. – Приятного аппетита, милорд, – она развернулась и вышла.

Не обратив ни малейшего внимания на иронию, звучавшую в голосе миссис Свит, Прескотт улыбнулся Люсинде, подумав о том, какой свежей и отдохнувшей она выглядит после тех трагических испытаний, что постигли ее прошлой ночью. А она действительно была просто красавицей этим утром. Ее густые черные, как смоль, волосы были уложены в высокую прическу, темно-серые глаза сверкали, как огромные кристаллы, а белую нежную кожу лица заливал здоровый розовый румянец.

– Я думал, что вы захотите поспать подольше сегодня утром, – сказал он.

– Я хотела, но не смогла. У меня слишком много дел.

– Это верно. Мы с вами собирались поехать опять к вашему домику и посмотреть, может, что-нибудь уцелело от огня, не правда ли?

– Я думаю, что это будет просто впустую потраченное время, Прескотт, – она подошла к столу. – Я никогда не понимала, как можно тратить время по пустякам. Оно слишком ценно для меня. Я потеряла свое прошлое и все, что было связано с ним. Так что я оставлю его только в памяти и буду жить дальше.

«Черт побери, какая женщина!» – подумал он. Она была оптимистичной, доброй и к тому же очень красивой. Просто удивительное сочетание качеств в одном человеке!

– Хорошо. Я рад слышать это от вас. Так что вы собираетесь делать сегодня?

– Я думала, что, возможно, смогу помочь в чем-нибудь, то есть, конечно, если вы хотите моей помощи.

– Дорогая, я буду бесконечно благодарен за любую помощь, которую вы сможете оказать. Однако вопрос – в чем вы хотите мне помочь?

– Ну, мы могли бы начать с изучения учетных книг имения.

При упоминании о последних у Прескотта сразу заметно испортилось настроение.

– Разве это нужно? Я потратил все вчерашнее утро, копаясь в этих книгах, и могу вам сказать теперь точно, что в них нет ничего утешительного.

– Может, вы что-нибудь в них не поняли?

– И это может быть, все возможно. Но я в этом сильно сомневаюсь.

– Тогда после завтрака мы еще разок взглянем на них, хорошо? Просто на всякий случай.

– Да, завтрак, – снова взглянув на уставленный блюдами стол, Прескотт почувствовал, как у него еще больше испортилось настроение. Прежде, чем он мог приступить к каким-нибудь делам, ему надо было справиться с завтраком миссис Свит. Он не знал, хватит ли у него на это силы духа.

– Что у нас на завтрак?

– Не имею ни малейшего понятия, – сказал он. – Я еще не набрался смелости узнать.

– Вы хотите, чтобы я посмотрела?

– Будьте моей гостьей, не стесняйтесь. Только дайте мне знать, если вы наткнетесь на что-нибудь похожее на почки или рыбу в атих кастрюлях.

Люсинда пошла вдоль стола, поднимая одну за другой крышки жаровень.

– Яйца… сосиски… котлеты… и что это? – Она наклонилась и понюхала дымящееся блюдо. – М-м-м. Яблочно-ореховый компот с пряностями. Коронный рецепт миссис Свит. Я даже чувствую запах корицы и гвоздики. Она старается произвести на вас впечатление, Прескотт. Она очень редко делает яблочно-ореховый компот с пряностями.

«Пока меню завтрака звучит очень даже неплохо», – подумал Прескотт.

– Посмотрите, не найдете ли вы булочки в мясной подливке в одной из этих кастрюль?

– Булочки в подливе?

Одна мысль о сладких булочках, политых сверху густой, клейкой подливой, заставила Люсинду содрогнуться.

– Да не такие булочки, как у вас в Англии, дорогая, а особенные – пресные, слоеные и пышные.

– Сейчас посмотрю, – она приподняла следующую крышку и улыбнулась ему. – А кексы пойдут?

– Вы шутите? Еще бы! Я умираю с голода.

Они сели завтракать, и Люсинда пришла в полный восторг, наблюдая, с каким удовольствием Прескотт ест. Он положил полную тарелку еды и, мгновенно все уничтожив, добавил еще столько же, затем съел еще несколько кексов, запивая их яблочно-ореховым компотом да еще и горячим черным кофе.

«Любопытно, как это он с таким аппетитом ухитряется не иметь ни грамма лишнего веса?» – изумилась Люсинда.

Но еще удивительнее было то, что миссис Свит приготовила кофе. До его приезда в Рейвенс Лэйер кофе был здесь неслыханным напитком, и, кроме того, миссис Свит приготовила свой знаменитый компот. Каких еще удивительных вещей можно было ожидать? Прескотт определенно умел найти подход к женщинам.

Позднее в библиотеке Люсинда своими глазами увидела, что Прескотт имел в виду, сказав, что в учетных книгах имения нет ничего утешительного. Но она видела там многое и очень важное, чего не заметил Прескотт.

– Теперь вы убедились, что дела обстоят так плохо, как я и сказал? – спросил он.

– Не совсем. Очень многое в этих книгах выглядит очень обманчиво – Эмерсон подделывал записи в них.

– Откуда вы знаете?

– Вот эта запись может быть хорошим примером, – она развернула книгу так, что Прескотт мог видеть через ее плечо то, что в ней написано. – Более пятисот фунтов стерлингов было уплачено за импортное французское вино и коньяк «Наполеон». Это невероятно. Каждый, кто когда-либо был знаком с дядей Гербертом, знал, что тот никогда не одобрил бы покупку французского коньяка. Он считал это предательством по отношению к английскому престолу. Я еще могла понять, если бы это был чек за ящик шотландского виски, но только не французского коньяка. Кроме того, если вы спуститесь в подвал и потрудитесь осмотреть винный погреб, то обнаружите, что он ломится от вин и других напитков, к которым не притрагивались годами. И я готова поспорить, что этой покупки нет в инвентарной описи.

– Вы разыгрываете меня? – спросил Прескотт с горящими от восхищения глазами.

– Эмерсон был крайне нагл как в своем воровстве, так и в ведении записей. Неудивительно, что вы ничего не могли понять в этой неразберихе.

– А как же у вас это получается?

– Я хорошо помню дядю Герберта и с детства узнала, что он любил и чего не любил, с чем он никак не мог смириться и на что смотрел сквозь пальцы. Возраст и ослабленные умственные способности не могли изменить его коренных убеждений. По крайней мере, не в такой степени. О, посмотрите, вот еще…

– По-моему, это совсем не английский язык.

– Вы правы. Ну, Гарик, ты вовсе не такой умненький Дик, как ты сам о себе думаешь. На этом мы поймали тебя с поличным.

– Объясните-ка мне, что такое вы обнаружили, чего я не вижу.

– Дата покупки этого… – сказала она, указав пальцем на запись, о которой шла речь. – Это целых пять месяцев спустя после смерти дяди Герберта.

– А как вы только что назвали Эмерсона?

– Вы имеете в виду «умненький Дик?»

– Да. Это, должно быть, то же самое, что американское «смышленый Алекс» или что-то в этом роде?

– Скорее всего. Но, уверяю вас, Гарика нельзя назвать ни тем, ни другим. Он всегда был глуп. Когда мы были детьми, он считал себя самым умным мальчиком среди нас, намного превосходящим всех других. И то, что он позволял себе… – она замолчала и резко покачала головой. – Незачем и говорить, что если бы дядя Герберт знал об этом, он никогда не нанял Эмерсона на должность управляющего имением.

Любопытство заставило Прескотта спросить:

– А что именно он себе позволял?

Люсинда мгновение колебалась.

– Попросту говоря, он позволял себе вещи совершенно неприемлемые в благородном английском обществе.

В благородном английском обществе? Насколько Прескотт мог догадаться, это означало только одну вещь.

– Вы говорите, что он водился с девушками не своего круга.

– Он пытался.

От ее тихого ответа у Прескотта по спине побежали мурашки.

– С вами! Он пытался ухлестывать за вами?

Удивленная его быстрой проницательностью, Люсинда так резко повернула голову, чтобы посмотреть ему в глаза, что они почти соприкоснулись носами. Они оба слегка отпрянули друг от друга. Он заметил, что ее лицо залилось румянцем, и догадался, что его предположение попало прямо в точку.

– Ведь так оно и было, не правда ли? Этот негодяй!..

– Он только пытался, Прескотт. Но ему это так и не удалось. Я приложила все усилия, чтобы этого не случилось.

– Надеюсь, вы выкинули его за дверь с хорошим пинком под зад.

Легкая улыбка тронула уголки ее губ.

– Я ведь женщина. Я никогда не прибегну к подобным действиям. Я просто использовала свой ум.

– Как?

– Я прокляла его, – просто сказала она.

– Прокляли его? Вы сказали ему пару грязных словечек, и это… это остановило его?

– Прескотт, богохульства никогда не слетали с моего языка.

– Но вы ведь только что сказали…

– Что я наложила на него проклятие. Я так и сделала. Я сказала, что, если он только дотронется до меня или даже пройдет мимо меня с похотливыми мыслями в голове, я обращусь за помощью к силам древних Друидов, и он навсегда потеряет ту часть тела, что делает его мужчиной.

Проклятия… Силы древних Друидов… Прескотт никак не мог взять в толк, о чем она говорила ему.

Внезапно его осенило. В тот день, когда он встретил их обоих, Эмерсон назвал Люсинду ведьмой и велел ей убираться домой к своему котлу.

– Я думаю, – продолжала она, – мысль о том, чтобы до конца жизни лишиться своей мужественности, по-настоящему испугала его. Можно даже предположить, что я помогла вселить в него страх перед Богом. По крайней мере, на некоторое время.

Чувствуя, как его злость на Эмерсона постепенно испаряется, а его восхищение Люсиндой становится все больше, Прескотт спросил:

– Он и вправду верил, что вы можете сделать с ним такую вещь? Я имею в виду лишить его мужской чести?

– По-видимому, это так. Он не подходит ко мне ни на шаг с тех пор, как я прокляла его.

Прескотт положил руку Люсинде на плечо, нежно проведя большим пальцем по чуть выступающей ключице, остальными пальцами ощущая легкое прикосновение локонов, спадающих на шею.

– Вы просто необыкновенная женщина, дорогая.

Так наивно произнесенные им ласковые слова вместе с теплым прикосновением его руки зажгли у нее глубоко внутри медленный скрытый огонь, который мог разгореться жарче и сильнее, если бы она позволила себе это. Но такие мысли, такие чувства к нему были совершенно неприемлемы. Она должна сохранять их отношения такими, какие они есть – чисто платоническими. Сделать это было чрезвычайно трудно, но не сделай она этого – все в конечном счете обернется трагедией не только для нее, но и для него.

Подавив в себе эти бурные чувства, Люсинда снова перевела все свое внимание на учетные книги. И через несколько мгновений она сделала важное открытие, которое, без всякого сомнения, могло очень обрадовать Прескотта.

– Мне кажется, я нашла что-то интересное.

– Что?

– Имение еще не совсем разорено, как вы подозревали. Остался еще небольшой капитал. Конечно, как вы понимаете, совсем небольшой, но он есть.

– Там найдется достаточно денег, чтобы выплатить всем людям, работающим в поместье, жалованье за месяц?

– О, да.

– Хорошо. Это, по крайней мере, снимает большой груз с моей души. Я уже было собрался позволить большинству из них уйти из имения.

– Знаете ли, они все равно не сделали бы этого.

– Не сделали чего?

– Не ушли.

– Вы хотите сказать, что они продолжали бы работать здесь без оплаты?

– Они делали так в прошлом, почему бы они стали отказываться от этого сейчас? Это их дом, Прескотт. Большинство прожили здесь всю свою жизнь. Как и наши предки, они были свидетелями всего – и плохого, и хорошего, но все эти годы они оставались в имении. Рейвенс Лэйер принадлежит настолько же им, насколько и вам. К тому же к следующему месяцу у нас будут большие денежные поступления.

– Откуда вы об этом узнали?

– Сезон стрижки овец должен начаться со дня на день. В общем, как только прибудут стригали.

– И каким же образом стрижка стада грязных овец принесет в Рейвенс Лэйер деньги?

Люсинда посмотрела на него удивленно и в то же время нетерпеливо.

– Вы ведь новичок в этом деле, не так ли?

– Я совершеннейший профан там, где речь заходит об овцах, дорогая. Помните, я ведь погонщик крупного скота.

– Так вот, мистер погонщик крупного скота, вам очень скоро предстоит узнать, что разведение овец гораздо прибыльнее всех ваших стараний в бычьем хозяйстве.

– Не может этого быть?! Овцы есть овцы. И вы никак не можете сравнивать их с коровами.

– Я и не пытаюсь. Поверьте мне.

– Господи, конечно, да и как их можно сравнивать. Коровы дают молоко, масло и сыр, когда они живые, и говядину, когда их забивают. А все, что делают овцы, – это пожирают траву на ваших прекрасных пастбищных землях и распространяют зловоние по всей округе.

– Не совсем так. Вы забыли, что они дают тонны шерсти каждый год в течение многих лет. Не говоря уж о баранине.

– Шерсть?

– Да, Прескотт, шерсть.

– Мне не нравится шерсть. Я не могу носить вещи, сделанные из нее. Никогда не мог. Последний раз, когда тетушка Эмми заставила меня надеть шерстяные штаны, я, наверное, соскреб половину волос и кожи со своих ног.

– Тогда, очевидно, вы носили не мериносовую шерсть.

– Шерсть есть шерсть, дорогая.

– Нет, мериносовая шерсть отличается от других. Это самый тонкий и нежный вид шерсти, который вы сможете найти. Единственная порода овец, которую мы разводим в Рейвенс Лэйере. И не только это, лорд Прескотт Трефаро, десятый граф Сент Кеверна. К первому мая, когда закончится сезон стрижки овец, деньги от этой вызывающей у вас зуд и чесотку шерсти, к которой вы относитесь с таким отвращением, станут, похоже, единственной прибылью, которая поможет разоряющемуся имению встать на ноги. Словом, если вы хотите мудрый совет – не спешите безоговорочно отвергать шерсть и тех зловонных животных, что дают ее.

Прескотт знал, когда следует спорить, а когда лучше придержать свой язык за зубами. По всему видно, Люсинда знала, что она говорила, и поэтому он совершенно не обиделся за ее прямоту. Наоборот, он серьезно задумался над ее словами.

– Ну, в таком случае я просто постараюсь полюбить этих маленьких созданий, учитывая, что они очень полезны и будут приносить доход.

– Мудрое решение.

– Но я не буду есть их.

– Не будете?

– Нет. Это уж наверняка. Я как-то раз попробовал баранину, и она мне ужасно не понравилась.

– Не может этого быть, Прескотт.

– Да, честное слово.

– О, действительно? Тогда почему вы наложили себе добавку на завтрак? Да и к тому же очень щедрую добавку.

– Я никакой баранины на завтрак не ел.

– Нет, ели. Я сама видела.

– Черт побери, Люсинда, сегодня утром я ел сосиски и какие-то маленькие котлетки. Но я не ел никакой баранины.

Не в силах сдержаться, она засмеялась.

– Прескотт, сосиски и эти маленькие котлетки были сделаны из баранины. Точнее из мяса молодого весеннего барашка, но это почти то же самое.

– Вы разыгрываете меня?

– Нет, я вполне серьезно.

– Я ел баранину?

Она опять засмеялась при виде испуганного выражения на его лице.

– Да, и более того, она вам очень понравилась.

Прескотт с минуту подумал об этом, и выражение ужаса на его лице сменилось выражением смирения.

– Да, вы правы. Черт меня побери, неужели я действительно ел баранину? Но она мне и вправду понравилась.

– Не успеете и оглянуться, как вы будете есть почки и лосося, как истинный английский джентльмен.

– Почки и лосося? – Прескотт резко выпрямился и отошел от стола. – А вот на это не рассчитывайте. Я никогда не буду есть почки и лосося. Во мне слишком много от техасца, чтобы опуститься так низко.

– Посмотрим, – тихо сказала Люсинда, улыбнулась и закрыла книгу перед собой.

Глава 9

Стригали прибыли в Рейвенс Лэйер два дня спустя после их разговора, и, как и предсказывала Люсинда, началась работа по стрижке овец.

Прескотт узнал, что в имении есть для этого специальный сарай, расположенный в маленькой тихой долине в полумиле от замка.

Он стоял у входа в этот сарай, переводя свой взгляд то на овец, сгрудившихся в загоне неподалеку и ждущих своего часа, то на подъезжающие к сараю фургоны с людьми.

Было такое раннее утро, что солнце еще только взошло и коснулось земли своими первыми лучами, поэтому стригали, которые молча высыпали из фургонов, выглядели угрюмо. Некоторые из них были с такими красными глазами и серыми лицами, что выглядели менее всего пригодными к работе.

«Пьяницы, страдающие с похмелья», – решил Прескотт, глубоко сочувствуя этим людям. Но от его сочувствия не осталось и следа, когда первую партию овец завели в большой открытый сарай, и стригали решительно взялись за дело.

Несмотря на то, что мужчины были небольшого роста, они обладали большой силой в руках.

«Это совершенно необходимо», – решил Прескотт, учитывая, что каждый должен был прижимать к земле непокорную овцу одной рукой, а другой состригать с нее шерсть. Одна овца на человека – так было установлено у стригалей. Они с силой валили на пол блеющее животное, состригали с него шерсть практически без единого пореза, и пока полуголое создание ковыляло из сарая, полегчав на несколько фунтов[5]5
  Фунт – мера веса, равна 0, 5 кг.


[Закрыть], другая овца, выглядевшая намного толще, тотчас же занимала опустевшее место.

Прошло несколько часов, и первая партия овец в загоне сменилась второй. Прескотт с удивлением смотрел, как гора шерсти в дальнем углу сарая становилась все больше и больше. Он решил, что если стригали будут продолжать работать в том же темпе, то эта куча к концу дня достигнет потолка, покоящегося на высоких железных балках. Но это было только начало – постричь предстояло еще несколько тысяч овец.

– К концу дня в сарае не останется места, куда складывать шерсть, – сказал он Люсинде, когда стригали остановились перекусить.

– Этого не случится. Скоро они начнут вывозить ее.

Люсинда вместе с другими девушками почти все утро помогала миссис Свит готовить основательный обед для работающих мужчин.

Подав последний огромный бутерброд и оставшуюся кружку горячего чая стригалям, она подошла к Прескотту, и они пошли немного прогуляться.

– И куда же всю эту шерсть вывезут отсюда?

– Большая часть переправляется в Шотландию.

– А что там?

– Там находятся лучшие ткацкие фабрики в мире. У нас долгосрочный контракт с двумя самыми старыми и крупными из них.

– О, я этого не знал.

– А откуда вы могли знать? Вы ведь не носите шерстяные вещи.

– Послушайте, я сожалею об этом.

– О чем? О том, что вы не носите шерстяные вещи? За это совсем не нужно извиняться. Многие люди не носят их.

Отойдя на порядочное расстояние от толпы стригалей, Прескотт остановился. Он заставил остановиться и Люсинду, завладев ее обеими руками и развернув ее к себе лицом.

– Я не это имел в виду. Я сожалею о том, как я вел себя в тот день.

– О том, как вы вели себя?

– Да, как идиот. Которым, вероятно, я и являюсь, если внимательно приглядеться. Люсинда, я погонщик крупного скота, а не овцевод.

– Вы уже говорили об этом. И много раз.

– Но, черт побери, это же правда.

– Но ведь теперь вы знаете об овцах больше, чем прежде, не так ли?

– На данный момент – да.

– И они не так губительны для земель, как вы думали о них раньше, не правда ли?

– Я смогу ответить на этот вопрос только тогда, когда своими глазами увижу, насколько быстро восстановится трава на пастбищных землях.

– А вообще-то они даже очаровательны, эти овцы.

– Очаровательны? – он задумчиво посмотрел на нее, размышляя о том, ощущает ли она то зловоние, какое чувствует он. Но Прескотт решил не затрагивать эту тему. Вместо этого он опять зашагал, направляясь к роще на вершине холма.

– Расскажите мне, что происходит с шерстью, когда она попадает на ткацкие фабрики в Шотландии.

– Сначала, конечно, они ее очищают. Затем красят, прядут в нитки и ткут из этих ниток шерстяные полотна. Но часть шерсти после отправки в Шотландию остается здесь.

– Вы хотите сказать, что храните ее в сарае?

– Нет, конечно, нет. В этой шерсти очень нуждаются люди, и мы не можем просто так гноить ее в сарае. Оставшаяся шерсть будет поровну разделена между фермерами-арендаторами. Ведь они пасут и содержат большую часть овец и должны получить свою долю.

– А что же они будут делать с ней?

– То же самое, что делают с шерстью ткацкие фабрики в Шотландии – очистят, спрядут ее в нитки и свяжут свитера себе и своим детям. Зимы в Корнуолле, возможно, не так суровы, как в других районах Англии, но уверяю вас, толстый шерстяной свитер в морозный день будет очень кстати.

Они взобрались на вершину холма, и Прескотт увидел внизу море, которое поразило его своей первозданной красотой. С него на берег набегали огромные волны, которые в пену разбивались о черные и серые валуны, усеявшие белый прибрежный песок. У подножия холма, на котором они стояли, Прескотт увидел ниши в каменистой поверхности, причем некоторые из них были такие глубокие, что казалось, им не было конца.

– О Боже, здесь так красиво!

– Не правда ли?

– Совсем не так, как в Техасе. По крайней мере не так, как в том районе Техаса, где я жил.

– Корнуолл не похож ни на один другой район Англии. У него своя особенная красота. Здешняя природа дикая, суровая и очень часто даже жестокая, но всегда прекрасная.

Слушая Люсинду, Прескотт подумал, что красив не только этот пейзаж. В то время, когда она восхищенно смотрела вниз на берег, где бились о валуны волны, он не менее восторженно разглядывал ее профиль, любуясь его изысканными линиями.

А увидев, как ветер раздувает ее черные волосы, пытаясь освободить их от тугого узла на затылке, Прескотт почувствовал страстное желание вынуть заколки из прически, распустить ее длинные локоны и ощутить своими руками их густоту и шелковистость.

А еще ему захотелось повернуть ее лицо к себе и вскружить себе и ей головы страстным поцелуем.

«И не думай об этом, старый развратник, – сказал он самому себе. – Такая девушка, как Люсинда, – настоящая леди и ничуть не уступает всем этим титулованным дамам высшего общества, с которыми ты познакомился в Лондоне». Да эти жеманницы и мизинца ее не стоят! И вести себя с ней он должен как джентльмен – только вот как справиться с обуявшими его страстями?

У него, как у всякого смертного, было много грехов и слабостей. Возможно, даже больше, чем у других, особенно сейчас, когда его самой большой слабостью стала эта черноволосая сероглазая женщина, думающая о нем только как о своем друге. Или и того хуже, как об отдаленном родственнике.

– Теперь, когда вы узнали, как стригут овец, – сказала Люсинда, повернувшись к нему лицом, – возникло ли у вас желание полюбопытствовать, как этих овец «сгоняют» – я думаю, так это называется?

Ухмылка медленно расплылась на лице Прескотта.

– Я уже знаю, как это делается, дорогая. Я видел собак, которые, высунув языки, гоняются за этими глупыми созданиями.

– Вы видели?

– Да. Вчера вечером я ездил на прогулку верхом и наблюдал за ними некоторое время.

– Теперь вы собираетесь мне сказать, что и собаки вам тоже не нравятся?

– Нет, я люблю собак. У меня самого есть пара гончих дома, в Техасе. Однако они никогда не гонялись за коровами. Я бы пристрелил их, если бы они это делали.

– Тогда они домашние собачки, не так ли?

– Рэб и Олд Блу – домашние собачки? – он захохотал. – Они пару раз пытались стать домашними, но кот тетушки Эмми не впустил их в дом. Нет, Рэб и Олд Блу зарабатывают себе на жизнь по-своему. Это лучшая пара охотничьих собак в Вако. Они могут почуять перепелов за несколько футов от гнезда, прежде, чем птицы услышат их приближение. Частенько я видел, как они очень тихо подкрадывались к гнезду, и потом стояли там, выжидая пока я подойду на оружейный выстрел.

Интонация его голоса вместе с задумчивым выражением лица и отрешенным взглядом сказали ей о многом.

– Вы скучаете по всему этому, не правда ли? – спросила она.

– По охоте на перепелов с Рэбом и Олд Блу?

– Нет, по Техасу. По дому.

Он потер переносицу, сдвинув со лба на затылок свою широкополую шляпу.

– Черт побери, я был бы последним лжецом, сказав, что нет. Да, я скучаю по дому. До встречи с Генри я выезжал из Техаса только в Луизиану, да и то единственный раз, чтобы навестить своих родственников. Старшая дочка моей тетушки Эмми со своей семьей живет вблизи Батон Руж.

– Расскажите мне о них.

– О, вам неинтересно будет слушать об этом.

– Это почему же? Они и мои… родственники тоже, не так ли?

– Ах, да. Я совсем забыл. Хорошо, что вы напомнили мне об этом.

– Тогда расскажите мне о них. Как ее имя?

– Старшей дочери тетушки Эмми?

Люсинда кивнула.

– Френсис.

– И она замужем, живет с семьей, вы сказали?

– Да. Завела себе мужа и четырех детей. Теперь со дня на день она может стать бабушкой.

– Тогда она старше вас?

– Гораздо старше, – ответил он, и начал объяснять, что Френсис и ее две младших сестры были для него скорее старшими сестрами, чем кузинами, когда они росли вместе в Трипле. – Растить трех маленьких дочерей одной, без мужа было очень нелегко для тетушки Эмми. Видите ли, ее муж умер сразу после того, как родилась их младшенькая. Тогда-то тетушка Эмми и вернулась в родительский дом. Почти всю свою жизнь она провела там, заботясь о моем отце и дедушке да воспитывая детей. Сначала своих собственных, потом меня, а затем и Хлою, когда умерли ее родители.

– А Хлоя – это…?

– Жена моего брата Пайна.

Прескотт хотел объяснить Люсинде, что когда-то он и Хлоя были помолвлены, но его брат Пайн, который приехал в Техас из Англии, где вырос и получил образование, выкрал ее в день, назначенный для их свадьбы, и позднее женился на ней, хотя и после того, как она родила ему ребенка. Но все это было слишком сложно и, кроме того, он сомневался, что Люсинда поймет его правильно. Ей, вероятно, может прийти в голову, что он до сих пор сохранил в своем сердце теплые чувства к Хлое. Так оно и было, но теперь они стали только дружескими.

– Судя по вашим рассказам, ваша тетушка Эмми – просто замечательная женщина.

– О, это действительно замечательный человек. У этой женщины сердце величиной с Техас. В трудную минуту она может быть сильной, как буйвол, а в другое время изысканной и утонченной, как китайская кукла. Вот таких женщин вы можете встретить у меня дома! Другими словами, хороших женщин. Конечно, у нас есть и плохие, как и везде, но только хорошие остаются в памяти на долгое время.

– Так вы выросли в окружении женщин?

– Да, честно говоря. В нашей семье женщин, к сожалению, было больше чем мужчин.

– У меня сложилось впечатление, что вы наслаждались каждой минутой, проведенной в их обществе, являясь самым младшим и единственным мальчиком среди них.