Текст книги "Не вспомню"

Глава 7
Дом

Карлсоны рассказывают мне, что живут в доме, который был частью ранчо, когда его построили в начале 1900-х годов. По их словам, поселок Уэллс Грик когда-то полностью принадлежал фермерам, но за последние пятьдесят лет туда переселились многие жители больших городов, которым захотелось тишины и покоя.

Мне сообщают, что мы доедем до места за три часа. Карлсоны путешествуют вместе со мной на заднем сиденье, а некто по имени Лэнс управляет транспортным средством, которое Хезер называет то автомобилем, то машиной.

Мне нравится, как мы едем. Дорога в основном гладкая, хотя попадаются и ямки, которые, как считает Скотт, являются следствием неправильного распределения бюджета штата Калифорния. Я киваю, словно мне понятно, о чем речь, хотя не соображаю в этом ровным счетом ничего.

Внутри тоже очень приятно. Пальцами я ощупываю черную кожу сиденья, мягкую и шелковистую. И одним нажатием кнопок можно много чего сделать, как и в больничной палате. Я интересуюсь у Хезер и Скотта, им ли принадлежит автомобиль, что почему-то вызывает у них смех.

– Хотел бы я иметь такой же! – отвечает Скотт. – Но нет, лимузин прислала авиакомпания. Вероятно, они посчитали, что могут сделать для вас хотя бы это. Словом, отделаться по дешевке.

– Почему вы так говорите? – спрашиваю я.

Он проводит ладонями по брюкам на коленях.

– Дело в том, что, как считают многие, они допустили преступную халатность. Взять хотя бы тот факт, что вы даже не значились в списке пассажиров. Хотя, если честно, это скорее всего произошло из-за сбоя в компьютере. Такое часто случается.

– Скотт работает с компьютерами, – поясняет Хезер, чуть касаясь пальцами бедра мужа.

– А что такое «компьютер»?

Скотт улыбается:

– Как бы это попроще… Короче, это такой аппарат или устройство, которое обрабатывает данные и производит с ними различные операции. В наши дни компьютер можно запрограммировать так, что он выполнит любую команду.

– Неужели?

– Именно так, – отвечает он с гордостью. – Компьютеры в своем развитии начинают быстро превосходить интеллектуальные способности человека.

Его слова кажутся мне странными.

– Значит, вы программируете компьютер так, чтобы он оказался умнее вас самого?

– Ты программируешь его с целью заставить мыслить самостоятельно, а потом он постепенно развивает свои способности и действительно становится умнее тебя. Компьютеры в состоянии воспринимать информацию быстрее и обрабатывать ее гораздо эффективнее, чем человек.

– Но если компьютеры интеллектуально сильнее, – задумчиво спрашиваю я, – почему вы не боитесь, что однажды они уничтожат вас самих?

Хезер и Скотт смеются.

– По вас плачет работа в Голливуде, – замечает Скотт. – Нет, таких опасений не существует. Все устроено несколько иначе. Подобные варианты возможны только в кино. Понимаете, компьютеры могут быть в чем-то умнее людей, но они не ведут себя как люди. Им неведомы такие эмоции, как жадность, зависть или злоба. А только подобные чувства могут породить стремление кого-то уничтожить.

Я киваю и отворачиваюсь, чтобы смотреть в окно, но краем глаза замечаю, как Хезер и Скотт обмениваются взглядами.

Мы подъезжаем к дому, и мне сразу становится понятно, что имелось в виду под словом «покой». Их причудливой архитектуры старомодный дом притулился к склону холма и окружен таким множеством высоченных деревьев, что почти не виден издали. Я замечаю веревочные качели с фотографии, которую они мне показывали, свисающие с толстой ветви одного из самых мощных деревьев. Скотт говорит, что сам смастерил их для сына, когда тот был маленьким, но сейчас Коуди ими почти не пользуется.

Хезер указывает мне на покрытую павшей листвой тропинку, убегающую на противоположную сторону холма. Она ведет к заливу.

– К тому самому заливу Уэллс, который дал название городку, – объясняет она. – Он и расположен на берегах залива. В прежние времена Коуди с приятелями любили устраивать вдоль него регаты на самодельных парусных лодках.

Моя спальня на втором этаже. Она отделана в белых и светло-голубых тонах. В центре стоит кровать, в углу – небольшой письменный стол, в противоположном – туалетный столик, и еще есть кресло, которое раскачивается, когда в нем сидишь. Отдельная дверь ведет в ванную, а оттуда можно попасть в другую спальню.

– Коуди сейчас в летнем лагере, – сообщает Хезер, чтобы мне стало понятно, кто хозяин второй комнаты. – Это научный лагерь.

Я склоняюсь вперед, чтобы заглянуть внутрь, и вижу поверхность письменного стола, усеянную частями какого-то прибора, назначение которого мне неясно.

– Ему нравится разбирать все подряд, – добавляет Хезер, заметив направление моего взгляда. – Увы, потом у него обычно не доходят руки, чтобы собрать эти вещи заново.

Я улыбаюсь, чувствуя шутку. Мне это подсказывают лукавые искорки в глазах Хезер, когда она произносит последнюю фразу. Мне нравятся шутки. Кияна часто шутила в больнице. Но некоторые кажутся слишком сложными. И вообще, чтобы шутить, как мне представляется, требуется какой-то особый навык. Интересно, научусь ли я когда-нибудь шутить сама?

– Вы, должно быть, тоже когда-то ездили в летние лагеря, – размышляет вслух Хезер.

– Не исключено, – осторожно отвечаю я, соединяя в уме значения двух слов и синтезируя из них некий общий образ. Летний лагерь. Вероятно, место, где подростки летом живут в палатках?

– Он завтра возвращается домой, – продолжает она, – но я попрошу его пользоваться нашей ванной, чтобы у вас была собственная. А эта дверь легко запирается, если так вам будет спокойнее.

Хезер закрывает дверь, ведущую из ванной в спальню Коуди, и поворачивает задвижку под ручкой, чтобы показать, как действует замок.

Я в ответ лишь пожимаю плечами, не уверенная пока, насколько мне необходима личная ванная комната, до какой степени я индивидуалистка, нуждающаяся в полной приватности.

Потом я дважды провожу большим пальцем по тонкой черной татуировке на своем запястье, словно ответ может содержаться там, у меня под кожей.

– Вы проголодались? – спрашивает она. – Я могу приготовить легкий обед.

– Да, пожалуйста, – говорю я, кладу медальон на туалетный столик и спускаюсь вслед за ней по лестнице в кухню.

Двадцать минут спустя мы со Скоттом сидим за столом, а Хезер ставит передо мной тарелку.

– Если бы я знала ваше любимое блюдо, то непременно бы его приготовила.

Я же с некоторой тревогой осматриваю незнакомый предмет, который мне предстоит употребить.

– Если бы я помнила, какое из блюд мое самое любимое, то непременно сказала бы вам, – отвечаю я, заставив Хезер и Скотта рассмеяться. Причина их смеха остается для меня загадкой.

Хезер садится на стул и кладет салфетку себе на колени. Поскольку Скотт делает то же самое, я незамедлительно беру с них пример, сообразив, что так принято.

– Коуди это очень нравится, вот я и решила попробовать начать с сырного сандвича на гриле. Готовить его быстро и просто.

Я все еще изучаю содержимое своей тарелки, отметив, что куски оплавленного сыра чуть стекают с краев двух ломтиков хлеба. Взяв один из них, я нерешительно держу его в руке несколько секунд. Ведь это моя первая настоящая еда со времени крушения самолета.

Хезер и Скотт не сводят с меня глаз, когда я впиваюсь в него зубами.

Вкус буквально взрывается у меня во рту, доставляя такое удовольствие и наполняя все мое существо невероятным восторгом. Это что-то хрустящее и мягкое одновременно, и с каждым кусочком мой язык снова ощущает поистине чудесный аромат.

Я знаю, что почти полностью потеряла память, но почему-то уверена: ничего вкуснее я никогда прежде не ела.

У меня вырывается чуть слышный стон, а Хезер и Скотта опять начинает трясти от смеха.

Я так долго держу каждый кусок сандвича во рту, что он превращается в кашицу, и тогда я глотаю его и сразу же тянусь за следующим. Каждый из них восхитителен, и я жмурюсь от наслаждения.

– Как мне кажется, вам наша еда пришлась по душе, – констатирует Хезер.

Я молчу из опасения, что, открыв рот, позволю части бесценного вкуса улетучиться наружу. В ответ я только киваю и улыбаюсь. Хезер и Скотт получают новый повод для веселья.

– Я так этому рада, – говорит Хезер.

Я глотаю и теперь могу себе позволить несколько слов.

– Это самая удивительная еда, какую я только пробовала, – произношу я с чувством.

Хезер просто сияет и берется за свой сандвич. Мне бросается в глаза ее довольный вид. Я тоже ощущаю абсолютное счастье. Вероятно, это именно тот эффект, который и должна производить пища, заключаю я.

Тем же вечером, уединившись в своей комнате, я открываю коричневый пакет, который Кияна отдала мне в больнице, и вываливаю содержимое на кровать.

И вижу перед собой совершенно незнакомую одежду из темно-серой ткани.

В этой одежде меня нашли.

Как жаль, что она ни о чем не говорит! Я не могу вспомнить, как выбирала ее, как в нее облачалась. Держала ли я ее тоже в стенном шкафу, какой есть в этой спальне?

Не раздумывая, я снимаю через голову футболку, стаскиваю с себя джинсы и остаюсь в одном полосатом красно-оранжевом нижнем белье. Потом вдеваю руки в короткие рукава серой рубашки с воротничком, отмечая, какая она мягкая и поношенная.

Означает ли это, что я особенно любила носить именно ее?

Спереди она сверху донизу на белых пуговицах. Я поспешно застегиваю каждую, затем натягиваю точно такого же цвета серые тряпичные брюки и закрепляю их на поясе матерчатым ремнем.

Я смотрю на себя в полноразмерное зеркало, закрепленное на двери ванной. Костюм удобный, но уж точно не нарядный. Более того, изучая свое отражение, я вижу, насколько он безликий. Даже мрачноватый.

Неужели я была столь мрачной?

Или, быть может, так положено одеваться перед долгим полетом в Азию?

Ясно лишь, что так была одета я сама.

Но сейчас этот костюм почему-то кажется совершенно неуместным. Размер подходит идеально, и одежда сидит отлично, но чем дольше я стою в ней, тем неуютнее мне делается. И внезапно мной овладевает порыв немедленно избавиться от нее. Я сбрасываю рубашку, не расстегивая, через голову, потом спускаю брюки, освобождаю от них свои лодыжки и почти сразу чувствую облегчение.

Несколько мгновений я, тяжело дыша, стою в одном нижнем белье, прежде чем облачиться в розовую хлопчатобумажную пижаму, которую Хезер одолжила мне вместо ночной рубашки.

И только когда я склоняюсь, чтобы снова собрать с пола серую одежду, мне бросается в глаза что-то вроде небольшого белого клапана, пришитого изнутри к поясу брюк.

Я их поднимаю и рассматриваю лоскут материи.

Это кармашек.

Потерев его между пальцами, я чувствую, что там определенно что-то есть.

Изнутри я достаю кусочек смятой желтой бумаги. Ее поврежденная поверхность говорит о том, что она побывала в воде вместе со мной.

Положив листочек на туалетный столик, я стараюсь разгладить его на ровной деревянной поверхности.

Склонившись ниже, я разглядываю неровные выцветшие буквы, написанные от руки черными чернилами. Морская вода повредила надпись, но я все равно могу отчетливо видеть те два слова, что были выведены на листке:

Верь ему.

К горлу подкатывает комок, но я сразу же сглатываю его и несколько раз перечитываю записку, чувствуя себя все более и более разочарованной.

Верь ему.

Верь кому?

И кто это написал?

Я плотно закрываю глаза, стараясь избавиться от нарастающего чувства отчаяния, но все напрасно. Эмоции захлестывают. От них появляется зуд под кожей. Жжение по всему телу.

Ну почему все должно быть так запутано? Почему ни в чем нельзя сразу найти хоть какой-то смысл?

Я сминаю записку в кулаке. Потом беру со столика медальон и сажусь в кресло, раскачиваюсь в нем, пока охватившая меня безнадежность немного не ослабевает.

Я открываю амулет в форме сердца и вглядываюсь в пустоту внутри него, размышляя, что могло там храниться. Что еще я потеряла в океане вместе с воспоминаниями о своей любимой еде, о поездках в автомобилях и летних лагерях?

У меня в голове эхом отдаются слова Хезер, сказанные сегодня днем, когда я помогала ей мыть после обеда посуду.

– Мы не ставим себе задачи заменить вам настоящую семью, – объяснила она. – Важно, чтобы вы это поняли.

Я ответила, что поняла это сразу.

– Мы всего лишь хотим помочь, пока не найдут ваших родственников. А я на сто процентов уверена, что их разыщут. Но вы можете оставаться с нами, даже если на это потребуется очень много времени.

Я поблагодарила ее и поставила тарелку, которую держала в руке, внутрь посудомоечной машины. Чуть раньше Хезер показала, как ею пользоваться. Мне понравилось, что для каждого предмета сервировки там нашлась своя ниша, причем точно рассчитанных размеров.

Я держу в руке медальон, снова читаю выгравированную надпись: «С + Д = 1609». И задумываюсь, что, может, где-то есть такой же дом и у меня. Или был, но теперь, вероятно, тоже безвозвратно потерян.

Все окружающие уверены в том, что однажды я все вспомню, моя семья найдется, память полностью восстановится и я верну себе прежнюю жизнь.

К сожалению, я сама не разделяю этой убежденности. Я не верю в то, во что так несокрушимо верят они. Мне трудно это объяснить, но я не чувствую, что мои воспоминания утрачены лишь на время. По моим ощущениям, они потеряны безвозвратно.

И если я права, то остается лишь один способ начать жизнь, которую я могла бы называть своей собственной, – создать ее с нуля.

Я вкладываю смятую бумажку внутрь медальона и защелкиваю его. Потом встаю и снова подхожу к туалетному столику. Выдвинув верхний ящик, я кладу туда амулет и даю себе слово забыть о нем, как забыла о своем прошлом.

И принимаю решение, что начну двигаться вперед, чтобы найти для себя другое и, как надеюсь, прекрасное место в жизни.

Глава 8
Испуг

Я снова оказываюсь в гуще толпы. Пытаюсь покинуть больницу, но никак не могу прорваться наружу. Тела людей сомкнулись передо мной слишком тесно. Они задают мне вопросы. Дергают за одежду. Цепляются за руки, за ноги, даже за волосы, тянут в разные стороны.

Мой сопровождающий пропал из виду где-то впереди. Я совершенно одна.

Я стараюсь отбиваться, но они слишком сильны. Они сильнее, потому что их очень много.

Тогда я начинаю упрашивать их. Умолять, чтобы меня пропустили. Но никто не отзывается. Я пытаюсь привлечь к себе хотя бы чье-то внимание, но их лица размываются, пока все не сливаются в одного гигантских размеров темного незнакомца. У него холодные безжалостные голубые глаза и широкая зловещая ухмылка на губах. Черты его лица неразличимы в тени, но я знаю, что он наблюдает за мной.

Наблюдает все время.

Он ничего не говорит. Никогда ничего не говорит. Он лишь наблюдает.

В его повадках чувствуется вожделение. Алчность. Он хочет меня. Он ждет, чтобы я досталась ему. И с каждым днем его желание обладать мной все возрастает.

Я корчусь под его неумолимым взглядом, стремлюсь убежать, но деться мне некуда. Я в ловушке. Я его пленница.

Из темноты доносится его голос, который подобен змее, скользящей к свету.

– Когда она будет готова? – спрашивает он.

Я кричу и просыпаюсь.

Это мой первый сон.

Глава 9
Под сканером

Сегодня Хезер собралась в так называемый супермаркет, чтобы запастись едой к возвращению Коуди. Скотт на работе, а ей не хочется оставлять меня дома одну, и потому она берет меня с собой, обещая, что никто нас не узнает.

Но мне становится намного легче, когда она одалживает темно-синюю шапочку с какой-то белой эмблемой.

– Любимая бейсбольная команда Скотта, – объясняет Хезер, натягивая длинный козырек мне на самые брови, так что почти все мое лицо оказывается спрятанным в глубокой тени. Потом она надевает на меня предмет, который называет солнцезащитными очками, и мир вокруг вдруг становится заметно темнее.

– Вот теперь я отлично представляю, как чувствуют себя все наши знаменитости, – со смехом говорит она, когда я выхожу из машины.

Хезер, кроме того, снабдила меня еще кое-какой одеждой, пока мы еще не обновили мой гардероб. Брюки велики, и их пришлось стянуть на талии ремнем, а рубашка с зеленым воротником слишком длинна, но зато прикрывает неуклюжий ремень.

Мы входим в магазин, и я сразу же замираю, пораженная необычайным зрелищем.

Я знаю, что «маркет» – это место, где продают и покупают товары, а «супер» – очень большой.

Хезер мягко берет меня под локоть.

– Бояться нечего. Только постарайтесь держаться рядом со мной.

Я послушно следую ее совету и с величайшим любопытством смотрю, как она укладывает в тележку на колесиках один предмет за другим. По пути она успевает рассказывать, какие продукты Коуди обожает, а на какие у него аллергия. И пытается догадаться, что может нравиться мне, причем источником информации для нее служат в основном телевизионные передачи, в которых обсуждаются пристрастия современных старшеклассниц.

Несмотря на ошеломляющие размеры супермаркета, я сразу прихожу к выводу, что он мне по нраву. Повсюду множество слов, чтобы читать, и цифр для подсчетов. Я с уважением думаю о тех, кто не пожалел усилий, снабдив каждую вещь этикеткой и ценником. Обозначил вывеской каждый проход. Указал количество штук товара в упаковке. Перечислил все ингредиенты. Лично для меня это очень важно. Я с упоением вчитываюсь в тексты на предметах. В самых простых разобраться легко: яйца, молоко, апельсиновый сок, – но вот для понимания смысла некоторых других требуется приложить умственные усилия. Так происходит с овсяными хлопьями, рутбиром[3]3
  «Корневое пиво», популярное в Северной Америке.


[Закрыть] или соусом «Тысяча островов».

– Я бы и купила вам какую-то косметику, – говорит Хезер, когда мы попадаем в проход между полками отдела «Товары для вашей красоты», – но, поверьте, она вам совершенно ни к чему. Ваше лицо безупречно. – А потом вдруг усмехается воспоминанию: – Забавно, но в точности то же самое мне твердила мама, когда подростком была еще я сама. Как же отчаянно я тогда с ней спорила!

Она снимает с полки несколько коробочек и бросает в тележку.

– Вы едите мясо? – спрашивает Хезер, когда мы подходим к большой стеклянной витрине, заполненной кусками красной плоти всех видов и размеров.

Я всматриваюсь в этикетки, стараясь понять, что именно здесь предлагают.

– Выглядит незнакомо, – признаюсь я, внезапно ощутив легкий приступ тошноты.

– Хочу только напомнить, что в таком виде мясо не едят, – объясняет Хезер. – Его сначала готовят, и оно приобретает совсем другой цвет.

– Ах да, конечно, – киваю я.

– Вы можете просто попробовать его, чтобы понять, – предлагает она. – Если вам не понравится, значит, оно не для вас. Я знаю многих людей, которые принципиально не употребляют мяса. Их называют вегетарианцами. Возможно, вы принадлежите к их числу.

– Возможно, – пожимаю плечами я.

После того как наша тележка заполняется почти доверху, Хезер толкает ее назад, ближе к выходу из магазина, и встает вслед за другой покупательницей. Я наблюдаю за стоящей перед нами женщиной, когда она выкладывает содержимое своей тележки на движущуюся ленту конвейера. Молоденькая кассирша берет каждый предмет и проводит им вдоль металлической поверхности с окошком, причем каждый раз при этом устройство издает звук: бип! Я замечаю, как на небольшом экране высвечиваются название и цена товара.

Бип! Виноградное желе. 2 доллара 99 центов.

Бип! Сахарный песок. 4 доллара 79 центов.

Бип! Овсяные хлопья. 5 долларов 15 центов.

– Это все? – спрашивает девушка несколько минут спустя, когда тележка окончательно пустеет.

Женщина кивает.

– Да, на сегодня достаточно. Сколько с меня?

Кассирша нажимает несколько кнопок на аппарате перед собой, но я вдруг слышу тихий шепот:

– Сто восемьдесят семь долларов двадцать два цента.

И только когда точно такие же цифры появляются на дисплее аппарата, а девушка повторяет их вслух, я осознаю, что тихий голос принадлежал мне самой. Меня это удивляет, хотя я даже не понимаю, что здесь такого странного. Вероятно, я просто не заметила, что считаю в уме.

– Вот это да! Впечатляет! – Хезер окидывает меня восхищенным взглядом.

Она подкатывает ближе свою тележку и начинает разгружать.

– Скотт тоже умеет складывать в уме большие числа, – сообщает она. – А вот мне математика никогда не давалась. Похоже, мы теперь знаем, какой из школьных предметов вам нравится больше всего.

Она смотрит на меня и подмигивает.

Кассирша начинает сканировать наши покупки.

Бип! Консервированные помидоры. 1 доллар 29 центов.

Бип! Чипсы «Доритос». 2 доллара 79 центов.

Бип! Печенье с фруктовой начинкой. 3 доллара 85 центов.

С противоположной от сканера стороны другой конвейер подхватывает уже пробитые товары, а молодой человек в красном фирменном фартуке укладывает их в бумажные пакеты. Они похожи на тот, в котором Кияна принесла мою старую одежду.

Бип! Зеленые перцы. 0 долларов 99 центов.

Кассирша кладет банку с перчиками на второй конвейер, но та краем цепляется за металлический выступ. Мне занятно наблюдать, как цилиндр с консервами начинает беспомощно вращаться на месте, стремясь вырваться на свободу.

– Простите, не могли бы вы подтолкнуть ее?

Я поднимаю глаза и вижу, что молодой человек обращается ко мне, жестом указывая на банку.

– Да, конечно, – отвечаю я.

Но стоит мне протянуть руку, как меня останавливает высокий и громкий писк автомата.

БИИИИИИИП!!!

Резкий звук заставляет буквально вздрогнуть и меня, и Хезер, и молодого человека, и девушку за кассой. Я тут же роняю банку и отдергиваю руку.

Аппарат продолжает вопить, пока кассирша в панике беспорядочно жмет на кнопки, но не добивается ровным счетом никакого результата. На дисплее появляется надпись: «Ошибка. Сканирование невозможно».

– Очень странно, – говорит она. – Вероятно, произошла поломка. Я понятия не имею, что случилось. Придется срочно вызывать управляющего.

Когда она снимает трубку стоящего рядом телефона, я искоса бросаю взгляд на свою левую руку. Это ее я протянула мимо окошка сканера, когда поднялся шум.

Потом я выворачиваю руку тыльной стороной кисти наружу. Кожа рядом с татуировкой пульсирует. Я провожу пальцем по тонкой черной полосе. Она горячая. Необычайно горячая. Меня чуть покачивает, и я издаю непроизвольный, чуть слышный стон.

– Что-то не так? – спрашивает Хезер, глядя на меня и в тревоге сдвигая брови.

Я покачиваю кистью руки. Жжение уже начало постепенно ослабевать.

– Нет, все хорошо.

Кассовый аппарат наконец замолкает. Девушка кладет трубку на место.

– Прошу прощения за технический сбой.

И продолжает сканировать наши товары.

Бип! Замороженная пицца. 4 доллара 82 цента.

Коробка плывет по конвейеру и попадает в поджидающий ее пакет.

Дальше все проходит без происшествий.

– Ваш итог: сто два доллара сорок девять центов, – с довольной улыбкой произносит кассирша.

Молодой человек в красном фартуке укладывает пакеты с продуктами обратно в тележку, а Хезер проводит маленькой пластиковой карточкой сквозь прорезь прибора, установленного рядом с кассой, и набирает на панели несколько цифр. Так, по всей видимости, производится оплата приобретений. Она благодарит девушку и увлекает меня за собой к выходу из магазина, толкая перед собой тележку.

Мы молча идем к автостоянке. На свежем воздухе я чувствую себя гораздо лучше. Хезер нажимает кнопку на брелоке с ключами, и крышка багажника автомобиля сама поднимается вверх. Хезер начинает перекладывать туда пакеты из тележки.

– Ох! – внезапно восклицает она, всплеснув руками. – Я совершенно забыла, что к огуречному соусу нужна сметана. Загрузите пока все остальное в багажник, пожалуйста, а я быстро сбегаю и куплю ее.

– Хорошо, – киваю я.

– Вернусь через две минуты, не больше, – обещает Хезер и уходит, снова скрываясь внутри супермаркета.

Я вынимаю из тележки один из пакетов и осторожно ставлю внутрь машины, как это только что делала на моих глазах Хезер. Причем я располагаю его по возможности глубже, чтобы использовать пространство с максимальной эффективностью. Когда же я поворачиваюсь за следующим пакетом, то замечаю, что позади меня кто-то стоит.

Я чуть не подпрыгиваю на месте и резко выдыхаю.

Узнаю я его мгновенно. Это тот же парень. Тот, кого я видела вчера в толпе, кто приходил в мою больничную палату.

Причем я до сих пор не разобралась, не было ли у меня тогда галлюцинаций.

Но сейчас он здесь. Рядом. При желании я могла бы протянуть руку и прикоснуться к нему. И по совершенно необъяснимой причине мне действительно хочется сделать это. Я даже ощущаю, как в предчувствии прикосновения задрожали пальцы. И только усилием воли мне удается сдержать свой порыв.

– Извини, – говорит он. – Не хотел напугать тебя.

Он смотрит на меня со своей странной кривоватой улыбкой. Глаза у него при этом блестят. Парень делает шаг вперед, и я тут же чувствую новый приступ дурноты.

Мне приходится немного попятиться. Я напоминаю себе, что он тоже лжец. Один из многих таких же самозванцев, жаждущих прославиться за чужой счет.

– Кто вы такой? – спрашиваю я.

При этом улыбка пропадает с его лица. Ее сменяет обеспокоенное выражение. Его густые брови сдвигаются в одну линию, лоб прорезает глубокая морщина.

– Так, стало быть, это правда?

Мне непонятна суть вопроса, и потому я молчу.

Парень пальцами проводит по волосам.

– Поверить не могу, что это с тобой случилось. – Его голос срывается.

Он смотрит себе под ноги, а когда вновь начинает говорить, то переходит почти на шепот.

– Значит, ты действительно все потеряла.

– Прошу прощения, – отвечаю я, придавая своему голосу твердости, глубже натягивая на лицо козырек шапочки и поправляя темные очки. – Но я вас не знаю.

И это правда, настойчиво внушаю я себе.

– Нет, знаешь, – упорствует юноша. – Тебе только нужно постараться по-настоящему.

И никакие очки не мешают его глазам встретиться с моими, отчего у меня возникает странное ощущение, похожее на головокружение.

– Ты меня помнишь? – снова спрашивает парень. Медленно. Настойчиво. Произнося каждый звук так, словно он может стать ключом, отпирающим потайную дверь.

А потом до меня доносится другой голос. Отдаленный. Едва слышный. Приглушенный.

Да.

И всегда помнила.

Я мотаю головой, стряхивая наваждение, и отвожу глаза в сторону.

– Нет, – бормочу я, хватаясь за другой пакет и устанавливая его в багажник, а потом начинаю разворачивать остальные, чтобы они образовали ровный ряд.

Я слышу глубокий вздох у себя за спиной, но почти сразу раздается мелодичный смех юноши.

– Ты всегда отличалась поразительным упрямством. Словно была запрограммирована на недоверие.

Я изо всех сил стараюсь больше не обращать на него внимания.

– Но если мне придется начать все заново, я готов к этому.

Тележка. Пакет. Багажник.

А он продолжает говорить. Теперь уже с нотками отчаяния в голосе. Его слова задевают что-то внутри меня. Но что именно, я понять не в силах.

– Пожалуйста, Сейра! Постарайся.

Я медленно поворачиваюсь к нему.

– Как вы меня назвали?

– Сейра, – шепчет парень. – Это твое настоящее имя, сокращенное, а полное – Сейрафина.

Теперь уже я жду собственной реакции, потому что уверена: если он говорит правду, звук моего подлинного имени должен непременно как-то отозваться в душе.

Но этого не происходит.

– Неужели ты все забыла? – спрашивает юноша. – Не помнишь, что мы узнали? Почему пришлось бежать? Как ты очутилась здесь?

– Я выжила в авиакатастрофе, – жестко отвечаю я.

Он снова смеется, но уже не весело и совсем не мелодично.

– О, я тебя умоляю! Тебя не было в том самолете, и ты не можешь не знать об этом.

Я сглатываю, чувствуя стеснение в груди. Какое-то время мы оба молчим. Его глаза смотрят на меня с вызовом. Он дожидается, что я либо начну с ним спорить, либо отведу взгляд. Но я не в силах решиться ни на то, ни на другое и просто говорю:

– Я хочу, чтобы вы ушли.

И это правда, снова уверяю я себя, но на этот раз гораздо менее убедительно.

Я не знаю его. Я не помню его. Я не могу ему верить.

Откашлявшись, я продолжаю:

– Мне прекрасно известно, что вы самозванец, которому только и нужно, чтобы его показали по телевизору.

– Если бы это было так, – возражает парень, – я бы направился прямиком к репортерам. А не к тебе.

Я поворачиваюсь к нему спиной, чтобы снова взять из тележки пакет. Их почти не осталось.

– И еще… – Он делает многозначительную паузу. – Я бы ничего не знал о медальоне.

Эти слова заставляют меня окаменеть. Я лишь глупо моргаю, а перед глазами все плывет. Окружающие машины превращаются в смутные цветные пятна.

Юноша совсем близко у меня за спиной. Кажется, я даже чувствую на шее его дыхание, но убеждаю себя, что это всего-навсего легкий ветерок, прекрасный, напоенный ароматами летний бриз.

– А я о нем знаю, – продолжает он. – Потому что сам отдал его тебе.

Я оборачиваюсь и собираюсь возразить, но в голову не приходит ни одного аргумента. Теплота в точке между моими глазами возвращается, постепенно переходя в жар.

А это еще что такое?

С раздражением я срываю с себя солнцезащитные очки, задираю козырек шапочки и прикладываю палец ко лбу.

Он следит за мной, и на его губах появляется странная понимающая улыбка. Глаза снова начинают блестеть.

– Значит, ты все-таки помнишь? – спрашивает он. – По крайней мере какая-то часть тебя помнит.

Он тянется к моему лицу. В страхе я отшатываюсь. У меня учащается дыхание, и, несмотря на все усилия, я никак не могу успокоиться.

Я вижу, как открывается дверь супермаркета. Выходит Хезер с пластиковым стаканчиком в одной руке – той самой сметаной, которая ей срочно понадобилась, как догадываюсь я, – и магазинным чеком в другой.

Сейчас я действительно очень хочу, чтобы он ушел, и знаю, что Хезер заставит его удалиться.

Юноша отслеживает мой взгляд и меняется в лице. На место его несокрушимого спокойствия приходит откровенная тревога. И это только подтверждает то, в чем я с самого начала пыталась себя убедить.

Он самозванец.

– Что ж, – поспешно произносит парень, – я надеялся, у меня будет больше времени, но оно, похоже, истекает. Поэтому, пожалуйста, слушай внимательно.

Он снова завладевает моим взглядом, причем делает это так властно, что я почти перестаю дышать.

– Тебе угрожает опасность, Сейра. Ты не та, кем себя считаешь. Есть люди, которые тебя разыскивают, и, поверь, лучше бы их усилия не увенчались успехом.

Я растерянно трясу головой. Что происходит? Зачем он говорит мне такие странные вещи? И почему я чувствую себя словно одурманенной?

Я его не знаю. Я его не помню. Я не могу ему верить.

Эти фразы я мысленно твержу снова и снова, как заклинание.

– Вот почему, – говорит парень с особым нажимом, – очень важно, чтобы ты не привлекала к себе никакого внимания. И особенно со стороны журналистов. Или фотографов. Продолжай носить эту бейсболку. Сделай все, чтобы изменить внешность.

Почему Хезер все еще не подошла? Что могло ее задержать?

Я смотрю в ее сторону и вижу, как она остановилась на полпути и беседует с женщиной, которая держит на руках ребенка. Судя по всему, они давние знакомые. Хезер треплет младенца по щечке, а тот заливается счастливым бессмысленным смехом.