Текст книги "Человек, Бог и бессмертие. Размышления о развитии человечества"

Чтобы завершить наш обзор австралийской экзогамии, остается только указать на взаимосвязь экзогамных классов и тотемных кланов и показать, как экзогамия кланов при определенных обстоятельствах стала следствием классовой экзогамии, то есть прежде всего разделения сообщества на две группы, члены которых могут вступать друг с другом в брак. У арунта и других племен Центральной Австралии, чья тотемная система, не будучи экзогамной, по-видимому, является наиболее примитивной, тотемные кланы не экзогамны, и причина этого в том, что эти племена сохранили поистине примитивный способ определения тотема человека: не по тотему его отца или матери, а по случайному совпадению места, где его мать решила, что дух младенца зашел в ее утробу. Если такой способ определения тотема соблюдается достаточно строго, он препятствует передаче тотемов по наследству и, следовательно, делает их бесполезными для целей экзогамии. В таком положении невозможно запретить сожительство брата с сестрой или матери с сыном, установив правило, по которому мужчина не должен сожительствовать с женщиной того же тотема. При концептуальном тотемизме может случиться, и часто случается, что у брата с сестрой или у матери с сыном будут разные тотемы. Следовательно, в таких случаях экзогамное правило, запрещающее сожительство между мужчинами и женщинами одного и того же тотема, было бы бессильно предотвратить кровосмешение брата с сестрой или матери с сыном. Соответственно, арунта и другие племена Центральной Австралии, а также жители островов Банкс, сохранившие примитивный тотемизм зачатия, никогда не применяли правило экзогамии в своих тотемных кланах (что совершенно логично), потому что им было очевидно, что его применение никак не поспособствует достижению цели, для которой экзогамия предназначена, то есть предотвращения вступления в брак близких родственников. Таким образом, отсутствие экзогамии тотемных кланов этих племен при одновременном наличии экзогамии классов не только самым ясным образом указывает на различие, которое мы должны провести между экзогамными классами и тотемными кланами, но и представляет собой веский аргумент в пользу того, что экзогамия была введена только для предотвращения браков близких родственников, ведь она строго соблюдалась там, где этот результат был достигнут и не соблюдалась там, где такая цель не ставилась.

Из этого следует, что у арунта и у других племен Центральной Австралии экзогамия была введена еще до того, как тотемы стали наследственными. Было ли так же у других австралийских племен? Сомнительно. Мы можем представить, что люди исправно наследовали свои тотемы либо у отца, либо у матери до введения экзогамии, то есть в то время, когда носители одного и того же тотема все еще могли свободно сожительствовать друг с другом. Если, следовательно, экзогамия в ее простейшем двухклассовом варианте была установлена в сообществе, которое до этого состояло из ряда наследственных тотемных, но не экзогамных кланов, то легко увидеть, что экзогамия тотемных кланов была бы естественным, хотя и не обязательным следствием. Провести новую разделительную линию экзогамии в сообществе означало бы разделить наследственные тотемные кланы на два экзогамных класса, поместив столько-то кланов по одну сторону линии, чтобы сформировать один класс, и столько-то кланов по другую сторону линии, чтобы сформировать другой класс. Таким образом, учитывая двухклассную экзогамию и наследственный характер тотемных кланов, надо заключить, что кланы были экзогамными; ни один мужчина в будущем не смог бы жениться на женщине из своего собственного клана или на женщине из любого клана своего класса; он мог бы жениться только на женщине одного из кланов другого класса. Вполне вероятно, что во всех австралийских племенах, в которых тотемные кланы в настоящее время экзогамны, они были таковыми с самого начала.

С другой стороны, то обстоятельство, что многие племена в изолированном от внешнего мира центре Австралийского континента сохранили примитивный тотемизм зачатия наряду со сравнительно новым обычаем экзогамии, наводит на мысль, что всюду в Австралии экзогамная революция началась в сообществах, которые аналогичным образом еще не продвинулись от тотемизма зачатия к тотемизму наследственному. Есть еще больше оснований так думать, потому что племена, расположенные несколько дальше от центра континента и ближе к морю, в настоящее время все еще находятся в состоянии перехода от тотемизма зачатия к наследственному. У них порядок, позволяющий преодолеть разрыв между двумя системами, заключается в том, что, хотя мать зачинает, впуская в себя дух ребенка, никто, кроме духа тотема отца, не осмелится поселиться в его жене. Таким образом, старая модель тотемизма зачатия сохраняется и сочетается с новым принципом наследственности: ребенок по-прежнему рождается как раньше, но теперь он неизменно принимает тотем своего отца.

Очевидно, что аналогичная теория могла бы быть изобретена для того, чтобы примирить тотемизм зачатия с правилом, согласно которому ребенок всегда берет тотем своей матери, а не отца. Так, изначальная система тотемизма зачатия способна развиться в соответствии со своими принципами в наследственный тотемизм либо по отцовской, либо по материнской линии. Но что касается системы наследственного тотемизма, кажется невозможным правдоподобно объяснить, как она могла развиться в ненаследственный тотемизм зачатия, такой, какой мы находим у арунта и других племен Центральной Австралии. Это, несомненно, веская причина для того, чтобы рассматривать тотемизм зачатия как первичный, или изначальный, а наследственный тотемизм – как вторичный, или производный.

В целом мы склонны полагать, что когда экзогамия впервые была введена в Австралии, туземцы все еще были разделены на тотемные кланы, подобные тем, что были у арунта, где тотемы еще не стали наследственными: каждый получал тотем в результате случайной фантазии своей матери, когда она впервые почувствовала, что беременна. Переход от этого вида тотемизма к наследственному был бы тогда постепенным, а не внезапным. Постоянно проживая с одной определенной женщиной мужчина начинал стремиться к тому, чтобы дети, которых она родила и которые, хотя он и не знал об этом, были его отпрысками, кого он помогал охранять и кормить, восприняли его тотем и принадлежали к его тотемному клану. Стремясь к этому, он мог, например, запрещать жене приближаться к местам, где она могла бы встретить духов каких-либо тотемов, кроме его собственного. Если бы такие настроения были распространены среди мужчин племени, обычай наследования тотема от отца мог бы стать сначала распространенным, а затем и всеобщим; а когда он стал всеобщим, переход от тотемизма зачатия к чисто наследственному тотемизму по мужской линии также был бы завершен. С другой стороны, если бы, наоборот, мать стремилась к тому, чтобы ее дети взяли ее тотем и принадлежали к ее тотемному клану, переход от тотемизма зачатия к наследственному тотемизму по женской линии был бы столь же если не более легким. По той причине, что в тотемизме зачатия тотем ребенка всегда определяется ощущениями матери, или, если выразиться точнее, ее утверждениями о собственных ощущениях. Ей было бы легко либо посещать места, населенные духами только ее тотема, чтобы принять одного из них в свое лоно, либо, если бы она не была достаточно разборчива, просто солгать, что приняла, и таким образом удовлетворить страстное желание носить под серцем плод именно своего тотема. Возможно, это еще одна, и далеко не последняя по значимости, причина, по которой у примитивных тотемных племен тотем чаще передается по материнской, чем по отцовской линии.

Экзогамия в форме группового брака, таким образом, могла быть патрилинейной, либо матрилинейной, то есть устанавливаться по отцовской либо по материнской линии. Но существует множество причин, которые с течением времени способствовали патрилинейному варианту. Среди этих причин главной, вероятно, было постепенное ограничение группового брака все более узкими рамками, а вместе с этим и бóльшая уверенность в индивидуальном отцовстве. Экзогамия, по-видимому, была введена в то время, когда природа физического отцовства была неизвестна, но следует помнить, что большинство племен, которые все еще соблюдают ее в настоящее время, сейчас знакомы и уже давно знакомы с ролью отца в зачатии потомства. Даже в Юго-Восточной Австралии, где благодаря прекрасному климату и обильным источникам продовольствия аборигены достигли наибольшего материального и интеллектуального прогресса, факт физического отцовства был четко признан, хотя более грубым племенам центра и севера он до сих пор неизвестен. И с осознанием кровных уз, которые связывают мужчину с его детьми, очевидно, что его желание приблизить их к себе в социальном плане также естественным образом усиливалось. Таким образом, в то время как система отцовства, однажды установившись, совершенно стабильна и никогда не заменяется матрилинейностью, матрилинейная система, с другой стороны, нестабильна, поскольку постоянно подвержена замене патрилинейной схемой. Главным фактором, обусловившим переход от матрилинейности к патрилинейности, по-видимому, было общее повышение материального благосостояния, повлекшее за собой серьезный рост частной собственности. Именно тогда, когда мужчине есть что завещать своим наследникам, он начинает усматривать несправедливость в той системе родства, которая обязывает его передавать все свое имущество детям сестер и ничего не оставлять своим собственным детям. Следовательно, именно с большим развитием частной собственности чаще всего возникают предпосылки для перехода порядка наследования от женской линии к мужской. Примеры этой передачи – практика делать подарки собственным детям мужчины при его жизни, чтобы, когда он умрет, детям его сестер досталось меньше или вовсе ничего; практика выкупа жены, а вместе с ней и детей из ее семьи, когда отец становится владельцем, а также зачинателем своего потомства; а также практика присвоения детям родовых имен их отца, а не матери. Подобные примеры известны в различных частях мира, и, без сомнения, этот список можно расширить. Следовательно, везде, где мы находим племя, колеблющееся между наследованием по женской и по мужской линии, мы можем быть уверены, что там идет процесс перехода от матрилинейности к патрилинейности, а не в обратном направлении, поскольку существует множество причин, способствующих сдвигу именно в этом направлении, но не в обратном. Если в Австралии практически нет свидетельств перехода от материнского к отцовскому наследованию, то причину, вероятно, следует искать в крайней бедности австралийских аборигенов, которые, практически не имея имущества, которое можно было бы завещать наследникам, не очень заботились о том, кому его оставить.

Таким образом, вся на первый взгляд сложная, неясная и запутанная система брака и взаимоотношений австралийских аборигенов может быть легко и просто объяснена на основе двух принципов тотемизма зачатия и разделения сообщества на два экзогамных класса ради предотвращения браков близких родственников. Принимая эти два принципа за отправные точки и допуская, что тотемизм предшествовал экзогамии, мы видим, что кажущаяся непрозрачность системы на самом деле иллюзорна, а сама система есть плод весьма упорядоченного и логичного развития. Попытки объяснить австралийский тотемизм и экзогамию на других принципах, насколько мы можем судить, ясности отнюдь не вносят, а скорее только смешивают карты.

Выше мы предположили, что, когда общество впервые разделилось на два экзогамных класса, дети были отнесены к классу матери. Это свидетельствует о матрилинейности. Одной из очевидных причин преобладания матрилинейности была определенность и постоянство кровного родства между матерью и ее ребенком по сравнению с неопределенностью и часто непостоянством социальных отношений между мужчиной и детьми женщины, с которой он сожительствовал. Говоря об этих древних временах, мы всегда должны иметь в виду, что физическое родство отца со своими детьми еще не было установлено, и он был для них не более чем опекуном и супругом матери. Другой веской причиной, которая вытекает из предыдущей причины, было то, что отвращение к инцесту с матерью, вероятно, было гораздо более древним и укорененным, чем отвращение к инцесту с дочерью. К этому надо добавить, что в то время как двухклассовая матрилинейная система запрещает инцест с матерью, двухклассовая патрилинейная система такого запрета не имеет. Двухклассовая матрилинейная система помещает мать и ее сына в один и тот же экзогамный класс и тем самым препятствует их сексуальному союзу. Двухклассовая патрилинейная система помещает мать и сына в разные экзогамные классы и, следовательно, не создает препятствий для их сексуального союза. По этим причинам представляется вероятным, что, когда впервые была введена экзогамия, большинство людей придерживались скорее матрилинейного, нежели патрилинейного устройства экзогамных классов.

Но совершенно необязательно, что так на самом деле обстояли дела в реальности. При групповом браке проследить групповое отцовство так же легко, как и групповое материнство, поскольку группа отцов так же хорошо известна, как и группа матерей, хотя конкретный отец как индивид может быть неизвестен. Поэтому вполне возможно, что, вводя экзогамию, некоторые племена с самого начала предпочитали относить детей к группе их отцов, а не к группе их матерей. Конечно, такое распределение не подразумевало бы осведомленности о физическом отцовстве: его природа и даже существование были совершенно неизвестны первопроходцам экзогамии. Мужчина, который сожительствовал с матерью детей и выступал в качестве опекуна семьи, – вот и все, что эти первобытные люди могли бы сообщить о том, кто такой отец. Факт сожительства, будь то случайное или продолжительное сожительство, был так же или почти так же знаком каждому члену сообщества, как факт материнства женщины. И хотя никому и в голову не приходило связывать сожительство с материнством как причину и следствие, все же простое общение мужчины с этой конкретной женщиной пробуждало в нем интерес к ее детям, и чем продолжительнее была их связь, другими словами, чем прочнее был брак, тем больший интерес он проявлял к ним. Дети, очевидно, были частью тела женщины; и если в результате долгого сожительства он стал относиться к женщине как к своей собственности, то, естественно, он начинал относиться и к ее детям как к своей собственности. На самом деле, как было уже отмечено, мы можем предположить, что мужчина смотрел на детей своей жены как на свое имущество задолго до того, как стало понятно, что они его отпрыски. Таким образом, в первобытном обществе отцовство скорее всего рассматривалось как социальное, а не физическое родство мужчины с его детьми. Но это социальное родство вполне могло считаться достаточной причиной для отнесения детей к классу мужчины, который имел право сожительствовать с их матерью, а не к классу самой матери. Следовательно, мы не можем с уверенностью предположить, что арунта и другие центральноавстралийские племена, у которых сейчас принадлежность к экзогамному классу наследуется по отцовской линии, когда-либо передавали ее по материнской линии. В экзогамии патрилинейность может быть такой же древней, как и матрилинейный порядок.

Древний и широко распространенный обычай матрилинейного порядка вести происхождение и наследовать имущество только по материнской линии никоим образом не подразумевает, что управление племенами, соблюдающими этот обычай, находилось в руках женщин. Следует иметь в виду, что матрилинейность не означает правления женщин. Напротив, практика матрилинейности наиболее широко распространена у наиболее примитивных племен, у которых женщина, вместо того чтобы быть правительницей мужчины, всегда является его рабочей силой и часто немногим лучше его рабыни. Эта система столь далека от того, чтобы предполагать какое-либо социальное превосходство женщин, что, вероятно, она возникла в условиях, которые мы должны рассматривать как их глубочайшую деградацию, а именно в том состоянии общества, где отношения полов были столь свободными и расплывчатыми, что дети не могли быть зачаты от какого-либо конкретного мужчины.

Когда мы переходим от чисто первобытного состояния к более высокому уровню культуры, на котором накопление собственности, и особенно земельной собственности, стало мощным инструментом социального и политического влияния, мы, естественно, обнаруживаем, что везде, где сохранялась древняя матрилинейность, она, как правило, повышала статус и достоинство женщины. Ее возвышение наиболее заметно в аристократических семьях, где она либо сама обладает властью, а также частной собственностью, либо, по крайней мере, передает их своему супругу и(или) детям. Но этот социальный прогресс женщин никогда не заходил так далеко, чтобы поставить мужчин в целом в подчиненное положение. Даже там, где матрилинейность в отношении происхождения и собственности преобладала наиболее явно, фактическая власть обычно, если не всегда, оставалась в руках мужчин. Исключения, без сомнения, имели место; время от времени появлялись женщины, которые исключительно силой характера в течение какого-то времени влияли на судьбы своего народа. Но такие исключения редки, и их последствия преходящи; они не влияют на истинность общего правила, согласно которому человеческое общество управлялось в прошлом и, поскольку человеческая природа остается прежней, вероятно, будет управляться в будущем, главным образом, мужской силой и мужским интеллектом.

Теория гинекократии на самом деле является построением излишне мечтательных и необъективных умов. И в той же степени является химерой идея о том, что в матрилинейных обществах (народ кхаси и др.) преобладали богини, это придумано женщинами. Если бы женщины создавали божеств, они, скорее всего, придали бы им мужские, а не женские черты. Великие религиозные идеалы, которые навсегда запечатлелись в мире, по-видимому, во всех случаях были продуктом мужского воображения. Мужчины создают богов, а женщины поклоняются им. Сочетание поклонения предкам с матрилинейностью дает простое и вполне достаточное объяснение превосходства богинь над богами в обществе, где преобладают такие условия. Мужчины, естественно, отводят первое место прародительнице, от которой они ведут свое происхождение. Для объяснения этих фактов вовсе нет нужды прибегать к нереальной гипотезе о преобладании женского воображения над мужским.

Идея того, что при матрилинейной системе родства женщины правят мужчинами и создают богинь, которым они поклоняются, столь невероятна сама по себе и столь противоречит наблюдаемому опыту, что едва ли заслуживает обсуждения несмотря на то серьезное внимание, которое уделяют этому вопросу. Но когда мы, как и следует, рассеиваем этот умозрительный туман, мы остаемся лицом к лицу с неопровержимым фактом широкого распространения матрилинейности, то есть социальной системы, которая ведет происхождение и передает собственность не по мужской линии, а по женской. Разумно предположить, что социальная система, столь широко распространенная и глубоко укоренившаяся, должна была повлиять на религию народов, которые ее исповедуют, особенно если мы вспомним, что в примитивных сообществах взаимоотношения богов обыкновенно отражают социальные взаимоотношения их приверженцев.

Найдя, как представляется, адекватное, хотя и не достигающее первопричины, объяснение распространенности экзогамии у аборигенов Австралии, мы, естественно, задаемся вопросом, можно ли применить такое объяснение к распространенности экзогамии во всех других частях света, где она практикуется. Зародышем этого явления, по нашему мнению, следует считать целенаправленное разделение целостного сообщества на два экзогамных класса с целью предотвращения половых союзов ближайших родственников. Исходя из этой гипотезы, мы должны ожидать, что подобное деление пополам или его следы будет обнаруживаться во всех экзогамных племенах. Факты, однако, отнюдь не соответствуют этому ожиданию. Вполне верно, что разделение на два экзогамных класса, или двухклассовая система, широко, хотя и не повсеместно, существует в Меланезии и встречается у некоторых племен североамериканских индейцев: ирокезов, тлинкитов, хайда и кенайцев. Но существование двух и только двух экзогамных подразделений в сообществе является редким и исключительным. Обычно мы находим не два экзогамных класса, а множество экзогамных родов, или кланов, что, по-видимому, является неизменным правилом среди многочисленных тотемных народов Индии и Африки. Но разве не возможно, что в некоторых сообществах эти экзогамные и тотемные кланы когда-то были сгруппированы в экзогамные классы или фратрии, которые впоследствии исчезли, не оставив после себя ничего, кроме экзогамии тотемных кланов, или запрета на брак между мужчинами и женщинами внутри одного тотемного клана? Это не только возможно; по-видимому, это действительно имело место в тотемных сообществах в самых разных частях света. Так, есть основания полагать, что в западной части островов Торресова пролива тотемные кланы ранее были сгруппированы в два экзогамных класса, или фратрии, но впоследствии экзогамия классов была ослаблена, в то время как экзогамия тотемных кланов сохранилась. Тщательные исследования Селигмана привели его к выводу, что то же самое произошло у народов мекео и вагавага на Новой Гвинее. Те же изменения произошли и в Северной Америке у ирокезов, о чем мы знаем от почтенного Л. Г. Моргана, который долго жил среди них и хорошо знал это племя. Раньше, говорит он, ирокезы были разделены на два экзогамных класса, или фратрии, каждый из которых включал четыре тотемных клана, и ни один мужчина не мог жениться на женщине из любого из четырех кланов своего класса, не навлекая на себя глубочайшего отвращения и позора. Однако со временем, по его словам, строгость системы была пересмотрена, и запрет на вступление в брак сохранился только на уровне тотемного клана. Опять же, сообщается, что точно такие же изменения произошли у гуронов (виандотов). Наш лучший знаток этого племени У. Э. Коннолли сообщает, что раньше гуроны были разделены на два экзогамных класса, один из которых состоял из четырех, а другие – из семи тотемных кланов. В старые времена браки были запрещены как внутри класса, или фратрии, так и внутри тотемного клана, поскольку кланы, объединенные в класс, или фратрию, считались друг другу братьями, в то время как кланы другого класса, или фратрии были всего лишь двоюродными братьями. Но позже правило, запрещающее браки внутри класса, было отменено, и запрет сохранил силу только на уровне тотемного клана. Иными словами, клан продолжал оставаться экзогамным и после того, как класс перестал быть таковым. На другом конце континента такая же перемена, вероятно, произошла на Аляске в племени кенайцев, хотя наши сведения о них недостаточно полны и точны, чтобы говорить с уверенностью.

Эти факты показывают, что в племенах с двумя экзогамными классами, каждый из которых включает в себя несколько тотемных кланов, существует тенденция к отказу от экзогамии класса и сохранению экзогамии клана. Причина этого сдвига, очевидно, скрывается в том, что экзогамность класса куда более тяжкое бремя для представителей этого класса. Там, где сообщество разделено на два экзогамных класса, каждому мужчине запрещено жениться, грубо говоря, на половине всех женщин сообщества. В небольших сообществах – а в обществе дикарей община, как правило, невелика – такое правило часто мешает мужчине вообще обзавестись женой; соответственно, возникало сильное искушение ослабить ограничения обременительной классовой экзогамии и поддерживать клановую экзогамию. Облегчение, вызванное таким послаблением, было немедленным, и оно было бы тем больше, чем больше возрастало число тотемных кланов. Если существовало, скажем, двадцать тотемических кланов, то вместо того, чтобы быть отлученным от брака с женщинами из десяти из них по суровому правилу классовой экзогамии, мужчина теперь должен был воздержаться брака с женщинами только одного из них по мягкому правилу клановой экзогамии. Опасность остаться без жены была слишком серьезным фактором, чтобы не попытаться изменить действующий порядок. Разумно предположить, что многие племена и помимо жителей островов Торресова пролива и ирокезов негласно, либо официально отменили классовую экзогамию, продолжая на откуп правильным традициям соблюдать экзогамию клана. Поступая таким образом, в отношении вопросов брака они сменили тяжелое ярмо на более легкое.

Вышеприведенные соображения позволяют предположить, что повсеместно экзогамии тотемного клана, или рода, предшествовала экзогамия класса, или фратрии, – даже там, где не сохранилось никаких следов двухклассовой системы. Пожалуй, можно заключить, что экзогамия тотемных кланов всегда является этапом упадка экзогамии, поскольку ограничения, которые она налагает на брак, гораздо менее суровы, чем ограничения, налагаемые экзогамией классов, или фратрий.

Но есть еще одна веская и вполне самостоятельная причина полагать, что многие племена, которые сейчас знают только экзогамию тотемных кланов, ранее разделяли эти тотемные кланы на два экзогамных класса. Везде, где была установлена система тотемных взаимоотношений, она оказывается по своей природе классификационной, но не дескриптивной. Исключений из этого правила, по-видимому, не существует. Cистема взаимоотношений, как мы вскоре убедимся, естественно и неизбежно вытекает из системы группового брака, созданной путем распределения членов сообщества по двум экзогамным классам. Следовательно, мы можем с некоторой степенью вероятности заключить, что везде, где сейчас существует классификационная система, раньше существовала двухклассовая система экзогамии. Если это так, то экзогамия, по-видимому, возникла повсюду так же, как, например, в Австралии, то есть посредством целенаправленного разделения общины на два экзогамных класса с целью предотвращения браков близких родственников, особенно браков братьев с сестрами и матерей с сыновьями.

Преимущество этого объяснения в качестве общего решения всей проблемы экзогамии состоит в том, что, подобно найденному нами решению проблемы тотемизма, оно позволяет нам понять, каким образом экзогамия столь широко распространилась по всему земному шару и при этом не подталкивает к предположению, что экзогамия как-то заимствовалась одной отдаленной народностью у другой или что она передалась по наследству от общих предков народов, столь разнообразных и удаленных друг от друга, как австралийские аборигены, индийские дравиды, банту и прочие народы Африки и, наконец, индейцы Северной Америки. Такие первобытные и широко распространенные явления, как тотемизм и экзогамия, легче и естественнее объясняются гипотезой независимого происхождения во многих местах, чем гипотезой заимствования или наследования от более древних предков. Но чтобы объяснить широкое распространение любого подобного феномена с какой-либо долей вероятности гипотезой о множестве отдельных источников, мы должны быть в состоянии указать на некоторые простые общие идеи, которые естественным образом приходят в голову первобытным людям, и мы должны быть в состоянии указать какой-нибудь простой и очевидный способ, посредством которого эти идеи могли бы найти выражение на практике. Теория, которая требует от нас допустить, что чрезвычайно сложный процесс эволюции был независимо повторен многими народами во многих регионах, с самого начала сама себя компрометирует. Если какой-либо обычай возник независимо во множестве диких племен по всему земному шару, вполне вероятно, что он возник из какой-то идеи, которая для первобытного ума представляется чрезвычайно простой и очевидной. Такую простую идею мы нашли в случае тотемизма в вере в то, что женщины могут забеременеть без помощи противоположного пола от животных, растений и других материальных объектов, которые входят в них и рождаются от них, оставаясь по природе этими животными, растениями и другими объектами, просто с поверхностным обликом человеческих существ. Такую простую идею в случае экзогамии мы нашли в неприязни к сожительству братьев с сестрами и матерей с сыновьями, и мы видели, как эта неприязнь легко находит выражение в разделении сообщества на два экзогамных матрилинейных класса, что эффективно предотвращает всякое подобное сожительство. Эта идея обладает, по крайней мере, тем достоинством, что она проста, а это, как мы отметили, необходимо для любого построения, претендующего на объяснение независимого происхождения широко распространенного феномена во многих местах.