Текст книги "Поденка"

Джеймс Хэйзел
Поденка

© Татищева Е. С., перевод на русский язык, 2017

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2018

* * *

Посвящается Джо

Без тебя слова бессмысленны.

Глава 1

Декабрь. Рождественские праздники остались позади. Мерзлую землю покрывал тонкий слой снега, похрустывающий под ботинками старшего инспектора сыскной полиции Тиффа Роулинсона. Стоящая посреди прогалины в лесу бревенчатая хижина с высокой каменной дымовой трубой и резьбой в виде сердечек над дверью словно явилась сюда из какой-то волшебной сказки. Шестьдесят лет назад ее построил для своей дочери в качестве летнего домика один из местных землевладельцев, но жилье уже давным-давно было заброшено, и теперь его стены сплошь опутаны вьющимися растениями и облеплены мхом. Уединенное пристанище, возведенное из соображений бесхитростной отцовской любви и так чудовищно оскверненное.

Роулинсон медленно обошел вокруг небольшой бревенчатой постройки, заложив руки за спину и подняв воротник куртки, поверх которой был надет белый синтетический комбинезон. Поблизости с нерешительным видом перемещались эксперты-криминалисты, стараясь ничего ненароком не затоптать. По периметру прогалины, огораживая ее, была натянута бело-голубая лента. Роулинсон слишком часто наблюдал подобные картины, видел слишком много трупов и плачущих близких, однако редко был свидетелем того, как убийц привлекали к ответу. Теперь, глядя на такие сцены, он почти ничего не чувствовал. Все это до того знакомо, что он перестал ощущать боль.

Но только не здесь, не в этом лесу.

В этом лесу чувства вернулись, и ему снова стало не по себе. Инспектор приблизился к входу в хижину и, пригнувшись, вошел внутрь. Воздух здесь был затхлый и спертый. Он поискал в кармане куртки ингалятор и почувствовал некоторое облегчение, нащупав знакомую пластиковую трубку и наконечник металлического контейнера. Роулинсон больше не ощущал царящего повсюду пронизывающего холода.

В комнате не было никого, кроме потерпевшего. И мясных мух, вьющихся вокруг того, что от него осталось. Его запрокинутая голова свисала назад со спинки деревянного стула, глаза и рот были широко раскрыты. Кожа пожелтела и сморщилась – как объяснили Роулинсону, это реакция на яд, и теперь он понял реплику одного из экспертов: «Бедный ублюдок выглядит так, будто из него высосали душу».

Убитый был совершенно наг, и его руки покрывали глубокие рваные раны, но это было ничто по сравнению с тем, как выглядела его грудь. Содранный верхний слой плоти висел, обнажая темно-красное переплетение сосудов и мышц. На нижней части тела виднелись такие же раны, но его покрывала такая толстая корка крови, что трудно точно сказать, где плоть содрана, а где нет.

– Господи Иисусе, – потрясенно выговорил кто-то за спиной Роулинсона.

Он обернулся и увидел Хардвика. Тот стоял в дверях, прижав ладонь ко рту.

– Что это за чертовщина, шеф?

Сержант Хардвик был на целый фут ниже своего начальника, но его дородное тело все равно словно заполняло собой небольшое пространство хижины. Типичный городской парень, любит поважничать, но, несмотря на полное отсутствие обаяния, полицейский вполне неплохой.

– Все эти повреждения он нанес себе сам, – тихо пояснил Роулинсон.

– То есть сам содрал с себя кожу, да, босс?

Роулинсон еще внимательнее вгляделся в убитого. Гиперсаливация – повышенное отделение похожей на пену слюны, такое сильное, что покойный оказался не в состоянии остановить этот процесс и просто глотал ее. В какой-то момент он засунул в рот кулак, пытаясь вызвать рвоту, но вместо этого в конечном итоге едва не откусил себе руку.

– Содержащийся в яде алкалоид вызывал невообразимую боль, и это продолжалось много часов. Чтобы покончить с ней, потерпевший попытался разодрать свою плоть.

– Но зачем?

– Затем, чтобы добраться до сердца, Хардвик. Это был единственный способ прекратить муки.

Тремя часами ранее сэр Филип Рен сидел в кабинете своего дома в Кенте, его желудок переваривал куриное мясо и портвейн, а в мозгу теснились фразы прочувствованной речи, которую предстояло произнести, когда королева будет вручать ему орден Британской империи. Ему позвонили только вчера и совершенно конфиденциально сообщили, что Комитет по присуждению почетных званий решил в своем новогоднем списке награждений отметить заслуги нынешнего генерального прокурора как на ниве юриспруденции, так и на службе правительству ее величества. Наконец-то его общественное служение, которому он посвятил всю свою жизнь, будет соответствующим образом вознаграждено, подумал тогда Рен и последние двадцать четыре часа провел в состоянии эйфории.

Но его ликованию не суждено было продлиться долго – теперь он находился в Южном Уэльсе, озябший, встревоженный, страдающий от головной боли.

Все было именно так, как он и ожидал: поляна в лесу, оккупированная бригадой криминалистов. Голубой свет мигалок на крышах полицейских машин. Витающее в воздухе чувство неопределенности. И посреди всего этого – маленькая бревенчатая хижина с вырезанными над дверью сердечками.

Опять. Это произошло опять.

Ему сказали, что детектив, который ведет дело, – человек компетентный. Он нисколько не сомневался, что так оно и есть, но если опасения Рена подтвердятся, это убийство недолго останется в ведении какого-то местного детектива. Когда он увидел Роулинсона, тот вместе с еще одним полицейским стоял возле двери хижины, глядя на генерального прокурора с такой же тревогой, какую он за последние годы видел на лицах всех детективов, расследовавших подобные дела. Он их не винил. Если бы он мог, он предоставил бы им делать свою работу и дальше, не вмешиваясь в процесс, – но он не мог этого сделать. Только не в этом деле.

Он пересек поляну и подошел к двери хижины, ощущая на себе вопросительные взгляды.

– Филип Рен. – Он протянул руку, и детектив крепко ее пожал.

– Старший инспектор Роулинсон. Мы не ожидали, что к нам сюда приедет сам генеральный прокурор, сэр. Если это дело изымается из нашей юрисдикции, то я…

– Нет, вовсе нет. Никто не собирается наступать ни на чью-то мозоль, старший инспектор, и не покушается на ваши полномочия.

Это была неправда. Существовала особая оперативная группа, специально созданное подразделение Отдела по борьбе с внутренним экстремизмом, которому предстоит взять расследование этого дела на себя. Подразделение секретного специализированного отдела столичной полиции.

– Тогда я не понимаю…

– Могу ли я осмотреть тело, инспектор Роулинсон?

Роулинсон переступил с ноги на ногу. Генеральный прокурор прибыл на ягуаре XJ в сопровождении небольшой группы мужчин, одетых в темные костюмы. Сейчас, собрав вокруг себя всех членов криминалистической бригады, они раздавали им на подпись соглашения о неразглашении конфиденциальной информации. Криминалисты были явно озадачены. Секунду поколебавшись, инспектор отступил в сторону.

Прежде чем войти в хижину, Рен жадно вдохнул морозный воздух. Его уже мутило. Совершенно не хотелось видеть это зрелище вновь.

Роулинсон остался стоять в дверях, засунув руки в карманы и с любопытством наблюдая за генеральным прокурором.

Он откашлялся и начал пояснять:

– Яд поступил в организм жертвы через катетер, введенный в вену на запястье, когда покойный, вероятно, был без сознания. Этот яд проникает во все ткани тела, захватывая каждый нерв. Он вызывает нестерпимую боль, но мозг при этом так перегружается, что не может отключиться. По-видимому, эта боль длится несколько часов, и за это время потерпевший, как вы можете видеть, изувечил сам себя.

– Есть ли у него что-то во рту, главный инспектор?

Полицейский замялся:

– В каком смысле?

Рен почувствовал, как у него в горле встает ком, мешающий дышать.

– У него во рту, главный инспектор. Есть ли у него что-то во рту?

Роулинсон обернулся, словно полагая, что это может быть какой-то проверкой, и лишь после этого прошелся по половицам, пока не приблизился к убитому вплотную. Пена вокруг его рта уже начала подсыхать, но все еще стекала каплями по щекам, напоминая белок сырого яйца. Рен молча смотрел, как Роулинсон, наклонившись, заглянул в его раскрытый рот.

– Там ничего нет. – Инспектор выпрямился.

– Посмотрите еще раз.

Роулинсон наклонился над телом еще ниже и вгляделся снова. Рен сжал руки в кулаки. Возможно, Роулинсон прав. Возможно, там действительно ничего нет.

– Погодите, – нахмурился полицейский, доставая из кармана комбинезона пару голубых резиновых перчаток и ручку. – Там и правда что-то есть…

Рен почувствовал, как напряжение в его теле спало, когда Роулинсон снова нагнулся, засунул ручку в рот убитого и осторожно потянул ее обратно.

– Бог ты мой, что это? – Он поднял маленький темный предмет так, чтобы на него упал свет.

Стоявший за его спиной Филип Рен стремительно вышел вон.

Глава 2

6 апреля 1945 года

Концентрационный лагерь Бухенвальд, Германия

Капитан Эйнсуорт стоял перед главными воротами лагеря, и со стороны могло показаться, что сигарета, приклеившаяся к его нижней губе, вот-вот упадет. За последний час проливной дождь успел прекратиться, и из-за пелены туч несмело выглянуло солнце.

Восемьдесят девятая пехотная дивизия прибыла сюда два дня назад. Они были готовы сражаться, но оказалось, что лагерь уже находится в руках восставших узников. Весть о приближении британских и американских войск дошла сюда несколькими днями ранее, и немцы начали спешно отступать. Система управления лагерем распалась, большинство охранников либо разбежались, либо покончили с собой, и группе узников удалось захватить сторожевые вышки. Эти отважные люди – в основном коммунисты – годами прятали раздобытое оружие и теперь наконец смогли пустить его в ход. Им хватило смелости даже захватить пленных, проявив милосердие к своим надзирателям-нацистам, от которых они не видели ничего, кроме бесчеловечной жестокости.

Люди Эйнсуорта были совершенно не готовы к тому, что ждало их в Бухенвальде. Конечно, они что-то слышали о концентрационных лагерях, и до них доходили слухи о том, что там людей массово травят газом. Адвокат Лемкин, польский еврей, даже придумал для этого новое слово. Геноцид. Но слова – это просто слова. Так что Эйнсуорт был не готов, совсем не готов к тому, что на его глазах одного из узников лагеря охватит такое невероятное облегчение от освобождения из этого ада на земле, что он рухнет замертво прямо у его ног.

Сначала они увидели чехов. Тысячи человек были втиснуты в бараки, предназначенные всего для нескольких сот узников. Раздетые почти донага, в одних набедренных повязках, они замерзали и медленно умирали. От постоянного недоедания их тела были так истощены, что почти утратили человеческий облик. Ходячие мертвецы с изжелта-бледной кожей, которая рвалась, как бумага, и так туго обтягивала их кости, что Эйнсуорт ясно видел каждое ребро.

Собрав последние силы, узники приветствовали солдат и офицеров восемьдесят девятой пехотной дивизии как героев. Они были до того слабы, что едва могли ходить, и все же каким-то образом ухитрились поднять нескольких пехотинцев на руки – хотя эти крепкие парни весили немало – и с триумфом пронести их вокруг лагеря. Смущаясь, но ни за что не желая обидеть узников, солдаты нехотя позволили им нести себя, хотя некоторые из тех, кто их нес, падали наземь, не выдерживая таких усилий.

Узников свезли сюда из многих стран – кроме чехов, здесь были поляки, граждане Советского Союза, французы, хорваты. Среди них были и женщины, многих из которых принуждали удовлетворять похоть немцев в лагерном борделе. Эйнсуорт испытал особое удовлетворение, обнаружив среди освобожденных нескольких своих: американских летчиков, а также летчиков-британцев, сбитых над территорией оккупированной Франции. Фальшивые документы, которыми их снабдили перед вылетом и которые, как предполагалось, должны были облегчить им передвижение по оккупированной территории, сослужили летчикам плохую службу. При захвате в плен нацисты обошлись с ними не как с военнопленными, а как со шпионами и отправили в Бухенвальд вместе с евреями.

Евреи. Целый народ, всех представителей которого нацисты объявили «дармоедами».

За спиной Эйнсуорта кто-то вежливо кашлянул. Капитан был так поглощен собственными мыслями, что не заметил, как сзади к нему приблизился капрал Хендерсон. Хендерсон был хорошим солдатом и к тому же весьма сообразительным малым для пехотинца, но, как и весь остальной личный состав, сейчас был бледен и выглядел больным.

– Это первая часть списка, сэр. – Хендерсон протянул Эйнсуорту несколько листов бумаги.

Тот взял их, но читать не стал. Вместо этого он оглядел горизонт, потом перевел взгляд на поваленные лагерные ворота и наконец на то место территории лагеря, где лежала табличка, сорванная со стены и втоптанная в грязь. «Arbeit macht frei». «Труд делает свободным».

Чуть погодя Хендерсон сказал:

– У нас не хватает лекарств для этих людей, сэр. Они умирают, и мы никак не можем этому помешать.

– Даже если не получается остановить кровотечение, это еще не значит, что надо оставить попытки это сделать, – угрюмо заметил капитан. Его мутило – таблетки хлора, которые все они добавляли в питьевую воду, явно не шли ему впрок. Немного помолчав, он сказал: – Все это не имело никакого смысла, верно, Хендерсон?

– Простите, сэр?

– Гитлер уже много месяцев назад знал, что проигрывает войну. Его вторжение в Россию обернулось для него крахом. Ему нужны были силы и средства, но он приказывал в первую очередь пропускать поезда, везущие евреев в лагеря смерти, а вовсе не военные эшелоны. Эшелоны, перевозящие танки, солдат, оружие и боеприпасы, – хотя они могли бы существенно изменить расклад. Это не имело абсолютно никакого смысла.

– Ходят слухи, что они приносили человеческие жертвы старым скандинавским богам, сэр.

– Вы думаете, это правда, Хендерсон?

Солдат замялся:

– Может, и правда, сэр.

– А вы видели пушку «Дору» по дороге сюда?

– Мы все ее видели, сэр.

«Дору» бросили немцы при отступлении, но хотя при ней и не было орудийного расчета, солдаты восемьдесят девятой дивизии испытывали немалые опасения, приближаясь к этому огромному орудию на железнодорожной платформе. Оно весило 1350 тонн, и чтобы повернуть его гигантский ствол в нужную сторону, требовался двухколейный путь. Дивизионные техники сомневались, что пушка и впрямь готова к бою, однако, по их оценкам, дальность ее стрельбы превышала сорок пять километров.

– Неужели вы думаете, что нация, способная произвести столь совершенное оружие, и впрямь верит, что человеческими жертвоприношениями можно воскресить древних богов?

Хендерсон не ответил, поскольку повернулся на звук автомобильного мотора. Вдалеке показалась легковая машина, она ехала в сторону лагеря, поднимая колесами грязь и пыль. Капрал молча посмотрел на капитана, который громко отдал несколько приказов ближайшим из солдат. Те сразу же рассыпались вдоль линии ворот, стараясь по возможности найти укрытие и взять винтовки на изготовку.

Эйнсуорт остался стоять неподвижно на том же месте, совершенно не пытаясь укрыться, чувствуя тяжесть кобуры с револьвером, висящей на бедре. Он здорово сомневался, что нацисты могут вернуться в лагерь, дабы попытаться забрать оставленное тут имущество, да и в любом случае вряд ли бы они приехали на «роллс-ройсе».

Машина остановилась так, что к Эйнсуорту был обращен ее капот. Нижнюю часть кузова покрывали грязные брызги, но судя по тем участкам, на которые грязь не попала, она явно содержалась в превосходном состоянии. Машина явно не гражданская. Эйнсуорт вскинул руку, давая Хендерсону и солдатам знак расслабиться. Те опустили винтовки.

Из задней двери машины вылез высокий мужчина с волнистыми светлыми волосами. Он надел шляпу, потом поверх своего костюма в тонкую полоску накинул свободный плащ с поясом и погончиками, фалды которого тут же затрепетали на ветру. Для человека, который разъезжает по вражеской территории на автомобиле с шофером, он выглядел слишком молодо.

– Полагаю, вы капитан Эйнсуорт?

Американец вскинул бровь, прежде чем пожать гостю руку. Явно англичанин, но какого черта его сюда занесло? Пожатие оказалось крепким. Похоже, не репортер и не политик.

– Добро пожаловать в Бухенвальд, – буркнул Эйнсуорт. – Мистер…

– Рак. Полковник Рак.

Гость протянул Эйнсуорту свои бумаги, и на сей раз капитан тщательно изучил их. Закончив, он устремил на вновь прибывшего скептический взгляд:

– Служба внешней разведки Великобритании?

– Она самая. Собственно говоря, я представляю военную разведку, пятый отдел. – Рак любезно улыбнулся, и его тонкие усики изогнулись, словно вторые губы. Голос у него был такой же вкрадчивый, как и манеры.

– Ну и чем же я могу помочь вам, полковник Рак?

– Во-первых, капитан, могу ли я поздравить вас со столь блестяще проведенной операцией?

– А как же. Явись мы сюда несколькими годами раньше, от нас, пожалуй, и впрямь был бы прок.

– Прошу вас, капитан, не преуменьшайте своих заслуг. Одно ваше появление здесь заставило фрицев драпать со всех ног, разве не так? Насколько я понимаю, вы одержали весьма убедительную победу.

Эйнсуорт удержался от искушения сказать: «Ближе к делу». Этот человек был бюрократом. Канцелярской крысой. На поле боя ему бы не выжить.

– Едва ли это можно назвать победой. Прошу прощения, полковник Рак, но что конкретно вы здесь делаете?

Рак показал рукой на бумаги, которые отдал Эйнсуорту:

– Внизу этой стопки вы найдете письмо, где объясняется моя задача.

Эйнсуорт вытащил письмо и внимательно прочитал его от начала до конца.

– Я никогда ничего не слышал об этих людях, – заявил он.

– Может, вы все-таки будете так любезны навести справки, капитан?

Эйнсуорт повернулся и посмотрел на Хендерсона. Тот встретил его взгляд с каменным лицом. Письмо было подписано адмиралом флота Лихи, председателем объединенного комитета начальника штаба президента Рузвельта. Печать на нем выглядела подлинной, подпись тоже. Затем капитан впервые взглянул на стоящий за спиной гостя «роллс-ройс» и застывших по обе стороны его сверкающего капота двух солдат-янки с красными погонами, имеющими форму наконечников копья. Черные дьяволы. Американо-канадская группа войск специального назначения. Спецназовцы. И они сопровождают сотрудника британской разведки, имеющего при себе письмо от самого высокопоставленного офицера вооруженных сил США после президента, являющегося главнокомандующим. Письмо, в котором Эйнсуорту предписывалось передать этому сотруднику нескольких людей, если они будут найдены в Бухенвальде.

Эйнсуорт заколебался. Пора немного поднапрячь мозги.

– У нас пока еще нет полного списка узников, сэр, – объяснил он, возвращая Раку бумаги. – На поиски этих людей может уйти несколько дней.

Рак холодно улыбнулся:

– Прочтите это письмо внимательнее, капитан. Те люди, которых я разыскиваю, – это не евреи, а нацисты. И они, как это ни странно, врачи.

– Врачи? – Эйнсуорт не смог сдержать усмешку. – Тут нет никаких врачей, полковник Рак. Это место не предназначалось для продления человеческих жизней. Здесь находится – вернее находился – лагерь, созданный для истребления. За этими стенами десятки тысяч людей содержались в условиях куда худших, чем те, в которых содержится птица на птицефабрике, и даже в тех из них, которые еще не умерли, сейчас едва теплится жизнь. Так что здесь нет никаких врачей.

Рак пожал плечами и закурил сигарету, достав ее из небольшой пачки, которую вынул из кармана плаща. Один из стоящих у его машины спецназовцев нетерпеливо переступил с ноги на ногу.

– Не находили ли вы здесь кабинета врача-хирурга? – спросил Рак.

– Кабинет хирурга? Не заметил ничего подобного. Мы видели только огромные камеры, в которые нацисты набивали сотни перепуганных людей и убивали их с помощью ядовитого газа. А затем заставляли тех, кого еще не отравили газом, стаскивать трупы к огромным ямам и сбрасывать их вниз. Вот что мы нашли. Если вы рассчитываете обнаружить здесь уютную врачебную приемную с аквариумом, где плавают рыбки, и номером «Панча» [1]1
  Английский сатирический журнал.


[Закрыть] на журнальном столике, то напрасно, полковник.

Рак втянул носом воздух, и на мгновение Эйнсуорту показалось, что он вдруг стал похож на хищного зверя, почуявшего запах добычи.

– А помимо этих камер, в которые пускали газ, вы не находили здесь помещений поменьше, с хирургическими инструментами? С пилами, скальпелями, марлевыми масками – в общем, с чем-то в этом духе?

Эйнсуорт покачал головой:

– Здесь можно найти только смерть и…

– Простите, сэр, – перебил его Хендерсон и нервно кашлянул. Рак и Эйнсуорт повернулись к нему: – А как насчет тех Адских Камер?