Электронная библиотека » Джером Сэлинджер » » онлайн чтение - страница 5

Текст книги "Ловец во ржи"


  • Текст добавлен: 15 ноября 2024, 15:45


Автор книги: Джером Сэлинджер


Жанр: Литература 20 века, Классика


Возрастные ограничения: +18

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Шрифт:
- 100% +

10

Было еще довольно рано. Не уверен, который был час, но не слишком поздно. Что я ненавижу делать, это ложиться, когда я даже не устал. Так что я открыл чемоданы и достал чистую рубашку, а потом пошел в ванную, сполоснулся и надел новую рубашку. Что я решил сделать, я решил спуститься и посмотреть, что там нафиг творится в “Лавандовой комнате”. В этом отеле такой клуб, «Лавандовая комната”.

Только, пока я переодевал рубашку, я, блин, чуть не звякнул своей сестренке Фиби. Мне определенно хотелось поболтать с ней по телефону. Она с понятием и все такое. Но я не мог ей звякнуть, не рискуя, потому что она ведь была мелкой и не могла не спать, не говоря о том, чтобы быть возле телефона. Я подумал, что, может, повешу трубку, если подойдут родители, но это тоже не сработало бы. Они бы догадались, что это я. Моя мама всегда догадывается, что это я. Она экстрасенс. Но я бы определенно был не прочь немного почесать языками со старушкой Фиби.

Вы бы ее видели. Вы сроду не видели такой хорошенькой и умной девчушки. Она, правда, умная. То есть, она с первого класса одни пятерки получает. Между прочим, я один тупой в семье. Мой брат Д. Б. – писатель и все такое, а мой брат Элли, который умер, я о нем рассказывал, был чародеем. Только я один по-настоящему тупой. Но вы бы видели старушку Фиби. У нее такие как бы рыжие волосы, слегка как у Элли были, очень короткие летом. Летом она их закладывает за уши. У нее красивые маленькие ушки. А зимой она их отпускает. Иногда мама заплетает ей косу, иногда – нет. Красиво так, правда. Ей всего десять. Она довольно худая, как и я, но такой изящной худобой. В самый раз для роликов. Как-то раз я видел из окна, как она пересекала на роликах Пятую авеню, направляясь в парк, вся такая изящно-худая. Вам бы она понравилась. То есть, если скажешь что-нибудь старушке Фиби, она в точности знает, о чем ты, блин, говоришь. То есть, ее даже можно брать с собой куда угодно. Если взять ее, к примеру, на паршивый фильм, она поймет, что фильм паршивый. А если взять ее на добротный фильм, она поймет, что фильм добротный. Мы с Д. Б. брали ее на этот французский фильм, “Жену пекаря”, где Ремю[10]10
  Фр. Raimu (1883–1946) – французский актёр. Орсон Уэллс называл Ремю «величайшим актёром».


[Закрыть]
играет. Она чуть не сдохла. Но ее любимый фильм – “39 ступеней[11]11
  «Тридцать девять ступеней» – шпионский триллер Альфреда Хичкока (1935) с погонями, перестрелками и убийствами.


[Закрыть]
”, с Робертом Донатом. Она знает весь этот чертов фильм наизусть, потому что я водил ее на него раз десять. К примеру, когда старик Донат подходит к этой шотландской ферме, когда убегает от копов и все такое, Фиби во весь голос говорит эту строчку во время кино – прямо, когда шотландский тип говорит: «Вы едите селедку?» Фиби знает все слова наизусть. А когда этот профессор в фильме, который на самом деле немецкий шпион, выставляет перед Робертом Донатом свой мизинец без фаланги, старушка Фиби дает ему фору – она поднимает в темноте свой мизинчик ко мне, прямо у меня под носом. Она что надо. Вам бы она понравилась. Плохо только то, что она иногда чересчур впечатлительна. Она очень эмоциональна для ребенка. Правда. А еще что она делает, она все время пишет книжки. Только не дописывает. Они все об одной мелкой по имени Хэйзел Уэзерфилд – только старушка Фиби пишет «Хэйзл.» Старушка Хэйзл Уэзерфилд – это девочка-детектив. Она вроде как сирота, но ее старик то и дело возникает. Ее старик всегда «высокий привлекательный джентльмен порядка 20 лет.» Сдохнуть можно. Старушка Фиби. Ей-богу, вам бы она понравилась. Она была умной даже, когда была совсем мелкой. Когда она была совсем мелкой, мы с Элли брали ее с нами в парк, особенно по воскресеньям. У Элли была такая лодка с парусом, с которой ему нравилось валять дурака по воскресеньям, и мы брали с нами старушку Фиби. Она надевала белые перчатки и шагала прямо между нами, словно леди и все такое. А когда мы с Элли вели разговор на какую-нибудь общую тему, старушка Фиби слушала. Иногда ты забывал, что она рядом, потому что она была такой мелкой, но она напоминала о себе. Она все время перебивала тебя. Бывало, как бы дернет Элли или меня, и скажет: «Кто? Кто это сказал? Бобби или леди?» И мы ей говорили, кто это сказал, и она говорила, «А-а,» и продолжала слушать и все такое. Элли тоже от нее готов был сдохнуть. То есть, она ему тоже нравилась. Ей теперь десять, и она уже не такая мелкая, но все равно от нее все дохнут – по крайней мере, все хоть с какими-то понятиями.

Короче, она из тех, с кем все время хочется поболтать по телефону. Но я слишком боялся, что подойдут родители и узнают, что я в Нью-Йорке, и меня вытурили из Пэнси и все такое. Так что я просто одел рубашку. Затем привел себя в порядок и спустился лифтом в вестибюль, посмотреть, как там что.

Не считая нескольких сутенеристых типов и шлюховатых блондинок, в вестибюле было почти пусто. Но из “Лавандовой комнаты” доносилась музыка, и я пошел туда. Народу было немного, но мне все равно дали паршивый столик – в самой глубине. Надо было помахать баксом под носом у метрдотеля. В Нью-Йорке все решают деньги – кроме шуток.

Оркестр был дрянь. Бадди Сингер. Очень напористый, но не классно-напористый – пошло-напористый. К тому же, моих ровесников там было раз-два и обчелся. Вообще-то, никого, кроме меня. В основном, старичье, показушные типы со своими зазнобами. Кроме столика прямо рядом с моим. За столиком рядом с моим сидели три таких девицы лет тридцати или вроде того. Все трое были довольно страшные, и на всех такие шляпы, что сразу ясно, они вовсе не нью-йоркские, но одна из них, блондиночка, была сравнительно ничего. Она была как бы милашкой, блондиночка, и я стал ей слегонца подмигивать, но тут как раз официант подошел принять мой заказ. Я заказал виски с содовой, и сказал ему не смешивать их – я это сказал чертовски быстро, потому что, если будешь мямлить, решат, что тебе нет двадцати одного и не продадут никаких опьяняющих напитков. Но мне с ним все равно не повезло.

– Извините, сэр, – сказал он, – но нет ли у вас какого-нибудь удостоверения личности? Возможно, водительских прав?

Я смерил его таким холодным взглядом, словно он меня чертовски оскорбил, и спросил:

– Я что – выгляжу моложе двадцати одного?

– Извините, сэр, но у нас свои…

– Окей, окей, – сказал я. Я подумал, черт с ним. – Принесите колу, – он начал уходить, но я снова подозвал его. – Можете плеснуть туда малость рома или вроде того? – спросил я его. Я его спросил очень вежливо и все такое. – Я не могу сидеть в таком пошлом месте трезвым, как стекло. Можете плеснуть малость рома или чего-нибудь?

– Очень сожалею, сэр, – сказал он и дал деру. Я не стал настаивать. Их увольняют, если засекут, что они продают несовершеннолетнему. Я, блин, несовершеннолетний.

Я снова принялся строить глазки трем ведьмам за соседним столиком. Точнее, блондиночке. Две другие были страшные, как смертный грех. Но я это делал не вульгарно. Просто смотрел на них троих таким очень холодным взглядом, и все. А что они в ответ, все трое – они давай хихикать, как кретинки. Подумали наверно, я слишком молод, чтобы смотреть на кого-то таким взглядом. Это меня чертовски взбесило – можно было подумать, я хотел жениться на них или вроде того. Мне надо было обдать их презрением после такого, но беда в том, что мне действительно хотелось танцевать. Я очень люблю танцевать, иногда, и это был как раз такой случай. Так что я вдруг как бы наклонился к ним и сказал:

– Не желает кто-нибудь из вас, девушки, потанцевать?

Я спросил их не вульгарно, ничего такого. Очень даже обходительно. Но, черт возьми, они решили, это тоже повод для паники. И снова захихикали. Я не шучу, они трое были настоящими кретинками.

– Ну же, – сказал я. – Я потанцую с вами по очереди. Хорошо? Что скажете? Ну же!

Мне действительно хотелось танцевать.

Наконец, блондинка встала, чтобы танцевать со мной, потому что было ясно, что я по-настоящему обращался к ней, и мы вышли на танцплощадку. Две другие уродки чуть в истерике не зашлись при этом. Я определенно должен был быть в отчаянном положении, если решил связаться с ними.

Но оно того стоило. Блондинка была танцоркой что надо. Она была одной из лучших танцорок, с кем я только танцевал. Кроме шуток, бывает, что такая набитая дуреха может действительно классно танцевать. А взять по-настоящему умную девушку – и половину времени она будет пытаться вести тебя в танце или окажется такой паршивой танцоркой, что лучше всего с ней сидеть за столиком и просто напиваться.

– А вы умеете танцевать, – сказал я блондинке. – Вам бы надо быть профи. Серьезно. Я как-то танцевал с профи, а вы вдвое лучше ее. Вы не слышали о Марко и Миранде?

– Чего? – сказала она. Она меня даже не слушала. Она шарила глазами по всему залу.

– Я сказал, вы никогда не слышали о Марко и Миранде?

– Я не знаю. Нет. Не знаю.

– Что ж, они – танцоры, она – танцорка. Только не слишком классная. Она делает все, что положено, но все равно не слишком классная. Знаете, когда девушка действительно зверская танцорка?

– Чего говоришь? – сказала она. Она даже не слушала меня. Ее мысли блуждали по всему залу.

– Я сказал, знаете, когда девушка действительно зверская танцорка?

– Не-а.

– Ну… где я держу руку у вас на спине. Если я думаю, что у меня под рукой ничего – ни талии, ни ног, ничего, – значит, девушка действительно зверская танцорка.

Только она не слушала. Так что я какое-то время не разговаривал с ней. Мы просто танцевали. Боже, как же эта лохушка танцевала. Бадди Сингер со своим вонючим оркестром играл «Что-то в этом роде[12]12
  Англ. Just one of those things.


[Закрыть]
«, и даже они не смогли угробить эту вещь. Классная песня. Я старался обойтись без всяких выкрутасов, пока мы танцевали – ненавижу, когда парень делает все эти выкрутасы в танце, – но я кружил ее немало, и она меня слушалась. Что смешно, я думал, ей тоже нравилось танцевать, пока вдруг она не отпустила одно очень тупое замечание.

– Мы с подружками видели вчера вечером Питера Лорре, – сказала она. – Киноактера. Вживую. Он покупал газету. Такой милый.

– Вы везучие, – сказал я ей. – Вы действительно везучие. Вы это знаете?

Она была настоящей кретинкой. Но что за танцорка. Я не смог удержаться от того, чтобы приложиться губами к ее кретинской головушке – ну, знаете – прямо в пробор и все такое. Она от этого рассвирепела.

– Эй! Это еще что?

– Ничего. Просто так. Вы действительно умеете танцевать, – сказал я. – У меня есть сестренка, которая, блин, только в четвертом классе. Вы почти не хуже ее, а она умеет танцевать лучше, чем кто-либо, живой или мертвый.

– Будь добр, следи за языком.

Ух, какая дама. Королева, бога в душу.

– Откуда вы, девушки? – спросил я ее.

Только она мне не ответила. Наверно, была занята, высматривая старика Питера Лорре.

– Откуда вы, девушки? – спросил я ее снова.

– Чего? – сказала она.

– Откуда вы, девушки? Не отвечайте, если не хочется. Не хочу, чтобы вы напрягались.

– Из Сиэтла, штат Вашингтон, – сказала она. Она мне сделала большое одолжение.

– Вы очень хорошая собеседница, – сказал я ей. – Вы это знаете?

– Чего?

Я промолчал. Она явно не догоняла.

– Как смотрите насчет джиттербага, если заиграют быструю? Без всяких, скакать не будем – обычный, простой джиттербаг. Все всё равно сядут, когда заиграют быструю, кроме стариков и толстяков, и у нас будет полно места. Окей?

– Мне не принципиально, – сказала она. – Эй… сколько вам все же лет?

Это меня задело, не знаю, почему.

– О, господи. Не надо все портить, – сказал я. – Мне двенадцать, бога в душу. Просто такой большой.

– Слушайте. Я же вам сказала. Мне не нравятся такие обороты, – сказала она. – Если будете с такими оборотами, я могу уйти сидеть с подругами, знаете?

Я извинялся, как ненормальный, потому что оркестр заиграл быструю. Девушка стала со мной джиттербагить – и так легко и просто, без всяких. Она действительно умела танцевать. Стоило только коснуться ее. А когда она поворачивалась, ее попка так мило кружилась и все такое. Я балдел от нее. Серьезно. Когда мы сели за столик, я в нее уже почти влюбился. Всегда так с девчонками. Всякий раз, как они сделают что-нибудь красивое, даже если сами не красавицы или даже дуры, ты почти влюбился в них, и уже не понимаешь, что к чему. Девушки. Господи боже. С ума от них сойдешь. Они это умеют.

Они не пригласили меня присесть за их столик – в основном потому, что были такими невежами, – но я все равно присел. Блондинку, с которой я танцевал, звали Бернис как-то – Крабс или Кребс. А двоих уродин – Марти и Лаверна. Я сказал им, меня звать Джим Стил, просто по приколу. Затем я попробовал завести с ними небольшой культурный разговор, но это было практически невозможно. Каждое слово из них приходилось вытягивать. Сложно было сказать, какая из них троих была самой набитой дурой. И все трое постоянно оглядывали весь чертов зал, словно ожидали, что в любую минуту возникнет стайка чертовых кинозвезд. Они наверно думали, кинозвезды, как приедут в Нью-Йорк, завсегда зависают в “Лавандовой комнате”, а не в клубе «Сторк” или «Эль Морокко” и вроде того. Короче, у меня ушло где-то полчаса, чтобы выяснить, где все они работают в Сиэтле и все такое. Они все работали в одной страховой конторе. Я их спросил, нравится ли им там, но разве от таких лохушек добьешься разумного ответа? Я подумал, что две уродины, Марти и Лаверна, были сестрами, но они ужасно оскорбились, когда я их спросил об этом. Ясное дело, никому из них не хотелось походить на другую, и их вполне можно понять, но все равно я этого не ожидал.

Я потанцевал со всеми – с ними тремя – по очереди. Одна уродина, Лаверна, была неплохой танцоркой, но другая, старушка Марти, просто ужас. Старушку Марти я таскал по залу все равно, что Статую свободы. Чтобы хоть как-то отвести душу, пока я таскал ее, я решил немного позабавиться. В общем, я сказал ей, что вон там, в другом конце танцплощадки, я заметил Гэри Купера, кинозвезду.

– Где? – спросила она, сама не своя от волнения. – Где?

– Ой, только что был там. Уже вышел. Надо было смотреть, когда я сказал.

Она чуть не бросила танцевать и принялась оглядывать всех, надеясь заметить его.

– Ох, твою ж! – сказала она. Я, можно сказать, разбил ей сердце. Правда. Мне стало чертовски жаль, что я так подшутил над ней. Есть люди, над которыми нельзя подшучивать, даже если они этого заслуживают.

Но вот, что было смешно. Когда мы вернулись за столик, старушка Марти сказала двум другим, что только что здесь был Гэри Купер. Ух, старушки Лаверна и Бернис чуть с собой не покончили, когда услышали это. Они все разволновались и стали спрашивать Марти, видела ли она его и все такое. Старушка Марти сказала, что видела, только мельком. Я чуть не сдох.

Бар стал закрываться на ночь, так что я по-быстрому, пока он не закрылся, купил им каждой по два бокала и заказал себе еще две колы. Весь столик был нафиг заставлен бокалами. Одна уродина, Лаверна, все подтрунивала надо мной, потому что я пил только колу. Чувство юмора у нее было безупречное. Она и старушка Марти пили «Том Коллинз” – это среди декабря, господи боже. Что с них взять. А блондинка, старушка Бернис, пила бурбон и воду. Она тоже на самом деле пила как лошадь. И все трое все время высматривали кинозвезд. Они почти не разговаривали, даже между собой. Больше двух других разговаривала старушка Марти. Она все время говорила такие пошлые, тупые вещи, к примеру, называла уборную «девочковой комнаткой,» а несчастного замухрышного кларнетиста Бадди Сингера она считала просто зверским музыкантом, когда он выступал вперед и делал пару ледяных пассажей. Кларнет его она называла «лакричной палочкой.» Ну и пошлятина. А другая уродина, Лаверна, считала себя очень остроумной. Она то и дело говорила мне позвонить отцу и спросить, чем он занят нынче вечером. То и дело спрашивала, не на свидании ли мой отец. Четыре раза спросила – до того остроумная. Старушка Бернис, блондинка, почти совсем ничего не говорила. Всякий раз, как я что-нибудь спрашивал у нее, она говорила: “Чего?» Это начинает раздражать с какого-то момента.

И вдруг, едва они все допили, все трое встали и сказали мне, что им пора спать. Сказали, что хотят встать пораньше, чтобы увидеть первое представление в Мюзик-холле Радио-сити. Я попробовал ненадолго удержать их, но они ни в какую. Так что мы распрощались и все такое. Я им сказал, что навещу их в Сиэтле как-нибудь, если окажусь там, но я в этом очень сомневаюсь. В смысле, что навещу их.

С сигаретами и всем прочим счет составил около тринадцати баксов. Я считаю, они могли хотя бы предложить оплатить выпивку, которую заказали до того, как я к ним подсел – я бы им, естественно, не позволил, но они хотя бы могли предложить. Но я не придал этому особого значения. Они были такими невежами и в таких унылых модных шляпах, и все такое. И еще эта их готовность встать пораньше, чтобы посмотреть первое представление в Мюзик-холле Радио-сити угнетала меня. Если кто-то, какая-нибудь девица в кошмарной шляпе, к примеру, проделывает весь путь до Нью-Йорка – из Сиэтла, штат Вашингтон, господи боже – и в итоге, встает пораньше, чтобы посмотреть первое, блин, представление в Мюзик-холле Радио-сити, это меня до того угнетает, что просто ужас. Я бы купил им троим еще сотню бокалов, только бы они мне этого не говорили.

Я ушел из “Лавандовой комнаты” довольно скоро после них. Все равно они закрывались, и оркестр уже давно замолчал. Между прочим, это такое место, в котором не чувствовать себя ужасно можно только если можно с кем-то хорошенько потанцевать, или если официант разрешает тебе покупать настоящую выпивку, а не просто колу. В целом мире нет такого ночного клуба, где можно долго высидеть, если ты не можешь хотя бы купить алкоголя и напиться. Или если ты не с какой-то девчонкой, от которой по-настоящему балдеешь.

11

Вдруг, по пути в вестибюль, мне на ум снова пришла старушка Джейн Галлахер. Пришла и не уходила. Я уселся в это блевотного цвета кресло в вестибюле и стал думать о ней и Стрэдлейтере, как они сидели в этой чертовой машине Эда Бэнки, и, хотя я был почти уверен, что старик Стрэдлейтер нефига ей не вставил – я знаю старушку Джейн, как свои пять пальцев, – она все равно никак не шла у меня из головы. Я знаю ее, как свои пять пальцев. Правда. То есть, помимо шашек, ей нравилась вся вообще легкая атлетика, и когда я узнал ее, мы все лето играли в теннис чуть не каждое утро и в гольф – чуть не каждый день. Я на самом деле узнал ее довольно близко. Не в смысле как-то физически или еще как-то – этого не было, – но мы все время виделись. Не всегда нужно нажимать на секс, чтобы узнать девушку.

А как я с ней познакомился: этот ее доберман-пинчер повадился приходить и облегчаться у нас на газоне, и моя мама очень раздражалась из-за этого. Она позвала маму Джейн и подняла жуткую вонь из-за этого. Моя мама может поднять жуткую вонищу из-за такой фигни. Потом было что: через пару дней я увидел, как Джейн лежит на животе возле бассейна, в клубе, и сказал ей привет. Я знал, что она живет в соседнем с нашим доме, но раньше никогда не говорил с ней, ничего такого. Только она в тот день, когда я сказал ей привет, смерила меня таким взглядом. Я из кожи вон лез, убеждая ее, что мне по барабану, где ее пес облегчается. Как по мне, так он мог бы делать это хоть в гостиной. Короче, после этого мы с Джейн подружились и все такое. Я сыграл с ней в гольф тем же вечером. Она посеяла восемь мячиков, я запомнил. Восемь. Я с ней намучился, пока научил хотя бы держать глаза открытыми, когда она замахивалась по мячику. Но я потрясающе улучшил ее игру. Я очень хороший гольфист. Если бы я сказал вам, во сколько ударов кончаю игру, вы бы мне наверно не поверили. Я как-то раз чуть не попал в одну короткометражку, но в последнюю минуту передумал. Я решил, что для того, кто ненавидит кино так, как я, это будет туфтой, если я дам засунуть себя в короткометражку.

Смешная она девчонка, старушка Джейн. Не могу сказать, что такая уж красавица в строгом смысле слова. Но я от нее балдею. Она как бы такая большеротая. То есть, когда она говорит и волнуется о чем-то, рот у нее как бы ходит ходуном во все стороны, губы и все такое. Сдохнуть можно. И она никогда его толком не закрывает, свой рот. Он у нее всегда чуть приоткрыт, особенно, когда она встает в стойку в гольфе или когда читает книжку. Она всегда читала – и очень хорошие книжки. Читала много стихов и всякого такого. Она – единственная, не считая моей родни, кому я вообще показывал бейсбольную перчатку Элли, со всеми стихами на ней. Джейн никогда не видела Элли, ничего такого, потому что она тем летом первый раз была в Мэне – раньше она ездила на Кейп-код, – но я довольно много рассказывал ей об Элли. Ее подобное увлекало.

Моей маме она не слишком нравится. То есть, мама всегда считала, что Джейн со своей мамой как бы смотрят на нее свысока или вроде того, когда не здоровались с ней. Моя мама часто видела их в деревне, потому что Джейн ездила на рынок с мамой в этом их кабриолете Ла-Саль[13]13
  Англ. LaSalle – марка престижных легковых автомобилей, выпускавшихся корпорацией General Motors с 1927 по 1940 гг. Действие романа происходит в 1951 г.


[Закрыть]
. Моя мама даже не считает Джейн хорошенькой. А я – да. Мне просто нравится, как она выглядит, вот и все.

Помню один такой вечер. Это был единственный раз, когда мы со старушкой Джейн чуть даже до нежностей не дошли. Была суббота, и дождь хлестал, как черт знает что, и я был у нее дома, на веранде – у них такая большая застекленная веранда. Мы играли в шашки. Я время от времени над Джейн прикалывался, на тем, что она не трогала своих дамок из заднего ряда. Но прикалывался не всерьез. Она бы не дала вам спуску, вздумай вы всерьез над ней прикалываться. Мне кажется, мне на самом деле больше всего нравится, когда можно заприкалывать девчонку так, что она из штанов выскочит, если случай подвернется, но есть один нюанс. Над девчонками, которые мне больше всех нравятся, мне никогда особо не хочется прикалываться. Иногда мне кажется, им бы самим хотелось, чтобы над ними прикалывались – да что там, я уверен, что хотелось бы, – но трудно решиться, когда ты знаком с ней столько времени и ни разу над ней не прикалывался. Короче, я вам рассказывал про тот вечер, когда у нас с Джейн чуть до нежностей не дошло. Дождь хлестал адски, и мы сидели на веранде, и вдруг этот ханыга, за которого вышла ее мать, заглянул на веранду и спросил Джейн, не осталось ли в доме сигарет. Я не слишком хорошо его знал, ничего такого, но он, похоже, был из тех, кто не станет особо разговаривать с тобой, если ему чего-то от тебя не нужно. У него был скверный характер. Короче, старушка Джейн ему не ответила, когда он спросил ее, не знает ли она, где сигареты. Так что этот тип спросил ее снова, но она ему все равно не ответила. Даже взгляд не подняла от шашек. Наконец, этот тип вернулся в дом. После этого я спросил Джейн, какого черта это значит. Она тогда даже мне не ответила. Сделала вид, что сосредоточилась на следующем ходе в шашках и все такое. А затем вдруг на доску упала эта слеза. На одну из рыжих клеток – вижу, как сейчас. Джейн просто затерла ее пальцем. Не знаю, почему, но мне стало адски не по себе. И что я сделал, я подошел и ей пришлось потесниться на качалке, чтобы я сел рядом с ней – вообще-то, я ей чуть не на колени сел. Тогда она по-настоящему расплакалась, и не успел я опомниться, как уже целовал ее везде – повсюду – в глаза, в нос, в лоб, в брови и все такое, в уши – все ее лицо, кроме рта и все такое. Рот она от меня как бы убирала. Короче, в тот раз мы зашли дальше всего. Через какое-то время она встала и вошла в дом и надела этот свой красно-белый свитер, от которого я балдею, и мы пошли в чертово кино. Я спросил ее по дороге, не пытался ли мистер Кадэхи – так зовут этого ханыгу – подкатывать к ней. Несмотря на юный возраст, фигурка у нее была зверская, и я вполне мог ожидать такого от этого козла Кадэхи. Но она сказала, нет. Я так и не выяснил, в чем там нафиг дело. С некоторыми девчонками практически никогда не поймешь, в чем дело.

Не хочу, чтобы у вас сложилось впечатление, что она такая, блин, ледышка или вроде того только потому, что мы никогда не обжимались и особо не валяли дурака. Вовсе нет. Мы, к примеру, всегда держались за руки. Звучит не слишком впечатляюще, я понимаю, но это было что-то зверское – держаться с ней за руки. Большинство девчонок, когда держишь их за руку, их рука, блин, как дохлая, а то еще бывает, постоянно шевелят своей рукой, словно боятся, что иначе тебе будет скучно или вроде того. А с Джейн не так. Мы заходили в чертово кино или вроде того и сразу брались за руки, и не разнимали рук, пока кино не кончится. И не меняли положения и ничего такого не думали. Ты даже никогда не волновался, с Джейн, не потная ли у тебя рука. Ты знал только одно – что ты счастлив. Правда.

Еще кое-что, о чем я сейчас подумал. Один раз, во время этого кино, Джейн сделала кое-что, отчего я просто обалдел. Показывали сводку новостей или вроде того, и вдруг я почувствовал эту руку сзади у себя на шее, и это была Джейн. Забавно получилось. То есть, она была совсем юной и все такое, а большинству девушек, которые кладут руку сзади кому-то на шею, им уже лет двадцать пять или тридцать, и они обычно делают так своему мужу или мелкому – я, к примеру, время от времени делаю так своей сестренке, Фиби. Но если девушка совсем юная и все такое, и она так делает, в этом такая нежность [Для редактора: здесь не помешает перекличка с предыдущим абзацем: neck-necking], что сдохнуть можно.

Короче, об этом я и думал, пока сидел в блевотного цвета кресле в вестибюле. О старушке Джейн. Каждый раз, как я подходил к тому, как она была со Стрэдлейтером в этой чертовой машине Эда Бэнки, я прямо бесился. Я знал, что она бы его не пустила и на первую базу, но все равно бесился. Мне даже не хочется говорить об этом, если хотите знать.

В вестибюле уже почти никого не осталось. Даже щлюховатых блондинок уже не осталось, и мне вдруг захотелось свалить к чертям оттуда. Тоска заела. И я не устал, ничего такого. Так что я поднялся к себе в номер и надел куртку. А еще глянул в окно, посмотреть, продолжают ли все извращенцы заниматься своими делами, но свет уже не горел и все такое. Я снова спустился лифтом и поймал кэб и сказал водителю везти меня к Эрни. «Эрни” – это такой ночной клуб в Гринвич-виллидже[14]14
  Гринвич-виллидж – район Нью-Йорка в юго-западной части Манхэттена, ставший после Первой мировой войны центром нью-йоркской богемы.


[Закрыть]
, куда мой брат Д. Б. частенько захаживал до того, как уехал в Голливуд и заделался проституткой. Время от времени он брал меня с собой. Эрни – это такой здоровый цветной толстяк, который играет на пианино. Он зверский сноб и едва ли будет говорить с тобой, если ты не большая шишка или знаменитость или вроде того, но он действительно умеет играть на пианино. Он до того хорош, что вообще-то почти до пошлости доходит. Не совсем понимаю, что я хочу этим сказать, но что-то хочу. Мне, конечно, нравится слушать, как он играет, но иногда тебе хочется как бы перевернуть его чертово пианино. Наверно это потому, что иногда, когда он играет, он так звучит, словно он такой тип, который разговаривать с тобой не станет, если ты не большая шишка.

Внимание! Это не конец книги.

Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!

Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5
  • 3.5 Оценок: 2

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации