Текст книги "Проклятая звезда"

Моя мама никогда не доверяла Сестрам до конца, и я тоже им не доверяю.

Мерцая, возродились к жизни уличные газовые фонари. Наша карета с грохотом пронеслась мимо полудюжины больших домов с ухоженными газонами и остановилась напротив монастыря – огромного трехэтажного здания из серого обветрившегося камня с готическими стрельчатыми окнами. Беломраморные ступени ведут к входной двери прямо от тротуара, но на задах дома за высокой каменной стеной прячется от посторонних глаз сад, где растут цветы, красные клены и овощи сестры Софии.

– Тебе ведь даже не хочется оказаться ведьмой из пророчества, так? – требовательно спрашивает Алиса, набросив капюшон плаща на золотистые волосы, причесанные а-ля помпадур.

– Я не хочу, чтоб одна из моих сестер умерла.

Даже Алиса не знает, что на это сказать. Вот почему меня разлучили с Маурой и Тэсс: провидица предрекла еще, что одна из трех ведьм не доживет до двадцатого века, потому что погибнет от руки одной из своих сестер. Монахини Сестричества не уверены, что Маура может контролировать свои магические способности. Исходя из ужасного предсказания смерти – и, честно говоря, из природного темперамента Мауры, – сестры боятся, что Маура может оказаться для меня опасной. А рисковать, когда речь идет о ведьме из пророчества, они не намерены.

Я пыталась донести до них, что сама мысль о том, будто Маура может сделать мне больно, абсурдна. Неправдоподобна.

С тех пор как не стало мамы, а отец превратился в тень былого себя, у меня, Мауры и Тэсс не было никого, кроме друг друга. В Сестричестве не понимают, как сильна наша связь. Ради своих сестер я готова на все.

Но я по-прежнему просыпаюсь в слезах, когда мне снится, что я беспомощно стою над их окровавленными телами.

2

– Ах, вот ты где! – говорит Рилла Стефенсон, врываясь в нашу с ней скромную комнатушку.

Я удивленно смотрю на нее, лежа на животе на своей узенькой кровати. Я перечитываю письма из дома. Вернее будет, конечно, сказать «письмо» – пока оно было единственным, и я знаю его почти наизусть.

Дорогая Кейт, отец на прошлой неделе вернулся домой. Он был страшно удивлен, узнав, что ты уехала в Нью-Лондон, но очень благосклонно отнесся к твоему решению. Он попросил меня передать тебе его родительское благословение и любовь. Он похудел и кашляет сильнее, чем раньше, но зато пообещал, что останется с нами дома до Нового года и даже дольше. Правда, он настаивает на том, чтоб уроки нам по-прежнему давала сестра Елена.

Маура целую неделю не выходила из своей комнаты, но сейчас уже пришла в себя. Она направила свою энергию на учебу и многого добилась. Я даже боюсь, как бы она не перенапряглась. Я просила ее написать тебе, но она твердит, что у тебя сейчас много приключений, и тебе нет дела до того, что творится дома. Но я точно знаю, что она ошибается. Надеюсь, она скоро примирится с тем, что ее место здесь.

На прошлой неделе мы устроили прием, получилось удачно. Я напекла отличных имбирных пряников, и все спрашивали о тебе. Миссис Ишида говорит, что даже припомнить не может, когда в последний раз девушка из Чатэма вступала в Сестричество, а мисс Ишида просит передать ее самые добрые пожелания.

Кейт, я ужасно по тебе скучаю. Хоть отец и вернулся, дома без тебя все равно одиноко и тоскливо. Пенни принесла котят, трех беленьких и одного черненького, а миссис О’Хара отчитала меня за то, что я лазила на сеновал на них посмотреть, вот и все наши треволнения за неделю.

Надеюсь, у тебя все хорошо, и ты не слишком тоскуешь по нам и по дому. Напиши мне, как только сможешь.

С любовью, Тэсс.

Я представляю себе мою замечательную младшую сестричку – ее белокурые локоны, серые глаза, от которых не укроется ни одна мелочь, – и на меня волной накатывает тоска по родному дому. С самого рождения Тэсс я видела ее ежедневно, если не считать последних шести недель. Я помню чувство облегчения, которое вызвал ее первый крик (перед ней мама родила мертвого мальчика), помню миг, когда впервые увидела красное сморщенное личико. И Маура – у нас с ней слишком маленькая разница в возрасте, чтоб я могла помнить себя без нее; она просто всегда была в моей жизни, она дралась со мной и заставляла меня смеяться. Я ненавижу Сестричество за то, что теперь мы разлучены. Я ненавижу магические способности, из-за которых меня заставили покинуть дом.

Ах, если бы мы с сестрами были нормальными, обычными девчонками! Но это не так. И незачем даже думать на эту тему, такие мысли до добра не доведут.

– Почему бы тебе не спуститься со мной в гостиную? – предлагает Рилла.

Дома у меня всегда была своя комната, и мне так странно делить спальню с посторонним человеком. В этой комнате две высоких узких кровати, два шкафа, один туалетный столик – и совершенно никакого личного пространства. Рилла знает, что я тоскую по дому, и старается поднять мне настроение. Она зачитывает мне пассажи из своих любимых страшных готических романов, приносит мне перед сном горячее какао, угощает липкими кленовыми леденцами, которые мать шлет ей с их фермы в Вермонте. Она хочет как лучше, но ничто из того, что она делает, не может излечить разбитого сердца.

– Нет, спасибо, мне позаниматься нужно, а в гостиной не сосредоточиться из-за болтовни. – Я сажусь и беру в ногах кровати тетрадку по истории.

– Ке-е-ейт, – вздыхает Рилла, с трудом прокладывая путь к своей кровати возле единственного окна; моя кровать стоит вдоль стены, – ты не можешь все время так затворничать. Неужели ты не хочешь поближе познакомиться с другими девочками?

Честно говоря, не особенно. Они вечно смотрят на меня так, будто ждут, что я вот-вот явлю миру какие-то невероятные магические возможности, и я постоянно чувствую, что разочаровываю их.

– Давай завтра, – предлагаю я.

– Ты всегда так говоришь. – Рилла запрыгивает в кровать. – Я знаю, тебе не хочется тут жить. Все это знают. Ты почти этого не скрываешь. Но сейчас уже декабрь, ты уже больше месяца в Нью-Лондоне. Может, пора перестать унывать и начать общаться?

– Я стараюсь, правда! Еще как стараюсь, – уязвленно утверждаю я.

С тех пор как два дня назад я исцелила Мэй, меня перевели из класса ботаники, занятия в котором мне нравились, на более высокий уровень, в класс целителей. Мы с Мэй теперь занимаемся вместе, и она все время предлагает мне поиграть в шахматы за чашкой послеобеденного чая. А Рилла каждый раз старается занять место рядом со мной во время трапез и наших общих уроков, хотя, конечно, ей было бы легче и приятнее сидеть не с надутой особой, от которой слова не дождешься, а с болтающими, смеющимися девушками.

А я ни разу не поблагодарила их за это.

– Ты в этом уверена? – вторит моим мыслям Рилла, и ее тон непривычно ехиден. Она потирает ладошкой забрызганные веснушками щеки – каждый раз, когда я смотрю на них, мне вспоминается Финн. – Я говорю не об уроках колдовства и не о раздаче пищи беднякам. Я о том, чтоб ты постаралась почувствовать себя тут как дома. Да ты только посмотри на свою половину комнаты!

Ох. Я вдруг замечаю разницу. В ее части спальни – кровать, небрежно укрытая желтым стеганым одеялом, книжки, кружки и разбросанные платья. Моя часть выглядит нежилой. Я не послала ни за ковром в розовых цветочках, ни за маминой акварелью, на которой она изобразила наш сад. Я убеждала себя, будто дело в том, что я стремлюсь занять как можно меньше места, но так ли это? Быть может, я просто хочу быть готовой в любой момент собрать вещички и покинуть эту комнату?

– Я стараюсь стать твоей подругой, Кейт. Но ты через раз ведешь себя так, словно я назойливая муха, и ты не прочь меня прихлопнуть. Ты никогда не спрашиваешь, как мои дела. Ты даже не поинтересовалась, как я вообще сюда попала!

Моя соседка монотонно скучно перечисляет свои претензии, и они вызывают у меня оторопь. Рилла, всегда такая благодушная, такая доброжелательная… Я и понятия не имела, что мое поведение ее ранит.

– Ты же знаешь, я заступаюсь за тебя, когда девчонки говорят, что ты необщительная задавака. И Мэй тоже тебя защищает. Но тебе надо бы и самой постараться.

Рилла забирается на кровать с ногами. Сегодня на ней новое платье из желтой парчи с очень пышными оранжевыми рукавами, оранжевым бантом на груди и оранжевыми шифоновыми оборками по подолу. И это платье ей очень идет. Пришло ли мне в голову сказать ей об этом? Я так погружена в свои занятия, в свою тоску по Мауре и Тэсс…

– Может быть, иногда мне хочется пять минут побыть одной! Может, я думаю о чем-то более важном, чем чье-то новое платье или очередная Алисина гадость, – огрызаюсь я, ссутулив плечи и прижимая к груди книгу.

Лицо Риллы вспыхивает.

– Я не об этом, и ты это знаешь… или знала бы, если бы удосужилась поговорить со мной. Все мы знаем, как плохо идут дела, но мы вовсе не обязаны не переставая об этом думать. Ты не помрешь, если иногда немножко повеселишься.

– Наверное, – шепчу я, уничтоженная звучащим в ее голосе разочарованием.

Я действительно могу еще постараться. Присоединиться, например, к игре в шахматы или в шашки или поиграть после ужина в шарады, полистать модные журналы из Дубай, поговорить о том, кого недавно арестовали Братья и что теперь должно сделать Сестричество. Я знаю, именно этого ждут от меня девчонки. Если я захочу, то смогу обрести тут подруг.

Но тем самым я признаю, что отныне мой дом тут, среди этих посторонних женщин, и что мой удел – Сестричество, а не жизнь с Финном. Признаю, что для меня нет пути назад, что Сестры были правы, когда строили против меня свои отвратительные козни, что они не зря привезли меня сюда, несмотря на мое отчаянное сопротивление, что теперь я принадлежу им.

Я глубоко вздыхаю, прислоняюсь к латунному изголовью кровати и вытягиваю ноги.

– Как ты тут оказалась, Рилла?

Она хмурится:

– Ты спрашиваешь, потому что тебе интересно, или просто делаешь мне одолжение?

– Потому что интересно, – честно отвечаю я. – И потому, что мне жаль, что я не спросила раньше.

– Тогда ладно. Я сделала кое-что ужасно глупое. – Даже при свете свечи я вижу, как краснеют уши Риллы. – Я влюбилась в одного парня, Чарли Мотта. Знаешь, такой черноволосый красавчик на черном коне. А он меня не замечал вовсе, и я совсем отчаялась. Как-то мы компанией собрались в субботу вечером покататься на санях, и я была уверена, что сяду рядом с ним. Но с другой стороны от него села Эмма Каррик, и он обнял не меня, а ее. Я так ревновала! Ну и немножко потеряла контроль над собой. Мне захотелось, чтоб она не была такой хорошенькой, и вдруг так и вышло! Она стала просто уродкой! Ей все лицо крапивницей обметало, а нос вот до сих пор вытянулся, – Рилла машет рукой дюймах в шести от кончика собственного носа. – Чарли это увидел и шарахнулся от нее. А я ничего не смогла с собой поделать и рассмеялась.

Боже милосердный, ну она и дурочка. Однако потом я представляю себе, как Финн обнимает другую девушку, и начинаю сочувствовать Рилле.

– Эмма так плакала из-за своего носа, и я подумала, что поступила плохо, честно, я так подумала и вернула все как было. Но тогда она начала кричать, что это я навела на нее чары, потому что я такая ревнивая и завистливая. Парни развернули сани к церкви и сдали меня Братьям. А Чарли Мотт после этого на меня даже не посмотрит никогда. – Рилла вздыхает.

– Но сестра Кора ходатайствовала за тебя на суде.

– Да. – Рилла подтягивает колени к груди и упирает подбородок в желтую парчовую юбку. – И она привезла меня сюда. А иначе меня наверняка отправили бы в Харвуд.

В распоряжении сестры Коры разветвленная шпионская сеть, ее агенты – гувернантки и бывшие ученицы монастырской школы. Заподозрив, что Братья не напрасно обвиняют кого-то в колдовстве, они сообщают об этом своей начальнице. Если Сестра Кора вовремя поспевает на место происшествия, она вступается за девушку и при помощи ментальной магии стирает память Братьев и свидетелей. А потом забирает ведьму в монастырь.

– Неужели никто ни разу не отказался с ней поехать?

Рилла смотрит на меня как на сумасшедшую.

– С чего бы вдруг? Если бы ты побывала на подозрении у Братьев… – Она мотает головой, стряхивая с лица каштановый локон. – Тут мы в безопасности. Мы учимся управлять нашими магическими способностями, а Сестры нас защищают.

Сестричество было основано в 1815 году братом Томасом Доланом, которому понадобилось надежное убежище для его сестры Лии. Сначала это была всего лишь горстка ведьм, активность которых скрывала дымовая завеса набожности и благочестивых деяний. Потом, в 1842 году, они решили принимать в орден юных ведьм и учить их магии. Сестра Кора была в числе первых учениц монастырской школы. Прошло время, и теперь она вмешивается в судебные заседания и изо всех сил старается, чтобы насельниц монастыря становилось все больше. Сейчас тут пятьдесят учениц и около дюжины преподавательниц, а в миру действует десятка два рассеянных по всей Новой Англии гувернанток. Еще на монастырь шпионит как минимум сотня бывших выпускниц, вроде нашей соседки миссис Корбетт. Большинство девушек, которые тут учатся, никогда не станут полноправными членами Сестричества; когда им исполнится семнадцать, они покинут монастырь, чтобы зажить обычными жизнями жен и матерей.

Впрочем, ко мне это не относится. Если, конечно, предположить, что я – та самая ведьма из пророчества.

– И ты не скучаешь по дому? – с нажимом спрашиваю я. – По дому, по братьям?

– Скучаю, – говорит Рилла, взглянув на ферротип, что висит над ее кроватью. На нем она сама и ее братья: десятилетние близнецы Тедди и Робби, двенадцатилетний Иеремия и четырнадцатилетний Джейми. Пятеро озорных, курчавых, веснушчатых маленьких сорванцов. – Но, знаешь, трудно быть единственной девочкой, да к тому же еще и ведьмой. Очень тяжело хранить тайну.

С трудом могу представить, как Рилла может сохранить хоть что-то в секрете, она же такая болтушка.

– Я думаю, Джейми – то есть Джеймс, все время забываю, что теперь его так нужно называть, – мог догадываться. И мама, конечно, знала. Она тоже ведьма, но не очень сильная, только самые простые иллюзии наводить может. Да я и сама ненамного лучше, если честно. Ты, наверное, заметила, с чарами перемещения у меня неважно, а исцелять я совсем не могу, – краснея, говорит Рилла. – Мне повезло, что я понадобилась Сестричеству. Правда повезло.

– Хотела бы я тоже думать, что мне повезло, – выпаливаю я. В нашей спальне высокий потолок, но сейчас она кажется маленькой и уютной: занавески задернуты, горит свеча, и тишину нарушает только наш шепот. – Ты никогда не задумывалась, что бы ты делала, если бы тебя не поймали?

– Скорее всего, варила бы леденцы, вышла бы замуж и нарожала бы кучу хулиганистых мальчишек, как моя мама. – Рилла кидает мне конфету, и я сую ее в рот. – Но меня поймали, так что нет смысла об этом думать. Мне всегда хотелось сестренку, а теперь их у меня несколько десятков. Я здесь счастлива.

Я подаюсь вперед, разглаживая сбившееся голубое одеяло.

– Но ведь ты не сама выбрала Сестричество. Неужели тебе все равно?

– Здесь уж всяко лучше, чем в Харвуде, – вздыхает Рилла. – Мы тут одеты, обуты и накормлены, и у нас есть крыша над головой. Это вовсе не тюрьма, Кейт.

Да, но я-то здесь как в тюрьме. Хоть я и оказалась тут по собственному решению, меня заставили его принять, и я не могу не скорбеть о жизни, которую у меня отняли.

Я не должна думать о Финне, но воспоминания коварны. Они без предупреждения заполняют мой мозг, мою душу, они цепляются за любой предлог и оживают. Они снова и снова прокручиваются у меня в голове, одновременно прекрасные и мучительные: Финн, который шутит над моей любовью к пиратским историям; Финн, который целует меня в садовой беседке; Финн, который делает мне предложение и дарит рубиновое кольцо своей матушки.

И напоследок: Финн, который спрашивает меня, почему я выбрала Сестричество. Он задал мне этот вопрос, когда я уходила из церкви, так и не объявив о нашей помолвке.

Я так мечтала выйти за него, остаться в Чатэме и обрести свое счастье! Я искренне верила, что это возможно.

Наивная дурочка! Сестричество никогда мне этого не позволит, пока остается хоть малейший шанс, что одна из барышень Кэхилл вновь приведет ведьм к власти.

И что теперь Финн должен обо мне думать?

Предполагаемый ответ на этот вопрос повергает меня в тоску.

Рилла права. Пора прекращать хандрить.

Я поднимаюсь на ноги.

– Ну что, идем в гостиную?

– Серьезно? – Рилла подскакивает на своей кровати. Так чертик выпрыгивает из табакерки.

– Совершенно серьезно. Я была неважной подругой, Рилла, но теперь собираюсь исправиться. Если, конечно, ты еще не махнула на меня рукой.

Она ухмыляется и вскакивает на ноги:

– На этот счет можешь не беспокоиться. Я гораздо прочнее, чем кажусь.

Я сгребаю свои учебники и леденцы, которыми угостила меня Рилла, чтобы спуститься в гостиную, но тут раздается стук в дверь. Рилла бросается открывать, и на нашем пороге возникает сестра Кора собственной персоной.

– Добрый вечер, Марилла. Как твои дела?

У сестры Коры ярко-синие, сапфировые глаза, напоминающие мне глаза Мауры.

– Х-хорошо, – запинаясь, отвечает ошарашенная Рилла, – а вы как поживаете, мэм?

– Бывали у меня денечки и получше, – поджав губы, заявляет настоятельница монастыря. – Кэтрин, не согласишься ли ты выпить со мной чашку чая?

Сестра Кора выглядит царственно, словно престарелая особа королевской крови. Этому в немалой степени способствуют блестящие седые косы, уложенные вокруг головы аккуратным красивым венцом. Она ведет светскую беседу, восседая в украшенном цветочным орнаментом кресле; ее серое, словно оперение горлицы, платье отделано мягким белым мехом. Она наливает мне чай.

Я жду, что будет дальше.

Меня одолевают тревожные мысли. Может быть, что-то случилось с Маурой или Тэсс? Может быть, стало известно что-нибудь новое о пророчестве? Директриса не имеет привычки просто так приглашать учениц к чаю.

– Могу ли я чем-то служить вам, сестра? – в конце концов спрашиваю я.

Она смотрит на меня из-за чайной чашечки, украшенной золотой каймой.

– Мне бы хотелось доверять тебе, Кэтрин. – В ее голосе звучит сомнение.

– Я со своей стороны могла бы то же самое сказать о вас, – ровно отвечаю я, оглаживая свою юбку-матроску.

Сестра Кора разражается громким хриплым хохотом, приличествующим скорее барменше, чем королеве.

– Довольно-таки честно. Я знаю, что ты тут не по своей воле. Я могла бы извиниться, но это было бы несколько лицемерно, ты не находишь? Я хочу, чтобы ты стала мне доверять, но прекрасно понимаю, что для этого нужно время. К несчастью, его у нас немного. Угощайся.

Она протягивает мне чашку, ее мизинец легонько касается моего, и у меня перехватывает дыхание. Сестра Кора больна. Пагубная болезнь притаилась в ее теле. Моя магия натыкается на эту хворь, ощущая ее как черное облако в животе сестры Коры, и испуганно шарахается прочь, влекомая инстинктом самосохранения. Моя чашка летит на пол и разбивается вдребезги. Мое платье из тафты все забрызгано чаем, а зеленый ковер под ногами усеян осколками белого фарфора.

– Мне так жаль, – огорченно говорю я, не находя в себе сил отвести взгляд от ее глаз.

Она взмахивает рукой, и осколки летят в мусорную корзину возле стола.

– Значит, ты смогла это почувствовать, – говорит она.

– Вы больны, – шепчу я.

Даже в мерцающем, комплиментарном свете свечей я вижу морщины на ее лице и шее и синие вены под пергаментно-тонкой кожей рук. Ей, наверное, около семидесяти.

– Я умираю, – поправляет меня сестра Кора. – София делает все, что в ее силах, но она может лишь подарить мне несколько мирных часов без боли. Больше всего меня беспокоит вопрос, кто займет мое место. Было решено, что, пока ведьма из пророчества не достигнет совершеннолетия, руководить монастырем станет Инесс. Я буду откровенна с тобой, Кэтрин. В марте тебе исполнится семнадцать, и я не хочу, чтоб Инесс стояла во главе Сестричества дольше, чем это действительно необходимо. Думаю, тебе понятно, о чем идет речь.

От страха по моей спине пробежал ледяной озноб. Я к этому не готова. Да, я заботилась о своих сестрах, но взять на себя ответственность за сотню ведьм? Я же понятия не имею, как их защитить! Я надеялась, что пройдут годы и годы, прежде чем мне доведется возглавить Сестричество.

– Я знаю, что поставлено на карту. – Я встаю и упираю руки в боки. Страх заставляет меня злиться. – Я – ведьма, мои сестры – ведьмы, мои подруги тоже ведьмы. Думаете, мне хочется увидеть, как жгут или топят девушек вроде нас? Я хотела бы знать, как предотвратить новый Террор, но, ради всего святого, я не имею об этом ни малейшего понятия! И я не понимаю, чего вы от меня хотите.

Сестра Кора отпивает еще глоточек чая.

– Я объясню тебе, если ты присядешь.

Я усаживаюсь возле сестры Коры на стул (его сиденье обито веселенькой материей в цветочек) и беру у нее из рук новую чашку с чаем. Монастырь располагается в современном здании, в нем есть газовое отопление и туалеты с унитазами, но во всех комнатах высокие потолки и готические стрельчатые окна почти от пола до потолка, а ноябрь выдался ветреным, и по дому гуляют сквозняки. Я никогда не могу тут толком согреться.

– Ты умная девочка, Кэтрин. Я уверена, ты заметила, что в Сестричестве нынче нет единства, – начала сестра Кора. – Некоторые из нас устали ждать, устали от несправедливостей, что Братья творят в отношении ведьм… да и вообще всех женщин. Теперь, когда мы нашли тебя, они хотят начать открытую войну с Братством. Час пробил, говорят они, настало время нанести удар, не гнушаясь никакими средствами, и вернуть власть. Ты, вероятно, слышала подобные разговоры?

– Да, слышала. – Однажды после обеда Алиса произнесла в столовой пылкую речь о восстании.

– А другие Сестры считают, что правильнее будет выждать. Они боятся, что война потребует слишком много человеческих жертв. Я и сама придерживаюсь подобной точки зрения, – призналась сестра Кора. – Я думаю, что сейчас, когда мы совершенно не готовы к войне, начинать ее нельзя, потому что такой шаг, скорее всего, приведет к катастрофе.

Я наконец-то отхлебнула свой чай, он оказался вкусным и пряным: наверно, в него добавили молотый имбирь.

– И что же прикажете мне делать в такой ситуации?

– Ждать, когда у тебя появится собственная точка зрения. Я верю в Персефону и в это пророчество, Кэтрин, даже если мы пока не можем понять его в полной мере. – Она явно подразумевала, что пророчество сбудется, хотя я пока ничем не доказала, что могу быть полезной Сестричеству. – Я собираю информацию. У меня есть шпионы в Братстве, один из них – член их Национального Совета, второй по значимости после Ковингтона. Он работает над тем, чтобы на руководящих постах оказывались те, кто на нашей стороне. Конечно, за одну ночь такое не провернуть, но я думаю, что это самый лучший путь.

– И, наверно, самый безопасный, – говорю я. – Так меньше шансов, что нас перережут в собственных постелях.

Сестра Кора иронично улыбается, и я понимаю, что некогда она была очень красивой женщиной. Былая красота еще угадывается в линии ее подбородка, в наклоне головы.

– Да, я стараюсь предотвратить такое развитие событий. Если дело дойдет до открытой войны, я не рискну поставить на нашу победу. В Братстве состоят тысячи людей, а нас всего несколько сотен.

– Но брат Ковингтон может править еще лет двадцать, – замечаю я. – Он очень популярная фигура. И красавчик к тому же.

– Думаю, этого не произойдет. Времена меняются, Кэтрин. Большинство населения уже не в восторге от твердой руки Братства. – Я киваю, вспомнив, как парни забрасывали камнями О’Ши и Хелмсли. – Но, если мы станем чересчур спешить… если нами будет руководить страх… мне ненавистна даже мысль о повторении ошибок прошлого.

Я вожу кончиком пальца по верхней кромке своей чашки. Именно мне сестра Кора адресует свои предупреждения. Той самой девушке, которой Маура так часто пеняла за излишнюю осторожность.

– Я не стану спешить с началом войны. Вы же этого хотите?

Теперь в ее улыбке стало больше тепла.

– Я рада это слышать, потому что…

Дверь внезапно распахивается, и в комнату врывается Сестра Грэтхен, раскрасневшаяся и задыхающаяся после пробежки по лестнице.

– Кора! Прости за вторжение, но к нам только что заявились два члена городского Совета Нью-Лондона. Они просят тебя об аудиенции. Я проводила их в приемную.

Сестра Кора берет с чайного столика ежедневник в кожаном переплете и цепляет на нос очки с линзами в форме полукруга.

– Им не было назначено. Они не сказали, в чем дело?

Сестра Грэтхен качает головой так, что ее плотные седые букли подскакивают.

– Нет, но О’Ши не выглядит преисполненным терпения.

– А он вообще нетерпелив. Одиозная фигура. Я бы предпочла, чтоб они прислали Бреннана, – бормочет сестра Кора, которая уже на ногах и опирается на спинку своего стула. По ее лицу пробегают волны боли. – Проклятие.

Ее голубые глаза встречаются с теплыми ореховыми глазами сестры Грэтхен. Кажется, они ведут безмолвный разговор. Рилла говорила мне, что они не разлей вода еще с тех пор, как вместе учились в монастырской школе. Интересно, если бы мама и Зара были живы, они тоже могли бы разговаривать взглядами? А может быть, когда-нибудь и мы с Риллой сможем вести такой бессловесный диалог?

– Почему бы тебе не пойти с нами, Кэтрин? – спрашивает сестра Кора. – Когда они являются вот так неожиданно, как снег на голову, жди неприятностей. Может, для нас, а может, для кого-нибудь еще. Только, пожалуйста, помалкивай, что бы они ни говорили. Сможешь вести себя тихо, как мышка? Это очень важно.

– Смогу, только я все равно буду нервничать. Что им нужно в такое время? Случилось что-то настолько важное, что они не могут подождать до утра?

– Тогда давайте уже пойдем. Незачем заставлять их ждать.

Сестра Грэтхен предлагает подруге руку, но та жестом отказывается от помощи. Она не прихрамывает на ходу, но движется очень осторожно, словно терзаемая неотступной болью. Грэтхен и я идем за ней следом.

Добравшись наконец до приемной, мы видим двух Братьев, сидящих бок о бок на оливковом диванчике. Приемная обставлена очень строго, чтобы не сказать аскетично: здесь только набитая конским волосом мягкая мебель с резными подлокотниками и обивкой темных, приглушенных тонов. Со стен смотрят портреты покойных настоятельниц монастыря, окна занавешены темными шторами. Здесь сестра Кора встречается с родителями учениц и представителями Братства.

Именно здесь я ударила миссис Корбетт – сестру Гиллианну Корбетт, мою бывшую соседку и компаньонку по путешествию в Нью-Лондон – в тот день, когда она привезла меня сюда. Миссис Корбетт заверяла, что присмотрит за моими сестренками, пока меня нет; она твердила, что им только на пользу пойдет вырваться из-под моей опеки. И тогда я потеряла самообладание и ударила ее по жирной самодовольной физиономии. Я улыбаюсь воспоминанию, но улыбка исчезает, как только я вижу мрачные лица Братьев. Оба визитера мне уже знакомы: это тот самый брат О’Ши, который арестовал Лавинию Андерсон, и его огромный напарник.

– Сестра Кора, – говорит брат О’Ши, поднимаясь на ноги, – это брат Хелмсли. А это… Сестра Гертруда, если не ошибаюсь?

– Грэтхен, – поправляет его Кора. – И одна из самых многообещающих молодых послушниц, сестра Катерина.

Я выше ростом, чем брат О’Ши, но не смею встретиться с ним взглядом. Вместо этого я, борясь с дрожью, склоняю голову. В приемной царит холод. Без сомнения, камин затопили только перед тем, как привести сюда визитеров.

– Отрадно повстречать молодую женщину, которая посвятила себя служению Господу, вместо того чтобы бесцельно слоняться по улицам города, выставляя себя напоказ, – изрекает О’Ши. Совершенно очевидно, что он не узнал меня, и я готова возблагодарить за это Сестричество с его обезличенностью. Брат О’Ши жестом указывает на пол, и мы втроем преклоняем колена. – Господь да благословит вас и да сохранит сегодня и во все дни вашей жизни, – возглашает он.

– Благодарение Господу, – хором отвечаем мы, поднимаясь на ноги.

Хотя хозяйки тут мы, ни одна из нас не садится прежде брата О’Ши. Наконец он делает нам приглашающей жест, и сестра Кора опускается на обитый коричневым шелком стул у очага, а сестра Грэтхен устраивается подле нее на круглом, украшенном кистями пуфике. Я остаюсь стоять за их спинами, как часовой, мои нервы напряжены до предела.

– Как вам известно, началась сессия Национального Совета, – произносит брат О’Ши.

Как будто мы могли об этом забыть! Город наводнили сотни Братьев, и сестра Кора наказала нам быть особенно осторожными в течение трех недель, пока идет сессия Совета.

– Это время углубленных раздумий. Мы молим Господа направить нас и вразумить, как лучше управлять нашей слабой, мятежной паствой. Сегодня Он благословил нас в мудрости своей, и мы приняли два новых вердикта.

– Два? – ахает сестра Кора.

Это нечто неслыханное. Иногда Национальный Совет годами не принимает новых вердиктов. Сложив руки, я нервно кручу и кручу на пальце мамино кольцо с жемчужиной.

– В связи с новостями из Франции мы решили незамедлительно принять меры, дабы предотвратить распространение заразы, – говорит брат О’Ши, скрестив ноги.

Заразы? Честно говоря, я не слишком-то внимательно слежу за новостями из-за моря, но слухов о каких-то эпидемиях не пропустила бы.

Хелмсли хранит молчание, скрючившись на диванчике, который слишком мал для его туши. Наверно, его задача заключается в том, чтоб издеваться над женщинами и пугать детей, а в речах он явно не силен.

Брат О’Ши делает многозначительную паузу – возможно, для пущего драматического эффекта. Я смотрю на его пальцы – чистые, с незагрубевшей кожей и длинными, аккуратно подпиленными ногтями, и почему-то начинаю думать о руках Финна. О его веснушчатых руках, которые то запятнаны чернилами, то испачканы в грязи после целого дня честной работы в саду.

Может, Финн тоже в Нью-Лондоне? Новые члены Братства всегда сопровождают брата Ишиду в его поездках на сессии Совета, чтобы пройти церемонию посвящения. Финн должен быть здесь, но он не попытался со мной повидаться. Неужели он возненавидел меня? Что ж, у него есть на это полное право, ведь он вступил в Братство, чтобы защитить меня, а я без всяких объяснений его бросила. Но осознание того, что он с такой легкостью отказался от меня, от нас, – причиняло невыносимую жалящую боль.

– Франция дала женщинам право голоса, – продолжал брат О’Ши. – Возможно, этого следовало ожидать, учитывая ее тесные связи с Аравией. Но это вынуждает нас принять меры. Мы должны быть уверены, что наши женщины благочестиво останутся в стороне от подобной мирской суеты, по-прежнему посвящая себя заботам о доме и занимаясь воспитанием хороших, благонравных и богобоязненных детей. Наши новые вердикты призваны напомнить женщинам об их истинном назначении.