Текст книги "Бессмертные"

– Откуда мне знать?

– Почему бы тебе не выяснить?

Флауэрс вздрогнул в темноте, хотя в комнате было жарко, и засунул руки в карманы. Внезапно его пальцы наткнулись на пряжку пояса.

Он подскочил, удивляясь, как это не вспомнил о ней раньше, и торопливо нажал кнопку тревоги.

Пусть шанс был мизерным, но попытаться стоило. Хотя он и полагал, что похитители, припарковав «Скорую», заглушили мотор.

Флауэрс снова сполз вниз по стене, припоминая свой визит в расчетный отдел Центра. Там, записав предварительно его данные, ему показали платежную ведомость. Тот пациент внес на счет 200 тысяч долларов. Расчетный отдел распределил их довольно ловко. Общий счет оказался всего на пару сотен долларов меньше.

Он просмотрел колонку дебета, заполненную сплошь четырехзначными и пятизначными числами.

Операционная: $40 000.

Ну, почему бы и нет? Один только аппарат искусственного кровообращения стоил 5 миллионов долларов, а микрохирургическое оборудование на тот момент, когда его собрали и запустили в работу, считалось одним из чудес Среднего Запада. Кто-то должен был за это платить.

Затем шли аренда палаты, анестезия, расходы на клинические исследования, рентген, биопсия, расходы на ЭКГ[14]14
  Электрокардиограмма.


[Закрыть] – ЭЭГ[15]15
  Электроэнцефалограмма.


[Закрыть] – СОМ[16]16
  Скорость основного метаболизма.


[Закрыть], лекарства и перевязочный материал и, наконец, самые значительные суммы – стоимость новых органов и артерий:

новые артерии (1 комплект): $30 000;

новое сердце (1 шт.): $50 000.

Какой-то бедняга-неплательщик погасил ими свой долг.

Сидя в бетонной клетке, Флауэрс убеждал себя, что медик не должен задаваться вопросом относительной ценности. В итоге пациент заплатил примерно от тридцати до сорока тысяч долларов за каждый год жизни, полученный им после операции. И оно того стоило – с точки зрения пациента. А существует ли другая точка зрения? Кому еще пришлось расплачиваться по этим счетам?

Наверное, обществу. Стоило ли оно того с точки зрения общества? Может быть, и нет. Ведь этот старик теперь только потреблял, проедая и проживая то, что он заработал собственным умом, силой или безжалостностью, будучи моложе.

Так что, возможно, для общества цена оказалась неоправданно высока.

Такая позиция представлялась жестокой и бесчеловечной, поэтому никто не хотел, чтобы судьей в таких вопросах выступало общество. Медицина веками добивалась возможности решать их; тут АМА[17]17
  Американская медицинская ассоциация.


[Закрыть] была непоколебима. Каждый человек имеет право на выбор врача и на получение тех медицинских услуг, которые он может себе позволить.

Ну разумеется, все это демонстрировало опасность рассмотрения проблемы с обратной стороны, как это делал Хэл Мок. Знания, мастерство и оборудование имеют значение. Если бы их не использовали, это стало бы возмутительным расточительством.

Но может, дело в том, внезапно подумалось ему, что ошибку допустили раньше, начав развивать знания, оттачивать мастерство и улучшать оборудование. Тогда-то обществу и пришлось платить по счетам.

Оно ведь всему назначает цену. Во все времена в ограниченном количестве существовали интеллект, энергия и то, что создавалось непрерывным трудом и заботой поколений, – капитал. Общественная система ценностей регулирует распределение этих ресурсов среди тысячи различных отраслей.

Это напоминало планирование бюджета: столько-то на еду, столько-то на жилище, столько-то на одежду, образование, исследования, развлечения; столько-то на здоровье.

А есть ли что-то более ценное, чем крепкое здоровье? Нет, решило общество. Без здоровья все бессмысленно.

Что же Мок имел в виду, заявив, что мы можем стать слишком здоровыми?

Существовал ли уровень, за которым медицина стала потреблять больше, чем отдавать? И был ли порог, перешагнув который медицина обернулась монстром, принявшимся пожирать породившее ее общество?

Не исключено, что цена жизни может оказаться слишком высокой. А общество может стать слишком здоровым, как ипохондрик, доводящий себя до банкротства в тщетных попытках излечить воображаемые болезни.

– Чарли, – спросил он Брэнда на следующий день, – сколько процентов от национального дохода было потрачено на медицину в прошлом году?

– На лечение, обучение, исследования, изготовление лекарств или производство оборудования?

– На все разом.

– Так, посмотрим – пятнадцать целых и шесть десятых, десять и одна, двенадцать и девять, пять и два, восемь и семь – итого – что там у нас получилось?

– Пятьдесят две целых и пять десятых, – сосчитал Флауэрс.

В темноте бетонной камеры он снова повторил про себя эту цифру.

– Чепуха, – проворчал раздраженно.

От тревожащих воспоминаний его спас диктофон: Флауэрс обнаружил, что все это время тот был включен. Теперь, чтобы раскрыть личности его похитителей, ему достаточно было нажать кнопку воспроизведения.

Он нажал ее и полностью погрузился в прослушивание записанных на пленку голосов Лии, Расса и его самого. Но прежде чем в записи раздался испуганный крик Лии, дверь распахнулась, и ослепляющий свет ударил по его глазам.

Он выключил диктофон и беззвучно выругался. Шанс был упущен.

– Кто вы? – требовательно спросил он.

– Офицеры полиции, – раздался в ответ резкий голос. – Вы подавали сигнал тревоги?

– Перестаньте светить мне в глаза, – велел Флауэрс с подозрением. – Я не могу вас разглядеть.

– Конечно.

Луч света, метнувшись в сторону, упал на темные брюки и кители тоном светлее, отразился от значков, выхватил из темноты лица и фуражки.

Один из двух полицейских показался знакомым; точно, это был тот самый сержант, которому он сдал спекулянта.

– Ну, доктор, – заявил сержант, – вот мы и снова встретились, да? Давай, нам нужно выбираться отсюда.

– Согласен, но где моя «Скорая»? Вы нашли ее? Поймали похитителей? Вы…

– Остынь, – хмыкнул сержант. – Сейчас у нас нет на это времени. Похитители могут вернуться, правда, Дэн?

– А то, – подтвердил Дэн.

Они шли по длинным, отделанным мрамором коридорам, которые, наполняясь эхом их шагов, появлялись из темноты под бегущим впереди лучом фонарика. Наконец они добрались до просторного холла. С каждой его стороны было по три ряда тяжелых латунных дверей, в одном ряду двери были распахнуты. За дверями располагался лифт. Флауэрс зашел в кабину следом за полицейскими. Сержант нажал на кнопку. Судорожно вздрогнув, лифт поехал вверх.

Он так скрипел, гремел и стонал, что Флауэрс засомневался в его работоспособности. Так вот какой звук он слышал, сидя в бетонном мешке, пришла в голову мысль. Он устало облокотился на богато украшенную латунью стену и подумал: Я – счастливчик.

Оказавшись в безопасности, он не мог не вспомнить о слепой девушке. Все ли было в порядке с Лией? Она ведь не могла пострадать? А ее отец – почему же его лицо казалось таким знакомым?

Оно напомнило ему об одной картине, которую он увидел, бродя по залу с портретами бывших президентов в здании главного управления окружного медицинского общества. Там висели десятки портретов, все в мрачных тонах. Изображенные на них люди с торжественными лицами и строгими взглядами, казалось, смотрели прямо на него, словно говоря: «Нам передали великие заветы Эскулапа нетронутыми, безупречными; мы сохранили их для тебя незыблемыми. Живи согласно этим заветам, если сможешь».

– Быть президентом окружного медицинского общества, должно быть, довольно невеселое занятие, – решил тогда Флауэрс. – Нет возможности посмеяться.

Но, видимо, не для всех. На одном из нарисованных лиц можно было заметить тень улыбки, точнее, неясный намек на то, что эти губы когда-то улыбались, а их владелец относился ко всей этой суете с портретом совсем не так серьезно, как художник.

Тогда он с любопытством наклонился, чтобы прочитать имя на потускневшей латунной табличке, прикрепленной к нижней части рамы, но вскоре забыл его. Теперь, в своем воображении, он снова склонился над табличкой, пытаясь прочитать то, что запечатлелось в его мозгу. Он представил, как табличка медленно приближается и текст на ней становится четче. И наконец прочитал имя:

Доктор РАССЕЛ ПИРС

Президент

1972–1983

Рассел Пирс – ну конечно, как же он мог забыть? Создатель эликсира жизни, разработчик процесса синтеза, названного его именем, умирающий сейчас от старости в разваливающемся доме в центре города.

Доктор Рассел Пирс – Расс – отец Лии.

Двери лифта распахнулись перед ними. Флауэрс нерешительно шагнул в холл, как две капли воды похожий на расположенный внизу.

Только на левой стене были высокие окна, открытые в сереющую ночь.

– Где это мы? – раздраженно спросил Флауэрс.

– В мэрии, – отозвался сержант. – Двигай.

– Что я делаю в мэрии? Я никуда не пойду, пока вы не ответите на мои вопросы.

– Слышал его, Дэн? Никуда он не пойдет, а? Иди, скажи Коуку, что мы на месте.

Другой полицейский, огромный и угрюмый детина, легко выскользнул через стеклянные двери в дальнем конце холла. Сержант ухмыльнулся и нарочито поправил оружие в кобуре на боку.

Этот пистолет наверняка заряжен не иглами с анестетиком, – с дрожью подумал Флауэрс.

– У вас нет права задерживать меня здесь против моей воли.

– А кто тут держит тебя против воли? – удивился сержант. – Хочешь уйти? Иди. Конечно, тебе нужно быть очень аккуратным по дороге, чтоб не случилось какой беды, например падения с лестницы. Лестница-то длинная.

Столь явное разложение в рядах городской полиции выбило Флауэрса из колеи.

Усохший маленький человечек, пришедший с Дэном, задумчиво уставился на Флауэрса.

– Это же просто студент, – заявил он с раздражением, разочарованно скривив разбитые губы.

– А ты думал, нам есть из кого выбирать? – ощетинился сержант.

– Ну, – пошел на попятный Коук, – надеюсь, и этот сойдет. Иди за мной.

Он махнул Флауэрсу.

Тот с вызовом глянул на Коука, сжав губы.

– Нет!

Рука сержанта смазанным движением метнулась к нему. Удар ладонью пришелся Флауэрсу в лицо, и шлепок вышел смачный. Комната пошатнулась перед глазами у Флауэрса, а колени подогнулись. Гнев затопил его алой волной, и он выпрямился, готовый к драке.

Дэн, усмехаясь, подошел и пнул его в пах.

От боли перед его глазами встала туманная пелена, и Флауэрс оказался на полу, свернувшись калачиком и пытаясь восстановить дыхание. Постепенно боль отступила, и сведенные судорогой мышцы расслабились достаточно, чтобы он смог отпустить подтянутые к животу ноги. Затем он заставил себя подняться на колени и совершил судорожный рывок вверх. Вскоре он обнаружил, что сержант поддерживает его, не давая упасть.

– Ну, хватит, – сказал сержант буднично, – теперь-то мы будем разумными, правда?

Флауэрс стиснул зубы, чтобы не застонать. Он позволил протащить себя через вращающуюся стеклянную дверь в огромную комнату, разделенную напополам длинной стойкой из полированного темного материала. У правой стены стояла скамья. На скамье сидел худой мужчина с лицом ласки.

Он ухмыльнулся Флауэрсу. Щитовидка, – изумленно подумал Флауэрс. Спекулянт. На свободе. Веселится. А его, побитого, тащат полицейские.

К тому времени, как они оказались у массивной ореховой двери в правой стене, боль утихла настолько, что Флауэрс мог идти почти прямо.

– Куда мы идем? – процедил он сквозь стиснутые зубы.

– Боссу нужен доктор, – ответил Коук, спеша открыть дверь. За ней царила темнота. – Обычно он просыпается как раз к этому времени.

Босс?

– А кто он?

Невзрачный человечек недоверчиво взглянул на него.

– Джон Боун!

– Коук! – раздался голос, которому боль добавила высоких ноток. – Коук! Ты где?

– Здесь, босс! – испуганно ответил Коук. – Здесь, и со мной студент медицины!

Он метнулся через всю комнату к высоким окнам, чтобы раздвинуть шторы. Приглушенный ядовитой дымкой свет расползся по полу и по широкой кровати со смятыми одеялами. Среди них сидел мужчина. Тощий, как скелет, с узким, как щепка, лицом и конечностями, похожими на палки.

– Студент! – возмутился он. – Кому нужен студент! Я умираю. Мне нужен врач!

– Мы смогли найти только его, – угодливо пробормотал Коук, словно с рождения привык раболепствовать.

– Ладно уж, – вздохнул Боун. – Он должен справиться. – Спустив ноги с кровати, он тут же сунул их в домашние тапочки нежно-голубого цвета. – Ну давай, студент. Лечи меня!

– Где ваша страховка? – спросил Флауэрс.

– Страховка! – рявкнул Боун. – Кому она нужна? Будь у меня страховка, стал бы я, по-твоему, похищать врачей?

– Нет страховки, нет лечения.

Рука, ударившая его по затылку, была твердой, как дубинка. Флауэрс покачнулся, почти упав на пол. Словно издалека он услышал собственный голос:

– Это бесполезно.

Когда черная пелена перед глазами пропала, он обнаружил, что сидит в кресле рядом с кроватью. Голова поворачивалась с трудом. Рядом с ним замерли полицейские, по одному с каждой стороны. За дверью притаился спекулянт, заглядывающий в комнату с жадным любопытством. Коук стоял прямо перед Флауэрсом. Боун метался между креслом и окном, и его тапочки то шлепали по мраморному полу, то шуршали по толстому ковру.

– Мне нужно лечение, студент! Ты разве не видишь, что я умираю?

– Мы все умираем, – сказал Флауэрс.

Боун замер и свирепо уставился на него.

– Ну да! Но если мы не глупы, то можно отсрочить этот момент. Я умен. Мне нужно лечение. Я могу заплатить. Так почему бы мне его не получить? Почему меня ущемляют в правах? Думаешь, никто никогда не лечился, не имея на это права?

– Я знаю, что существуют этические нормы, которыми я ограничен. Так какое мне дело до других? – вызывающе заявил Флауэрс. – А вам нужен не терапевт, а психиатр. Единственная болезнь, которой вы страдаете, это ипохондрия. И всем это известно.

Боун повернулся и уставился на Флауэрса непроницаемым взглядом.

– Значит, – мягко заговорил он, – ипохондрик, вот я кто? И я не при смерти, да? И откуда же ты это взял? Что, мои боли в желудке – воображаемые? Проблема в моей голове? Ну, допустим. Подойди-ка. Я тебе кое-что покажу.

Флауэрс отреагировал недостаточно быстро, поэтому его грубо вытащили из кресла и толчком отправили через всю комнату. Он остановился рядом с Боуном, замершим перед высоким окном. За окном царил рассвет, и в городе, позолоченном лучами солнца, признаки упадка были почти незаметны.

– Посмотри! – сказал Боун, взмахом руки указав на эту картину. – Мой город! Я последний из вымирающего вида, политический лидер. После меня хоть потоп. Ведь города больше не будет. Он развалится на части. Грустно, не правда ли?

Флауэрс посмотрел на город, который на самом деле представлял собой руины, и подумал, что было бы неплохо, если бы все это уничтожил огромный пожар или наводнение стерло с лица земли, так же как медицина навсегда стерла оспу, дифтерию, малярию и сотни других инфекций – но, разумеется, не столь уж радикально.

– Город, – задумчиво протянул Боун. – Странное явление. У него своя жизнь, личность, эмоции, как у самой прекрасной из женщин. И я покоряю ее. Злюсь на нее, а иногда могу и поколотить. Но за всем этим кроется любовь. А она умирает, и никакое лекарство не способно спасти ее.

На глазах Боуна выступили настоящие слезы.

– Я не могу ей помочь, – мягко продолжил он, слегка стукнув кулаком по филенчатой стене рядом с окном. – Все, что я могу, – это оплакать ее. Что убивает ее? Эта раковая опухоль на вершине холма! Ее убивают врачи. Медицина – ее убийца.

Флауэрс посмотрел туда, куда указывал иссохший палец: на холм, похожий на золотой остров, возвышающийся над морем тьмы. Косые, красноватые лучи солнца падали на крепкие стены и тянущиеся к небу башни комплекса на Больничном Холме.

– Вы убили ее, – заявил Боун, – своими разговорами о канцерогенах и прочих городских опасностях. «Прочь из города!» – вопили вы, – и деньги ушли, переместившись в пригород, а здесь построили автоматизированные фабрики и бросили нас, обескровленных, на съедение этой раковой опухоли. А она разрасталась внутри, когда госпитали поглощали квартал за кварталом, изъяв из налоговых списков сперва четверть, а потом и треть всего города. Медицина убила ее.

– Медицина только обрисовала возможности, предоставив общественности самой решать, что ей больше подходит, – холодно возразил Флауэрс.

Боун постучал кулаком по лбу.

– Конечно, конечно. Мы сами во всем виноваты. Я хотел, чтобы ты увидел это. Мы отдались в руки врачей, умоляя: «Спасите нас! Подарите нам жизнь!» А вы не стали спрашивать: «Какую именно? И для чего?»

Принимайте эти таблетки, велели вы, и мы послушно глотали их. Вам необходим рентген, сказали вы, и радиоактивный йод, и антибиотики, и лекарства от того и этого, и мы стали принимать все это вместе с тоником и витаминами. – И он нараспев процитировал: – Витаминов насущных дай нам на сей день…[18]18
  Переложение молитвы «Отче наш».


[Закрыть] Микрохирургия поможет продлить вашу жизнь на год, обещали вы; банки крови – еще на полгода; банки органов и артерий подарят от недели до месяца. И мы навязали их вам, потому что боялись смерти. Как бы нам назвать этот изматывающий страх болезни и смерти? Давайте назовем его ипохондрией!

Назовите меня ипохондриком, – продолжал Боун, – и вы всего лишь подтвердите, что я дитя своего времени. Я связан с этим городом теснее, чем вы, чем кто-либо еще. Мы умираем вместе, он и я, обращаясь к вам с мольбой: «Спасите нас! Спасите, или мы погибнем!

– Я ничем не могу помочь, – настойчиво повторил Флауэрс. – Неужели это непонятно?

Боун воспринял это на удивление спокойно, просто уставившись на Флауэрса своими темными глазами.

– Еще как можешь, – небрежно возразил он. – Это сейчас ты уверен, что не станешь этого делать. Но придет время, когда плоть одержит верх над разумом, не способная больше выносить пытку, когда нервы, измученные болью, запросят пощады, и твоя воля будет сломлена. Вот тогда ты возьмешься лечить меня.

Он окинул Флауэрса взглядом с головы до пят. И тут его глаза вспыхнули. Флауэрс решил, что смотреть не будет, но не смог устоять и глянул вниз: его безупречно белая куртка распахнулась, а из-под нее виднелись кнопочки и катушки на пряжке ремня.

Боун заинтересованно склонился к ней. Флауэрс напрягся, но, прежде чем он успел что-либо предпринять, его схватили за руки и заломили их за спиной.

– Пленка, – сказал Боун, – с записью.

Он безошибочно нажал кнопку перемотки, а затем – воспроизведения. Как только бестелесные голоса наполнили комнату, он прислонился к филенчатой стене, слушая запись с едва заметной, задумчивой улыбкой на бледных губах. Когда запись закончилась, улыбка стала шире.

– Приведите девчонку и старика. Думаю, они нам пригодятся.

Флауэрс мгновенно все понял.

– Не глупите, – заявил он. – Мне нет до них никакого дела. И мне плевать, что с ними будет.

– Тогда к чему эти возражения? – ласково уточнил Боун. Он поднял взгляд на полицейских. – Заприте его. В сломанном лифте. Есть идея.

Минуту спустя массивные латунные двери с лязгом закрылись у Флауэрса за спиной, и он снова оказался в полной темноте.

Но эта темнота значительно отличалась от той, что окружала его в камере. Будто кусок ночи, едва удерживающийся на краю бездны, она вызывала у него жалящее, нарастающее чувство ужаса…

Он обнаружил, что трясется под дверями, бесплодно разбивая о них кулаки и крича…

И заставил себя сесть в углу кабины. Забыть о том, что он в сломанном лифте, висящем над пустотой. Выхода не было.

Он помнил, как жал все подряд кнопки на панели управления. Как в неистовой попытке разжать двери сорвал ноготь на пальце.

Затем обнаружил свой чемоданчик и включил свет. Нашел в нем повязку и обмотал рану на месте сорванного ногтя.

И снова выключил свет. Лучше было сидеть в темноте, зная, что можно в любую секунду зажечь огонек, чем сходить с ума, зная, что света нет и не будет совсем.

Два часа спустя двери распахнулись, и в лифт втолкнули Лию. Время он узнал по часам, иначе ни за что не поверил бы, что прошло всего несколько часов, а не целый день.

Девушка пошатнулась, когда двери закрылись и Флауэрс ослеп, как и она. Однако он вскочил на ноги, поймал ее прежде, чем она упала, и крепко обнял. Она пыталась с ним бороться, извивалась в его руках, молотила по нему руками и ногами.

– Это я, – снова и снова повторял Флауэрс, – студент-медик.

Когда она перестала сопротивляться, Флауэрс попытался ее отпустить. Но тут девушка напряглась, вцепилась в его руку и, дрожа, прижалась к нему.

Эти объятия вызывали у Флауэрса непривычные ощущения. В том, чтобы держать ее в своих руках, было что-то успокаивающее, и это не имело ничего общего с профессионализмом, навыками и прочими безликими ощущениями, связанными с его работой. Было слегка неловко; так, словно бы вдруг проявилась какая-то новая часть его.

– Где мы? – шепнула девушка.

– В кабине сломанного лифта в здании мэрии, – хрипло ответил он. – У Джона Боуна.

– Чего хочет Боун? – последовал вопрос.

Ее голос звучал почти ровно, и, слушая его, Флауэрс чувствовал, как появляются силы и желание бороться.

– Лечение.

– А вы отказали. – Утверждение, не вопрос. – Как бы то ни было, вы – стойкий человек. Я сообщила о вашем похищении в Медицинский Центр. Может быть, они помогут.

Надежда вспыхнула было, но реальность тут же погасила ее. У Центра больше нет возможности определить его местоположение, а перерывать весь город ради одного несчастного студента они не станут. Теперь он сам по себе.

– Боуну удалось схватить и вашего отца?

– Нет, – ровно ответила Лия. – Его забрали люди из Агентства. Они увидели Расса, когда пришли расспросить о похищении. Один из них узнал его. И они забрали его с собой.

– Фантастика! – неверяще воскликнул Флауэрс. – И куда они его увезли?

– В экспериментальное отделение.

– Только не доктора Пирса!

– Вы вспомнили, кем он был. Вот и они тоже. Они использовали старый двусторонний договор с ним в качестве повода, потому что дата его прекращения устанавливалась произвольно, на сотне. Раньше доктора столько не жили. Думаю, и сейчас таких нет.

– Но он известный ученый!

– Поэтому его и забрали; он знает слишком много, и слишком многие знают его. Они боятся, что партия Антививисекторов достанет его и каким-либо образом использует против активистов Профессии. Они искали его на протяжении тридцати лет – с тех самых пор, как он вышел с территории госпиталя в город и больше не вернулся.

– Теперь я вспомнил, – подтвердил Флауэрс. – Тогда его сравнивали с Амброзом Бирсом. Он читал лекцию – наверное, по гематологии – прервался в середине предложения и заявил: «Господа, мы зашли слишком далеко; пришло время вернуться назад и определить, где же мы ошиблись». Вышел из класса, затем из госпиталя, и больше его никто не видел. Никто так и не понял, что он тогда имел в виду.

– Те дни преданы забвению. Он никогда не говорит – не говорил – о них. Я думала, уже можно перестать прятаться. Думала, они наконец-то оставили его в покое… Зачем я нужна Джону Боуну?

– Он надеется заставить меня лечить его…

– Угрожая мне? Вы сказали ему, что это смешно?

– Нет. Я этого не сделал.

– Почему нет?

– Наверное, просто не сообразил.

Лия медленно вытащила свою руку, и дальше они сидели в молчании и темноте. Мысли в голове Флауэрса причиняли ему боль, которую он с трудом выносил.

– Я хочу взглянуть на ваши глаза, – внезапно сказал он.

Он достал из чемоданчика офтальмоскоп и склонился над девушкой, направив луч света на замутненную роговицу. Она сидела неподвижно, широко распахнув глаза и даже оттянув вниз нежную кожу щеки. Он медленно кивнул сам себе и убрал инструмент.

– Надежда есть, доктор? – спросила девушка.

Он солгал.

– Нет, – прозвучало категорично.

Это было нарушением врачебной этики; и внутри его зародилось странное, вызывающее противную дрожь чувство, словно он испачкал грязью стены госпиталя, но к этому чувству примешивалось другое, не менее странное – восторг. Так проявлялось милосердие. Конечно, зрение можно было вернуть – после операции стоимостью на несколько тысяч долларов больше, чем у нее когда-либо будет. Милосерднее было убить надежду раз и навсегда.

Может, это и было неэтично, но он только теперь начал понимать, что иногда врач должен работать с пациентом, а не с его болезнью, несмотря на все то, что говорили ему профессора. Каждый пациент – особенный, со своими проблемами и их решением, и только часть из них имеет отношение к медицине.

– Я не могу понять, – внезапно сменил он тему, – почему люди позволяют Джону Боуну оставаться на своем посту, несмотря на его продажность, нечистоплотность и жестокость.

– Это только одна сторона медали, которую к тому же дано увидеть немногим. Для большинства из них он – покровитель, или, другими словами, человек, принимающий решения за них. Как вы с ним поступите?

– Буду лечить, – просто ответил Флауэрс. – Сейчас нет смысла донкихотствовать.

– Но, доктор… – начала девушка.

– Бен, – поправил он. – Бен Флауэрс. Я не хочу это обсуждать. Нас могут подслушивать.

Затем последовало продолжительное молчание, но оно было уютным и каким-то теплым, теплее, чем слова. И рука девушки незаметно оказалась в руке Флауэрса.

Когда полицейские открыли двери, снова наступила ночь. Флауэрс успел бросить беглый взгляд на холл, прежде чем их потащили к Боуну, в комнату, обшитую панелями. Политик закутался в теплый красный халат, но было заметно, что он все еще мерзнет.

Боун заметил, что Флауэрс осматривает комнату, и объяснил:

– Когда-то здесь был кабинет управляющего городом. А кабинет мэра – с другой стороны. В том я работаю, а в этом развлекаюсь, хотя в последнее время работы почти нет – впрочем, как и развлечений. Так вот, значит, эта девушка. Слепая. Я должен был догадаться. Ну, студент, что ты решил?

Флауэрс пожал плечами:

– Конечно, я буду вас лечить.

Боун потер руки со звуком, напоминавшим шуршание наждачной бумаги.

– Неплохо, неплохо. – Внезапно он замер и улыбнулся. – Но как мне убедиться, что ты будешь лечить меня правильно? Может, стоит показать тебе, как недостаточно качественное лечение отразится на девушке?

– Нет необходимости, – быстро возразил Флауэрс. – Я же не дурак. Вы будете все снимать на пленку. И после того, как я закончу лечение, используете ее, чтобы шантажировать меня и получать лечение в будущем. А если вы будете не удовлетворены результатами, сможете отправить запись в окружное общество. Кроме того, – внезапно его голос обрел удивительную глубину, – если вы только тронете ее, я и пальцем не пошевельну, чтобы спасти вашу жизнь.

В глазах Боуна вспыхнуло что-то похожее на восхищение.

– А ты мне нравишься, студент, – заявил он. – Переходи ко мне. Мы сработаемся.

– Нет, спасибо, – ядовито поблагодарил Флауэрс.

– Подумай хорошенько. И дай знать, если передумаешь, – не стал дожимать Боун. – Но вернемся к делу.

В его голосе отчетливо сквозило нетерпение.

– Велите завести двигатель «Скорой», – попросил Флауэрс.

Боун кивнул сержанту.

– Выполняй!

Они ждали, все четверо, замерев в чуткой, неуверенной тишине. Когда в глубине чемоданчика возник тусклый свет, Флауэрс начал цеплять датчики к истощенному телу Боуна.

– Где Коук? – поинтересовался он.

Прочитал диагноз, снял датчики и начал медленно складывать их на место. Затем задумчиво исследовал отделения чемоданчика.

– Что там? – с беспокойством спросил Боун. – Говори, что не так!

По лицу Флауэрса скользнула тень тревоги.

– Не из-за чего волноваться, – ответил Флауэрс, неудачно пытаясь скрыть беспокойство. – Вам нужен тоник. Я уверен, что витамины вы уже принимаете. Удвойте дозу. – Он вытащил пузырек с розовыми пилюлями. – Вот барбитурат амфетамина в таблетках. Это поможет вам заснуть ночью и быть бодрым по утрам. И вот еще одни. – Он протянул Боуну второй пузырек; в нем лежали таблетки зеленого цвета, круглые и плоские. – Эти нужно принимать по одной три раза в день.

Боун настороженно нахмурился.

– А что в них?

– Ничего, что могло бы вам повредить. – Флауэрс вытряхнул пару таблеток на ладонь, закинул их в рот и проглотил. – Видите?

Боун удовлетворенно кивнул.

– Ладно. Тащи этих двоих назад, – велел он полицейскому.

– Подождите-ка, – возразил Флауэрс. – Разве вы не собираетесь отпустить нас?

– С чего ты это взял? – хмыкнул Боун. – Мне нравится, что рядом есть врач. Чувствую себя защищенным.

Флауэрс вздохнул, смиряясь.

– Ну, думаю, с этим я ничего поделать не могу.

Он наклонился, чтобы поднять чемоданчик, и заметил выражение разочарования, мелькнувшее на лице Лии. Его рука замерла где-то в районе шеи Боуна.

– Вот, – сказал Флауэрс офицеру, подозрительно поглядывающему на них, – думаю, вы хотели бы забрать это.

Полицейский подошел, чтобы забрать чемоданчик, и отступил, как только тот оказался у него в руках. Рукой, сжимающей оружие, он попытался почесать тыльную сторону другой руки.

Позади Флауэрса Боун медленно, с шелестящим звуком, осел на пол. Полицейский попробовал вскинуть оружие, но оно оказалось слишком тяжелым и тянуло мужчину вниз. Падая, он наполовину развернулся.

– Что случилось? – изумленно спросила Лия. – Что за звуки?

Флауэрс поймал ее руку и подхватил чемоданчик одним быстрым движением.

– Я вырубил Боуна ультразвуком, а полицейского подкожной инъекцией неокураре. Идем.

Когда они вышли в холл, миновав стеклянные двери, он снова поинтересовался:

– Где Коук?

Возможно, где-то здесь и была лестница, но бежать по ней вместе со слепой девушкой было нереально. Он нажал кнопку вызова лифта и замер, пылая от нетерпения. Лия стиснула его руку в крепком, уверенном пожатии.

– Не беспокойся. Ты нас вытащишь.

От этих слов в нем проснулась спокойная уверенность. Плечи его распрямились.

– Что за лекарство ты ему дал? – спросила девушка.

Флауэрс хмыкнул.

– Пилюли из сахара. Плацебо. Воображаемое лечение от воображаемой болезни.

Когда двери лифта распахнулись, оказалось, что в нем ехал сержант. Он с удивлением уставился на них, потянувшись рукой к оружию.

Флауэрс уверенно шагнул вперед.

– Боун сказал, что отпускает нас.

– На него это совсем не похоже, – буркнул сержант и вытащил пистолет из кобуры. – Пойдем, проверим.

Флауэрс пожал плечами, отпустил руку Лии, чтобы перехватить свой чемоданчик поудобнее, и резко обернулся кругом, заехав им по ноге сержанта. Сержант мимоходом потер ушибленную ногу, сделал два шага и рухнул, как подкошенный.

Как только Флауэрс и Лия вышли из лифта в холл на цокольном этаже, свет погас. Коук, – подумал Флауэрс и заскрипел зубами от ярости.

– Что случилось? – встревоженно спросила Лия.

– Свет погас.

– Я могла бы помочь, если бы знала, что ты пытаешься сделать.

– Найти «Скорую». Она должна быть где-то на этом этаже.

– Они, наверное, притащили меня этим путем, – задумчиво сказала Лия. – Сначала была лязгающая дверь, ступеньки, еще одна дверь, еще ступеньки, а затем прямой путь до самого лифта. Идем.

Флауэрс помедлил секунду, но все же позволил Лии увести его в темноту.

– Тут ступеньки, – предупредила она.

Они аккуратно спустились вниз. Флауэрс нащупал ручку двери и открыл ее. Через секунду они уже спускались по новым ступенькам.