Текст книги "Тень Кондора"

– Так ведь отлично, мой мальчик. Просто замечательно. И что, ты прочитал эти его записи?

– Мы расшифровали их всего час назад. Паркинс подслушал, как двое пьяных спорят, действительно ли прочна оборона американцев. Два этих идиота пытались убедить его спутника в том, что русские контролируют американские ракеты. Паркинс заинтересовался и проследил более активного спорщика до дома. Он решил обработать его сразу, пока свежий, – и ведь получилось! Пьяный тип на поверку оказался Михаилом Доновичем, связным КГБ, курсировавшим между Штатами и Москвой. Вообще-то с формальной точки зрения он служит в немецкой разведке, но на деле подчиняется Советам. Не сомневаюсь, все так придумано, чтобы, если его поймают, Советы могли от него откреститься. Похоже, Донович ворочал большими делами. Мы сейчас проверяем все детали его операции, но я полагаю, они подтвердятся с высокой степенью вероятности. Думаю, Донович выложил не все – придержал часть для торга, на случай, если он переметнется к нам. Он бросил Паркинсу в качестве приманки лакомый кусочек: какого-то чертовски важного агента, который должен был следовать через Лондон для руководства каким-то чертовски важным проектом в Штатах, о котором американским спецслужбам не известно ничего. Ничего более конкретного он не сказал. Еще курьер утверждал, что задержался в Лондоне специально для того, чтобы посмотреть, о чем идет речь, и это наводит меня на мысль, что он все равно собирался переметнуться. Паркинс писал, что тот явно знает еще многое, поэтому вполне может пригодиться.

– Или же врал на голубом глазу. Мало ли причин врать.

– Возможно, и так, – неохотно согласился Кевин. – Однако сам Паркинс так не считал. Связной утверждал, что агент должен забрать из тайника у аэропорта крупную сумму денег и вылететь из Лондона в Штаты через Торонто на следующий день. Полагаю, в том, что касается конфиденциальности, Паркинс не слишком доверял генералу. Поэтому решил копнуть глубже самостоятельно. Если верить его последнему донесению, посланному из лондонского аэропорта, он выследил агента у тайника и взял билет на его рейс. В сообщении говорилось, что он постарается проследить за ним до самого места назначения. Еще Паркинс написал, что опасается утратить контакт со своими, поскольку генерал не разрешал пользоваться какими-либо каналами связи, кроме их ведомственных.

– Идиотская организация. Паркинс узнал еще что-нибудь про агента? Связной ему ничего больше не рассказал?

– Связной назвал ему имя – Крумин. Связной не знал, настоящее ли оно или это агентурная кличка; во всяком случае, начальство называло агента именно так. Паркинс отпустил связного, чтобы тот продолжал выполнять задание. Тот должен был вернуться в Лондон через неделю, и к этому времени Паркинс надеялся уже разобраться со всей этой историей. Там есть еще кое-какие детали, недоговорки, нестыковки, которые мы сейчас пытаемся понять, но в целом все выглядит примерно так. Что вы об этом думаете?

Пожилой джентльмен довольно долго молчал, прежде чем ответить:

– Может статься, все это и правда. Письма, пожалуй, подлинные… впрочем, как раз это легко проверить. Рассказ связного – если он, конечно, на самом деле связной – тоже большей частью смахивает на правду. Слежка за агентом… как там его?.. объясняет то, зачем Паркинс прилетел в Штаты, хотя все равно непонятно, как и почему он оказался там, где оказался. У тебя нет ничего больше про связного?

– Ничего. Если он и возвращался, ни с кем из наших больше не пересекался.

– Гм… Пожалуй, я поверю большей части, если не всему написанному Паркинсом, – не столько из-за того, что узнал ты, сколько из-за того, что удалось узнать мне.

Даже телефонный кабель длиной в океан не смог заглушить разочарования Кевина.

– Что вы хотите этим сказать?

Пожилой джентльмен явно не собирался щадить его чувства.

– Я позвонил тебе с тем, чтобы сообщить кое-какие важные новости, но получилось так, что и ты узнал почти то же самое. Мы ведь здесь тоже не сидели сложа руки, вот и наткнулись нынче вечером на кое-что любопытное. У Управления есть завербованный агент в берлинском отделении КГБ. Он-то и сообщил, что связной совершил все то, о чем говорил Паркинс, – напился и проговорился американцу. Американский агент почти сорвал их операцию, но не окончательно. Наш человек в КГБ говорит, его контора собирается предпринять еще одну попытку: пошлют к нам другого агента, через Берлин и Лондон.

– С ума сойти. А КГБ откуда знает, что связной раскололся?

– И в самом деле, откуда? Судя по всему, его начальство подозревает всех и всегда. Они раскололи его еще легче, чем Паркинс. Ну, конечно, по этой части у них есть некоторые преимущества. Так или иначе, наш человек утверждает, что связного пустили в расход, а новая попытка намечена на четверг. Он сообщит нам номер рейса, на котором другой агент полетит из Берлина, в четверг утром. Так что возвращайся в Берлин, мой мальчик. Свяжись с шефом тамошнего отдела Конторы. Он сообщит тебе номер рейса, на котором ты полетишь. Мы пробежимся по списку пассажиров и к моменту вашей посадки в Лондоне сократим список подозреваемых до нескольких человек. В Лондоне тебя будет ждать помощь, так что тебе, возможно, удастся вычислить интересующего нас человека.

– А что потом?

– А потом мы будем ждать – подождем и посмотрим, что же такое важное они задумали, если рискуют продолжать даже после смерти Паркинса.

Глава 5

– Игра, кажется, пошла веселее, – заметила она, чтобы как-то поддержать разговор.

– Я совершенно с тобой согласна, – сказала Герцогиня. – А мораль отсюда такова: «Любовь, любовь, ты движешь миром…»

– А мне казалось, кто-то говорил, будто самое главное – не соваться в чужие дела, – шепнула Алиса.

– Так это одно и то же, – промолвила Герцогиня, вонзая подбородок в Алисино плечо. – А мораль отсюда такова: думай о смысле, а слова придут сами!

Мужчина, сидевший в кресле 42Б самолета авиакомпании «Би-Оу-Эй-Си», вылетевшего из Берлина в Лондон в 9:40 утра, имел три паспорта. Один лежал в левом внутреннем кармане пиджака – вместе с авторучкой, стрелявшей зарядом цианистого калия на три метра. Согласно этому паспорту мужчину звали Ян Марковица – поляк, сотрудник торговой фирмы. Другие бумаги объясняли причину его поездки в Лондон – для участия в промышленной выставке. Выставка в Лондоне действительно проходила, а вот настоящий Ян Марковица умер десять лет назад в советском лагере. Согласно второму паспорту мужчина имел канадское гражданство и звали его Рене Эриксон. Сопутствующие этому паспорту бумаги подтверждали, что тот провел в Европе длительный отпуск; большую их часть составляли гостиничные квитанции, и глядя на них становилось ясно, почему туризм в наши дни обходится недешево. И паспорт, и квитанции были зашиты в толстую кожаную обложку папки с документами Яна Марковицы. Третий, американский паспорт – пассажир всей душой надеялся, что воспользоваться им не придется, – предназначался исключительно для аварийных ситуаций. Согласно ему пассажира звали Фрэнк Уолш, родился он в Сент-Луисе и преподавал иностранные языки в колледже. Никаких документов, подтверждавших настоящее имя и гражданство, у этого человека, само собой, не было. Федор Нурич прекрасно понимал, что они для него подобны смерти.

Притворяясь, что читает журнал, Нурич прокручивал в голове детали предстоящей операции. Его мало радовала перспектива работы в США почти без подготовки и поддержки. Нет, конечно, кое-какая подготовка у него была, ему приходилось иметь дело с техникой, но специализировался он больше на полевой, тактической разведке. Он не имел ни малейшего представления о том, зачем понадобилось посылать его аж из России, однако, подобно большинству агентов разведки, привык знать только то, что ему позволялось знать для выполнения отведенной части операции.

У непосредственного начальника Нурича, майора ГРУ – советской военной разведки, – тоже имелось немало вопросов и сомнений в целесообразности этой операции, но возможности высказать их не было. Ему оставалось только ждать, когда Нурич выполнит работу для КГБ и вернется в родное ГРУ с рапортом о состоянии дел у чекистов.

Вообще-то шпионить за конкурирующим ведомством Нурич гнушался не больше, чем за другим государством. Опасность, грозившая ему, в обоих случаях представлялась Нуричу примерно одинаковой, и единственное, в чем он колебался, – это в том, которая из его разведывательных обязанностей важнее. Нурич считал себя русским, солдатом, коммунистом и разведчиком – в таком, и только в таком порядке. Осознание себя русским и коммунистом придавало ему твердости в борьбе с врагами Родины и идеи. Военным он стал, можно сказать, благодаря наследственности. Нуричи защищали Родину-мать от Наполеона, Гитлера и прочих злодеев на полях сражений по всей Европе. Федор Нурич первым из всей династии стал офицером и гордился этим, хотя и не мог похвастаться своим чином перед штатскими. Собственно, именно эта склонность к военной карьере, унаследованная от отца, и сделалась определяющей в его судьбе с тех пор, как в 1959 году молодой многообещающий лингвист прямо со студенческой скамьи отправился служить в «органы».

Спустя три дня после того, как он завоевал право вступить в ряды советской тайной милиции, чем ужасно гордился, старый отцовский однополчанин, дослужившийся, несмотря на все прихотливые повороты судьбы, до капитана, обратился к юному Нуричу со встречным предложением. Разумеется, Федору нужно работать в МВД (что на деле означало КГБ), но делать это в качестве агента военной разведки. Именно так, служа в первую очередь военным, а уже потом чекистам, Нурич сможет оказать самую ценную услугу Родине-матери.

Нурича не пришлось долго упрашивать. Хотя он никогда не делился этой мыслью ни с кем, даже с родными, он не сомневался в том, что судьба России зависит от мощи ее оружия, от военного превосходства над противником, от контроля военных за всеми областями жизни в стране. Только твердая рука могла защитить Россию от алчных капиталистов и почти таких же алчных собственных бюрократов в штатском. Военные усовершенствуют государственную систему, прижмут к ногтю ревизионистов и капиталистических прихвостней и смогут при этом избежать ошибок, допущенных прежними, гражданскими правителями.

Нурич не испытал бы затруднений, если бы кто-нибудь попросил его назвать пример таких ошибок. Он хорошо помнил соседа и его дочь. Девушка была всего на год старше Нурича; ей исполнилось всего девятнадцать, когда однажды ночью ее и отца забрали и увезли на черном «воронке». Нурич не знал, что случилось с ними дальше, и ему хватило ума не задавать вопросов. Он знал только, что военные такой ошибки не допустили бы, ибо и дочь и отец были убежденными коммунистами. Уж военные ни за что не послали бы в лагеря невинных.

Ну ладно, подумал Нурич, все это дела давние. Сейчас надо думать о работе. Если он как следует постарается, может, когда-нибудь такие вещи станут невозможными. Нурич еще раз повторил в уме свою задачу. Правда, нравилась она ему при этом не больше, чем при первом инструктаже.

Кевин сидел в кресле номер 27А, в хвосте того же салона, в котором летел Нурич. На самого Нурича Кевин не смотрел, да и повода для этого у него не имелось. Делая вид, будто читает журнал, он время от времени поглядывал в сторону пассажира, занимавшего место 31А. Там сидел агент ЦРУ, и Кевин отчаянно надеялся на то, что еще до конца полета тому пришлют список пассажиров – потенциальных русских шпионов.

Работавший на ЦРУ сотрудник берлинской резидентуры КГБ сообщил номер рейса, которым собирался лететь русский агент. По указанию Кевина фотограф берлинского отделения ЦРУ тайком отснял всех пассажиров, ожидающих посадки на самолет. В этом ему помогла западногерманская разведка: при регистрации спрятанная в стойке микрокамера делала отчетливый снимок пассажира анфас. Место сотрудника авиакомпании на этот раз занимал агент БНД; он определял место, где предстояло лететь пассажиру, и присваивал соответствующий номер фотографии. Сотрудники американских и западногерманских спецслужб принялись анализировать подноготную пассажиров прежде, чем самолет оторвался от земли. Кевин надеялся, что еще до посадки круг подозреваемых заметно сузится и это облегчит его дальнейшую задачу. Само собой, они с агентом ЦРУ в кресле 31А тоже летели этим рейсом.

За сорок пять минут до посадки в Лондоне стюардесса передала агенту ЦРУ с заказанным им напитком записку. Тот не стал читать ее сразу, а выпил сок, выждал три минуты и не спеша прошел в расположенный между салонами туалет. Спустя пару минут он вернулся на место, а еще через две минуты Кевин встал и направился в тот же туалет.

Записка крепилась куском скотча ко внутренней металлической стенке ящика для использованных бумажных полотенец. Кевин едва не уронил ее на дно, доставая из ящика. В записке значились три имени и три пассажирских места: Йохан Ристоф, 12Б; Ян Марковица, 42Б; Шин О’Флэхерти, 15А. Что ж, круг сузился до трех подозреваемых.

То, что радиограмму получил не сам Кевин, а другой агент, посаженный в самолет исключительно для этой цели, служило единственно конспирации. Вообще-то шеф берлинского отделения ЦРУ предлагал обойтись без таких предосторожностей, полагая их избыточными, однако Кевин, пользуясь данными ему полномочиями, настоял на своем. Стоило бы русским увидеть, кто получил записку, и насторожиться, получатель записки автоматически исключался бы из дальнейшего участия в операции. Допустить этого Кевин не мог. Так и вышло, что в самолете сидел дополнительный агент, именуемый на профессиональном сленге «дуплом».

Кевин вернулся на свое место, с трудом удержавшись от соблазна прогуляться по проходу и посмотреть на троих подозреваемых. Соблазн был велик, но ведь и интересующий их объект тоже мог обратить на него внимание.

Рейс 9:40 Берлин – Лондон прошел без происшествий. Впрочем, когда после посадки к самолету подруливал трап, пассажиры, сидевшие по левому борту, заметили обилие машин аварийных служб и грузовиков с мигалками, окруживших перевернутый прицеп с багажом прямо у главного терминала. Трап плавно затормозил у самолета, и пилот сначала по-английски, потом по-немецки попрощался с пассажирами, поблагодарив их за то, что воспользовались услугами его авиакомпании. Еще он добавил, что из-за транспортного происшествия в аэропорту возможны задержки с выдачей багажа. Напоследок пилот извинился за доставленные неудобства и пожелал приятного времяпрепровождения в Лондоне.

Стоя в зале выдачи багажа, Кевин наблюдал за толпой пассажиров, с нетерпением вглядывавшихся в занавешенный проем. Время от времени оттуда вываливалось несколько сумок и чемоданов, на которые тут же набрасывались пассажиры прибывших ранее рейсов.

Тайлер Кэссил работал в МИ-5, британской контрразведке, вот уже одиннадцать лет. За это время он успешно выполнил для королевы и отечества несколько важных заданий и гордился своей работой. При этом он был не против поработать и с американцами. Злые языки даже поговаривали (и он был в курсе этих слухов), что Кэссилу нравится работать с этими безбашенными янки. Сам он так не считал, но допускал, что работа с американцами не лишена интереса и бывает очень даже поучительной. По крайней мере в вопросах бюджета они себя не ограничивали. Дело, которым Кэссил занимался этим утром, обещало выдаться интересным. Он как бы невзначай остановился рядом с Кевином.

– Как дела, старина? – Кэссил искренне верил в то, что американцы в Англии обижаются, если к ним время от времени не обращаться как к «старине».

Кевин покосился на коренастого англичанина – они были знакомы не первый год.

– Спасибо, хорошо. Что это ты здесь делаешь?

Оба говорили вполголоса. От ближайшего пассажира их отделяло футов десять, да и вряд ли этот пожилой тип мог подслушивать их разговор.

– Так, рутина, – беззаботно ответил Кэссил. – СО[3]3
  Специальный отдел. – Здесь и далее примеч. пер.


[Закрыть] получил запрос от ваших на кое-какую информацию. Ну, ясное дело, наши захотели помочь. Ваши вежливо поблагодарили, но отказались. Однако же лондонское начальство переживало насчет того, что, может, у ваших здешних просто нет полномочий просить помощи, оно быстренько связалось с вашим начальством – и вот, не прошло и полчаса, как ваши сказали, что мы могли бы помочь вынюхать летящего этим рейсом русского. Мы помогли организовать маленькую задержку с багажом, чтобы дать время как следует присмотреться к пассажирам, прежде чем они расползутся по нашей славной Англии, а ребята внизу сейчас просвечивают рентгеном багаж трех главных подозреваемых. Большего мы себе не позволили – кто знает, что русский подложил туда, чтобы понять, копались мы в его шмотках или нет. Надеюсь, ты не против?

Кевин улыбнулся собеседнику. Разумеется, МИ-5 не слишком понравилось, что американцы проворачивают в Англии какие-то свои дела без ведома Тайной службы Ее Величества. Значит, они поручили своему специальному отделу покопаться в том, чем занимался здесь Кевин, а потом задействовали все рычаги, чтобы и их пустили поучаствовать в игре. Интересно, подумал Кевин, много ли известно МИ-5. Чем больше народа вовлечено в тайную операцию, тем меньше в этой операции тайного. Что ж, от политики никуда не деться.

– Вовсе нет. Похоже, вы хорошо справляетесь с ситуацией. Ничего более определенного?

– Еще нет, но, кажется, пока все идет как надо. Никто из этой троицы еще не бронировал билета ни в Канаду, ни в Штаты, но это ровным счетом ничего не значит, потому что наш парень, скорее всего, к этому отрезку пути сменит документы. Мы продолжаем копать, но лично я со своим любимчиком уже определился. Наименее вероятная кандидатура – Йохан Ристоф, место двенадцать Б. Он значится как профессор из Польши, и у нас возникли сложности с проверкой, что может, конечно, о чем-то и говорить. Однако по паспорту и проездным документам ему шестьдесят три, а выглядит он на все семьдесят. Я как-то плохо представляю себе, чтобы он мог активно работать в поле, а разговор, насколько я понял, идет именно об этом.

Отлично, подумал Кевин, значит, об операции им известно не слишком много. Впрочем, вслух он не произнес ничего, хотя Кэссил и сделал паузу в ожидании его реплики.

– Номер два в моем рейтинге, – продолжал Кэссил, – Шин О’Флэхерти, предположительно ирландский националист. Мы наткнулись на ряд нестыковок между тем, что написано в его паспорте, и тем, что у нас на него имеется. Однако, думаю, он нечист, но не в том смысле, который нас интересует. Готов биться об заклад, это или контрабанда, или какие-нибудь делишки ИРА. И это ведет нас прямехонько к номеру третьему, Яну Марковице с места сорок два Б. Он заинтересовал нас сразу, когда мы впервые просмотрели список. Его документы в полном порядке, но наши компьютеры не нашли упоминания о нем ни в одном из польских источников: ни в газетах, ни в торговых ведомостях, ни в наградных списках – нигде. Согласись, довольно странно для типа, которого в одиночку посылают на коммерческую выставку в Лондон. Наши парни из МИ-6 сейчас копаются в своих банках данных; не сомневаюсь, ваши заняты тем же. Однако на это уйдет некоторое время. Этот Марковица среднего возраста, в хорошей физической форме – лично я ставлю на него. А ты как считаешь?

– С учетом всего этого, соглашусь с тобой. Я так понимаю, ваши ребята работают с парнями из СО, а значит и с нами?

Кэссил ухмыльнулся:

– Скажем так, выполняем наблюдательные и консультативные функции. Игру ведете вы – и получите все, что мы можем дать, но мы хотим участвовать в этом по возможности активнее. И, само собой, главным у нас будет СО.

– Разумеется, – улыбнулся в ответ Кевин. – Бросьте основные силы на Марковицу. Я хочу, чтобы он находился под присмотром, только не давайте ему повода заподозрить слежку – никаких обысков, вообще никакой тяжелой артиллерии. Пусть будет под колпаком, но достаточно просторным, чтобы не врезаться в него лбом. Можете передать своим парням, что тот, кто испортит игру, рискует нарваться на большие неприятности с Дядей Сэмом. Очень большие неприятности.

Кэссил медленно кивнул.

– Двух остальных пусть тоже не оставляют без присмотра, пока не подтвердится, что они чисты. Ну, и остальных пассажиров не забывайте – на всякий случай.

– Вы, похоже, сильно заинтересованы в этом деле. Что, все так серьезно?

Кевин оставил этот вопрос без ответа.

– Пусть ваши ребята и Шестерка покопаются в прошлом Марковицы; мы тоже этим займемся. Будьте готовы отслеживать любые его контакты. Приготовьтесь к тому, что он в любой момент может улизнуть под новым именем. Скорее всего, так и случится. Ну и, само собой, проверяйте его в обычном порядке – так, как проверяются все, приехавшие на выставку. А то, не ровен час, русский поймет, что мы им интересуемся.

– А больше вам, янки, ничего не надо? Может, расставить микрофоны на всех лондонских улицах – вдруг Марковица с кем-то из наших граждан заговорит?

Кевин внимательно посмотрел на англичанина. Понятное дело, тот шутил, провоцируя на более подробные разъяснения, да и в будущем непринужденное общение не помешало бы. Что ж, скорее всего, так. Кевин помолчал, обдумывая ответ.

– Нет, – произнес он наконец серьезно. – Думаю, без этого можно обойтись.

Он повернулся и пошел забирать с ленты свой чемодан. За его спиной англичанин фыркнул – полусочувственно, полуиронически.

Пока самолет, выполнявший рейс на 9:40 из Берлина, заруливал на перрон аэропорта Хитроу, двое агентов западногерманской контрразведки осторожно демонтировали камеру из стойки регистрации Темпельхофа. Отснятую пленку давно уже отослали в проявку, но камера оставалась на месте до тех пор, пока у стойки толпились пассажиры. Демонтаж занял минут десять. За агентами наблюдал только их коллега из ЦРУ, а еще уборщик, который, зевая, ожидал возможности убрать оставленный ими мусор. Время от времени мимо проходили случайные пассажиры, но они не обращали внимания на агентов в комбинезонах технических служб.

После того как камеру убрали в кейс, трое оперативников еще раз проверили, не забыли ли что за стойкой, и ушли, оставив уборщика подметать опилки и обрывки изоляции.

Уборщик не роптал. Вообще-то, он наблюдал за необычной активностью у этой стойки с раннего утра, задолго до начала своей смены. Его любопытство было вознаграждено: среди хлопотавших у стойки перед вылетом и после него мелькнуло несколько лиц, знакомых ему по фотографиям. Еще несколько людей показались ему подозрительными; они вглядывались в толпу пассажиров слишком внимательно, чтобы быть простыми туристами. Он постарался запомнить их как можно подробнее, чтобы потом описать художнику.

Уборщик не спеша подмел участок зала у стоек регистрации, старательно избегая при этом взглядов своего начальства. После работы он, как всегда, направился домой. Однако, дойдя до своего квартала, он вдруг свернул в переулок, перепрыгнул через невысокую ограду и принялся петлять между домами. Узкими безлюдными переулками уборщик добрался до будки телефона-автомата и набрал номер, выученный наизусть накануне.

– Они клюнули, – сообщил он в трубку, обменявшись предварительно с собеседником мудреными паролями. – Летите. – Уборщик повесил трубку и, насвистывая, направился домой – с работой на этот день он закончил.

Тот, с кем он разговаривал, был связным КГБ. Связной прибыл в Берлин специально для того, чтобы принять это короткое сообщение. В Берлине он не общался ни с кем, даже с местной агентурой. И получив сообщение и команду, он сразу вылетел обратно в Москву. По дороге он сделал короткую остановку в Праге, откуда позвонил в Москву и слово в слово повторил то, что сказали ему в Берлине. Сам связной не имел ни малейшего представления о том, что означали эти слова. В случае, если бы кто-то перехватил данное сообщение, этому «кому-то» пришлось бы здорово попотеть, чтобы связать сей набор слов с рейсом Берлин – Лондон, вылетевшим в 9:40 утра.

Начальник отдела Рыжов позвонил своему нервному подчиненному Серову сразу же, как получил донесение из Праги.

– Они клюнули на приманку, – спокойно сообщил он. – Охота началась, и теперь все зависит от них.

Серов не стал спрашивать, кого тот имел в виду. Во-первых, линия, скорее всего, прослушивалась, а во-вторых, подобный вопрос продемонстрировал бы его тупость. Ну и в-третьих, он знал ответ. Несколько последних дней «Гамаюн» не выходил у него из головы, и он не знал никакого другого мало-мальски серьезного повода, по которому Рыжов мог бы потревожить его в это время.

– Полагаю, это к лучшему, – осторожно ответил он.

– Ну, к лучшему или нет, – все так же невозмутимо произнес Рыжов, – от нас теперь мало зависит. Шар пошел, как говорят наши друзья американцы.

– А если что-то пойдет не так? – Серову очень хотелось прояснить этот вопрос раз и навсегда. Он надеялся, что линия прослушивается не только людьми Рыжова.

– Что ж, если что-то пойдет не так – хотя лично я не вижу, с чего бы: мы ведь все, кажется, предусмотрели, – Крумину просто придется это исправить. С нашей помощью, разумеется.

– Но что, если…

– Товарищ Серов, – голос у Рыжова сделался резче, – об этом позаботится Крумин.

Пока Нурич мирно спал в Лондоне, в гостиничном номере, окруженном небольшой армией агентов британской и американской разведок, Малькольм готовился к своему первому «рабочему» дню в качестве исследователя-социолога.

Социологическая служба Министерства обороны существует на самом деле и в описываемое время действительно проводила исследования в районе чуть южнее тех мест, где собирался работать Малькольм. Честно говоря, обычно эти опросы собирают несколько иную информацию и немного по-другому, но Малькольм решил, что статус государственного служащего предоставляет ему достаточную свободу действий. Как правило, во всех сельских районах опросы проводятся при содействии Министерства сельского хозяйства. Накануне Малькольм созвонился с местным чиновником министерства, и они договорились встретиться за завтраком в семь утра.

Утро никогда не было у Малькольма любимым временем суток. Точнее, не утро само по себе, а необходимость рано вставать. Понятие «рано» означало любое время раньше полвосьмого. Поэтому Малькольм в основном не любил утренние часы. Он позволил себе полежать в постели еще десять минут после того, как в 5:45 комнату огласил трезвоном будильник, любезно предоставленный ему пожилой леди. Валяй, Малькольм, поднимайся, сказал он себе. Тем более ты снова государственный служащий… только работаешь теперь на социологическую службу. Он несколько раз повторил про себя это название, саркастически делая ударения на разные слоги.

Поскольку спал он в помещении, а теперь спешил на встречу, Малькольм решил обойтись без зарядки, на которой настаивал Макгифферт. Делать зарядку в одиночку казалось занятием на редкость занудным и понижающим настроение. Малькольм принял душ, побрился и вставил контактные линзы. За этими занятиями он попытался зарядиться энтузиазмом на предстоящий день, но получилось не очень – он надеялся, что не из-за волнения, а просто из лености.

Хорошо еще, думал Малькольм, натягивая джинсы и синюю вельветовую рубаху, что можно обойтись без костюма и галстука. Завязывая шнурки, он гадал, кто разнашивал рабочие бутсы, которыми снабдил его Карл. Потом выглянул в окно. Солнце уже встало. Со стороны северного горизонта надвигалось стадо облаков. Деревья раскачивались на ветру. Ветер не стихал с самого приезда Малькольма в этот город. Хозяйка говорила, он дует здесь всегда. Малькольм подумал и решил надеть замшевую куртку.

Открывая свой кейс, он не забыл нажать потайную кнопку – иначе тот взорвался бы, стоило поднять крышку. Он достал из кейса планшет с зажимом, папку со специально напечатанными опросными анкетами, несколько ручек, карандашей, карт и бинокль. Все это он уложил в армейскую сумку на ремне, которую купил в магазине секонд-хенда в Грейт-Фолс. Разгуливать с кейсом, который может взорваться прямо у тебя в руках, Малькольму не особо хотелось.

Укладывая свою рабочую амуницию в сумку, Малькольм улыбался. Еще он положил туда свежий шпионский триллер в надежде почитать, если выдастся свободная минута. В сумке осталось еще довольно места для ленча, который он собирался купить в ресторане, и двух термосов – одного для кофе, другого для молока. Малькольм вернулся к кейсу и уставился на револьвер.

Выбор оружия для Малькольма занял много времени, причем самому ему слова не давали. Он и не думал, что эта проблема окажется такой сложной. Решение принималось в самый первый день пребывания Малькольма на ферме, сразу после стрельб в тире. Макгифферт заставил его стрелять из десяти пистолетов разных калибров и марок, полуавтоматических и револьверов, каждый раз объясняя их преимущества и недостатки. Хотя Малькольму и довелось застрелить из пистолета двоих людей, настоящего опыта стрельбы ему недоставало. Макгифферт внимательно наблюдал за тем, как Малькольм справляется с каждым из пистолетов, чтобы изложить пожилому джентльмену свои соображения на этот счет.

– Я б ему револьвер дал, – сказал Макгифферт на совещании, происходившем сразу после упражнений в тире. На нем присутствовали, кроме сержанта, только доктор Лофтс и пожилой джентльмен. Сам Малькольм в это время находился в другом помещении, изучая искусство взлома и обыска. – С ним управляться проще, а если мы его за три дня поднатаскаем чуток, простота только поможет. Док говорит, «кольт-питон» и все «смит-и-вессоны» под «магнум» триста пятьдесят семь не пойдут, потому что у нашего парня могли остаться с прошлого раза плохие воспоминания. По мне, так ерунда, но мое дело железяки, а не мозги, ему виднее.

Макгифферт помолчал в ожидании возражений, но, к его удивлению, их не последовало. Пожилой джентльмен и доктор Лофтс смотрели на него внимательно, но без осуждения. Инструктор откашлялся и продолжал:

– Не думаю, чтобы наш парень справился с чем-то мощнее тридцать восьмого калибра, а все, что слабее, – чертовски маломощно. Мы не можем положиться на то, что он попадет в жизненно важное место с первого выстрела. Стало быть, ему нужно нечто такое, что хоть на время остановило бы противника. Это значит, калибр не меньше тридцать второго, и, как я сказал, револьвер. А так как носить его Малькольму придется скрытно, значит, короткоствольный – не больше четырех дюймов. По мне, лучше двух. С учетом всего этого выходит «смит-и-вессон» тридцать второго калибра, облегченный. Он бескурковый, не цепляется за одежду и в варианте с двухдюймовым стволом имеет общую длину не больше семи дюймов, а весит меньше фунта. Барабан у него всего на пять патронов, но он достаточно мощный и точный для тех ситуаций, в которых мог бы оказаться Малькольм. Мы можем дать ему наплечную кобуру – ее при необходимости тоже можно пронести скрытно. Я поглядел, как он стреляет, и думаю, ему это подойдет. Хотя, – добавил Макгифферт, – может, и лучше было бы дать ему «смит-и-вессон» триста пятьдесят седьмого калибра с коротким стволом. Чуть более громоздкий, зато убойной силы чуть ли не в два раза больше и барабан на шесть…