Текст книги "Не вспомню"

Часть 2
Возвращение

Глава 15
Домыслы

Коуди не умолкает ни на секунду с тех пор, как мы покинули аэропорт. Мне кажется, Бриттани по-настоящему его расстроила. А точнее, ее слова. Даже его речь изменилась. Он начал немного тараторить, а голос сделался заметно тоньше. И руками он размахивает гораздо чаще, чем обычно.

– Существуют, вероятно, сотни причин, почему эта женщина не запомнила тебя, – говорит Коуди, когда мы возвращаемся к городскому автовокзалу. – И все они, позволь заметить, выглядят в тысячу раз правдоподобнее совершенно невероятного предположения, что тебя не было в том самолете!

Я и сама возбуждена и сбита с толку не меньше Коуди, но держу эмоции при себе. Как и свои мысли. Так проще заново все обдумать и попытаться извлечь хоть какой-то смысл из услышанного.

– К примеру, – не прекращает свой страстный монолог Коуди, – во время посадки ее могли совсем ненадолго отозвать в сторону. И ее заменила другая сотрудница авиакомпании. А ты именно в этот момент прошла в самолет. На тебе могла быть другая бейсболка с таким же длинным козырьком, – щелкает он по моему головному убору, – так же скрывающим лицо. И при посадке тебе совсем не обязательно было поднимать на нее взгляд. Ну сама подумай! Кто вообще обращает внимание на девушек, принимающих у людей посадочные талоны? Лично я их просто не замечаю. А ведь она тоже перенесла немалый шок. Представь: самолет, который ты отправляешь в рейс, терпит крушение, и все пассажиры погибают!

Он искоса бросает на меня взгляд и поправляется:

– Извини, я хотел сказать – почти все. Но это не может не оказать воздействия на память и чувства человека, так? Короче, для меня она не самый надежный свидетель.

Коуди прав. То, что Бриттани не заметила, как я проходила на борт, еще ничего не доказывает.

Как не доказывает и справедливость слов юноши на парковке.

Хотя это, несомненно, кое-что могло бы прояснить.

Почему я выжила, когда все остальные погибли.

Почему я не числилась в списке пассажиров.

Если правда, что меня не было в самолете, то не было и никакого сбоя. Не считая того, что произошел в моей памяти, и она до сих пор не восстановилась.

– А вот тебе еще одно вполне подходящее объяснение, – продолжает Коуди, не замечая моего молчания. – На самом деле ты – террористка. Ты пробралась в багажное отделение, планируя взорвать самолет. Бриттани не видела, как ты проходила в самолет вместе с остальными, поскольку ты этого не делала. Ты прокралась внутрь тайком. А компания ссылается на мифический компьютерный глюк, чтобы замять это дело.

Багажное отделение?

Неужели я могла находиться там? Неужели я пробралась в самолет никем не замеченная? И, значит, я еще и террористка?

Мой мозг перегревается от усилий найти ответы на все новые вопросы, которые громоздятся на прежние, тоже остающиеся пока без ответа, и от этого можно рехнуться.

Знал ли юноша у супермаркета, что сотрудница авиакомпании, отвечавшая за посадку, не вспомнит меня? А может, он сам работает на ту же авиакомпанию? И не из нее ли те люди, которые, по его словам, разыскивают меня?

– Я серьезно, – не унимается Коуди. – К чему мы приходим, если принимаем на веру показания этой женщины? Что ты случайно плавала посреди океана как раз в том месте, где потерпел катастрофу самолет? Или что авиалайнер непостижимым образом обрушился на лодку – или, предположим, надувной плот, – когда ты проплывала внизу?

Теперь я уже знаю, что означают интонации в его голосе. Он снова пустил в ход сарказм.

– Ах! Вот оно! Я все теперь понял! – восклицает вдруг Коуди, хлопая в ладоши.

Сразу несколько пассажиров автобуса смотрят в нашу сторону. Я нервно озираюсь и замечаю сидящего в нескольких рядах позади меня высокого и худого мужчину средних лет с каштаново-рыжей шевелюрой и такой же бородой. Он внимательно вглядывается в меня, склонив голову набок. Мне становится не по себе. Я отворачиваюсь, глубже натягиваю на глаза бейсболку и опускаю голову.

– Самолет терпит крушение, и как раз в этот момент волшебным образом падаешь с небес в океан ты сама! – фантазирует Коуди. – Ты – падший ангел. Вот и весь секрет! И почему только до меня все так поздно доходит? – Он шлепает себя по лбу. – Это же объясняет и твою неземную красоту.

Я, впрочем, уже не уверена, что он разговаривает со мной. В мою сторону он даже не смотрит – скорее ведет диалог сам с собой. Однако, какую бы чепуху ни городил Коуди, он затронул один из наиболее важных вопросов.

Если я не была в самолете, то почему меня нашли на месте катастрофы?

Вероятность простого совпадения во времени и пространстве настолько ничтожна, что не заслуживает даже подсчета. А значит, должно существовать иное объяснение.

И я исполнена решимости найти его.

– Уф, кажется, началось, – слышу я голос Коуди, но уже без шутовских интонаций. Это снова его обычный тон. Но, посмотрев на него, я замечаю, что он с мрачным видом глядит на свой сотовый телефон.

– Что случилось? – спрашиваю я, и это первые слова, произнесенные мной вслух, после того как мы уехали из аэропорта.

– Родительская инквизиция. Они пытаются звонить. – Он поворачивает в мою сторону дисплей, на котором написано: звонок из дома. – И, по-моему, это уже шестая попытка, – хмуро продолжает Коуди. – Они заметили наше отсутствие. Как думаешь, мне ответить?

– Да, непременно.

Но он лишь скептически хмыкает.

– Так и знал, что ты это посоветуешь. Но только я еще не сошел с ума. А вопрос тебе задал чисто риторический. Я ни за что не стану с ними сейчас разговаривать.

– Но они же волнуются.

– Да. А еще они очень злятся. – Коуди с шипением выпускает воздух между стиснутыми зубами. – Если уж мне суждено получить по полной программе, то пусть это случится только однажды.

– Что ты имеешь в виду?

Он вздыхает.

– Если я отвечу на звонок, они немедленно наорут на меня за то, что увез тебя из нашего городка. А потом, когда мы вернемся домой, наорут снова. Таким образом, если я не стану сейчас отвечать, а просто доставлю тебя целой и невредимой, то получу головомойку лишь один раз. Доходит?

Телефон перестает звонить.

В моей груди снова возникает уже испытанное однажды щемящее ощущение, которое Коуди определил как чувство вины.

– Но, может, стоило все же им сообщить, что с нами все хорошо, чтобы они не так переживали?

Коуди удобнее устраивается в кресле и отворачивается к окну.

– К черту! Мы уже почти на автовокзале. Через несколько часов будем дома. Надеюсь, это они как-нибудь переживут.

Глава 16
Обещания

– Ты совсем выжил из ума? – Хезер начинает кричать еще с балкона, когда несколько часов спустя мы с Коуди показываемся на подъездной дорожке к дому. – Ты исчезаешь, никого не предупредив. На звонки не отвечаешь. И увозишь бедную беспомощную девочку, страдающую амнезией, неизвестно куда! Ты хоть понимаешь, что натворил, Коуди?!

Коуди искоса бросает на меня взгляд, заметив, что мать уже спустилась по лестнице и поспешно направляется к нам.

– Отец уже собирался звонить в полицию! Ты можешь себе представить наше положение, если бы власти узнали, что мы потеряли приемного ребенка на третий день его пребывания здесь?..

Она крепко хватает Коуди под локоть, и он начинает хныкать, словно от боли. Я понимаю, что пора вмешаться. Взять ответственность на себя. Хотя бы отчасти отвести гнев Хезер от сына.

– Коуди ни в чем не виноват, Хезер, – поспешно говорю я. – Это все я. Я заставила его поехать. Он не хотел, но я его принудила.

Я замечаю, что пальцы Хезер сжимают локоть мальчика уже не так сильно.

– Поехать куда? – спрашивает она.

Даже ее голос смягчается, когда она обращается ко мне, и от этого я еще больше жалею, что впутала в свои дела Коуди. И прежде всего потому, что он действительно не хотел никуда уезжать. Вероятно, мне следовало попробовать решить свою проблему самостоятельно.

– В Лос-Анджелес, – отвечаю я между тем.

– ТЫ УВЕЗ ЕЕ В ЛОС-АНДЖЕЛЕС? – Голос Хезер снова становится громоподобным, а ее пальцы впиваются в предплечье Коуди.

– Пожалуйста, – прошу я, – не надо так на него сердиться. Он пытался меня остановить. Но я очень хотела туда попасть.

– Боже милостивый! Что же вам понадобилось в Лос-Анджелесе?

Коуди снова бросает на меня быстрый взгляд, и я сразу читаю его мысли. Он переживает, что я расскажу Хезер всю правду. О том, что мы делали. О женщине, с которой беседовали. О ее истории.

– Просто… – начинаю я и запинаюсь.

Ложь служит защитным механизмом для людей.

– Мне нужно было попасть в аэропорт, – продолжаю я. – Подумала, что там могут ожить какие-то воспоминания. Надеялась, что это поможет.

Хезер издает тяжелый вздох и отпускает руку Коуди. Я слышу, что тоже вздыхаю вместе с ней.

– Вайолет, – говорит она, и ее голос снова становится добрым и исполненным терпения. Это та Хезер, которую я видела вчера и позавчера. Та женщина, что увезла меня из больницы, а потом приготовила на гриле сандвич с сыром. – Вы не должны по собственному усмотрению пропадать из дома. Теперь за вас несем полную ответственность мы. И наша первоочередная забота – обеспечить вашу безопасность. А мы не сможем этого добиться, если не будем постоянно знать, где вы находитесь.

– Прошу простить меня, – отвечаю я. – Мне действительно не надо было туда ездить.

– Никак нельзя, – кивает она, а потом снова переключает внимание на Коуди. – А ты! – Ее голос опять делается резким. – Ты не должен был ей помогать ни при каких обстоятельствах. Теперь до начала учебного года будешь под домашним арестом.

– Мама! Но ведь это несправедливо! Ты же слышала, что сказала Вайолет. Она буквально похитила меня.

– Никаких извинений не принимается, – отрезает Хезер. – Ты под домашним арестом.

Коуди с досады пинает ногой обломок камня, которыми вымощена дорожка.

– Вот проклятье!

Мне любопытно узнать подробнее про домашний арест, но я понимаю, что сейчас не самое подходящее время для таких вопросов. Каким бы ни оказалось определение, по выражению лица Коуди я могу сразу понять, что ничего хорошего мера наказания ему не сулит. Я протягиваю руку и легко ерошу Коуди волосы. Так всегда делала в больнице Кияна, когда видела, что я расстроена, и мне это странным образом помогало.

– Прости меня, Коуди.

Его лицо мгновенно заливается краской, и он поспешно отстраняется от моего прикосновения. Потом вразвалочку направляется к дому, бормоча что-то вроде:

– Да что уж там…

Хезер смотрит на меня.

– Вайолет, милая. Вы же знаете, что, если нужно куда-то поехать, вы всегда можете обратиться к нам.

– Я подумала, что в Лос-Анджелес вы ехать откажетесь.

Первые правдивые слова из моих уст.

Хезер гладит меня по руке.

– Разумеется, мы бы не отказали вам в этом. Куда бы вам ни понадобилось. Только обещайте, что впредь не уедете из дома без нашего ведома.

И первые мои правдивые слова оказались последними, потому что, еще не открыв рта, я уже знаю, что сейчас обману:

– Обещаю.

– Вот и хорошо. – Она улыбается. Впервые с того момента, как мы вернулись домой. – Ну и как? Ваша попытка оказалась успешной?

– Какая попытка? – спрашиваю я.

– Побывать в аэропорту. Вам что-нибудь вспомнилось?

Одной вспышкой передо мной возникают образы Бриттани, океана, кулона, гравировки, юноши.

Изо всех сил пробуй вспомнить, что произошло на самом деле. Пробуй вспомнить меня.

– Увы, нет, – отвечаю я.

Хезер обнимает меня за плечо и слегка сдавливает его.

– Не печальтесь. Рано или поздно все к вам вернется.

Я киваю, изображая согласие, и с трудом выдавливаю улыбку.

– А завтра с утра пораньше, – говорит она, заметно повеселев, – я отвезу вас в такое место, которое поможет на время отвлечься от всех грустных мыслей.

Я окидываю ее взглядом, искренне заинтригованная:

– Куда же?

Хезер ослепляет меня широченной улыбкой и подмигивает:

– В наш торговый центр.

Глава 17
Застигнутая врасплох

Торговый центр – это какое-то безумие. Он огромен, переполнен народом и охвачен неуемной суетой.

Покупками занимается, разумеется, сама Хезер. Пока мы бредем через бесконечные анфилады залов, которые называются универсальным магазином, она постоянно сдергивает со стендов какие-то вещи на вешалках и выражает свой восторг фразами вроде: «О, просто восхитительно!», или «В этом вы будете выглядеть неотразимо!», или «Будь у меня ваша фигура, я бы непременно купила себе такое же!»

Дружелюбная молодая женщина по имени Ирина проводит нас в заднюю часть одного из залов, где располагаются небольшие кабинки, в которых можно примерить одежду и убедиться, подходит ли она вам расцветкой, фасоном и размером.

– Хотите, чтобы я вошла вместе с вами? – спрашивает Хезер. – Или я могу остаться здесь, а вы будете выходить ко мне и показывать вещи, если они вам понравятся.

Я пожимаю плечами. Мне все равно.

– На ваше усмотрение.

Она предпочитает зайти в кабинку со мной.

– На случай, если возникнут сложности с чем-то из одежды, – объясняет Хезер. – Некоторые «молнии» на платьях просто невозможно застегнуть самой.

Она садится на скамеечку и смотрит, как один за другим я примеряю наряды, выбранные ею для меня.

– Интересное занятие, верно? – спрашивает Хезер, когда я надеваю через голову фиолетовое платье, а она помогает мне расправить его подол.

– Очень, – соглашаюсь я, чтобы угодить ей, хотя мне весь этот процесс кажется занудным и утомительным с самого начала.

– О! – Хезер не в силах сдержать восхищения при виде платья. – На вас оно смотрится просто сногсшибательно! Пойдемте. Я хочу, чтобы вы посмотрели на себя в большое зеркало.

Она выводит меня в холл, где на небольшом возвышении установлено сразу три зеркала в полный рост, образующие полукруг.

– Поднимитесь на подиум. Так вы сможете увидеть себя даже сзади.

Я послушно делаю то, что мне велят, начинаю крутиться перед зеркалами и разглядывать себя со всех углов. Надо признать, платье действительно очень хорошее. Ткань легкая и мягкая. Цвет словно специально подобран к моим глазам. И вещь прекрасно облегает фигуру. Но все равно мне трудно понять, что приводит Хезер в состояние столь бурного восторга.

У нас за спиной раздается звук шагов, и в примерочную со смехом врываются четыре девушки.

– Обалдеть, Лэйси! – восклицает одна из них. – Эта юбка так тебе пойдет. Тревор втюрится в тебя по уши немедленно, как только ты появишься в ней сегодня вечером на дискотеке.

Я смотрю на девушку, держащую в руке вешалку с юбкой – это и есть Лэйси, как я понимаю, – и мы на мгновение встречаемся взглядами. Она улыбается мне, не разжимая губ, прежде чем вместе с подружками скрыться за дверью одной из кабинок.

– Ты просто обязана ее купить, – доносится голос другой девушки. – Она будет отлично сочетаться с тем белым поясом, что ты отхватила на прошлой неделе.

Я продолжаю вслушиваться в их разговор, а Хезер снова заводит меня в нашу кабинку и помогает снять платье.

– Судя по всему, они примерно вашего возраста, – замечает она, подавая мне для примерки следующую вещь. – Не хотите с ними пообщаться? Может, вам интересно узнать их мнение о нашем вкусе?

Я просовываю руки в рукава и качаю головой. Мне трудно представить, о чем я смогу разговаривать с этими девочками. Кажется мы совершенно разные. Я больна амнезией и люблю все считать, а их, по всей видимости, волнует только то, помогут ли Лэйси новые пояс и юбка окончательно покорить некоего Тревора.

К тому же, заметив их возбуждение при примерке одежды, я начинаю думать, что скука, которую навевает на меня это занятие, – это ненормально. Интересно, нравилось ли мне в прошлом ходить по магазинам, как им? До того как моя прежняя жизнь превратилась в огромный черный провал, а мне не осталось ничего, кроме медальона, загадочной записки и непроходимой стены из великого множества вопросов, на которые нет ответов…

Но почему-то я все же сомневаюсь, что мне это нравилось.

Как я начинаю подозревать, моя собственная жизнь вообще никогда не вписывалась в рамки общепринятых норм.

– Это платье тоже выглядит прекрасно, – замечает между тем Хезер. – Добавим его в наш список.

Я стаскиваю его через голову и подаю ей.

Раздается легкий стук в дверь.

– Как там у вас дела? – спрашивает Ирина.

Хезер быстро просматривает отобранные нами вещи.

– Мы почти закончили.

Она снова поднимает фиолетовое платье, чтобы я могла его рассмотреть.

– Мне бы очень хотелось, чтобы вы надели его прямо сейчас. Вы в нем такая красавица!

– Тогда снимите ценник и передайте мне, чтобы я смогла пробить его через кассу, – предлагает Ирина из-за двери.

– Прекрасно! – Хезер отрывает ценник с платья, оставляя сам наряд на мне, а потом собирает в охапку наши остальные покупки. – Я быстро подберу еще кое-какие мелочи, а потом буду ждать у кассы.

– Хорошо.

Она выходит из кабинки, и я остаюсь один на один со своим отражением.

Лэйси и компания со смехом удаляются спустя еще пару минут, и в примерочной воцаряется тишина. Я смотрю на девушку в зеркале, которая стоит в одном нижнем белье. Всматриваюсь в ее гладкую медвяного оттенка кожу, в длинные и стройные ноги, в отливающие блеском светло-русые волосы, в фиалковые глаза. Но вопреки всему произошедшему, несмотря на все мои усилия, передо мной все еще незнакомка, которую я надеюсь однажды узнать получше.

Хезер сказала, что я красива. Медсестры в больнице твердили, что я хорошенькая. Даже Ирина успела отметить, что я красавица, когда провожала нас в примерочную. Но сама я не вижу этого.

Я не знаю, что такое быть красивой.

И мне вдруг становится любопытно, считает ли меня красивой и тот парень, которого я встретила у супермаркета.

Точка у меня над переносицей начинает постепенно нагреваться. Так же, как это происходило, когда он возник рядом со мной на той автостоянке. Я сразу же стараюсь отогнать от себя подобные мысли, чувствуя стыд, что вообще могла об этом подумать.

И тут до меня через тонкую дверь доносится голос Ирины. Она шепчет, но я слышу каждое слово.

– Да. Это она. Клянусь тебе, это она! – говорит Ирина. – У нее те же глаза, похожие на фиалки. Эта та самая девушка. Ее показывали в новостях. Выжившая в авиакатастрофе. Она покупает у нас одежду.

Все мое тело буквально пронизывает холод, я распахиваю дверь и вижу, что она говорит по сотовому телефону.

– Пожалуйста, не делайте этого, – умоляющим тоном прошу я. – Не говорите никому, что я здесь. Мне больше не выдержать репортерского цирка. Я не хочу снова пройти через это.

У Ирины отвисает челюсть, и телефон вываливается из ее руки. Она успевает поймать его в последний момент, снова прикладывает к уху и говорит:

– Я скоро тебе перезвоню.

А потом быстро прячет трубку в карман.

– Я п-прошу простить м-меня, – произносит она, чуть заикаясь от испуга. – Но я всего лишь разговаривала с сестрой. Она никому ничего не скажет. Просто в наш магазин никогда прежде не заходили знаменитости!

– Я вовсе не знаменитость. Я девушка, которая старается разобраться, кто она такая и откуда.

Это правда.

Говорить правду приятно.

Ирина охотно кивает в ответ и делает жест, который как бы объединяет нас с ней.

– Тогда это должно быть важно для вас, верно?

– Что именно?

– Тот факт, что вы говорите по-русски, разумеется. И так свободно! Ни малейшего иностранного акцента!

Я бессмысленно моргаю глазами.

– Что вы такое несете? Как… – Но еще не успев закончить, я снова слышу их. Слова. Незнакомые слова, странно звучащие для моего уха. Это не португальский язык. И, уж конечно, не английский.

– Об этом ничего не сообщали в новостях. – Теперь я отчетливо слышу, что она тоже говорит на этом языке.

На русском.

Я говорю по-русски.

В придачу ко всему остальному.

– Вероятно, здесь какая-то ошибка, – вопреки логике бросаю я по-английски и снова скрываюсь в своей кабинке. Закрыв дверь, я запираю защелку, падаю на скамеечку и обхватываю голову руками.

Я не плакала с того дня, как Кияна в больничной палате впервые показала мне мое лицо, но сейчас не в силах сдержаться. Слезы льются сами по себе, и мне их не укротить. Они ручьями струятся по щекам. Я хлюпаю носом и пытаюсь утереть щеки, но это мало помогает. Поток не иссякает.

– С вами все в порядке, милая? – окликает меня Ирина через дверь, и, слава богу, тоже перейдя на английский.

– Да, – вру я, хотя едва ли это получается убедительно.

– Знаете, я лучше пойду позову на помощь вашу ма… То есть ту женщину, которая пришла вместе с вами.

Шаги Ирины удаляются, а я снова сотрясаюсь в рыданиях.

Маму. Именно это чуть не сорвалось у нее с языка.

Мою маму.

Даже она знает, что Хезер не моя мать. Даже она знает, что у меня нет семьи. По крайней мере, такой семьи, которая хватилась бы меня и принялась повсюду искать. И кто моя мама? Она тоже говорит по-русски? Или по-португальски? Или на обоих этих языках, как я?

Она так же сильна в математике, как и я?

Ей тоже не нравится ходить по магазинам?

Неужели она так занята, что не успевает смотреть новости, в которых показывают ее дочь, потерявшуюся и одинокую дочь, отчаянно нуждающуюся в разумных ответах на свои многочисленные вопросы?

Я слышу легкий стук в дверь. Должно быть, Ирина быстро нашла Хезер и сказала, что я очень расстроена. А Хезер, добрейшая душа, изо всех сил старающаяся заменить мать, тут же бросилась ко мне.

Я вытираю влагу со щек и встаю.

Но стоит мне открыть дверь, как я с испугом вижу на пороге того юношу. Его волнистые темные волосы сейчас зачесаны назад. Его лоб нахмурен, а глаза цвета молочного шоколада внимательно всматриваются в меня. Он видит, в каком я состоянии, и склоняет голову набок.

Слезы.

Сопли.

Нижнее белье.

Только в эту секунду до меня доходит, что я еще не успела одеться. Логично было бы на моем месте испытывать неловкость и смущение. Люди не для того устраивают примерочные комнаты с задвижками, чтобы их могли видеть без одежды.

Но мне почему-то все равно.

И как раз это самое странное в подобной ситуации. Я совершенно не стесняюсь его. Ни в малейшей степени.

Еще один пункт в списке аномалий моей натуры.

Но я все же сдергиваю с крючка фиолетовое платье и прикрываюсь им. Проформы ради.

Глядя на меня, он улыбается, словно прекрасно понимает мое притворство.

– Я все это уже видел раньше, – говорит он, а потом улыбка исчезает с лица, которое становится очень серьезным. – И ты все так же красива.

Мне трудно что-то ответить. Я вообще не уверена, что должна говорить с ним. Мне сейчас не до этого.

Нужно как можно скорее выбираться отсюда.

Я поспешно натягиваю платье через голову и одергиваю подол.

Юноша наблюдает, как ткань ниспадает вокруг моих ног. И его добрая улыбка возвращается.

– Как же здорово видеть тебя в чем-то помимо тех скучных серых тряпок, которые тебе вечно приходилось носить!

Он говорит об одежде, в которой меня нашли. О тех вещах, которые Кияна сложила для меня в коричневую бумажную сумку.

Ему известно даже об этом!

Но мне все равно. Несмотря на слова в записке, несмотря на сообщение сотрудницы авиакомпании, несмотря на то, что от его взгляда у меня начинает жечь кожу и все внутри словно тает, я не могу, не хочу ему довериться. Я не желаю верить ничему, что он может сказать. Все, что мне нужно, – это купить нормальную одежду и вернуться домой к нормальной любящей семье, чтобы попробовать наладить нормальную жизнь.

Я протискиваюсь мимо него. Он не пытается меня остановить, а лишь бросает вскользь:

– Ты ездила в аэропорт.

Причем звучит это как общеизвестный факт.

– И что с того? – бормочу я.

– В таком случае ты должна знать, что я сказал правду. В том самолете тебя не было.

– Нет. Мне ничего не известно наверняка. – Я прохожу мимо ряда пустых стендов, полная решимости уйти отсюда, не медля ни секунды.

Но потом я буквально застываю на месте и поворачиваюсь.

– Минуточку! А откуда ты знаешь, что я была в аэропорту? – У меня от страха округляются глаза. – Ты следишь за мной?

Парень отмахивается, словно это не имеет никакого значения.

– Я должен был убедиться, что ты в безопасности. Защищать тебя для меня вроде работы.

– Работы?

– Конечно, никто официально мне ее не поручал, – кивает он. – Но я однажды дал тебе клятву и стараюсь держать ее. Пусть ты этого и не помнишь.

Я закусываю губу, чтобы сдержать приступ злости. Этот мальчишка при всей своей способности проникать в тайники моего ума и оставаться там, начал серьезно действовать мне на нервы.

– Защищать от кого? – спрашиваю я со вздохом. – От тех людей, которые якобы меня ищут, но почему-то до сих пор не показывались на глаза?

– Да, от них. – Теперь выражение его лица становится не просто хмурым, а совершенно угрюмым, словно на него набежала темная туча. Он указывает на мою руку. – От тех, кто наградил тебя этим.

Я снова не могу сдержать вздоха, но интуитивно пытаюсь прикрыть черную полосу ладонью другой руки.

– То, что тебе известно о моей татуировке, еще не значит…

– Это не татуировка.

Откуда у меня ощущение, что я уже давно догадывалась об этом?

– Это устройство слежения, – продолжает он.

Ну уж на это я только и могу что недоуменно покачать головой. Мне надо идти дальше. Отвернуться от этого юнца раз и навсегда, забыть о самом его существовании. Но что-то все же заставляет меня поинтересоваться:

– Кто ты такой?

– Меня зовут Лидзендер.

Так я и думала! Это мне ни о чем не говорит.

– Никогда прежде не слышала такого имени, – спокойно замечаю я.

На его лице должно было отразиться огорчение, а в глазах – разочарование.

Но ничего подобного я не вижу.

Парень кажется таким же полным решимости, как и раньше. Он делает шаг вперед, берет мою руку, держит ее, пожимает, и хотя во мне на мгновение возникает желание оттолкнуть его, я этого не делаю. Его прикосновение согревает. Успокаивает. Оно… почти знакомо.

– Ты едва ли сейчас вспомнишь это имя, – кивает он. – Ты обычно звала меня Дзен. Говорила, это потому, что я вызывал у тебя умиротворение.

Холодок пробегает у меня по спине. Ноги подкашиваются. Я вся обмякаю и с трудом сохраняю равновесие.

Лидзендер. Дзен. Д.

Сейрафина. Сейра. С.

С + Д = 1609.

У меня учащается дыхание. Я хочу что-то сказать, но не нахожу слов. Во рту пересыхает, и я провожу языком по нёбу.

Мне вспоминается разговор с Коуди – тот, в автобусе на Лос-Анджелес, – и я спрашиваю:

– Значит, ты мой… то есть ты был моим парнем?

Его миндалевидные глаза загораются, когда он улыбается мне и снова пожимает руку.

– Я предпочитаю думать, что был для тебя кем-то гораздо более значимым.

– Что ты имеешь в виду?

Цвет его лица меняется. Оно не приобретает тот пунцовый оттенок, который я уже столько раз видела на щеках Коуди, но на коже отчетливо проступают розоватые пятна. Опустив глаза в пол, юноша говорит:

– Ты сама мне как-то призналась, что мы с тобой родственные души.

Слова «родственные души» он произносит так, что они отчетливо приобретают в его устах какое-то особое значение. Словно нечто очень важное.

Родственный: член семьи, близкий по крови или иначе схожий с тобой человек.

Душа: основа жизни, чувств, мыслей и поступков человека; религиозные люди считают, что она существует отдельно от тела.

Я с беспокойством смотрю на его руку, лежащую поверх моей.

– Мне не совсем понятно, что это такое.

Дзен слегка усмехается, словно действительно все обо мне знает.

– В первый раз мне тоже самому пришлось объяснять тебе смысл этого понятия.

В первый раз?

Значит, такое со мной уже происходило?

Я мгновенно вспоминаю о записке, что лежит сейчас в верхнем ящике туалетного столика.

«Верь ему».

– Ты объяснял мне смысл слов?

– Я объяснял тебе и многое другое.

– Но почему?

– Сейра, – в его голосе снова звучит взволнованная настойчивость, и он слегка начинает тянуть меня за руку, – пойдем со мной! Прямо сейчас. Обещаю ответить на все твои вопросы. Но здесь небезопасно.

– Почему? – упрямо переспрашиваю я, не обращая внимания на его призыв. – Почему ты должен был мне все объяснять?

Парень потирает подбородок, бросает взгляд через плечо, а потом с глубоким вздохом отвечает:

– Потому что они строго следили за подбором слов, которые тебе следовало знать. Думаю, для них это был один из способов держать тебя под контролем.

– Для кого именно? – требую подробностей я, вырывая руку из его пальцев. Мой гнев достиг критической точки, и я не в силах больше сдерживать его. – О ком ты говоришь?

Но и юноша, как кажется, уже не может управлять своими эмоциями, и потому его ответ звучит почти резко. Властно. И громче, чем ему самому хотелось бы.

– Я говорю о людях, которые сделали тебя такой! – Он жестом обводит меня.

– Какой же?

– Только не делай вид, что ничего не заметила. Я ведь все знаю. Ты не такая, как все. Ты особенная, Сейра. Уникальная. У тебя есть способности, которых лишены другие люди. Разве ты сама этого не чувствуешь?

Чувствую. Еще как чувствую!

Но сейчас это последнее, о чем мне хочется думать.

Мой мозг как будто пылает в огне. Я закрываю глаза, а кончиками пальцев начинаю массировать себе виски.

– Я не хочу быть уникальной, – шепчу я. – Мне нужно стать обычным человеком. И найти свою семью.

– Но ты не сможешь стать обыкновенной, – втолковывает он уже гораздо мягче. – Думаю, ты уже это поняла. И еще, насколько мне известно, семьи у тебя нет.

Я открываю глаза и делаю два шага назад.

– Что такое ты говоришь? – спрашиваю я на удивление спокойно.

– Сейра. – Юноша снова подходит ближе и кладет руки на мои плечи. Мне тяжело его прикосновение, столько в нем беспокойства и волнения. – Когда я впервые встретил тебя, ты жила в лаборатории.

Лаборатория: здание или часть здания с оборудованием для проведения научных экспериментов, испытаний или исследований.

Дзен продолжает без остановки:

– Тот комплекс принадлежал компании, которая называется «Диотех». Это огромная корпорация, разрабатывающая новые технологии. Ты была частью одного из их проектов. А они занимаются всем – от аэронавтики до научных разработок в таких областях, как…

Он осекается и лишь кивает в мою сторону. А потом вдруг решает, что дальше разговаривать здесь не может.

– Послушай. Я временно живу в доме номер тысяча девятьсот пятьдесят два по Брэдбери-драйв. Комната триста два. Давай встретимся там, и я все тебе объясню!

Я качаю головой, закрываю уши ладонями, но ничто не в силах заглушить его голос. Я озираюсь, думая, что можно было бы посчитать. Число керамических плиток в полу? Но их слишком мало.

– Нет! – отвечаю я затем с яростью. – Ты лжешь! Это все одна большая ложь!

Дзен снова тянется к моей руке, но я отдергиваю ее так быстро – так неестественно быстро, – что мой собственный взгляд не улавливает движения.

– Сейра, пожалуйста! – умоляет он.

– Не называй меня так! – почти кричу я. – Это не мое имя. А ты… Ты не моя родственная душа! Ты никто! Я тебя знать не знаю! Не понимаю, зачем ты рассказываешь все эти ужасные вещи, но только я не желаю их больше слышать. Прошу, просто оставь меня в покое!