Текст книги "Человек, Бог и бессмертие. Размышления о развитии человечества"

Мы отмечали, что форма тотемизма, преобладающая у большинства племен центральных областей Австралии, особенно у арунта и кайтиш, скорее всего, является самой примитивной из известных теперь. Далее можно сказать, что данная форма лишь на шаг отстоит от первоначального, абсолютно примитивного типа тотемизма. Суждение, на котором она основана, косвенно отрицает (а сами туземцы отрицают прямо), что дети являются плодом взаимодействия полов. Столь поразительное незнание естественных причинно-следственных связей не может не восходить к невероятно отдаленному прошлому. И все же это неведение, при всей его странности, может быть достаточно легко объяснено привычками и образом мыслей первобытного дикаря. Во-первых, интервал, который проходит между актом оплодотворения и первыми симптомами беременности, достаточно велик, чтобы связь между тем и другим не была замечена. Во-вторых, распространенный у диких племен обычай разрешать неограниченные половые сношения достигшим половой зрелости, имел следствием большое количество бесплодных половых союзов. Из этого мог делаться вывод, что половое общение с рождением потомства вовсе не связано. Беременность и роды необходимо было объяснить как-то иначе. Суждение, которого центральноавстралийцы придерживаются по этому вопросу, просто и очевидно для первобытного ума. Во всем мире у дикарей распространена вера в то, что человек может быть одержим духом, который вселился в него, создав ненормальное состояние тела или разума, болезнь или помешательство. Когда дикари видят, что женщина беременна, они заключают, что в нее что-то вошло. Но что? И как оно попало в ее утробу? Такие вопросы возникают сами собой. По причинам, приведенным выше, им не приходит в голову связывать первые признаки беременности с половым актом, который предшествовал им со значительным интервалом. Они думают, что ребенок входит в женщину в тот момент, когда она впервые ощущает движения будущего младенца. А это, разумеется, происходит лишь спустя долгое время после реального момента зачатия. Вполне естественно, что, когда женщина впервые ощущает таинственное движение внутри себя, ей кажется, что в этот самый момент что-то вошло в ее тело. Столь же естественно, что в попытке выяснить, что это такое, она обращает внимание на какой-нибудь предмет, случайно оказавшийся рядом. Если ей довелось в это время наблюдать за кенгуру, или собирать семена растения, или купаться в воде, или сидеть под камедным деревом, она может подумать, что в нее вселился дух кенгуру и т. д., и когда рождается ее ребенок, она считает, что это и вправду кенгуру, хотя и выглядит, как человек. Среди объектов, на которые женщина могла бы обратить внимание как на причину ее беременности, вполне могло быть и то, что она недавно ела. Мясо эму или батат вошли в ее тело, в некотором смысле пустили в ней корни и стали расти. Последнее, как наиболее естественное, могло бы быть самым распространенным объяснением беременности. Если это так и было, то становится понятно, почему у племен Центральной Австралии, если не вообще у тотемных племен по всему миру, подавляющее большинство тотемов – съедобные предметы животного или растительного происхождения.

Необходимо иметь в виду, что понятие об отцовстве у этих племен Центральной Австралии решительно отличается от привычного нам. Они прямо отрицают участие отца в зачатии и рассматривают его только как супруга и в некотором смысле владельца матери, а значит, и потомства. Так же как владелец коровы владеет и теленком. Похоже, что дети стали считаться собственностью мужчины задолго то того, как в них стали видеть его потомство.

Примерами сюжетов об отчужденности между мужчиной и женщиной служат сказки о лебединых девах или о красавице и чудовище. Подобные сюжеты можно обнаружить у тотемных народов, таким образом они объясняют существующие у них тотемические табу. Мы предполагаем, что они все прямо или косвенно возникли из круга представлений и обычаев, относящихся к тотемизму. В некоторых из этих сказок муж, в других жена – это фея, которая меняет свой облик со звериного или растительного на человеческий, и если будет нарушено определенное табу, относящееся к его животной или растительной природе, то навсегда оставит своего скорбящего партнера, чтобы вернуться к зверям или растениям. Такие сюжеты объясняются естественно и просто исходя из предположения, что первоначально они относились к мужьям и женам, которые в системе тотемизма и экзогамии претендовали на родство с животными или растениями разных видов, причем муж уподоблял себя одному виду существ, а жена – другому. В таких семьях муж и жена воспринимали любое оскорбление, нанесенное их родственникам-животным, как оскорбление, нанесенное им самим, и домашняя утварь взмывала в воздух каждый раз, когда кто-либо в паре нарушал этот хрупкий баланс. У некоторых тотемных племен опасность подобных междоусобиц отчасти устраняется правилом, согласно которому муж и жена должны проявлять должное уважение к тотему друг друга, но такие взаимные обязательства, по-видимому, редки. Насколько мы можем судить по рассказам, типичный обычай тотемных народов – когда мужчины и женщины почитают каждый свой собственный тотем, но не обязаны проявлять почтения к тотемам супругов. В этих обстоятельствах муж и жена постоянно ссорятся из-за своих тотемов, и вполне естественно, что такие ссоры часто приводят к постоянным расставаниям. Тотемизм, по всей вероятности, отравил многие жизни и разорвал многие узы. Память о таких разрывах сохраняется в печальных сюжетах о жене-фее или муже-фее, которые какое-то время счастливо жили в браке с мужчиной или женщиной, но в конце концов расстались навсегда.

Если тотемизм как таковой и не способствовал экономическому развитию напрямую, то вполне вероятно, что имело место косвенное влияние. Можно, пожалуй, утверждать, что по случайности тотемизм действительно проложил людям путь к сельскому хозяйству и одомашниванию животных, а также не исключено, что благодаря ему люди познакомились с металлами. Утверждать, что этими ключевыми открытиями мы обязаны напрямую тотемизму, было бы слишком смело, однако данная тема все же заслуживает рассмотрения. Что касается сельского хозяйства, то магические церемонии, проводимые людьми тотема травяных семян племени кайтишей вполне могли вылиться в целенаправленное культивирование трав. Кайтиши, как и все аборигены Австралии, в своей первобытности совершенно не осведомлены о том, что семя, посаженное в землю, будет расти и умножаться. Им никогда не приходило в голову сеять семена, чтобы получить урожай. Но хотя они и не осваивали этого рационального подхода, они прибегали ко множеству странных и иррациональных обрядов, чтобы заставить траву расти и приносить семена. Например, глава клана травяных семян берет в рот некоторое их количество и расплевывает их во все стороны. Для него эти действия стоят в одном ряду с такой процедурой, как разлитие собственной крови на камни у людей тотема кенгуру. Они совершают это с большой торжественностью во благо размножения кенгуру. Но в терминах природного равновесия, как и в нашем восприятии, эти две церемонии имеют совершенно разную ценность. Лить кровь на камни можно до полной кровопотери, не произведя на свет ни одного кенгуру из камней; но если разбрасывать семена по ветру, то, по крайней мере некоторые из них, упав в землю, прорастут и принесут плоды своего вида. Даже дикарь мог бы со временем понять, что трава несомненно прорастает из земли, где сеятель разбрасывал семена, а кенгуру никогда не вырастают из камней, омытых кровью человека-кенгуру. Если бы эта простая закономерность однажды запечатлелась на чистом листе его сознания, сеятель и дальше разбрасывал бы семена с очень неплохим результатом, тогда как человек-кенгуру уже давно перестал бы забрызгивать камни своей кровью в тщетном ожидании урожая кенгуру. Таким образом, с развитием знаний почтение общества к магии сеятеля возросло бы, а магия человека-кенгуру приобрела бы дурную славу. Из таких скромных начал с течением веков могла бы развиться рациональная система земледелия.

С другой стороны, не исключено, что люди с тотемами животных иногда случайно находили и более действенные пути умножения популяции. Они могли научиться отлавливать животных, приручать их и разводить в неволе. Так тотемизм способствовал одомашниванию скота.

В обычаях, соблюдаемых дикарями, совершенно несведущими в сельском хозяйстве, прослеживаются пути, по которым человечество продвинулось от употребления диких плодов к систематическому выращиванию растений. Рытье земли в поисках кореньев – занятие в основном женское – во многих случаях имело результатом обогащение и удобрение почвы, вследствие чего улучшался и урожай трав и кореньев. Рост урожая, в свою очередь, позволял большему количеству людей в течение более долгого времени оставаться на этом месте, так как отпадала срочная необходимость в поиске новых припасов и перемене места из-за скудости добываемой пищи. Более того, просеивание семян женщинами на земле, которую они уже вскопали своими простейшими орудиями, приводило к такому же результату. Первобытные люди вроде калифорнийских индейцев и аборигенов Австралии употребляют семена исключительно и непосредственно в пищу, им никогда не приходило в голову временно ограничить себя, чтобы потом получить больше. Однако почти наверняка в процессе просеивания семян при подготовке к употреблению их в пищу многие зерна могли уцелеть, переместиться по ветру на взрыхленную почву, прорасти и принести плоды. Туземцы рыхлили землю, просеивали семена, но ни одна из этих операций не имела целью что-либо, кроме употребления этих семян сразу же в пищу. Первобытные люди, а именно скорее всего женщины, сами о том не подозревая, готовили для всего сообщества более изобильные урожаи будущего, а вместе с ними и возможность более успешно размножаться, а также отойти от прежнего кочевого и расточительного образа жизни в пользу более оседлого и рационального существования. Удивительно, но иногда человек, направляя свои стрелы в близкую, но незначительную цель, попадает в цель более крупную и отдаленную.

Мы видим, что тотемизм не привел к ощутимому росту благосостояния и материальных ресурсов. Но несомненно имел место прогресс в другом направлении, а именно в пробуждении творческого инстинкта, в улучшении ловкости рук, необходимой для воплощения художественных идеалов… Именно к тотемизму, хотя и опосредованно, тянутся нити происхождения живописи и скульптуры. Грубые рисунки на земле, на которых туземцы Центральной Австралии изображают несколькими простыми красками свои тотемы и виды родной земли, представляют собой зародыш долгого развития, которое в иных обстоятельствах вылилось во фрески Микеланджело, шедевры Рафаэля, сияющие полотна Тициана и неземное великолепие Тёрнера. У первобытных людей тотемизм положил начало пластике, а также изобразительному искусству, ибо в магических обрядах, которые они совершают для контроля над своими тотемами или для их приумножения, они иногда создают большие изображения тотемных животных, сооружают из веточек своего рода чучела определенных личинок, формируют из сырого песка длинные извилистые холмики наподобие извивающегося ужа. Теперь следует отметить, что стимул, побуждающий австралийских аборигенов изображать свои тотемы в живописных или пластических жанрах, не является сугубо эстетическим; это не наслаждение искусством ради искусства. Их цель сугубо практична. Это делается либо чтобы магически размножить существ и их можно было потом съесть, либо чтобы магически подавить их, нейтрализовать вредное воздействие. Короче говоря, во всех подобных случаях искусство всего лишь на службе у магии: оно используется тотемными магами как средство обеспечения запасов пищи или достижения какой-либо другой желаемой цели. Таким образом, в Австралии, как и во многих других частях света, магию с некоторым основанием можно назвать кормилицей искусства.

Тотемизм, по-видимому, едва ли способствовал развитию высших форм религии, однако он несомненно сказался в укреплении социальных связей и тем самым послужил делу цивилизации, ведь ее становление напрямую зависит от тесного сотрудничества людей в сообществе, от их взаимного доверия и доброй воли, а также от их готовности подчинить личные интересы интересам группы. Общество, объединенное на этих началах, устойчиво и жизнеспособно. Общество, преследуемое распрями и разногласиями, слабо и, скорее всего, погибнет либо от внутренних потрясений, либо под воздействием других обществ, которые сами по себе могут быть индивидуально слабее, но коллективно оказываются сильнее, потому что действуют как единое целое. Тенденция тотемизма объединять людей в социальные группы снова и снова отмечается авторами, которые описывали его на основе личных наблюдений. Они сообщают, что люди, имеющие один и тот же тотем, относятся друг к другу как к родственникам и готовы сплотиться и поддержать друг друга перед лицом трудностей и опасности. В самом деле, тотемная связь оказывается крепче, нежели узы крови. Чувство общих обязательств и общей ответственности пронизывает тотемный род. Каждый представитель рода отвечает даже ценой своей жизни за поступки каждого другого представителя; зло, причиненное его товарищам, он расценивает как причиненное себе. Ни в чем эта родовая солидарность не проявляется так ярко, как в обычае кровной мести. Общее правило состоит в том, что за убийство, совершенное представителем рода, ответственность несет весь род, и если самому убийце по какой-либо причине отомстить невозможно, род жертвы может и должен обрушить свою месть на любого представителя рода убийцы, даже если это лицо и вовсе не имеет отношения к первоначальному убийству. Цивилизованным людям, конечно же, кажется несправедливым, что невинным таким образом приходится страдать вместо виновных, и, без сомнения, если мы рассматриваем этот вопрос с чисто абстрактной точки зрения, мы согласны, что причинение страданий одним вместо других – аморально и неоправданно. Никого, говорим мы, и говорим справедливо, нельзя наказывать за что-либо, кроме его собственных поступков. Тем не менее, если мы будем рассматривать факты жизни такими, какие они есть, а не такими, какими они должны быть, мы едва ли сможем удержаться от вывода о том, что принцип коллективной ответственности с его необходимым следствием – страданиями за других – был чрезвычайно полезен, а возможно, даже абсолютно необходим для сохранности и благополучия общества. Ничто другое, вероятно, не могло бы помочь первобытным людям объединяться в группы довольно большие, чтобы преодолевать противодействие враждебных сообществ. В борьбе за существование племя, которое стремилось бы к беспристрастному правосудию по принципу индивидуальной ответственности, с большей вероятностью потерпело бы поражение перед племенем, которое действует как один человек по принципу коллективной ответственности. Пока поборники абстрактной справедливости устанавливали бы факты, искали конкретного обвиняемого, дабы наказать его по заслугам, они подвергались бы серьезному риску быть истребленными своими более яростными и менее разборчивыми соседями.

Как бы ни был принцип коллективной ответственности достоин осуждения в теории, едва ли можно сомневаться, что на практике он более чем выгоден. Если это и несправедливо по отношению к отдельным людям, то это оказало большую услугу обществу в целом. Многие извлекли выгоду из страданий немногих. Люди гораздо охотнее искореняют проступки других, если думают, что и сами могут быть за это наказаны. В отличие от случаев, когда наказание падет только на самого преступника. Таким образом, зарождается обыкновение относиться ко всем проступкам с суровым неодобрением как к ущербу, наносимому всему обществу. Обыкновение это может перерасти в инстинктивное осуждение неправильных поступков и отвращение к ним. Иными словами, принцип коллективной ответственности не только сдерживает преступность, но и стремится перевоспитать преступника, пестуя бескорыстную любовь к добродетели и, таким образом, позволяя обществу со временем принять стандарты правосудия, которые более приближены к идеальным.

Следовательно, в той мере, в какой тотемизм укреплял узы, объединяющие людей в обществе, он прямо способствовал росту более высокой и чистой морали и тем самым сослужил великую службу человечеству. Его умозрительные нелепости могут быть прощены во имя его практической пользы, и, подводя итог, мы лишь повторим вынесенный давным-давно оправдательный приговор: remittuntur ei peccata multa, quoniam dilexit multum[57]57
  …прощаются грехи ее многие за то, что она возлюбила много (Лк. 7:47).


[Закрыть].

Гипотеза о том, что тотемизм по своему происхождению является первобытной теорией зачатия, по-видимому, дает простое и адекватное объяснение наблюдаемым фактам. Но есть одна особенность тотемизма в том виде, в каком он обычно встречается нам, которую эта гипотеза не объясняет, а именно экзогамия тотемных групп, то есть правило, согласно которому мужчина не может жениться или вступать в связь с женщиной того же тотема, что и он сам. Это правило, действительно, совершенно необъяснимо с точки зрения того, что мужчины и женщины считают себя идентичными с их тотемными животными. Поскольку эти животные спариваются с себе подобными, почему бы мужчинам и женщинам одного и того же тотема не делать то же самое? Ведь они считают, что являются лишь слегка замаскированными под людей особями своего тотемного животного. Дело том, что экзогамия не присуща истинному тотемизму. Она появилась в результате гораздо более позднего социального сдвига. Во многих сообществах этот сдвиг случайно изменил саму тотемную систему, в то время как в других сообществах система тотемов осталась незатронутой. В традициях коренных австралийцев экзогамия выглядит как новшество, привнесенное в сообщество, уже структурированное по признакам тотемных групп. Свойства этих традиций в достаточной степени подтверждаются исследованием социальной организации австралийских племен. Как справедливо утверждают господа Ховитт, Спенсер и Гиллен, первичной экзогамной единицей была не тотемная группа, а родовая группа всего племени. Каждое племя, по сути, делилось на две половины. Все дети одной матери относились к одной половине, и мужчины каждой половины были обязаны брать жен из другой половины. В более позднее время каждая из этих половин была у некоторых племен снова разделена на две, и мужчины и женщины в каждой из образованных таким образом четвертей были вынуждены выбирать своих жен или мужей из какой-либо четверти из оставшихся трех (причем лишь из одной). А дети должны были относиться к одной из оставшихся четвертей, то есть не к четверти отца и не к четверти матери. Целью разделения племени на две экзогамные половины, когда все дети одной матери находятся в одной группе, очевидно, является предотвращение браков братьев с сестрами. Цель деления на экзогамные четверти в сочетании с правилами, согласно которым каждый человек может вступать в брак только с одной четвертью и что дети должны принадлежать к той четверти, где не находятся их родители, является предотвращение брака родителей с детьми. Эти последовательные деления племени на две, четыре или даже восемь экзогамных частей со все более сложными родственными подразделениями имеют все признаки того, что они были изобретены целенаправленно как средство предотвращения браков братьев с сестрами, а позже родителей с детьми.

Это мы считаем практически несомненным. Но трудно ответить на вопрос, почему древний человек в Австралии и, по-видимому, во многих других частях света стремился предупредить такие союзы как нежелательные и принимал столь продуманные меры предосторожности. Ответить на него получается лишь крайне обобщенно и без достаточной определенности. Пожалуй, было бы ошибочным полагать, что это далеко идущее нововведение появилось на почве моральной антипатии к инцесту, проявлявшейся в исторические времена большинством народов (хотя и не всеми). Неприятие инцеста – скорее следствие запрета на него, нежели его причина.

Неприятие возникло как своего рода кумулятивный эффект в результате действия запрета на протяжении многих поколений со времен поистине незапамятных. Предположить, что закон инцеста появился на почве некоего инстинктивного отвращения перед этим актом, значило бы поменять местами причину и следствие. Это самая распространенная ошибка в исследованиях древних сообществ: интерпретация тех или иных явлений в свете представлений и привычек современного человека, попытка объяснить более ранние ступени эволюции с помощью того, что мы находим на более поздних этапах. Короче говоря, это означало бы объяснять начало концом, а не конец началом.

Кроме того, первоначальным основанием неприятия кровосмесительных союзов, безусловно, не могло быть какое бы то ни было понимание того, что они наносят вред потомству. Тому есть две причины. Во-первых, даже и в наши дни среди специалистов нет однозначного мнения о том вредны ли близкородственные связи сами по себе, если родители вполне здоровы. Каким бы ни был окончательный истинный ответ, не стоит предполагать, что первобытные дикари давным-давно поняли то, что при всех скрупулезных наблюдениях и длительных экспериментах в области селекции животных современная наука еще окончательно не установила. Во-вторых, не только невозможно, чтобы первобытный человек мог обнаружить определенный ответ на этот неоднозначный вопрос, но также невозможно, чтобы он мог такой вопрос поставить. Вплоть до наших дней жители Центральной Австралии, которые практикуют строгую экзогамию, не считают, что дети являются результатом полового общения. Их еще более примитивные предки в более ранний период прибегли к экзогамии явно не с целью устранения действия причины, существование которой они отрицали.