Текст книги "Как выиграть любой спор. Дома, на работе, в суде – где угодно"

Ее слова преследовали меня много месяцев. «Почему вы заставили нас так сильно вас ненавидеть?» В тот день я понял, что я не просто сокрушил свидетелей – я всячески издевался над ними, пытаясь сделать их объектом всеобщего осмеяния и презрения. Я злился на милых старых служак, которые всю жизнь улыбались своим боссам и своим клиентам, даже зная о том, что продают дефектное оборудование. Я ненавидел лицемерие. Я ненавидел несправедливость. И я нападал. Я нападал на всех, кто попадался мне на глаза. Я напал на адвоката компании, с его загадочной улыбкой и хитроумными доводами. Я напал на экспертов, с их витиеватыми речами и липовыми исследованиями. В пылу своего праведного гнева я непреднамеренно напал даже на присяжных, и моя жестокость вынудила их занять сторону ответчика. Я дал волю всей своей силе и тем самым нанес себе поражение.

Я по-прежнему утверждаю, что иногда нужно нападать и, нападая, делать это безжалостно, но силу нельзя применять для травли и насилия над слабыми и беззащитными. Не нападают на матерей и на детей, пока не станет очевидно, что матери заслуживают нападения, справедливого и адекватного нападения, а дети – отъявленные негодяи – сурового наказания. Безопасно проявлять силу можно только с благими целями. Сила – как бензин. Бесцельно разлитый по земле, он может привести к катастрофе с невообразимыми последствиями. При должном применении на нем можно приготовить ужин или прокатиться в Бостон.

Использование силы для устрашения. Я слышал, что есть книги, которые учат побеждать методами устрашения. В молодости на меня нагоняли страх более старшие и опытные адвокаты. Поднабравшись силы и опыта, я сам стал нагонять страх на других адвокатов. Помню, как я бросал вызов противникам, полагая, что это выбьет их из колеи. Помню, как я подходил к ним, смотрел им в глаза и говорил страшные, полные ненависти вещи. Сейчас я вспоминаю об этом с сожалением и грустью. Мне жаль, что я так боялся своего противника и был так не уверен в себе, что чувствовал себя обязанным прибегать к подобным методам. Мне грустно, что я не был достаточно мудрым, чтобы понять: попытки запугать противника вынуждают его к более активному сопротивлению, ибо нет более опасного противника, чем тот, который борется за свою жизнь. Я сожалею, что не берег свою силу для аргументации в спокойной, открытой, убедительной, честной манере. Но я боялся. Я не признавал свою силу. Вместо этого я стремился запугиванием завладеть силой противника. Тактика устрашения лишь демонстрирует всем, кто стал случайным свидетелем ее применения, жалкое бессилие горе-устрашителя.

ИТАК. Понятно, что сила нам нужна. Но нам нужна собственная сила. При этом в споре сила может проявляться как мягкость, сострадание, любовь, смирение или чувствительность.

Мы пришли к пониманию того, что даже звуки, которые мы раньше ассоциировали с силой, – суровый голос должностного лица, требовательные команды хулигана, – это просто убогий шум неуверенных в себе людей. Мы пришли к пониманию того, что за грубым применением силы часто скрывается трусость или серьезные личностные пороки; что сила часто бывает бесполезна – она не поможет завоевать любовь, уважение или успех. И мы узнали, что сила обманчива, что порой это лишь проявление бессилия. Так было на протяжении всей истории. Рокки всегда были более могущественными, чем Аполло Криды. Кроткие действительно блаженны и унаследуют землю.

Мы уже выяснили, что наша сила – и сила других людей – порождается нами. Вся сила исходит от нас.

Только от нас.

Теперь мы понимаем: мы и есть сила.

Вся сила.

4
Невероятная сила кредита доверия
Быть обнаженными

ЗАМОК. Меня никто не слушает. А почему меня должны слушать? Кто я такой?

КЛЮЧ. Любой человек может быть авторитетным, но для этого нужно рисковать и говорить правду – о себе.

Можно выступать как самый выдающийся в истории оратор, обладать самым подвижным умом, использовать самые эффективные психологические приемы и владеть всеми техническими средствами аргументации, но если у нас нет кредита доверия, мы можем с тем же успехом вещать перед пеликанами.

Как часто мы видим детей, которые побеждают в споре, потому что простым языком и с детской непосредственностью говорят правду? Мы видим обычных людей, которые одерживают внушительные победы, потому что им поверили. Они не качали прав и не становились в позу. Они не пытались кого-то очаровывать или кем-то манипулировать. Они просто были собой, со всеми своими изъянами – но собой.

Главный секрет успеха. Главный секрет успешного спора – не юлить. Большинство из нас могут говорить о себе – немного – и пробуждать у других ответные чувства – немного. Большинство из нас рассказывают о себе лишь часть правды. Мы утаиваем свою боль, свой гнев, свои опасения. Мы боимся демонстрировать свой страх, свою радость, свою зависть, свои потребности, свои идеи, свои уязвимые места, свое «я». Кредит доверия возникает из искренности – искренности до мозга костей. Мы корчим из себя Голиафа, но почему бы не вспомнить о Давиде? Позерством ничего не добьешься. Слезы, елейное красноречие – все это бесполезно, если нет кредита доверия.

Чтобы победить, нужно, чтобы нам поверили.

Чтобы нам поверили, мы должны быть убедительными.

Чтобы быть убедительными, мы должны говорить о себе правду – и только правду.

Уинстон Черчилль однажды сказал: «На самом деле единственное, что хотят слышать люди, – это правду, хотя ее очень волнительно говорить».

Поиски ребенка. Мы должны спорить из того места, где пребывает испуганный ребенок. Мы должны спорить из того места, где сдерживаются стенания и вопли, где кипит гнев, где вздымается и кричит монстр, где сливаются воедино любовник, святой и древний воин. Вот на чем мы должны сфокусироваться – на этом редком, богатом месте, этом ядре нашего существа. Это магическое место, где обитает искренность, порождающая кредит доверия.

Несколько лет назад я выступал в Чикаго перед группой холеных судебных юристов – тех самых любителей дорогих шерстяных костюмов в мелкую полоску. После выступления, когда я уже вышел в фойе, меня остановил молодой адвокат, одетый соответствующим образом, в шерсть в полоску.

«Со мной что-то происходит, – сказал он. – Раньше я выигрывал все свои дела. При этом я не умел вести перекрестный допрос. Я не умел спорить. Но я побеждал. Теперь же я знаю все уловки, которым учат судебных адвокатов, но почти никогда не выигрываю. Такое впечатление, что чем больше я оттачиваю свою технику, тем больше терплю фиаско».

Техника не повышает кредит доверия и, следовательно, шансы на победу. Даже самый красноречивый адвокат не способен одурачить своими маслеными речами коллегию присяжных. А вот мой двухлетний внук, стучащий по столу своей погремушкой, вызывает безграничное доверие. Он не умеет изложить свои доводы правильным педагогическим языком. Однако, когда ребенок плачет, мы знаем, что он голоден или устал. Кредит доверия начинается с ребенка.

ЗАМОК. Нам постоянно лгут – СМИ, политики, работодатели, все. Ложь – это образ жизни. Может, для овладения искусством спора нужно просто стать экспертом по лжи?

КЛЮЧ. Мы можем какое-то время дурачить Других, но в конце концов их внутренний детектор кредита доверия неизбежно выдаст сообщение: «Это неправда». В этот момент любой спор проигран.

Конечно, мы можем временно втереться другим в доверие, пытаясь вести себя максимально правдоподобно. Но только временно. Когда мы спорим, те, кто слышат и оценивают наши доводы, выпускают бесчисленные психические щупальца для определения малейшего намека на обман. Эти щупальца улавливают фальшь и надувательство. Эти щупальца ищут скрытую злобу и опасность, подстерегающую нас в лесу межличностного взаимодействия, через который мы прокладываем свой путь.

Наши психические щупальца. Если бы мы могли видеть свое психическое «я», оно бы напомнило нам странного двуногого жука с множеством чувствительных гибких отростков. Наши психические щупальца обвиваются вокруг говорящего, «прощупывают» его, изучают его, проверяют его. Он говорит правду? Все эти чувствительные отростки образуют систему тревожной сигнализации, которая взвешивает и оценивает все сказанное, услышанное и увиденное. Эта система ищет любое несоответствие – голоса, взгляда, движений, слов, мышечных подергиваний, неуместных покашливаний, темпа речи.

Мы все снабжены такими щупальцами. Наши невидимые детекторы кредита доверия, как и иммунные системы, постоянно отслеживают врагов, только на уровне более тонкой материи. В данном случае я говорю не об интеллекте. Такие детекторы есть как у гениев, так и у обычных людей. Я говорю не об интуиции и не о каком-то мистическом феномене. Я говорю о психическом механизме, с помощью которого мы можем распознать истину и защитить себя от прохиндеев.

Языки, на которых мы говорим. Как мы узнаем в следующих главах, мы общаемся не только с помощью слов. Мы общаемся с помощью звуков и их ритма. Мы можем красноречиво молчать. Мы говорим руками, телами, физическими словами – позой, движениями, жестами.

Обращайте внимание на улыбку. Что можно сказать о человеке, который все время улыбается, даже когда говорит о скорби, страданиях, боли? Видите? Он по-прежнему улыбается. А как насчет тех, кто улыбается с опущенными уголками губ, словно выдавливая из себя улыбку? Что они от нас утаивают? Как насчет тех, кто нервно подчеркивает подобием улыбки каждую вторую фразу? Вы их тоже встречали. Их рот в наносекунду складывается в шаблонную гримасу счастья, но вместо этого оставляет ощущение явной боли. Вызывает ли кто-нибудь из них доверие?

И на глаза. Говорят, что глаза – зеркало души, что насчет них? Мы все сталкивались с людьми, которые не позволяют заглянуть им в душу. Мы доверяем им не больше, чем тонкому льду. Я знал судью, который, разговаривая со мной, всегда смотрел в одну точку, чуть выше моей переносицы. Я думал: Господи, что у меня там такое? Я даже протирал это место салфеткой. Я вытягивался, чтобы быть выше. Но он поднимал взгляд, чтобы сфокусировать его в той же точке. За годы совместной работы этот судья ни разу не посмотрел мне в глаза – как, впрочем, и другим своим коллегам. Я не припомню ни одного слова, которое он сказал бы мне, а не моему лбу.

Тем не менее иногда глаза, как кривые зеркала, могут вводить нас в заблуждение. В суде я сталкивался с худшими из психопатических киллеров. Они целились в меня своими глазами, пустыми глазами, не выражавшими их ненависти. Это были глаза, лишенные жизни, глаза, в которых не читалось ничего, вообще ничего. В суде я видел и любящие глаза, скрывавшие порочное сердце. Я знаю адвоката страховой компании, который во время выступления всегда смотрит на меня и на всех глазами, полными обожания. И хотя это мой противник, я испытываю к нему теплые, дружеские чувства. Трудно испытывать антипатию к людям с любящими глазами. Но стоит мне абстрагироваться, как я понимаю, что что-то не так. Уж слишком много любви во взгляде, уж слишком много надрыва в голосе. Этот адвокат весьма умен. Он весьма красноречив – я называю его «Сахарные уста». И если кто-нибудь по своей наивности попадет в его ловушку, я не сомневаюсь, что мистер «Сахарные уста» вонзит ему нож в сердце все с тем же мягким и любящим взглядом.

Глаза человека, заслуживающего доверия, передают смысл того, о чем он говорит. Они выражают его чувства, будь то радость, печаль, скорбь или гнев, и не противоречат словесному посланию. Когда всего этого в глазах нет, мы знаем, что человек неискренен.

Язык тела. Движения тела порой говорят яснее слов. Мы все можем безошибочно определить начинающего оратора, который не знает, куда деть руки, и то засовывает их в карманы, то сцепляет за спиной, то держит вдоль туловища по стойке «смирно». Чертовы руки! Чертовы руки! Раньше я жутко боялся, что мне придется выступать без кафедры и не за что будет держаться. Женщинам проще. У них нет карманов. Но все же некоторые из них постоянно сжимают руки перед собой, словно их животам угрожает опасность.

Опытный оратор забывает о своих руках и позволяет им свободно двигаться, как этого просит душа. Но такой оратор вызывает доверие, только если не выдает и не вызывает противоречивых чувств. Недавно мне показали телевизионную презентацию бухгалтерских услуг. Мужчина в кадре был одет в типичном стиле «доверяйте мне» – серый деловой костюм, синяя рубашка и солидный галстук в приглушенных тонах. Его волосы были красиво уложены, а на плечах не прослеживалось перхоти, которая бы безвозвратно погубила весь имидж.

Следуя инструкциям тех, кто обучает продажам, этот диктор смотрел зрителям прямо в глаза и четко произносил свою речь. В месте, где мы должны были бы подскочить и закричать: «Да, да, больше ничего не говорите! Я это покупаю!», его язык тела противоречил его сообщению. Вербально этот товарищ призывал нас купить рекламируемые им услуги, а физически энергично тряс головой, словно говоря «нет».

Мы все знаем о языке тела и о значении определенных движений и поз. Человек может слегка отворачиваться от тех, кого он не принимает; он может подносить палец к углу рта, если находится в замешательстве, или прижимать пальцы к губам, когда заставляет себя слушать, а не говорить. Но язык тела не всегда говорит всю правду.

В деле, которое я возбудил против компании Chrysler, небрежно сконструированное сиденье, установленное в их автомобиле, стало причиной аварии, в которой серьезно пострадал мой клиент. В ходе судебного процесса меня обеспокоило то, что один из присяжных, фермер в рабочем комбинезоне, сидел со скрещенными на животе руками. Согласно теории специалистов в области языка тела, это означало, что он не принимает мою аргументацию. Но мне надо было его убедить. В Вайоминге вердикт суда должен быть единогласным. В итоге я словил себя на том, что больше обращаюсь к этому фермеру, чем к остальным присяжным. Но он по-прежнему держал руки скрещенными. Суд вынес однозначный вердикт в пользу моего клиента, но я не мог выбросить из головы этого фермера и подошел к нему, когда он выходил из зала.

– Вы знаете, – сказал я. – Я весь процесс очень из-за вас переживал. Вы сидели скрестив руки на животе, а мне сказали, что это плохой признак.

– О, это ничего не значит, – ответил он. – Просто у меня большой живот. Есть куда положить руки. – Он рассмеялся. – Вы были молодцом.

Наши детекторы кредита доверия. Мой опыт подтверждает, что люди, использующие свои естественные детекторы кредита доверия, почти всегда могут распознать ложь. Эта великая добродетель присуща американским присяжным. Почти в каждом судебном процессе адвокаты с обеих сторон нанимают экспертов для дачи показаний по вопросам, выходящим за рамки знаний обычных людей. Но показания экспертов оценивают обычные люди, и они делают это с поразительной точностью. Специалист по баллистике может утверждать, что остатки пороха на руках подсудимого свидетельствуют о том, что он стрелял из орудия убийства в день преступления. Но защита может пригласить эксперта, который скажет присяжным, что элементы, присутствующие в пороховом следе, встречаются в предметах повседневного бытового использования. К примеру, машинная смазка содержит барий, который часто ассоциируют с огнестрельным происхождением. Но даже если на руках подсудимого и порох, человек мог случайно коснуться выстрелившего пистолета или одежды убитого, не совершая противоправных действий. Он мог стоять возле дула пистолета, когда тот выстрелил. И так далее и тому подобное. Но кому из экспертов верить?

Присяжные – прирожденные эксперты в области кредита доверия. Как и люди, с которыми мы каждый день разговариваем. Они проверяют нас своими психическими щупальцами. Когда что-то не стыкуется, они бьют тревогу. Они видят и слышат незначительные различия в вербальной и физической коммуникации. Они улавливают, часто подсознательно, малейшие расхождения между словами, их звучанием и языком тела. Известный всем полиграф пытается анализировать наши физиологические реакции на предмет лжи, но каждый из нас устроен намного сложнее, чем это примитивное устройство. Наши органы чувств ежесекундно фиксируют сотни сигналов, и мы быстрее любого компьютера обрабатываем информацию и выносим свои суждения. Если детектору лжи с его оператором могут потребоваться минуты и даже часы для анализа одного-единственного предложения, наш ум выдает заключение о кредите доверия говорящему в доли секунды, по мере того как слова слетают с его губ.

Будь мы в состоянии тщательно проанализировать сигналы, которые мы передаем всего за несколько минут своей речи – противоречивая мимика, бессознательные повороты головы, приподнятые брови, диссонанс интонации и контекста, непроизвольные движения, предательское выражение глаз, – мы бы поняли, что просто невозможно намеренно, одновременно и безупречно выстраивать все эти коммуникационные нюансы. Если мы концентрируемся на том, что говорим, мы меньше замечаем, как мы это делаем. Если же мы пытаемся следить за своими звуками и жестами, мы становимся сосредоточенными, зажатыми, неестественными. Пытаться контролировать и синхронизировать множество сигналов, которые мы посылаем в процессе коммуникации, – это все равно что пытаться пасти стадо диких индюков. Мы можем ухитриться взять под контроль одного, но растеряем все стадо – и проиграем спор.

Биологическое преимущество правды. Существует хорошее биологическое объяснение того, почему честность испокон веков ставилась на вершину морального олимпа. Лжецы подвергают нас опасности. От физического нападения мы можем защититься, а от изощренной лжи – нет. В суде я могу представить свои аргументы честным присяжным и принять их честные возражения. Но я не могу защитить своего клиента, если кто-либо из присяжных имеет скрытый умысел, ибо этот присяжный обязательно нападет на моего клиента, обычно вероломно и исподтишка, где-нибудь в совещательной комнате.

Несколько лет назад я защищал шерифа, пустившего пулю в лоб тайному агенту (оперативному работнику, внедренному в преступную среду) на глазах двух своих заместителей. Убитый должен был на следующий день давать свидетельские показания перед большим жюри присяжных по делу, расследованием которого, среди прочих, предположительно занимался этот шериф. Дело получило широкую огласку. Дэн Разер рассказал о нем в программе «60 минут». Большому жюри задавали вопросы об организованной преступности в Вайоминге, и убийство тайного агента накануне его выступления в суде вызвало широкий резонанс. Народ был возмущен. Даже я, обученный исходить из презумпции невиновности, считал, что шериф убил свидетеля, который должен был свидетельствовать против него. Позже, после того как я согласился поговорить с шерифом, я пришел к выводу, что на самом деле он выстрелил в тайного агента в целях самообороны. Но когда я предстал перед коллегией присяжных штата Вайоминг, они были напичканы той же информацией из тех же СМИ, которой когда-то был напичкан и я и которая убедила меня в виновности моего подзащитного.

Осмелился ли я доверить его жизнь членам суда, которые под присягой заявляли, что могут быть справедливыми, несмотря на все, что они читали и слышали? Помню, что я повернулся к шерифу и сказал:

– Ну, Эд, будем делать ставку на тех, кто клянется в своей непредвзятости, или на тех, кто говорит правду и считает вас дьяволом во плоти?

– Давайте выберем тех, кто готов меня повесить, – сказал он. – По крайней мере, они честны.

Мы выбрали коллегию из мужчин и женщин, которые, не слышав даже слова от моего клиента, уже лишили его самого драгоценного конституционного права – презумпции невиновности. Но когда государственный прокурор не смог вразумительно доказать обвинение в убийстве, эти двенадцать присяжных, которые честно признали, что считают моего клиента виновным, столь же честно вынесли вердикт «Невиновен». Людям, которые говорят правду, обычно можно доверять. Вот почему честность испокон веков считается высшей добродетелью, и вот почему кредит доверия всегда имеет такое значение.

ЗАМОК. Не говорите мне, что человека нельзя одурачить. Меня не раз водили за нос.

КЛЮЧ. Всех водили. Но когда нас водят за нос, наши детекторы кредита доверия обычно притупляются нашими желаниями.

Я, как и вы, знаю, что нас можно одурачить. Но знаки, сигналы, тревожные звоночки – все это всегда есть, и все это можно увидеть и услышать, если смотреть и слушать. В большинстве случаев нас водят за нос не потому, что мы не способны распознать обман, а потому, что мы не хотим этого делать. Мы воспитаны на Санта-Клаусе и Супермене. Мы хотим верить в мифы. Нас учили, что в Америке всем гарантировано право на свободу и справедливость. Мы хотим верить прокурору в зале суда и ведущему выпуска новостей. Мы хотим верить в то, что мы любимы. Мы хотим доверять своим друзьям и соседям. Мы хотим чувствовать себя в безопасности. Мы хотим хорошо и вкусно питаться. Мы хотим быстро разбогатеть. Мы хотим больше, чем хотим обращать внимание на свои детекторы кредита доверия.

Я верю, что большинство людей говорят мне правду – правду для них. Я верю, что большинство людей хотят творить добро – добро в их понимании. Я верю, что большинство людей честные – настолько, насколько им это удобно. Я верю, что большинство людей не причинят мне вреда – по крайней мере, умышленно. Речь не о том, что нам не следует доверять всем, кто встречается на нашем пути. Речь о том, что нам следует смотреть и слушать. Способность видеть и слышать в два раза важнее, чем способность говорить, иначе зачем Бог дал нам два глаза и два уха, но всего один рот?

ЗАМОК. Я почти всегда стараюсь говорить правду, но меня не воспринимают так, как мне бы этого хотелось. Чего-то не хватает.

КЛЮЧ. Открытое проявление чувств порождает доверие. Мы есть то, что мы чувствуем.

Какие чувства вызывает у нас поведение нашего ребенка, намерение нашего партнера сменить работу, кадровая политика нашего работодателя или предполагаемое разделение города на зоны? Готовность открыто проявлять свои чувства почти всегда укрепляет кредит доверия. Но многие из нас отказываются выражать свои чувства, потому что боятся разозлиться. «Я держу себя в руках, чтобы не взорваться». Но за гневом часто скрывается страх. Поведение нашего ребенка может нас злить, но на самом деле мы боимся, чтобы он не попал в беду. Политика нашего работодателя может нас бесить, но на самом деле мы боимся потерять работу. Разделение города на зоны может вызывать у нас праведный гнев, но на самом деле мы боимся, что это решение повлияет на стоимость нашей недвижимости. Спор может быть поединком, а любая борьба порождает страх – страх проиграть со всеми вытекающими последствиями.

Страх – топливо успешного спора. Я не могу припомнить ни одного спора со своим участием, где не присутствовал бы страх. Если я проигрываю спор, я как минимум испытываю разочарование. Но разочарование неприятно, и механизмом оперативного уклонения от неприятных эмоций является страх. Страх помогает нам избежать боли – неизбежного спутника риска, на который мы идем в споре. Даже слабая боль – это все равно боль, и даже слабый страх – это все равно страх.

Кредит доверия и признание страха. Я привел несколько упрощенный, но корректный аргумент, что для получения кредита доверия мы должны говорить правду. Мы уже обсудили, что бояться – это нормально и что страх должен присутствовать. Но стоит ли заходить так далеко, чтобы признаваться в своем страхе Другим? Я считаю, что да. Я считаю, что правда, и особенно правда о страхе, создает кредит доверия.

Недавно я собирался выступить с заключительной речью перед судом присяжных по нашумевшему делу Рэнди Уивера, моего подзащитного, которого обвиняли во многих преступлениях, в том числе в убийстве федерального судьи. Помощник прокурора только что выступил с обвинительной речью, которая, по мнению многих, была лучшей за всю его карьеру. Жизнь моего клиента зависела от того, насколько убедительно я смогу изложить свои доводы. Перед моим выступлением суд объявил пятиминутный перерыв, и я нетерпеливо расхаживал взад-вперед, с натянутыми, как струна, нервами. Из зала мне махнула рукой моя коллега, с которой я вел другое дело об убийстве. Она видела мою боль.

– Позвольте мне рассказать вам свежий анекдот, – сказала она, когда я к ней подошел.

– Мне не нужно анекдотов, – нервно запротестовал я. – Лучше скажите, как мне быть настоящим.

И внезапно я понял, как мне быть настоящим. Я должен почувствовать страх – снова. Проклятая боль страха. Но чем прикрыть эту боль? Может, бравадой? А кто любит самодовольных, напыщенных петухов? Может, прикрыть ее холодным, бесстрастным видом? А кого трогают черствые, бездушные, апатичные упыри? Кто им поверит? Может, спрятаться, как улитка, в свою раковину? А кто доверяет тем, кто их избегает? Тогда, может, броситься в атаку, как лев? А кто пойдет навстречу такому грозному зверю? Может, убежать, как заяц? А кто доверяет трусам? Спрятаться в раковину, броситься в атаку, удрать – все это реакции на одну и ту же эмоцию: страх. Перерыв закончился, и присяжные заняли свои места.

Судья произнес заветные и вызывающие священный ужас слова: «Господин Спенс, можете начинать». Я быстро окинул взглядом присяжных. Они смотрели на меня в ожидании, что я им скажу; они готовились оценивать мои доводы. Смогу ли я ответить государственному обвинителю? Поверит ли мне жюри? Оправдаю ли я надежды своего подзащитного? Мне хотелось бежать. Я чувствовал себя львом, попавшим в западню. Мое сердце бешено билось. Я боялся. Боже правый, я всегда так боюсь!

Затем я посмотрел вниз, на свои ноги, и попытался почувствовать, где находится мой страх. Он находился там же, где всегда, сжимая мои ребра и поднимаясь все выше. Я поднял взгляд на присяжных. «Дамы и господа присяжные, – услышал я свой голос. – Хотелось бы мне чувствовать себя иначе, но даже после стольких лет работы в суде у меня это не получается».

Некоторые присяжные выглядели ошарашенными. Вот тот адвокат, который бесстрашно руководил делом подсудимого и провел перекрестный допрос более полусотни свидетелей, в основном враждебно настроенных – сотрудников ФБР, судебных исполнителей, экспертов. Вот тот человек, который, казалось, всегда способен добиваться своего, и сейчас он признается в своем страхе. Они смотрели. Они ждали. Их щупальца были выпущены и, как невидимые локаторы, зондировали ситуацию.

«Я боюсь, что не смогу выступить перед вами так, как этого заслуживает Рэнди Уивер, – сказал я. – Я боюсь, что после трех месяцев судебных разбирательств я не справлюсь со своей задачей. Хотелось бы мне быть большим профессионалом». Как всегда, страх начал исчезать, уступая место аргументации, которая в итоге заняла около трех часов. Это была честная аргументация, порой сердитая, порой ироничная, со стилистическими и синтаксическими погрешностями, которые повергли бы в ужас любого уважающего себя профессора английского языка. Это была максимально приближенная к жизни аргументация, на которую я только был способен, – аргументация, которая была призвана освободить моего клиента.

Когда я закончил излагать свои доводы и жюри удалилось на совещание, ко мне подошел молодой адвокат.

– Господин Спенс, почему вы так нескладно начали? – спросил он.

– Что вы имеете в виду? – спросил в ответ я.

– Казалось, вы никак не можете собраться с духом, а потом так разошлись, что мама дорогая, – рассмеялся он. – Но начали нескладно.

– Я начал «нескладно», потому что так у меня вышло, – сказал я.

– Ого, – сказал он.

Но, похоже, он не понял, что я имел в виду. Человек поверил моим доводам, но не понял, что их убедительность была следствием искренности адвоката, который боялся оплошать и был готов это признать.

Кредит доверия и ложь во спасение. Колеса общественного локомотива смазываются так называемой ложью во спасение. Мы говорим другу, что он замечательно выглядит, когда он выглядит как жертва, по которой прошлась стая горилл. Мы можем хвалить за ужином еду, хотя она просто ужасная. Мы говорим людям, которым нас представляют, что рады с ними познакомиться, хотя нам нет до них никакого дела. Социальное взаимодействие – это, по большому счету, притворство. Но мы негласно позволяем друг другу рассказывать светские байки. Иногда нам необходимо в них верить.

Недавно мы с Имаджин обедали в кафе, и к нашему столику подошел мужчина. Это оказался мой старый знакомый, которого я не видел с тех пор, как он был молодым выскочкой. Он постарел, поседел и располнел, но, к счастью, я его сразу узнал. «Хорошо выглядишь», – сказал он, что в вольном переводе означало: «Да-а, годы берут свое». Но мой знакомый продолжал петь мне дифирамбы, хотя язык его тела противоречил его словам.

Ну а что он должен был сказать? «Господи, чел, мы не виделись двадцать лет – ты выглядишь так, будто тебя переехал грузовик. На лице морщины размером с траншею. А твои волосы – раньше они были русые, а теперь почти седые. Но несмотря на эти следы жизни, я все-таки смог тебя узнать». А что должен был сказать я? «Когда мы в последний раз виделись, ты был молодым красивым парнем, а теперь я не смог бы отличить тебя от тех пузатых плешивых ублюдков, которые вечно подходят к моему столику, мешают мне обедать и говорят мне, что я хорошо выгляжу». Я должен был это сказать? Нет. Поэтому я сказал: «Сколько лет сколько зим, приятель! Ты тоже хорошо выглядишь!» А когда мы уходили, он, вероятно, подумал: «Совсем сдал, старина». А я подумал: «Да, время не пощадило этого красавца». Ни один из нас не высказал свои мысли вслух. Это был наш подарок друг другу. Он не имел ничего общего с кредитом доверия.

ЗАМОК. Главное в споре – играть. Ты или хороший актер, или нет. Я никогда не был хорошим актером.

КЛЮЧ. Играть – значит раскрывать правду. Чтобы быть хорошим актером, надо играть так, чтобы вам верили.

Чаще всего мне задают вопрос: «Когда вы в суде, вы играете?» Что подразумевает: «Мы можем вам доверять? Вы кажетесь достаточно искренним. Мы хотим вам верить. Но, должно быть, вы опытный актер, который может одурачить присяжных, которые, следовательно, могут одурачить нас», что, естественно, поднимает вопрос актерской игры. Что это такое?

Играть – значит быть. Настоящая актерская игра никогда не бывает притворством. Наоборот, она требует правдоподобного изображения персонажа в его жизненной ситуации. Актер должен вжиться в свою роль и проявлять свои реальные чувства – гнев, радость, удивление, печаль, боль. Когда Аль Пачино играл слепого, ворчливого отставного офицера в фильме «Запах женщины», он не притворялся слепым. Он представлял себя слепым. Он настолько вжился в свою роль, что утратил способность видеть. Конечно, мы можем притворяться, но актеры, которые притворяются, редко получают «Оскар».