Текст книги "Ловец во ржи"

Когда я совсем был готов идти, когда взял сумки и все такое, я остановился ненадолго перед лестницей и последний раз окинул взглядом чертов коридор. Я вроде как заплакал. Не знаю, почему. Я надел красную охотничью кепку и развернул козырек назад, как мне нравилось, а затем проорал во всю глотку:

– Спите крепко, кретины!

Спорить готов, я разбудил каждого козла на этаже. Затем я свалил оттуда к чертям. Какой-то придурок разбросал по всей лестнице арахисовой скорлупы, и я чуть нафиг не свернул себе шею.

8

Было слишком поздно, чтобы вызывать кэб или что-то такое, так что я дошел до станции пешком. Там не слишком далеко, но было адски холодно, и снег мешал идти, а мои Глэдстоуны так и били меня нафиг по ногам. Зато я как бы наслаждался воздухом и все такое. Одно было плохо – от холода нос болел и еще под верхней губой, куда мне засветил старик Стрэдлейтер. Он разбил мне губу о зубы, и она неслабо саднила. Зато ушам в тепле было хорошо. У этой кепки, что я купил, откладывались уши, и я их отложил – мне было до фени, как я выгляжу. Все равно никто не увидит. Все давно кемарили.

Мне повезло, когда я пришел на станцию, потому что ждать поезда нужно было минут десять. Пока я ждал, я набрал снега в руку и вымыл лицо. Крови на нем еще прилично оставалось.

Обычно мне нравится ездить поездом, особенно ближе к ночи, когда свет горит, и окна такие черные, а по проходу идет один из этих ребят, продает кофе, сэндвичи и журналы. Обычно я покупаю сэндвич с ветчиной и штуки четыре журналов. Если я в ночном поезде, я обычно могу даже читать что-нибудь из этих тупых рассказов, и меня даже блевать не тянет. Ну, знаете. Из этих рассказов, где сплошная туфта, ребята с массивными подбородками по имени Дэвид и масса туфтовых девиц по имени Линда или Марсия, которые вечно зажигают всем этим Дэвидам их чертовы трубки. Обычно в ночном поезде я даже такой фуфлыжный рассказ могу читать. Но на этот раз не стал. Просто не испытывал желания. Я просто как бы сидел и ничего не делал. Все, что я сделал, это снял охотничью кепку и убрал в карман.

Вдруг в Трентоне вошла эта леди и села рядом со мной. Весь вагон практически пустой, потому что довольно поздно и все такое, но она села рядом со мной, а не на пустое сиденье, потому что у нее была такая здоровая сумка, а я сидел на переднем сиденье. Она выставила сумку прямо посреди прохода, так что кондуктор или кто угодно мог навернуться через нее. На ней были эти орхидеи, словно она только что с большой вечеринки или вроде того. Лет ей было, пожалуй, сорок, сорок пять, но выглядела она очень хорошо. Я балдею от женщин. Правда. Не в смысле, что я сексуально озабоченный, хотя про секс частенько думаю. Просто они нравятся мне – в этом смысле. Вечно они ставят нафиг свои сумки посреди прохода.

Короче, мы так сидели, и вдруг она мне говорит:

– Извините, но это, кажется, наклейка школы Пэнси?

Она смотрела на мои чемоданы, сверху на полке.

– Да, она самая, – сказал я. Леди говорила правду. У меня действительно была чертова наклейка Пэнси на одном из Глэдстоунов. Пошлятина, согласен.

– О, так вы учитесь в Пэнси? – сказала она. У нее был приятный голос. Приятный такой телефонный голос. Ей бы надо носить с собой такой, блин, телефончик.

– Да, точно, – сказал я.

– О, как славно! Тогда вы, возможно, знаете моего сына, Эрнеста Морроу? Он учится в Пэнси.

– Да, точно. Он в моем классе.

Ее сын был вне всяких сомнений величайшим козлиной, какие только учились в Пэнси, за всю долбаную историю школы. Он всегда шел по коридору после того, как примет душ, и хлестал людей по задницам своим старым мокрым полотенцем. В этом он был весь.

– О, как мило! – сказала леди. Но так приятно и все такое, не пошло. – Я должна сказать Эрнесту, что мы познакомились, – сказала она. – Можно спросить, как вас зовут, юноша?

– Рудольф Шмидт, – сказал я ей. Не хотелось как-то выкладывать ей всю подноготную. Рудольфом Шмидтом звали вахтера у нас в общаге.

– Вам нравится Пэнси? – спросила она меня.

– Пэнси? Там не так уж плохо. Это не рай или что-то такое, но она не уступает другим школам. Преподаватели встречаются довольно добросовестные.

– Эрнест ее просто обожает.

– Я это знаю, – сказал я. И принялся помаленьку толкать старое фуфло. – Он очень хорошо ко всему адаптируется. Правда. Я в смысле, он правда знает, как надо адаптироваться.

– Вы так считаете? – спросила она меня. Похоже, ей было чертовски интересно.

– Эрнест? Конечно, – сказал я. И стал смотреть, как она снимает перчатки. Жуть, сколько у нее было перстней.

– Сейчас сломала ноготь, когда из кэба выходила, – сказала она. Она взглянула на меня и как бы улыбнулась. Улыбалась она зверски приятно. Правда. Большинство людей вообще почти не улыбаются или так, что просто жуть. – Мы с отцом Эрнеста иногда за него волнуемся, – сказала она. – Мы иногда чувствуем, что он не так уж хорошо смешивается с остальными.

– Что вы хотите сказать?

– Ну, он очень чуткий мальчик. Он, правда, никогда не умел так уж смешиваться с ровесниками. Возможно, он все воспринимает чуть серьезней, чем следовало бы в его возрасте.

Чуткий. Обалдеть. Да этот Морроу был таким же чутким, как, блин, стульчак.

Я хорошенько взглянул на нее. Она не выглядела такой уж лохушкой. Она выглядела так, словно вполне могла представлять, каким, блин, козлиной был ее сын. Но трудно сказать наверняка – в смысле, с чьей-то матерью. Все матери слегка того. Просто, мать статика Морроу мне понравилась. Она была ничего.

– Не желаете сигарету? – спросил я ее.

Она огляделась во все стороны.

– Не думаю, что это вагон для курящих, Рудольф, – сказала она. Рудольф. Сдохнуть можно.

– Да порядок. Мы можем курить, пока на нас не станут орать, – сказал я. Она взяла у меня сигарету, и я поднес ей огонек.

Она приятно смотрелась, когда курила. Она затягивалась и все такое, но не так жадно, как большинство женщин ее возраста. Она была само очарование. И очень даже сексуальной, если хотите знать.

Она посмотрела на меня как-то чудно.

– Я могу ошибаться, но, по-моему, у вас, юноша, кровь идет носом, – сказала она вдруг.

Я кивнул и достал носовой платок.

– Засветили снежком, – сказал я. – Таким, который с ледышкой.

Я бы наверно рассказал ей, как все было на самом деле, но вышло бы слишком длинно. Просто, она мне нравилась. Я уже начал как бы жалеть, что представился ей Рудольфом Шмидтом.

– Старик Эрни, – сказал я. – Он один из самых популярных ребят в Пэнси. Вы знали?

– Нет, не знала.

Я кивнул.

– Все на самом деле далеко не сразу узнали его. Чудной он парень. Странный парень, во многом – понимаете, о чем я? Даже вот, когда я с ним только познакомился. Когда я с ним только познакомился, я подумал, он по характеру вроде как сноб такой. Так я подумал. Но он не такой. У него просто очень своеобразный характер, и нужно какое-то время, чтобы узнать его.

Старушка миссис Морроу ничего не говорила, но вы бы видели ее. Она у меня прямо к месту приросла. Возьмите любую мать – ей только и рассказывай, какой у нее сын мастак.

Ух, я и разошелся – без удержу толкал старое фуфло.

– Он вам не рассказывал про выборы? – спросил я ее. – Выборы в классе?

Она покачала головой. Я ее словно ввел в транс. Правда.

– В общем, из нас полно ребят хотело, чтобы старик Эрни стал старостой класса. То есть, это был единогласный выбор. То есть, никому другому это было бы не по плечу, – сказал я – ух, я и разошелся. – Но избрали этого, другого мальчика – Гарри Фенсера. А причина, почему его избрали, простая и ясная причина, в том, что Эрни не давал нам выдвинуть себя. До того он дико скромный и сдержанный, и все такое. Он отказался… Ух, какой он скромный. Вы бы как-нибудь ему сказали, чтобы он преодолел это, – я взглянул на нее. – Он вам не рассказывал об этом?

– Нет, не рассказывал.

Я кивнул.

– Такой уж Эрни. Он не расскажет. Таков его единственный изъян – он слишком скромный и сдержанный. Вы бы, правда, сказали ему расслабляться иногда.

Тут как раз подошел кондуктор, проверить билет у старушки миссис Морроу, и мне удалось заткнуть свой фонтан. Но я рад, что фонтанировал какое-то время. Взять таких, как Морроу, кто всегда хлещут людей полотенцем по задницам – именно стараясь, чтобы побольнее – они не только по малолетству такие гады. Они всю жизнь остаются гадами. Но готов поспорить, после всего того фуфла, что я натолкал, миссис Морроу будет думать о нем, как о таком донельзя скромном, сдержанном парне, который не дал нам выдвинуть себя старостой. Вполне возможно. Но утверждать не стану. Матери не очень разбираются в такой хрени.

– Не желаете по коктейлю? – спросил я ее. Мне самому захотелось. – Мы можем пройти в ресторан. Порядок?

– А вам уже можно заказывать выпивку, юноша? – спросила она меня. Без всякого гонора. Для гонора она была слишком очаровательна и все такое.

– Ну, не так чтобы, но мне обычно наливают, учитывая мой рост, – сказал я. – И у меня предостаточно седых волос, – я повернулся боком и показал ей свои седины. Это ее адски впечатлило. – Ну же, идемте, почему нет? – сказал я. Мне с ней прямо захотелось.

– Я на самом деле не расположена. Но я вам очень признательна, юноша, – сказала она. – Все равно вагон-ресторан скорее всего закрыт. Уже довольно поздно, знаете ли.

Она была права. Я совсем забыл, сколько сейчас времени.

Затем она взглянула на меня и спросила о том, чего я как раз боялся услышать.

– Эрнест написал, что будет дома в среду, что рождественские каникулы начинаются в среду, – сказала она. – Надеюсь, вас не вызвали домой внезапно из-за болезни в семье.

Ее это действительно как будто волновало. Она не просто совала нос не в свое дело, это было ясно.

– Нет, дома все в порядке, – сказал я. – Это я. Мне нужно сделать эту операцию.

– О! Мне так жаль, – сказала она. Ей действительно было жаль. Я тут же пожалел, что сказал это, но было уже поздно.

– Ничего такого серьезного. У меня такая мелкая микро-опухоль на мозгу.

– Да что вы! – она поднесла руку ко рту и все такое.

– Да все со мной будет в порядке! Она прямо с краю. И совсем мелкая. Мне уберут ее за пару минут.

Затем я достал из кармана это расписание и принялся читать. Лишь бы прекратить вранье. Стоит мне начать, я могу врать часами, когда в настроении. Кроме шуток. Часами.

После этого мы почти не разговаривали. Она принялась читать этот «Вог”, который был у нее, а я какое-то время смотрел в окно. Она вышла в Ньюарке. Пожелала мне большой удачи с операцией и все такое. Называла меня Рудольф. А затем пригласила приехать к Эрни летом в Глостер, в Массачусетсе. Сказала, их дом прямо на пляже, и у них теннисный корт и все такое, но я только поблагодарил ее и сказал, что поеду с бабушкой в Южную Америку. Это я круто завернул, потому что моя бабушка даже из дома почти не выходит, разве только на какой-нибудь, блин, утренник или вроде того. Но я бы не поехал к этому сукиному сыну Морроу ни за какие деньги, даже будь я на мели.

9

Первое, что я сделал, сойдя на Пенн-стэйшн, это зашел в телефонную будку. Хотелось кому-нибудь звякнуть. Я поставил сумки возле самой этой будки, чтобы видеть их, но едва зашел внутрь, понял, что не знаю, кому позвонить. Мой брат, Д. Б., был в Голливуде. Моя младшая сестренка Фиби ложится часов в девять… так что ей позвонить я не мог. Она была бы не против, что я ее разбудил, но беда в том, что трубку взяла бы не она, а мои родители. Так что это отпадало. Затем я подумал звякнуть маме Джейн Галлахер и выяснить, когда у Джейн начинаются каникулы, но настроение было не то. Да и время довольно позднее. Затем я подумал позвонить этой девчонке, с которой частенько гулял, Салли Хейс, потому что знал, что у нее рождественские каникулы уже начались – она мне написала такое длинное, туфтовое письмо с приглашением приехать в канун Рождества, помочь ей подрезать елку и все такое… но я боялся, трубку возьмет ее мама. Ее мама знала мою маму, и я так и видел, как она бежит сломя голову к телефону, чтобы сказать моей маме, что я в Нью-Йорке. К тому же, мысль пообщаться со старой миссис Хейс по телефону не внушала мне безумной радости. Она как-то сказала Салли, что я дикий. Сказала, что я дикий и не имею цели в жизни. Затем я подумал позвонить этому типу, который учился со мной в Вутонской школе, Карлу Люсу, но он мне не слишком нравился. Так что я в итоге никому не позвонил. Я вышел из будки, проторчав там минут двадцать, взял свои сумки и пошел к этому туннелю, где стоят кэбы, и сел в кэб.

Я так чертовски рассеян, что дал водителю свой настоящий адрес, просто по привычке и все такое – то есть, я совершенно забыл, что собирался перекантоваться в отеле пару дней и не показываться дома до начала каникул. Я подумал об этом только, когда мы проехали полпарка. Тогда я сказал:

– Эй, вы могли бы развернуться, когда появится возможность? Я дал вам не тот адрес. Я хочу вернуться в центр.

Водитель оказался как бы ушлым малым.

– Здесь мне нельзя разворачиваться, Мак. Здесь одностороннее. Теперь надо ехать до самой Девятнадцатой улицы.

Мне не хотелось ввязываться в спор.

– Окей, – сказал я. И вдруг подумал кое о чем. – Эй, слушайте, – сказал я. – Знаете этих уток в этой лагуне возле Южного входа в Центральный парк? Озерцо такое? Случайно, не знаете, куда они деваются, утки эти, когда там все замерзает? Не знаете случайно?

Я понимал, что вероятность – один на миллион.

Водитель обернулся и посмотрел на меня как на сумасшедшего.

– Ты чего это, друг? – сказал он. – Прикалываешься?

– Нет… Просто интересно, вот и все.

На это он ничего не сказал, и я – тоже. Только когда мы выехали из парка на Девятнадцатую улицу, он сказал:

– Ну, ладно, дружок. Куда теперь?

– Что ж, дело в том, что я не хочу останавливаться в отелях на Ист-сайде, где могу наткнуться на каких-нибудь знакомых. Я путешествую инкогнито, – сказал я. Терпеть не могу пошлые фразочки, вроде «путешествую инкогнито.» Но, когда я с кем-то таким пошлым, сам всегда несу пошлятину. – Не знаете случайно, кто сейчас играет в “Тафте” или «Нью-Йоркере[9]9
  “Тафт” и “Нью-Йоркер” – отели в Нью-Йорке.


[Закрыть]«?

– Без понятия, Мак.

– Что ж… везите тогда в “Эдмонт», – сказал я. – Не желаете остановиться по пути, выпить со мной по коктейлю? За мой счет. Я при деньгах.

– Нельзя, Мак. Извини.

Вот уж повезло со спутником. Зверская личность.

Мы приехали к отелю “Эдмонт”, и я снял номер. В кэбе я надел свою красную охотничью кепку, просто по приколу, но перед отелем снял. Не хотелось выглядеть этаким чудилой или вроде того. Смех, да и только. Я ведь не знал, что в этом чертовом отеле сплошь извращенцы и кретины. Чудила на чудиле.

Мне дали такой захезанный номер, из которого открывался вид на другую стену отеля. Мне было без разницы. Меня охватила такая тоска, что я не думал про вид из окна. Коридорный, который вел меня к номеру, был таким старым-престарым типом лет шестидесяти-пяти. Он нагонял на меня еще больше тоски, чем этот номер. Он был почти лысым, но зачесывал оставшиеся волосинки набок, чтобы прикрыть лысину – знаете таких? Я бы лучше ходил лысым. Короче, зашибись работа для парня лет шестидесяти-пяти. Таскать чужие чемоданы и ждать у двери чаевых. Не думаю, что он был интеллектуалом или вроде того, но все равно это ужас.

Когда он ушел, я какое-то время стоял и смотрел из окна, в куртке и все такое. Больше делать было нечего. Вы бы удивились, что там творилось, в этом отеле. Даже шторки опустить не хотели. Я увидал типа в одних трусах, седого, очень импозантного, который вытворял такое – не поверите, если расскажу. Сперва он положил на кровать чемодан. Затем достал оттуда всю эту женскую одежду и стал надевать. Настоящую женскую одежду: шелковые чулки, туфли на шпильках, бюстгальтер и такой корсет с болтавшимися ремешками и все такое. Затем надел черное вечернее платье в обтяжку. Ей-богу. И стал ходить туда-сюда по номеру, такими мелкими шажками, как женщина, и курить сигарету, глядя на себя в зеркало. Больше никого там не было. Если только в ванной – там я не видел. Затем в окне почти прямо над этим я увидал, как мужчина с женщиной обливали друг дружку водой изо рта. Скорее всего, виски с содовой, а не водой, но я не видел, что там у них налито в стаканах. Короче, сперва он глотнет и обольет ее, затем она – его, и так по очереди, бога в душу. Вы бы их видели. Они все время были в истерике, словно в жизни ничего смешней не делали. Кроме шуток, этот отель кишел извращенцами. Я там был наверно единственным нормальным сукиным сыном – настолько все было запущенно. Я, блин, чуть не послал телеграмму старику Стрэдлейтеру, чтобы он первым поездом ехал в Нью-Йорк. Он бы в этом отеле был королем.

Беда в том, что подобные гадости как-то завораживают, хочешь ты этого или нет. К примеру, та девушка, которую по всему лицу обливали водой, она была довольно симпатичной. То есть, в этом моя большая беда. У себя в уме я наверно величайший сексуальный маньяк, какого вы только видели. Иногда я себе представляю очень дурные вещи, которые мог бы делать, подвернись такой случай. Я даже могу понять, как это по-своему забавно, в дурном смысле, если вы оба как бы пьяны и все такое, найти девчонку и обливать с ней друг дружке лицо водой или чем-то еще. Но дело в том, что мне это не нравится. Это гнусно, если разобраться. Я думаю, если девушка тебе по-настоящему не нравится, ты вообще не должен с ней дурачиться, а если нравится, тогда тебе и лицо ее нравится, а раз тебе нравится ее лицо, ты хорошенько подумаешь прежде, чем делать с ним что-то дурное, хотя бы чем-то обливать. Ужасно досадно, что столько всяких гадостей иногда кажутся забавными. И на девушек в этом смысле надежда слаба, когда стараешься не позволять себе совсем дурных вещей, когда стараешься не испортить что-то по-настоящему хорошее. Я знал одну такую девчонку, пару лет назад, которая была даже дурнее меня. Ух, какой дурной она была! Хотя какое-то время с ней было забавно, в дурном смысле. Секс – такая мутная вещь, что я его как-то не понимаю. Никогда, блин, не знаешь, что к чему. Я то и дело что-то решаю для себя по части секса и тут же это нарушаю. В прошлом году я решил, что перестану валять дурака с девчонками, которые мне, откровенно говоря, как заноза в жопе. И сам же сделал наоборот в ту же неделю – вообще-то, в тот же вечер. Я весь вечер обжимался с одной жуткой кривлякой по имени Энн Луиза Шерман. Секс – такая вещь, которую я не понимаю. Ей-богу, не понимаю.

Я начал подумывать, стоя у окна, не звякнуть ли старушке Джейн – в смысле, позвонить ей по межгороду в Брин-мор, где она училась, вместо того, чтобы звонить ее маме и выяснять, когда она приедет домой. Звонить студенткам среди ночи было не положено, но я все продумал. Я думал сказать тому, кто возьмет трубку, что я ее дядя. Думал сказать, что ее тетя только что убилась в аварии, и я должен немедленно с ней поговорить. Это должно было сработать. Единственное, почему я этого не сделал, это потому, что был не в настроении. Если нет настроения, такую хрень не сделаешь, как надо.

Спустя какое-то время я сел в кресло и выкурил пару сигарет. Чувствовал я себя довольно скверно. Надо признать. Затем вдруг у меня возникла идея. Я достал бумажник и стал искать этот адрес, который дал мне один тип, учившийся в Принстоне, которого я встретил на вечеринке прошлым летом. Наконец, нашел. Она вся выцвела оттого, что лежала в бумажнике, но прочитать было можно. Там был адрес этой девушки, не сказать, чтобы шлюхи или вроде того, но она была не прочь время от времени, как сказал мне этот тип из Принстона. Как-то раз он привел ее на танцы в Принстон, и его за это чуть не выперли. Она работала стриптизершей в бурлеске или вроде того. Короче, я подошел к телефону и звякнул ей. Звали ее Фэйт Кавендиш, и она жила в отеле “Стэнфонр-армс” на Шестьдесят пятой и Бродвее. Уверен, та еще дыра.

Какое-то время я думал, она не дома или вроде того. Никто не отвечал. Затем, наконец, кто-то взял трубку.

– Здрасьте? – сказал я. Я слегка понизил голос, чтобы она не заподозрила мой возраст или вроде того. У меня вообще довольно низкий голос.

– Здрасьте, – сказал женский голос. Не слишком приветливый.

– Это мисс Фэйт Кавендиш?

– Кто это? – сказала она. – Кто мне звонит в такой безбожный час?

Я как бы малость струхнул.

– Ну, я понимаю, что уже довольно поздно, – сказал я, очень таким взрослым голосом и все такое. – Надеюсь, вы меня простите, но мне не терпелось свидеться с вами.

Я сказал это чертовски обходительно. Правда.

– Кто это? – сказала она.

– Ну, вы меня не знаете, но я друг Эдди Бердсэлла. Он дал мне понять, что, если я буду как-нибудь в городе, нам надо бы встретиться на коктейль-другой.

– Кого? Вы друг кого?

Ух, она была прямо тигрица по телефону. Она на меня чуть не орала.

– Эдмунда Бердсэлла. Эдди Бердсэлла, – сказал я. Я не мог вспомнить, как его звали – Эдмунд или Эдвард. Я только раз с ним виделся, на чертовой дурацкой вечеринке.

– Я никого не знаю с таким именем, Джек. И если думаешь, что мне нравится, когда меня будят среди…

– Эдди Бердсэлл? Из Принстона? – сказал я.

Я чувствовал, как она напрягает память и все такое, пытаясь вспомнить это имя.

– Бердсэлл, Бердсэлл… из Принстона… Принстонского колледжа?

– Точно, – сказал я.

– Вы из Принстонского колледжа?

– Ну, приблизительно.

– О… Как там Эдди? – сказала она. – Чудное, конечно, время, чтобы звонить человеку. Господи боже.

– Он – отлично. Просил напомнить вам о себе.

– Ну, спасибо. Напомните и ему обо мне, – сказала она. – Он прелестный. Чем он сейчас занимается?

Она вдруг стала адски дружелюбной.

– Да сами знаете. Все тем же, – сказал я. Откуда, блин, мне было знать, чем он занимается? Я едва знал его самого. Не знал даже, учится ли он еще в Принстоне. – Слушайте, – сказал я. – Вам интересно было бы где-нибудь увидеться со мной на коктейль?

– Вы вообще себе представляете, сколько сейчас времени? – сказала она. – И вообще, как вас зовут, могу я спросить? – у нее вдруг возник английский акцент. – По голосу вы довольно моложавы.

Я рассмеялся.

– Спасибо за комплимент, – сказал я, чертовски обходительно. – Холден Колфилд меня звать.

Надо было назвать фальшивое имя, но я не подумал об этом.

– Что ж, смотрите, мистер Коуфл. У меня нет привычки назначать кому-то встречи среди ночи. Я рабочая девушка.

– Завтра воскресенье, – сказал я ей.

– Что ж, все равно. Мне нужно высыпаться, чтобы быть в форме. Вы же понимаете.

– Я подумал, мы могли бы просто выпить вдвоем по коктейлю. Еще не так уж поздно.

– Что ж. Вы очень милы, – сказала она. – Откуда вы звоните? Где вы есть вообще?

– Я? В телефонной будке.

– А, – сказала она. Затем повисла такая длиннющая пауза. – Что ж, мне бы ужасно хотелось как-нибудь встретиться с вами, мистер Коуфл. У вас очень приятный голос. Вы по голосу очень приятный человек. Но уже поздно.

– Я мог бы к вам приехать.

– Что ж, обычно я сказала бы, прелестно. То есть, я бы с радостью пропустила с вами по коктейлю, но моя соседка разболелась. Она всю ночь лежала, не смыкая глаз. Буквально минуту назад закрыла глаза и вообще. Ну, то есть…

– О. Очень жаль.

– Где вы остановитесь? Может, мы могли бы встретиться на коктейли завтра.

– Завтра я не смогу, – сказал я. – Только сегодня ночью могу.

Ну и лох я был, что так сказал.

– О. Что ж, мне ужасно жаль.

– Передам от вас привет Эдди.

– Правда? Надеюсь, вам понравится в Нью-Йорке. Прелестное место.

– Я это знаю. Спасибо. Доброй ночи, – сказал я. И повесил трубку.

Ух, я конкретно облажался. Нужно было хотя бы выбраться на коктейли или вроде того.