Текст книги "Дублинцы"

Милость Божия[46]46
  Перевод И. Романовича.


[Закрыть]

Два джентльмена, оказавшиеся в то время в уборной, хотели помочь ему встать: он был совершенно беспомощен. Он лежал ничком у подножия лестницы, с которой упал. Им удалось повернуть его лицом вверх. Шляпа откатилась на несколько шагов в сторону, а костюм был запачкан, потому что он лежал на грязном и мокром полу. Глаза у него были закрыты, и он дышал громко и хрипло. Тонкая струйка крови текла из уголка рта.

Два джентльмена и официант подняли его, перенесли по лестнице наверх и положили на пол в баре. Через минуту вокруг него образовалось кольцо любопытных. Бармен спрашивал всех, кто это такой и кто с ним был. Никто не знал, кто это такой, только один из официантов сказал, что он подавал джентльмену рюмку рома.

– Он был один? – спросил бармен.

– Нет, сэр. С ним было два джентльмена.

– А где они?

Никто не знал; чей-то голос произнес:

– Отойдите, ему дышать нечем. Он потерял сознание.

Кольцо любопытных раздвинулось, но вскоре снова дружно сомкнулось. Пятно крови темнело возле головы незнакомца на выложенном плитками полу. Бармен, встревоженный мертвенностью его лица, послал за полисменом.

Незнакомцу расстегнули воротник и развязали галстук. Он на мгновение открыл глаза, вздохнул и снова закрыл их. Один из двух джентльменов, поднявших его с пола, держал в руке помятый цилиндр. Бармен настойчиво спрашивал, не знает ли кто-нибудь, что это за человек и куда подевались его друзья. Дверь бара открылась, и вошел огромный констебль. Толпа, следовавшая за ним по переулку, собралась возле дверей; все протискивались вперед, стараясь заглянуть внутрь через стекла.

Бармен сейчас же начал рассказывать все, что знал. Констебль, молодой человек с грубым неподвижным лицом, слушал. Он медленно поворачивал голову из стороны в сторону, переводя взгляд с бармена на человека, лежавшего на полу, точно боясь оказаться жертвой обмана. Потом он снял перчатку, вынул из кармана записную книжку, послюнявил кончик карандаша и приготовился составлять протокол. Он спросил подозрительно, с провинциальным акцентом:

– Что это за человек? Как его фамилия и адрес?

Какой-то молодой человек в спортивном костюме пробрался сквозь кольцо зевак. Он быстро опустился на колени подле пострадавшего и потребовал воды. Констебль тоже опустился на колени, чтобы помочь. Молодой человек смыл кровь с губ пострадавшего и попросил, чтобы ему принесли бренди. Констебль властным голосом повторял его требование до тех пор, пока не прибежал официант со стаканом. Пострадавшему влили в рот несколько капель бренди. Через несколько секунд он открыл глаза и посмотрел по сторонам. Он посмотрел на обступивших его зевак и, сообразив, где он, начал с трудом подниматься.

– Ну как, теперь лучше? – спросил молодой человек в спортивном костюме.

– Да ничего, – сказал пострадавший, стараясь встать.

Ему помогли. Бармен сказал что-то о больнице, и все стали давать советы. На голову пострадавшего надели помятый цилиндр. Констебль спросил:

– Где вы живете?

Человек ничего не ответил, только покрутил кончики усов. Он не придавал значения этому происшествию. Это пустяки, сказал он, всего лишь маленькая неприятность. Он говорил очень невнятно.

– Где вы живете? – повторил констебль.

Человек попросил, чтобы ему вызвали кеб. Пока решали, кто пойдет за ним, из дальнего конца бара вышел высокий подвижный светловолосый джентльмен в длинном желтом пальто с поясом. Увидев, что происходит, он воскликнул:

– Здорово, Том! Что это с тобой?

– А, ничего, – сказал пострадавший.

Вновь пришедший оглядел жалкую фигуру, стоявшую перед ним, и обратился к констеблю:

– Можете не беспокоиться, констебль. Я отвезу его домой.

Констебль прикоснулся к шлему и ответил:

– Слушаюсь, мистер Пауэр!

– Ну, Том, – сказал мистер Пауэр, беря своего приятеля под руку. – Кости все целы? Ну как? Двигаться можешь?

Молодой человек в спортивном костюме взял пострадавшего под другую руку, и толпа расступилась.

– Как это тебя угораздило? – спросил мистер Пауэр.

– Джентльмен упал с лестницы, – сказал молодой человек.

– Я о’ень ’лаго’арен ’а’, сэр, – сказал пострадавший.

– Что вы, что вы.

– А не ’ыпить ли на’?..

– Только не сейчас.

Все трое вышли из бара, и толпа постепенно рассеялась. Бармен повел констебля к лестнице осмотреть место происшествия. Оба сошлись на том, что джентльмен, видимо, оступился. Посетители вернулись к стойке, и один из официантов принялся смывать с пола следы крови.

Выйдя на Грэфтон-егрит, мистер Пауэр подозвал кеб.

Пострадавший снова сказал, стараясь произносить слова как можно чище:

– О’ень ’лаго’арен ’а’, сэр. На’еюсь, ’стрети’ся еще как-ни’удь. ’оя фа ’илия Кернан.

Падение и усиливающаяся боль наполовину отрезвили его.

– Все в порядке, – сказал молодой человек.

Они обменялись рукопожатием. Мистеру Кернану помогли влезть в кеб, и он, пока мистер Пауэр давал указания извозчику, поблагодарил молодого человека и выразил сожаление, что они не могут выпить по рюмочке.

– В другой раз, – сказал молодой человек.

Кеб поехал по направлению к Уэстморленд-стрит. Когда он проезжал мимо Балласт-офис, часы показывали половину десятого. Резкий восточный ветер с устья реки хлестал в лицо. Мистер Кернан весь съежился от холода. Мистер Пауэр попросил своего друга рассказать, как все это произошло.

– Не ’огу, – ответил тот, – у ’еня я’ык по’реж’ен.

– Покажи.

Мистер Пауэр наклонился и заглянул в рот мистера Кернана, но ничего не смог разглядеть. Он зажег спичку и, прикрывая ее другой рукой, снова заглянул в послушно раскрытый мистером Кернаном рот. Покачивание кеба то приближало, то удаляло спичку от раскрытого рта. Нижние зубы и десны были покрыты запекшейся кровью; кончик языка был, по-видимому, откушен. Спичку задуло.

– Ужасно, – сказал мистер Пауэр.

– А, ничего, – сказал мистер Кернан, закрывая рот и поднимая воротник своего грязного пальто.

Мистер Кернан был коммивояжером старой школы и считал свою профессию достойной всяческого уважения. В городе его никогда не видели без сколько-нибудь приличного цилиндра и без гетр. Эти два предмета, говорил он, открывают перед человеком все двери. У него был свой Наполеон, великий Белчерн, которого он нередко вспоминал и считал примером для подражания. Современные методы ведения дел позволяли ему иметь лишь небольшую контору на Крау-стрит, где на шторах были написаны название его фирмы и адрес – Лондон, Ист-Энд. На камине в этой небольшой конторе выстроился целый отряд свинцовых цыбиков, а на столе перед окном стояло пять или шесть чашек, обычно до половины наполненных черной жидкостью. Из этих чашек мистер Кернан дегустировал чай. Он отпивал глоток, медленно проводил языком по нёбу и, распробовав чай, сплевывал в камин. Потом, подумав, произносил свое суждение.

Мистер Пауэр, который был много моложе его, служил в Дублинском полицейском управлении. Кривая его восхождения по общественной лестнице пересекала кривую упадка его друга, но упадок мистера Кернана был не так заметен благодаря тому, что в глазах многих друзей, знавших его на вершине успеха, он оставался по-прежнему человеком выдающимся. К числу таких друзей принадлежал и мистер Пауэр. Он держал свои долги в тайне, и знакомые любили посудачить на этот счет, но, в общем, он был симпатичный молодой человек.

Кеб остановился перед небольшим домом на Глэзневин-роуд, и мистера Кернана ввели в дом. Жена пошла укладывать его в постель, а мистер Пауэр остался внизу, на кухне, и стал расспрашивать детей, в какой школе они учатся и что проходят. Дети, две девочки и мальчик, пользуясь полной безнаказанностью, затеяли с ним какую-то глупую возню. Его удивили их манеры и их произношение, и его лицо приняло озабоченное выражение. Вскоре в кухню торопливо вошла миссис Кернан, восклицая:

– Хорош, нечего сказать! Уж он доведет себя когда-нибудь бог знает до чего, помяните мое слово. Он пьет с самой пятницы.

Мистер Пауэр счел своим долгом объяснить ей, что он тут ни при чем, что он попал на место происшествия совершенно случайно. Миссис Кернан, вспомнив услуги, которые мистер Пауэр не раз оказывал ей во время семейных неурядиц, равно как и многие небольшие, но своевременные займы, сказала:

– Ах, что вы, мистер Пауэр, уж мне бы этого могли не говорить. Я знаю, вы ему настоящий друг, не то что иные прочие. Они только на то и годятся, чтобы не пускать его домой, к жене и детям, пока он при деньгах. Друзья, нечего сказать! А с кем он был нынче вечером, хотела бы я знать?

Мистер Пауэр покачал головой, но ничего не сказал.

– Мне так жаль, – продолжала она, – что мне нечем вас угостить. Но если вы подождете минутку, я пошлю за чем-нибудь к Фогарти, на угол.

Мистер Пауэр встал.

– Мы ждали, что он вернется домой с деньгами. Похоже, он забыл и думать, что у него семья.

– Ничего, миссис Кернан, – сказал мистер Пауэр, – теперь он у нас начнет новую жизнь. Я поговорю с Мартином. Он самый подходящий для этого человек. Мы зайдем сюда как-нибудь на днях и все обсудим.

Она проводила его до двери. Кебмен расхаживал взад и вперед по тротуару, притоптывая ногами и размахивая руками, чтобы согреться.

– Спасибо, что вы привезли его домой, – сказала она.

– Что вы, что вы, – сказал мистер Пауэр.

Он сел в экипаж. Когда экипаж тронулся, он весело помахал ей шляпой.

– Мы сделаем из него человека, – сказал он. – Спокойной ночи, миссис Кернан.

Удивленный взгляд миссис Кернан следовал за кебом, пока он не скрылся из виду. Тогда она отвела глаза, вошла в дом и вывернула карманы своего супруга.

Миссис Кернан была живая, практичная женщина средних лет. Недавно она отпраздновала свою серебряную свадьбу и подтвердила привязанность к супругу, провальсировав с ним несколько туров под аккомпанемент мистера Пауэра. Когда мистер Кернан за ней ухаживал, он казался ей не лишенным галантности; и до сих пор, услышав о какой-нибудь свадьбе, она спешила к дверям церкви и при виде новобрачных живо вспоминала, как она вышла из церкви Звезда Моря в Сэндимаунте с жизнерадостным упитанным мужчиной в элегантном сюртуке и сиреневых брюках, который одной рукой поддерживал ее, а в другой небрежно нес новенький цилиндр. Через три недели супружеская жизнь показалась ей утомительной, а позже, когда эта жизнь начала казаться ей нестерпимой, она стала матерью. Обязанности матери не представляли для нее непреодолимых трудностей, и в течение двадцати пяти лет она умело вела хозяйство своего мужа. Двое старших сыновей уже встали на ноги. Один работал в мануфактурном магазине в Глазго, а другой служил в чайной фирме в Белфасте. Они были хорошие сыновья, исправно писали письма и иногда посылали домой деньги. Остальные дети еще учились в школе.

На следующий день мистер Кернан послал письмо в контору и остался в постели. Жена сварила ему мясной бульон и хорошенько отругала. Она принимала его частую невоздержанность как нечто само собой разумеющееся, заботливо лечила его, когда он был болен, и всегда старалась заставить его съесть завтрак перед уходом на службу. Бывают мужья и хуже. Он ни разу не бил ее с тех пор, как выросли мальчики, и она знала, что он готов выполнить любое, даже пустячное ее поручение, если для этого надо пройти даже до самого конца Томас-стрит и обратно.

Через день вечером друзья пришли навестить его. Она проводила их в спальню, воздух там был спертый, и поставила им стулья перед камином. Язык мистера Кернана еще побаливал, и от этого он пребывал в несколько раздраженном состоянии, сейчас же он был кроток, как ангел. Мистер Кернан сидел в постели, обложенный подушками, и легкий румянец придавал его пухлым щекам сходство с тлеющими головнями. Он извинился за беспорядок в комнате, но в то же время посмотрел на своих гостей слегка горделиво, с гордостью ветерана.

Он и не подозревал, что является жертвой заговора, о котором его друзья, мистер Каннингем, мистер Мак-Кой и мистер Пауэр, сообщили миссис Кернан в зале. Идея принадлежала мистеру Пауэру, но осуществление было поручено мистеру Каннингему. Мистер Кернан происходил из протестантской семьи, и хотя незадолго до женитьбы перешел в католичество, порога церкви он не переступал добрых двадцать лет. К тому же в кругу близких друзей он позволял себе насмешки над католической верой.

Мистер Каннингем как нельзя лучше подходил для такого дела. Он был давним сослуживцем мистера Пауэра. В семейной жизни он был не слишком счастлив. Все очень жалели его: было известно, что он женат на женщине с дурной репутацией запойной пьяницы. Он шесть раз заново обставлял для нее дом, и каждый раз она закладывала обстановку на его имя.

Все уважали беднягу Мартина Каннингема. Он был весьма порядочный человек, влиятельный и умный. Его понимание людей, острое от природы и отточенное, как бритва, постоянным соприкосновением с судебными делами, умерялось краткими погружениями в воды умозрительной философии. Он был человек образованный. Друзья склонялись перед его суждениями и находили, что лицом он похож на Шекспира.

Когда ей сообщили о заговоре, миссис Кернан сказала:

– Предоставляю все это вам, мистер Каннингем.

После четверти века супружеской жизни у нее осталось очень мало иллюзий. Религия давно стала для нее привычкой, и она была уверена, что человек в возрасте ее мужа не может заметно измениться и останется таким теперь уже до самой смерти. Конечно, соблазнительно было усмотреть перст Божий в постигшем его несчастье, и, не бойся она показаться кровожадной, она не преминула бы сказать его друзьям, что язык мистера Кернана ничуть не пострадает, если станет немного короче. Впрочем, мистер Каннингем человек дельный; а религия есть религия. Если этот план и не принесет пользы, то вреда он, во всяком случае, не нанесет. Ее вера не была чрезмерной. Она твердо верила в сердце Христово как в самую надежную из всех католических святынь и одобрительно относилась к таинствам. Ее мир был ограничен кухней, но, случись что-нибудь, она поверила бы в ведьм, как в святого духа.

Гости начали говорить о происшествии. Мистер Каннингем сказал, что помнит похожий случай. Один семидесятилетний старик откусил кончик языка во время эпилептического припадка, и язык зажил так хорошо, что даже следов не осталось.

– Ну, мне не семьдесят, – сказал больной.

– Боже сохрани, – сказал мистер Каннингем.

– А теперь он у вас не болит? – спросил мистер Мак-Кой.

Мистер Мак-Кой был в свое время довольно известным тенором. Его жена, некогда сопрано, теперь за скромное вознаграждение обучала детей музыке. Линия его жизни не была кратчайшим расстоянием между двумя точками, и бывали периоды, когда ему приходилось всячески изворачиваться, чтобы как-нибудь свести концы с концами. Он служил в управлении Мидлендской железной дороги, был сборщиком объявлений для «Айриш таймс» и «Фримен», комиссионером одной угольной фирмы, частным сыщиком, служил в конторе помощника шерифа, а недавно поступил на место секретаря к коронеру города Дублина. По своей новой должности он относился к случаю с мистером Кернаном с профессиональным интересом.

– Болит? Не очень, – ответил мистер Кернан. – Но ощущение отвратительное. Точно сейчас вырвет.

– Это все от спиртного, – твердо сказал мистер Каннингем.

– Нет, – сказал мистер Кернан. – Должно быть, меня продуло на извозчике. Что-то все время подступает к горлу, мокрота или…

– Плевра, – сказал мистер Мак-Кой.

– Она словно поднимается в горло откуда-то снизу: прямо тошнит.

– Да, да, – сказал мистер Мак-Кой, – это бронхи.

Он с вызывающим видом посмотрел одновременно на мистера Каннингема и мистера Пауэра. Мистер Каннингем поспешно кивнул, а мистер Пауэр сказал:

– А, что там, все хорошо, что хорошо кончается.

– Я очень обязан тебе, старина, – сказал больной.

Мистер Пауэр замахал руками.

– Те двое, которые были со мной…

– А кто с вами был? – спросил мистер Каннингем.

– Один субъект. Забыл, как его зовут. Черт, как же его зовут? Такой маленький, рыжеватый…

– А еще кто?

– Харфорд.

– Гм, – сказал мистер Каннингем.

Все примолкли. Было известно, что он черпает сведения из секретных источников. В данном случае междометие имело нравоучительный смысл. Мистер Харфорд иногда возглавлял небольшой отряд, который по воскресеньям сразу же после мессы отправлялся за город в какую-нибудь пивнушку подальше, где вся компания выдавала себя за путешественников. Но спутники мистера Харфорда никак не могли простить ему его происхождения. Он начал свою карьеру с темных делишек: ссужал рабочим небольшие суммы под проценты. Впоследствии он вошел в долю с коротеньким толстеньким человечком, неким мистером Голдбергом из Ссудного банка на Лиффи. И хотя с евреями его связывал лишь их старинный промысел, друзья-католики, которым приходилось туговато, когда он сам или его доверенные лица подступали с закладными, втайне торжествовали, что у него родился сын-идиот, и видели в этом справедливую Божью кару, настигшую гнусного ростовщика. Правда, в другие минуты они вспоминали его хорошие черты.

– Куда он только делся, – сказал мистер Кернан.

Он хотел, чтобы подробности этого происшествия остались неизвестными. Пусть уж лучше друзья думают, что произошла какая-то ошибка, что они с мистером Харфордом случайно разминулись. Его друзья, отлично знавшие, как мистер Харфорд ведет себя на попойках, молчали. Мистер Пауэр снова сказал:

– Все хорошо, что хорошо кончается.

Мистер Кернан сейчас же переменил разговор.

– А славный он парень, этот студент-медик, – сказал он. – Не будь его…

– Да, не будь его, – сказал мистер Пауэр, – пришлось бы посидеть неделю за решеткой, без права заменить наказание штрафом.

– Да, да, – сказал мистер Кернан, стараясь припомнить. – Теперь припоминаю, там был полицейский. Славный паренек, кажется. Не понимаю, как все это произошло.

– Произошло то, что вы наклюкались, Том, – сказал мистер Каннингем внушительно.

– Что правда, то правда, – в тон ему ответил мистер Кернан.

– Кажется, это вы спровадили констебля, Джек, – сказал мистер Мак-Кой.

Мистер Пауэр был не в восторге, что его назвали по имени. Он не отличался чопорностью, но не мог забыть недавнюю выходку мистера Мак-Коя. Мак-Кой объявил, что его жена собирается в турне по стране. Хотя никакого турне не было и в помине, он выцыганил у знакомых чемоданы и портпледы. Мистер Пауэр возмущался не столько тем, что он сам оказался жертвой, сколько тем, что это было низкопробное мошенничество. Он ответил на вопрос, но при этом сделал вид, что он исходил от мистера Кернана.

Рассказ привел мистера Кернана в негодование. Он никогда не забывал, что он гражданин Дублина, желал, чтобы его отношения с городом были основаны на взаимном уважении, и возмущался всяким оскорблением, нанесенным ему теми, кого он величал деревенскими чурбанами.

– Неужели для этого мы платим налоги? – спросил он. – Чтобы кормить и одевать этих дуралеев… а они – дуралеи, больше ничего.

Мистер Каннингем рассмеялся. Он был служащим полицейского управления только в служебные часы.

– А чего от них еще ждать, Том? – сказал он.

И, подражая грубому провинциальному выговору, он скомандовал:

– Сорок пять, лови свою капусту!

Все засмеялись. Мистер Мак-Кой, которому хотелось во что бы то ни стало влезть в разговор, притворился, будто никогда не слышал этой истории. Мистер Каннингем сказал:

– Знаете, дело происходит в казарме, где обламывают этих здоровенных деревенских верзил. Сержант выстраивает их всех в одну шеренгу вдоль стены с тарелками в руках.

Он подкрепил свой рассказ комическими жестами.

– Обед, знаете. А на столе перед ним здоровенная миска с капустой, а в руках здоровенный уполовник, величиной с лопату. И вот берет он полный уполовник капусты и швыряет ее через всю комнату, а те, бедняги, должны ловить, каждый на свою тарелку: сорок пять – лови свою капусту!

Все снова рассмеялись, но мистер Кернан продолжал возмущаться. Он сказал, что следовало бы написать об этом в газету.

– Эти обезьяны в мундирах, – сказал он, – воображают, будто они имеют право командовать всеми. Уж не вам, Мартин, говорить мне, что это за публика.

Мистер Каннингем согласился, но с оговоркой.

– У нас так же, как всюду, – сказал он. – Попадается дрянь, а попадаются и хорошие люди.

– Да, конечно, попадаются и хорошие люди, не спорю, – сказал мистер Кернан, удовлетворенный.

– А все-таки лучше не иметь с ними никакого дела, – сказал мистер Мак-Кой. – Так я считаю.

Миссис Кернан вошла в комнату и, поставив на стол поднос, сказала:

– Угощайтесь, пожалуйста.

Мистер Пауэр встал, собираясь исполнять обязанности хозяина, и предложил ей свой стул. Она отказалась, говоря, что ей надо гладить, и, перемигнувшись за спиной мистера Пауэра с мистером Каннингемом, пошла к двери. Супруг окликнул ее:

– А для меня у тебя ничего нет, пупсик?

– Для тебя? Шиш с маслом для тебя, – язвительно сказала миссис Кернан.

Ее супруг крикнул ей вдогонку:

– Для мужа – ничего!

Его жалостливый голос и смешная гримаса вызвали всеобщий смех, под который гости стали разбирать свои стаканы с портером.

Джентльмены осушили стаканы, поставили их опять на стол и с минуту просидели молча. Потом мистер Каннингем повернулся к мистеру Пауэру и сказал как бы вскользь:

– Вы, кажется, сказали, в четверг вечером, Джек?

– Да, в четверг, – сказал мистер Пауэр.

– Превосходно! – быстро сказал мистер Каннингем.

– Можно бы встретиться в баре Мак-Аули, – сказал мистер Мак-Кой. – Это, пожалуй, удобней всего.

– Только не опаздывать, – серьезно сказал мистер Пауэр, – а то там будет полно народу.

– Давайте назначим на половину восьмого, – сказал мистер Мак-Кой.

– Превосходно! – сказал мистер Каннингем.

– Итак, решено, в половине восьмого у Мак-Аули!

На секунду воцарилось молчание. Мистер Кернан ждал, посвятят ли его друзья в их планы. Потом он спросил:

– Что это вы затеяли?

– О, ничего особенного, – сказал мистер Каннингем. – Так, сговариваемся насчет одного дельца в четверг.

– В оперу, что ли, собрались? – сказал мистер Кернан.

– Нет, нет, – сказал мистер Каннингем уклончивым тоном, – это всего лишь одно дельце… духовного порядка.

– А, – сказал мистер Кернан.

Снова наступило молчание. Потом мистер Пауэр прямо сказал:

– Если по правде, Том, мы собираемся говеть.

– Да, – сказал мистер Каннингем, – мы с Джеком и вот Мак-Кой – мы все решили почиститься с песочком.

Он произнес эти слова просто, но с чувством и, ободренный своим собственным голосом, продолжал:

– Видишь ли, уж если говорить откровенно, так все мы порядочные негодяи, все до единого. Да, все до единого, – добавил он с грубоватой снисходительностью, обращаясь к мистеру Пауэру. – Признайтесь-ка!

– Признаюсь, – сказал мистер Пауэр.

– И я признаюсь, – сказал мистер Мак-Кой.

– Вот мы и решили все вместе почиститься с песочком, – сказал мистер Каннингем.

Какая-то мысль, казалось, осенила его. Он вдруг повернулся к больному и сказал:

– Знаете, Том, что мне пришло сейчас в голову? Присоединялись бы к нам: без четырех углов дом не строится.

– Хорошая мысль, – сказал мистер Пауэр. – Вот и пошли бы все вчетвером.

Мистер Кернан ничего не сказал. Предложение мистера Каннингема ему ничего не говорило, но, чувствуя, что какие-то религиозные организации пекутся о нем, он счел своим долгом, ради поддержания достоинства, проявить некоторое упорство. Он довольно долго не принимал участия в разговоре, а только слушал с видом спокойной враждебности, как его друзья рассуждают об иезуитах.

– Я не такого уж плохого мнения об иезуитах, – вмешался он наконец в разговор. – Это культурный орден. И намерения у них, по-моему, благие.

– Это величайший из всех орденов, Том, – с жаром подхватил мистер Каннингем. – В церковной иерархии генерал ордена иезуитов следует непосредственно за папой.

– Какой тут может быть разговор, – сказал мистер Мак-Кой, – если хотите, чтобы дело было сделано чисто, обращайтесь к иезуитам. У них всюду рука найдется. Я вам расскажу один случай…

– Иезуиты – замечательный народ, – сказал мистер Пауэр.

– И вот что удивительно, – сказал мистер Каннингем, – все остальные монашеские ордена рано или поздно распадались, но иезуитский орден – никогда. Он никогда не приходил в упадок.

– В самом деле? – спросил мистер Мак-Кой.

– Это факт, – сказал мистер Каннингем. – Так говорит история.

– А посмотрите-ка на их церкви, – сказал мистер Пауэр. – Посмотрите, какая у них паства.

– Иезуиты держатся за аристократию, – сказал мистер Мак-Кой.

– Известное дело, – сказал мистер Пауэр.

– Да, – сказал мистер Кернан. – Потому я их и уважаю. Они не то что некоторые представители белого духовенства, невежественные, самоуверенные…

– Они все хорошие люди, – сказал мистер Каннингем. – Ирландское духовенство пользуется уважением повсюду.

– Еще бы, – сказал мистер Пауэр.

– Не то что духовенство некоторых стран, на континенте, – сказал мистер Мак-Кой, – что и звания своего недостойно.

– Может быть, вы и правы, – сказал мистер Кернан, смягчаясь.

– Разумеется, прав, – сказал мистер Каннингем. – Уж мне ли не знать людей, с моим-то опытом.

Они выпили снова, подавая пример друг другу. Мистер Кернан что-то прикидывал про себя. Разговор произвел на него впечатление. Он был высокого мнения о мистере Каннингеме как о знатоке людей и хорошем физиономисте. Он попросил его рассказать подробнее.

– Исповедовать будет отец Публдом, – сказал мистер Каннингем. – Исповедь будет общая. Мы ведь народ занятой.

– Он будет не слишком суров с нами, Том, – сказал мистер Пауэр вкрадчиво.

– Отец Публдом? Отец Публдом? – сказал больной.

– Ну, вы же его знаете, Том, – убедительно сказал мистер Каннингем. – Такой отличный, жизнерадостный малый! Не чуждается мира сего, как и мы, грешные.

– А-а… Да, кажется, я его знаю. Такой краснолицый, высокий?

– Он самый.

– А скажите, Мартин… Он хороший проповедник?

– Да как вам сказать… Это, знаете, не то чтобы настоящая проповедь. Так, поговорит с нами по душам, знаете, попросту.

Мистер Кернан погрузился в размышления. Мистер Мак-Кой сказал:

– Отец Том Бэрк – вот это был дока!

– Да, отец Том Бэрк, – сказал мистер Каннингем, – тот был прирожденный оратор. Вы его когда-нибудь слышали, Том?

– Слышал ли я его? – с обидой сказал больной. – Еще бы! Я слышал его…

– А между прочим, говорят, что он был не очень силен по части богословия, – сказал мистер Каннингем.

– В самом деле? – сказал мистер Мак-Кой.

– Ну, разумеется, не так чтобы уж совсем, знаете. Но все-таки говорят, что иногда в его проповеди было что-то не совсем то.

– Да… вот это был человек! – сказал мистер Мак-Кой.

– Я слышал его однажды, – продолжал мистер Кернан. – Забыл теперь, о чем была проповедь. Мы с Крофтоном сидели сзади в… в партере, что ли… как это…

– В главном приделе, – сказал мистер Каннингем.

– Да, сзади, недалеко от двери. Забыл, о чем он… Ах да, он говорил о папе римском, о покойном папе. Теперь вспомнил. Честное слово, великолепная была проповедь! А голос! Господи ты Боже мой, вот был голос! Он назвал его «Узником Ватикана». Помню, как Крофтон сказал мне, когда мы выходили…

– Но ведь Крофтон оранжист, не так ли? – сказал мистер Пауэр.

– Да, конечно, – сказал мистер Кернан, – к тому же завзятый оранжист. Мы тогда пошли в пивную Батлера на Мур-стрит, честное слово, я был взволнован, как никогда, и помню, он мне сказал, вот так, слово в слово: «Кернан, – говорит, – мы с вами поклоняемся разным алтарям, – говорит, – но вера наша едина». Меня даже поразило, как это он здорово сказал.

– Правильные слова, – сказал мистер Пауэр. – В церкви всегда были прямо толпы протестантов, когда отец Том говорил проповедь.

– Между нами не такая уж большая разница, – сказал мистер Мак-Кой. – Мы одинаково верим в…

Он на мгновение замялся.

– …в Спасителя. Только они не верят в папу римского и в Пресвятую Деву.

– Но, разумеется, – сказал мистер Каннингем спокойно и внушительно, – наша религия – единственно истинная, наша древняя, святая вера.

– Даже не говорите, – сказал мистер Кернан с горячностью.

В дверях спальни показалась миссис Кернан; она объявила:

– К тебе гость пришел!

– Кто?

– Мистер Фогарти.

– А-а, идите-ка сюда!

Бледное продолговатое лицо появилось в освещенной части комнаты. Линия бровей, изогнувшихся над приятно удивленными глазами, повторяла дугообразную линию свисающих усов. Мистер Фогарти был скромный бакалейщик. В свое время он был владельцем одного из дублинских баров, но потерпел крах, потому что его финансовое положение позволяло ему иметь дело лишь с второразрядными винокурами и пивоварами. Тогда он открыл небольшую лавку на Глэзневин-роуд, где, как он надеялся, его манеры помогут ему снискать благоволение местных хозяек. Он держался непринужденно, заговаривал с маленькими детьми, говорил медленно и раздельно. Вообще был человек культурный.

Мистер Фогарти принес с собой подарок – полпинты хорошего виски. Он вежливо осведомился о здоровье мистера Кернана, поставил свой подарок на стол и, почувствовав себя равным, присоединился к компании друзей. Мистер Кернан весьма оценил подарок: он помнил, сколько он должен мистеру Фогарти по старым счетам. Он сказал:

– Я никогда в вас не сомневался, старина. Открой-ка, Джек, ладно?

Мистер Пауэр снова исполнил обязанности хозяина. Стаканы ополоснули, в каждый налили по маленькой порции виски. Разговор явно оживился. Мистер Фогарти, сидя на краешке стула, слушал с особенным вниманием.

– Папа Лев ХШ, – сказал мистер Каннингем, – был одним из самых ярких людей своей эпохи. Его великим начинанием было воссоединение римско-католической церкви с православной. Это была цель его жизни.

– Мне приходилось слышать, что он был одним из культурнейших людей в Европе, – сказал мистер Пауэр. – Это помимо того, что он был папой.

– Да, – сказал мистер Каннингем, – пожалуй, самым культурным. Его девиз, когда он вступил на папский престол, был «Lux на Lux» – «Свет на свету».

– Нет, нет, – сказал мистер Фогарти нетерпеливо. – По-моему, здесь вы не правы. Его девиз был, по-моему, «Lux в Tenebris» – «Свет во тьме».

– Ну да, – сказал мистер Мак-Кой, – Tenebrae.

– Позвольте, – сказал мистер Каннингем непреклонно, – его девиз был «Lux на Lux». А девиз Пия IX, его предшественника, был «Crux на Crux», то есть «Крест на кресте»; в этом и есть разница между их понтификатами.

Поправку приняли. Мистер Каннингем продолжал:

– Папа Лев, знаете, ученый и поэт.

– Да, у него волевое лицо, – сказал мистер Кернан.

– Да, – сказал мистер Каннингем. – Он писал стихи на латыни.

– Неужели? – сказал мистер Фогарти.

Мистер Мак-Кой с довольным видом отпил виски, покачал головой, выражая этим свое отношение и к напитку, и к тому, что сказал его друг, и сказал:

– Это, я вам скажу, не шутка.

– Нас этому не обучали, Том, – сказал мистер Пауэр, следуя примеру мистера Мак-Коя, – в нашей приходской школе.