Текст книги "Непрошеные советы Веры Вонг"

12
Джулия

Никто не рассказывает такого о материнстве. Например, о способности ребенка ухватиться за вашу ногу и держаться, как маленький осьминог, пока вы ковыляете по дому, перетаскивая мешки с вещами покойного мужа в домашний кабинет. Ну да, последнее имеет отношение скорее к браку, чем к материнству.

– Милая, ты не могла бы отпустить маму? – в четвертый раз просит Джулия и поднимает особенно тяжелый мешок. В нем лежат две гири, и какая-то часть ее подсказывает, что следует вынуть их, но та же самая часть занята тем, что: (1) Эмма мертвой хваткой держится за ее левую ногу; (2) Оливер вот-вот заглянет с кем-то из друзей; и (3) кто-то из друзей упомянул свинину по-китайски, и, всему вопреки, Джулия и впрямь не отказалась бы от куска приторно-сладкой, пряной свинины. Поэтому она не вынимает гантели, а вместо этого рывком поднимает мешок, в результате чего, конечно же, у мешка рвется дно, и вместе с гирями оттуда валятся взрослые наборы лего, лыжные костюмы и прочий хлам.

– Дерьмодраньё! – восклицает Джулия и в ту же секунду корит себя за то, что выругалась при дочери. – В смысле, странно.

– Ты сказала «дерьмо», – говорит Эмма, уткнувшись ей в бедро.

– Нет-нет, я сказала «странно», просто ты ослышалась, потому что прижалась ухом к моей ноге. – Боже правый, теперь она морочит голову собственной дочери и ненавидит себя еще сильнее. – Нет, ты права, мама сказала «дерьмо».

– Дерьмо! Дерьмо! – кричит Эмма и заливается смехом.

Может, все-таки стоило поморочить дочери голову? Какой подход правильнее? Что ж, прежде всего, правильнее было бы не говорить при ней «срань». И вот теперь Джулии хочется реветь, потому что она не только плохая жена, которую муж бросил, прежде чем помереть, но еще и ужасная мать, которая, стоит Эмме уснуть, безостановочно листает социальные сети и гадает, каким чудом другие матери умудряются все держать под контролем. Откуда у них столько времени, сил и внимания, чтобы подбирать своим детям одежду по цветам, тогда как Джулия с трудом находит для Эммы одинаковые носки? Откуда у них время, чтобы делать своим дочерям такие затейливые прически, тогда как Джулия едва успевает расчесать Эмме волосы?

И как относиться к тому, что Эмму вообще не волнует отсутствие Маршалла? Джулия не стала говорить ей, что Маршалл мертв, потому что не знает, как объяснить понятие смерти. Эмма только раз спросила, где папа, и когда Джулия сказала, что он не вернется домой, лишь кивнула и вернулась к своему конструктору. Это нормальная реакция на новость, что твой отец не вернется домой? Возможно, это нормально для нее, потому что и при жизни Маршалл почти не бывал рядом, а если это и случалось, он постоянно критиковал Эмму. А может, Маршалл был прав и с Эммой что-то не так. Джулия не может вспомнить время, когда не беспокоилась бы о дочери или о том, что подумает Маршалл.

Раздается звонок, и Джулия замирает. У нее ничего не готово. Эмма продолжает кричать «Срань!», перед самой дверью разбросаны вещи Маршалла, а сама Джулия – она оглядывает свою одежду – да, все еще в пижаме. Ну, технически это не совсем пижама: на ней штаны и футболка, запачканные яичным желтком и пюре из брокколи, – но если Джулия в них спала, это можно считать пижамой? Главное, она выглядит просто ужасно и собирается впервые за много лет предстать перед Оливером. И его друзьями. Нельзя, чтобы они увидели ее такой, она…

– Эй? – доносится голос, вероятно, принадлежащий пожилой женщине. – Джулия там? Это Оливер, с Верой!

«Что еще за Вера?»

– У меня много еды! Тушеная свиная грудинка, попкорн из курицы с чили и чесноком, свинина по-китайски…

Упоминание о еде притупляет все тревоги. С тех пор как Маршал от них ушел, Джулия питалась лишь консервированным тунцом (Эмму же кормила овсянкой и пареными овощами, от которых она чаще всего отказывалась), и теперь желудок твердит: «Отвали-ка, мозг, я приказываю правой руке открыть дверь». Дверь открывается, и Джулия успевает мельком взглянуть на Оливера, прежде чем женщина азиатской внешности с проседью в волосах протискивается между ними с лучезарной улыбкой.

– Ах, Джулия! Так хорошо наконец-то с тобой встретиться. Я Вера, но ты, конечно, и так знаешь. Я видеть тебя перед своим магазином в тот раз.

– О… – Джулия не знает, что сказать на это.

Почему она сбежала, когда Вера заметила ее перед своим магазином? Можно представить, как странно это выглядело. Как будто ей было что скрывать.

– В общем, у меня для тебя столько еды! – все еще сияя улыбкой, Вера проходит в дом.

Джулия отступает в смятении. Разве она уже предложила Вере войти? Возможно, да, предложила и успела забыть об этом, потому что в голове роится разом столько мыслей, вроде «Где еда? Я же чувствую этот восхитительный запах», и «Кто все эти люди?», и «Ох, как же давно я не видела Оливера». Для большинства Оливер с Маршаллом очень похожи, но Джулия всегда замечала отличия между ними. Если судить объективно, то Маршалл, наверное, обладал более приятными чертами лица, хитрой улыбкой и заразительно-озорным блеском в глазах, но Джулию больше привлекали мягкие черты Оливера. Ей так неловко от того, как она изменилась за это время, что давно уже не та девочка, какую он знал в старшей школе. Джулия смотрит в сторону, не в силах встретиться взглядом с Оливером.

– Входите! – кричит Вера, словно у себя дома, и машет Оливеру и еще двум незнакомцам за его спиной. – Заносите еду, я буду греть. – Затем поворачивается к Джулии: – У тебя есть духовка, так? А сотейник? Еду надо как следует греть, никаких микроволновок.

– Эм, – Джулия пытается сосредоточиться на происходящем. – Да, у меня все есть, но…

Вера вдруг наклоняется, упершись руками в колени.

– О, здравствуй, малютка. Я бабушка Вера. Пойдем, поможешь мне на кухне. – Не дожидаясь ответа от Эммы, Вера пробирается вглубь дома, при этом бормоча себе под нос: – А где кух… не бери в голову, сама найду!

К удивлению Джулии, Эмма отцепляется от ее ноги. Однако она не следует за Верой, а стоит, в нерешительности теребя волосы.

– Тебе необязательно… – начинает Джулия.

В дверном проеме появляется голова Веры.

– Ой, это ванная, а не кухня. Ох, я заблудилась. Где моя помощница?

Эмма улыбается уголками губ и семенит за Верой. Джулия стоит с разинутым ртом. «Что сейчас произошло?»

Кто-то произносит:

– Простите, – это девушка приятной южноазиатский наружности, на вид лет двадцати с небольшим. – Мы вообще не собирались к вам заваливаться.

– Вера вроде как взяла инициативу в свои руки, – молодой человек рядом с ней виновато морщится. Он примерно одного возраста с девушкой рядом и, вероятно, смешанных кровей.

– Ничего, – отвечает Джулия. – Я Джулия.

– Я Сана.

– А я Рики.

Все трое неуклюже улыбаются, но в следующий миг вздрагивают от окрика Веры:

– Эй! Где еда? Я жду!

– Эм, – Сана приподнимает сумку. – Ничего, если мы…

– Да, конечно, – Джулия отступает в сторону и провожает их взглядом.

Оливер прокашливается и входит в дом. Он прячет руки в карманах брюк и застенчиво улыбается. Эта улыбка уносит Джулию обратно во времена старшей школы.

– Давно не виделись.

Джулия кивает. К горлу подступает ком. Она не решается заговорить, потому что теперь, когда видит Оливера воочию и слышит его голос, то вспоминает, какой уверенной в себе была в юности, мир виделся ей калейдоскопом возможностей. Должно быть, Оливер так разочарован тем, что видит сейчас.

– Да, – удается ей произнести через какое-то время.

– Значит, это твой дом, – Оливер оглядывается по сторонам. – Здесь мило.

– Здесь бардак, – отвечает она машинально, потому что нынешняя Джулия не умеет принимать комплименты и чувствует себя обманщицей, когда слышит их в свой адрес. И добавляет: – Прости. – Потому что нынешняя Джулия каждое свое предложение дополняет извинением, словно просит прощения за сам факт своего существования. Маршалл терпеть не мог эту ее черту. «Прекрати извиняться! Боже, какая ты жалкая», – говорил он. «Прости, я перестану, прости».

Оливер резко разворачивается к ней, и Джулия замирает. Сложно предугадать, что он собирается сказать, но это должно быть что-то по поводу того, какой она стала грубой, неопрятной и жалкой. Но в глазах Оливера грусть и растерянность, и на краткий миг странное ощущение поднимается у нее в груди, но затем Оливер отводит взгляд, и момент проходит. Оливер переключает внимание на свалку мешков перед дверью. Мешков, полных вещей, несомненно, принадлежавших Маршаллу. В сотый раз Джулия мысленно себя пинает. Почему она ничего не сделала с его вещами сразу после визита копов? Но Джулия понятия не имела, что с ними делать. Просто выбросить их, теперь, когда Маршалл мертв, она уже не могла. Но и доставать их обратно и раскладывать по своим местам ей тоже не хотелось, потому что… какой смысл? Он мертв. Поэтому она оставила их лежать перед дверью, и вот Оливер смотрит на них с изрядной долей смущения.

– Это… эм… – Джулия пытается подобрать слова, но тщетно. Сказать, что она сложила их до того, как узнала о смерти Маршалла? Или после? Ну нет, уж точно не после. До чего же бессердечной она бы тогда предстала? И что это за жена, которая избавляется от вещей мужа, как только узнала о его смерти?

– Это лыжная куртка Маршалла? – Оливер наклоняется и подбирает черную куртку.

– Да, – у Джулии сводит внутренности.

– О, а это его старое лего по «Звездным войнам», – Оливер аккуратно складывает куртку и кладет на кучу вещей.

Он, должно быть, считает ее худшим человеком на свете. Нужно срочно, экстренно сказать что-нибудь в свое оправдание.

Но, когда Оливер поднимает на нее взгляд, она видит в его глазах лишь грусть и тоску.

– Может, тебе… помочь вывезти их куда-нибудь?

К горлу снова подступает ком, так что Джулия лишь молча мотает головой. Оливер кивает. Очевидно, он понимает, что прямо сейчас ей просто нечего сказать.

– Соболезную твоей утрате, Лия, – произносит он тихим голосом.

Это хоть и на краткий миг, но прерывает поток ненависти к себе. Этот тон, которым он произносит прозвище, данное им ей в старшей школе. Искреннее сочувствие в голосе. Джулия чувствует, как слезы щиплют глаза.

– И я тебе соболезную, Олли.

И вот они уже в объятиях друг друга. Джулия закрывает глаза и вдыхает знакомый запах. Когда-то они были лучшими друзьями, каждый был отражением другого. И Джулия не может понять, почему с годами они совершенно потеряли друг друга из виду.

На секунду, в объятиях Оливера, Джулия позволяет себе притвориться, что все будет хорошо.

Пронзительный визг разрушает момент, и вот Джулия уже мчится на кухню. Это то, что с самого рождения Эммы не перестает ее изумлять: когда дело касается дочери, инстинкты Джулии становятся острыми как бритва. Джулия всегда крепко спала до появления Эммы, а теперь любой шорох способен вырвать ее из самого глубокого сна и за секунду поднять с постели. И теперь она летит на кухню, потому что Эмма визжит, а ей, Джулии, хватило ума оставить дочь на кухне с посторонними людьми. Ну какая мать способна на такое? Никогда еще Джулия не питала к себе такой ненависти. Каждый новый день дарит ей возможность попрактиковаться в самоуничижении. Эмма, бедняжка, что…

– Мамочка, смотри! – кричит Эмма.

И никаких слез, только Эмма с пирожком в форме поросенка. Джулия останавливается, сердце все еще молотит по ребрам. Дочка поднимает пирожок и сдавливает. Из попы поросенка лезет густой желтый крем, и Эмма снова визжит от восторга.

– Поросенок какает!

Джулии мерзко и смешно одновременно. Вера стоит у плиты и, помешивая что-то в кастрюле, ухмыляется.

– Очень хорошо, а? Я говорить себе, хм, что понравится ее дочке? И делаю эти пирожки с кремом из соленого яичного желтка. Оближи руки, Эмма, не трать попусту крем, столько детей голодают в… ну, везде, наверное. Даже в Сан-Франциско.

Эмма подносит ко рту пухлую ручку и слизывает золотистую жидкость с запястья. Ее глаза сверкают.

– Облизни, мамочка, – распоряжается она, протягивая к ней запачканные руки.

– Нет, милая, – машинально реагирует Джулия, – это…

«Отвратительно», – произносит голос Маршалла у нее в голове. Джулии уже представляется, как он кривит губы в омерзении. «Почему ты поощряешь в ней эти привычки? Надо приучать ее к дисциплине». На секунду Джулия замирает, недоумевая, что сказать собственной дочери. Она так привыкла соглашаться со всем, что говорил Маршалл, но Маршалла здесь нет. И уже не будет. А эти незнакомцы в ее доме, станут ли они осуждать ее?

Но вот Вера отходит от плиты, вытирает руки о фартук и спрашивает:

– Мама попробовать крем?

Эмма еще выше поднимает руки, ее глаза горят от возбуждения, и сердце Джулии разрывается на части. Ей хочется попробовать крем, и она с радостью облизала бы его с рук дочери. Так она и делает. И ей действительно очень вкусно. Она обнимает Эмму и произносит шепотом:

– Спасибо, милая.

И на какой-то миг, мимолетный и неуловимый, Джулия чувствует, что, возможно, в конечном счете она не худшая мать на свете.

13
Оливер

Сложно поверить, что он наконец-то здесь, спустя столько лет, в доме Маршалла и Джулии. Он так долго держался в стороне, не в силах вынести тяжесть их брака и горечь обиды к брату. И вот он у Джулии, впервые за много лет, и не знает, как себя вести. Когда они были подростками, он проводил у нее дома почти все свое время. Они зависали в ее комнате, вместе делали уроки, слушали музыку, поедали мармеладных червей, болтали и занимались бог знает чем еще. Ее родители настолько ему доверяли, что разрешали им закрываться.

– Это потому что они знают, что у тебя яиц не хватит что-нибудь сделать, – говорил Маршалл.

Возможно, так оно и было. Ему много чего хотелось, определенно, однако он ничего не предпринимал и даже не пытался, потому что… почему? Оливер никогда этого не понимал. Возможно, потому что всегда превозносил Джулию, видел в ней нечто недосягаемое для себя. Маршалл, конечно, ничем подобным не страдал. Брат, казалось, вообще не подозревал о существовании Джулии, пока та не пришла на вечеринку к Бобби Каллену в блузке с вырезом, и тогда уж Маршалл глаз не мог оторвать от ее груди. Скверное предчувствие не покидало Оливера на протяжении всего вечера, но он, конечно же, ничего не делал, даже когда Маршалл подкатил к Джулии с красным стаканом дешевого пива и фирменной ухмылкой, перед которой не могла устоять ни одна девушка. Оливер думал, это будет лишь очередная скоротечная интрижка в исполнении Маршалла. Но проходили недели, а они так и оставались вместе. И после старшей школы не разъехались по колледжам. Джулия отказалась от своих планов поступить в Колумбийский университет и отправилась вслед за Маршаллом в Санта-Круз. В конце концов Оливер не выдержал. Он убеждал Джулию, что она отказывается от своего будущего ради засранца, который изменит ей в первую неделю колледжа. Джулия сказала тогда, что его ревность вызывает жалость, и на этом все закончилось. С того дня они не разговаривали много лет. Когда он узнал, что они поженились сразу после колледжа в здании городского совета, то отправил поздравительную открытку, но не получил ответа. Когда родилась Эмма, Оливер заехал в больницу с цветами и детским комбинезоном, но Маршалл сказал, что Джулия слишком измотана, чтобы принимать посетителей, но он мельком увидел Эмму. Такую крошечную, завернутую в розовую пеленку. К глазам подступили слезы, и он почти вслепую сбежал из больницы, пока не раскис окончательно.

Следующие несколько лет Оливер старался быть хорошим дядей для своей единственной племянницы и посылал ей подарки на дни рождения и Рождество, но не получал открыток-благодарностей. Он ставил лайки под их фотографиями в соцсетях, с радостью наблюдая, как растет Эмма, превращаясь из крошечного младенца в пухлого карапуза. Зачастую фотографии имели подпись вроде «Лучший папа!» или «Как я счастлива со своим мужем!», поэтому Оливер пришел к выводу, что они счастливы, признал, что ошибался насчет Джулии и Маршалла в качестве пары, и решил, что будет лучше для всех, если он останется в стороне.

Но вот он здесь, на их территории, и чувствует себя так, словно вторгся в их личное пространство, разрушил их идиллию. Ему не место здесь, в доме брата, и не следует стоять в паре шагов от его жены, смотреть, как она слизывает крем с руки своей дочери. Оливер отворачивается, чтобы дать Джулии как можно больше уединения, и снова натыкается взглядом на кучу мусорных мешков, полных, как ни странно, вещей Маршалла. Он этого не понимает и не может дать достаточно убедительного объяснения. Прошло всего два дня со смерти Маршалла, и Джулия уже сложила все его вещи. Или она сложила их еще до того, как Маршалл умер? Но почему? Если верить фотографиям в соцсетях, они были безмерно счастливы вместе.

Но затем Эмма вдруг замечает его, и смех резко обрывается. «Вот черт», – думает Оливер. Он пытается улыбнуться, но выходит так себе.

– Папа? – произносит Эмма, и Оливер готов поклясться, что она ничуть не рада видеть его, а ее голос исполнен ужаса. Его сердце переполняется жалостью к этому ребенку.

Он беспомощно смотрит, как Эмма крепче прижимается к Джулии, старается отодвинуться от него. Что же Маршалл сделал с этим маленьким созданием?

– Я не твой папа, – наконец сипло произносит Оливер. – Я твой дядя. Дядя Олли. Знаю, я похож на твоего папу, но… эм. Мы были братьями. Близнецами.

– Помнишь, мы читали ту историю, милая? – говорит Джулия. – Про девочек-близнецов и как люди все время их путали? Но они же были разными людьми, так ведь?

Эмма неуверенно кивает, после чего недоверчиво разглядывает Оливера. По крайней мере, в ее глазах уже нет того ужаса.

– Не папа, – произносит она.

– Неа, – подтверждает Оливер.

– Окей, ланч готов, – объявляет Вера. – Побыстрее, сядьте все.

На этом неловкий момент разрешается. Оливер выдыхает, и Джулия по пути на кухню похлопывает его по плечу. Его ладони вспотели после реакции Эммы. У него не столь богатый опыт общения с детьми, однако он убежден, что ребенок не должен так реагировать на тех, кто похож на кого-то из родителей. От осознания, каким дерьмовым отцом Маршалл был для этой девочки, внутри вскипает злоба. Чтобы как-то успокоиться, Оливер пытается сосредоточиться на происходящем.

Удивительно, как легко Вера освоила пространство, хотя тоже оказалась здесь впервые. Оливер ловит взгляд Джулии: она широко раскрывает сапфирово-голубые глаза и растерянно улыбается, и каким-то необъяснимым образом один лишь этот зрительный контакт переносит их во времена старшей школы, когда они могли общаться вот так, только с помощью взгляда. Он улыбается в ответ, пока все собираются вокруг стола, накрытого, как на День благодарения, с той лишь разницей, что День благодарения еще очень не скоро. Оливер насчитывает по меньшей мере двенадцать различных блюд, таких аппетитных, словно прямиком со страниц кулинарной книги.

– Садитесь! – распоряжается Вера. – Нечего стоять и глазеть, еда остынет. Ты, – она поворачивается к Эмме на руках Джулии, – мой ассистент и должна сидеть со мной.

– Ох, она… – начинает Джулия, но замолкает в изумлении, когда Эмма отцепляется от нее и кивает.

– Я сижу тут, – Эмма указывает на детский стульчик рядом с местом Веры.

– Ладно, – неуверенно соглашается Джулия, но даже спустя годы Оливер может прочитать по ее лицу, что ей это не по душе. Она усаживает Эмму на высокий стул и застегивает пряжки, после чего в нерешительности встает позади нее.

– Сядь, – Вера требовательно указывает деревянной ложкой на место через два стула от Эммы. Джулия послушно садится, и Вера переводит взгляд на Оливера. Он чувствует, как под этим взглядом его поры раскрываются и начинают вырабатывать пот. – Ты сядь здесь – между Джулией и Эммой.

– Эм, ладно, – Оливер опускается на стул между своей племянницей и ее матерью, к которой всеми силами старается дышать ровнее.

Сана и Рики рассаживаются по указанным местам, и Вера хмыкает, довольная расстановкой.

– Окей, теперь ешьте, – она встает, берет порционную ложку и принимается раскладывать еду по тарелкам. – Это говядина с черным перцем, ешь этого больше, Джулия, ты очень бледная и малокровная, тебе надо больше говядины. А по тебе, Рики, могу сказать, что ты страдаешь запорами, поэтому я приготовила тебе парную треску с черными грибами.

Несчастный Рики заливается краской.

– Нет у меня… эм, запоров.

Вера только цокает и накладывает на его тарелку щедрую порцию рыбы с грибами.

– Да мне достаточно просто посмотреть на тебя, чтобы понять, что у тебя сильный запор. – И переключает внимание на Сану, которая заметно сжимается на своем стуле. – А ты выглядишь мерзлявой, слишком много инь. Тебе нужно есть больше острого, это увеличит твою энергию ян. Вот острый тофу с чесноком, он согреет тебя.

Сана вздыхает. Вероятно, от облегчения, что Вера не стала говорить о работе ее кишечника. Вера тем временем переводит взгляд на Оливера, и у него по спине ползут мурашки.

– А для тебя, Оливер, я делать курицу в рисовом вине с клейким рисом. Очень утешает. Я думаю, тебе не помешает немного душевной еды, правильно?

У него перехватывает горло, потому что он и в самом деле не отказался бы от «душевной» еды и готов убить за порцию куриного супа в китайском исполнении. Он кивает, и Вера накладывает ему крупные куски курятины, такой нежной, что мясо отваливается от костей, и заливает их наваристым бульоном. Пахнет божественно. Все равно что вернуться домой, думает Оливер, вдыхая богатый, многогранный аромат.

Для маленькой Эммы Вера накладывает тарелку тушеной говяжьей лапши и выуживает откуда-то из кармана детские палочки для еды. Палочки скреплены с одного конца, чтобы удобнее было пользоваться. Вера вкладывает палочки Эмме в руку:

– Теперь ешь как большая девочка, потому что ты мой ассистент, окей?

Эмма кивает, после чего погружает палочки в тарелку и набирает полный рот лапши.

Все принимаются за еду, и с минуту тишину нарушает лишь ритмичный стук столовых приборов по мискам и тарелкам. Вера занята тем, что подкладывает всем добавки. Оливер успевает отправить в рот только пару кусков курицы, а на его тарелке уже возвышается горка тушеной свинины с пекинской капустой, обжаренной с чесноком. Ему трудно вспомнить, когда он в последний раз садился за один стол с другими людьми, чтобы вот так поесть. Он совершенно не помнит, когда пробовал такую хорошую еду, которая не только насыщает, но и приносит удовольствие телу и душе. С каждым съеденным куском Оливер чувствует любовь и заботу, вложенные в приготовление – эта пища не только для желудка, но и для сердца.

– Вера, это восхитительно, – произносит Сана, подхватывает вилкой кусок нежной свиной грудинки и, закрыв глаза, вдыхает аромат. – Боже, с ума сойти. Этот вкус домашней еды, такого не найдешь ни в одном ресторане. Я как будто вернулась в детство.

– М-м, – Рики кивает с набитым ртом. Затем проглатывает и добавляет: – Признаюсь, я никогда не пробовал черного гриба, но я тебя понимаю. Вкус такой знакомый, что можно и подсесть.

– Мне тоже это знакомо, – говорит Джулия. – Как будто бабушка приготовила.

Вера лукаво улыбается, а затем поворачивается к Эмме.

– Как дела у моего су-шефа? Ой, почти все доела!

Эмма ухмыляется и открывает рот, демонстрируя наполовину прожеванную лапшу.

– Вкуснятина.

– Закрой р… – начинает Джулия, но Вера ее перебивает:

– Да, вкуснятина, очень хорошо.

Джулия сама захлопывает рот и таращится на Веру. На мгновение Оливеру кажется, что она раздосадована таким вмешательством, однако непохоже, что она рассержена. Скорее, смотрит на Веру… с любопытством, даже с некоторым изумлением.

Когда Вера поднимается, чтобы подложить Эмме еще лапши, Джулия бормочет:

– Никогда не видела, чтобы она так хорошо ела. Обычно мне приходится кормить ее с ложки, пока она вопит и разбрасывает еду во все стороны.

Оливер вскидывает брови.

– Наверное, даже ребенку двух лет не под силу сказать Вере «нет».

Джулия смеется, и на какой-то миг Оливер вновь видит в ней лучшую подругу юности, какой знал ее много лет назад.

– Не представляю, кто вообще может сказать «нет» Вере, – говорит она шепотом.

Оливер собирается ответить, но чувствует что-то мокрое на своей руке. И когда поворачивает голову, видит, что Эмма положила ему на запястье длинную лапшу.

– Ешь, – произносит она тем серьезным тоном, на какой способны только двухлетние дети. – Тебе понравится.

– Боже, Эмма, – говорит Джулия, вытирая рот. – Прости.

– Нет, все хорошо.

И это действительно так. Оливер впервые получил что-то в подарок от своей племянницы и не собирается отказываться от этого. Он зажимает лапшу между большим и указательным пальцами.

– Эй, спасибо, Эмма, – и с шумом втягивает лапшу в рот. – М-м-м. И правда, очень вкусно.

Эмма чопорно кивает, и Оливера захлестывает волна любви к этому маленькому созданию, которое так похоже на Джулию. Так горько сознавать, как много он уже пропустил в ее жизни. Между тем Эмма берет вторую лапшу и кладет в его раскрытую ладонь.

– Ешь еще. Тебе нравится.

Вероятно, следовало дважды подумать, прежде чем втягивать первую лапшу.

* * *

Оливер не может припомнить, когда в последний раз так объедался. И чувствовал себя таким счастливым и довольным. Когда в последний раз ему было так тепло и уютно. После третьей порции лапши Эмма впала в пищевую кому, и Джулия отнесла ее в комнату, так что теперь за кофейным столиком четверо взрослых, не считая Веры. У всех несколько осоловелый вид, мозги после пира работают вполовину нормы.

И в этот момент Вера произносит:

– Ладно, перейдем к серьезным делам. Кто из вас убивать Маршалла?

Кажется, у всех не только пропадает дар речи, но и способность дышать. Воздух застывает, и повисает мертвая тишина. Затем кто-то прокашливается. Рики. Он издает сдавленный смешок.

– Вера, перестаньте.

Вера и бровью не ведет.

– Ты думаешь, я не серьезно? Почему?

– Чт… – Рики беспомощно разводит руками. – Потому что… не знаю, это нелепо. И вроде как неуважительно приходить в дом к его вдове и обвинять кого-то в убийстве.

– Неуважительно? – Вера хлопает глазами, как будто получила пощечину, и Оливер понимает ее.

В китайской традиции уважение, как река, течет лишь в одном направлении, от младших к старшим. Старшее поколение не обязано проявлять уважение к младшему, а если такое и происходит, то из любезности и великодушия, но точно не из необходимости. Поэтому для такого молодого парня, как Рики, заявлять Вере, что она переступает границы, просто немыслимо. Оливер растерян. С одной стороны, он согласен, что Вера действительно переступает границы, заявляясь домой к Джулии и открыто обвиняя кого-то из них в убийстве Маршалла. Но его второе «Я», воспитанное в крайне традиционной семье, морщится от дискомфорта.

Прежде чем он успевает что-то сказать, Вера поворачивается к Джулии и берет ее за руку.

– Милая, – произносит она, – прости, я не хотеть проявлять неуважение. Я только хотеть узнать, кто убивать твой муж, хорошо?

– Эм… – Джулия несколько раз открывает и закрывает рот.

– Может быть, стоит предоставить это полиции? – предлагает Оливер.

Вера одаривает его испепеляющим взглядом, так что душа съеживается и прячется в пятки.

– Оливер, я уже говорить тебе, что от полиции никакого толка. И тебе, – она вновь обращается к Джулии, – не надо беспокоиться, окей? Я все сделаю, – и еще раз сжимает ее руку, прежде чем отпустить. Затем Вера встает, гордо задрав подбородок и расправив плечи. Ее аура тут же заполняет всю комнату. – Один из вас, – произносит она, пронизывающим взглядом обводя присутствующих, – убивать Маршалла.

Ужас пробирает Оливера с головы до пят.

– Почему вы так думаете? – спрашивает Сана.

Оливер невольно отмечает, что у нее так плотно стиснуты руки, что белеют костяшки пальцев.

Вера принимается расхаживать по гостиной.

– Я делать вывод, что убийца вернется в мой магазин, чтобы находить кое-что.

По спине у Оливера начинают бегать мурашки.

– Что?

– Неважно что, – продолжает Вера. – Никто из вас не бывал раньше у меня в магазине, но когда Маршалла убили, вы появляетесь один за другим. – Она задерживает взгляд поочередно на каждом, и все четверо съеживаются. – Теперь мы знаем, что Маршалл плохой человек. Без обид, Джулия.

Джулия сидит с разинутым ртом, но ей все-таки удается пожать плечами. Оливер не вполне уверен, как истолковать этот жест.

– Это значит, что у каждого из вас, возможно, есть причина убить его. Поэтому я собираюсь спрашивать вас, что вы делать вечером, когда Маршалл был убит.

Теперь все таращатся на Веру, разрываясь между шоком и гневом.

– Мы не обязаны отвечать ей, – заявляет Рики и оглядывается на остальных. – Не обязаны.

Сана медленно кивает. Оливер пытается унять сердцебиение. И запретить мозгу возвращаться к той ночи, когда умер Маршалл. Но тот, конечно, устремляется туда со скоростью света. Оливер видит, что натворил. Упаковку таблеток в его руке. Слышит, как они гремят. Всю жизнь Маршалл выходил сухим из воды. Ему хотелось лишь удостовериться, что в этот раз Маршалл не сможет отвертеться. Заплатит за все те случаи, когда ему удавалось ускользнуть, как змее, от любых неприятностей. Оливер едва сдерживает подкатившую к горлу тошноту.

– Это был сумасшедший день, – произносит чей-то голос.

Оливер резко поворачивает голову. До него запоздало доходит, что это говорит Джулия. Все смотрят на нее, широко раскрыв глаза. На милую, энергичную Джулию, всегда полную безумных идей, готовую пуститься куда угодно и брать от мира сколько удастся взять. И Оливер хочет предостеречь ее, чтобы не наговорила лишнего, но, как обычно, не произносит ни слова.

– Мы с Маршаллом расстались в тот самый день, – продолжает Джулия дрожащим голосом. Глаза блестят от непролитых слез. А когда она наконец поднимает голову, ее взгляд устремлен на Оливера, как будто она рассказывает ему одному, как в прежние времена. – Поэтому все его вещи свалены у двери. Он сказал, что снял квартиру, и все было… мирно, – Джулия моргает, словно пытается сдержать подступившие слезы.

– Хм-м, – протягивает Вера, потирая подбородок. – Он просто уходить?

Джулия кивает.

Вероятно, сейчас все думают об одном. «А как же Эмма? Разве можно вот так просто взять и уйти, оставив жену и ребенка?»

Чего-то в этой картине недостает. Больше всего Оливеру хочется поверить ей, потому что, черт возьми, это Джулия, его лучшая подруга и неразделенная любовь. Но в том-то и дело, что Джулия – его лучшая подруга, и когда-то Оливер был уверен, что их сердца бьются в унисон, а мысли беспрепятственно перетекают от одного к другому, словно их соединяет провод. И потому Оливер уверен, что Джулия чего-то недоговаривает о той ночи, когда умер ее муж. И его брат. Оливер смотрит на нее, и впервые у него закрадывается мысль, что он в конечном счете знает ее не так уж хорошо.