Текст книги "Скованные льдом сердца"

Глава XIII. ДВА БОГА

Наконец маленькая Изабелла привела Мак-Вея в себя. Он встал, не выпуская ее из рук, и, отвернув ее голову, прикрыл лицо Дина концом одеяла. Потом он направился к двери. Эскимосы раскладывали костры. Пелетье сидел неподалеку на санях, и, когда Билли окликнул его, он подошел к нему.

– Если хочешь, поди с ней к одному из костров, – сказал Мак-Вей. – Скотти умер. Постарайся объяснить это вождю.

Он не дал Пелетье времени задать ему какой-нибудь вопрос. Он спокойно запер дверь и вернулся к Дину. Он откинул одеяло и минуту смотрел на спокойное, заросшее волосами лицо.

– А ведь она там ждет… смотрит в окошко… надеется, что вы скоро вернетесь, – прошептал он. – Вместе с ребенком.

Он тихо принялся за дело. Один за другим он осматривал карманы Дина и вынимал оттуда все, что находил. В одном кармане был складной нож, несколько патронов и коробка спичек. Он знал, что Изабелле будет приятно получить это, так как это носил ее муж. Он завернул все в платок вместе с другими вещами, какие нашел.

В верхнем кармане Дина он нашел старый потертый конверт. Он заглянул внутрь, и сердце его вдруг ускоренно забилось, когда он увидел лепестки голубого цветка, которые дала ему Изабелла. Когда все было кончено, он скрестил на груди руки Дина. Он завязывал концы платка, когда дверь позади него тихо отворилась.

Вошел маленький темнокожий вождь. За ним шли еще четыре эскимоса. Оружие они оставили за дверями. Они еле дыша стали в ряд, не сводя глаз со Скотти Дина. Ни малейшего признака волнения не отразилось на их невыразительных лицах, ни малейший трепет век не нарушил их неподвижности.

Они заговорили с тем же монотонным пощелкиваньем и без всякого выражения печали в голосе. Однако Билли понял, что для этих темнокожих людей Скотти Дин был чем-то вроде божества. Прежде чем он окончательно застыл, они пришли прославить его дела и добродетели песней, предназначавшейся невидимым духам, которые парят над ним до наступления следующего дня.

Десять минут продолжалось это однообразное пение. Потом все пятеро повернулись и, не сказав ни слова, не взглянув на него, вышли из шалаша. Билли пошел за ними, раздумывая, удалось ли Дину убедить их, что он и Пелетье его друзья. Если он не сделал этого, у них могут выйти недоразумения из-за маленькой Изабеллы. Он был очень рад, увидев, что Пелетье беседует с одним из маленьких человечков.

– Я тут нашел одного малого, язык которого я немного разбираю, – крикнул Пелетье. – Я втолковал ему, какие мы молодцы, и рассказал ему все про Блэка. Я три или четыре раза пожимал им всем руки, и теперь все у нас в порядке. Лучше немного повременить. Им, наверно, не по душе будет мысль отдать нам ребенка, как только Скотти умер. Они спрашивают про женщину.

Полчаса спустя Мак-Вей и Пелетье вернулись в шалаш. За это время выяснилось, что эскимосы не будут больше чинить им никаких препятствий и согласны не отбирать у них Изабеллу. Вождь дал понять Билли, что они оставляют за собой право похоронить Дина.

Билли почувствовал, что настало время рассказать Пелетье кое-что из того, что случилось с ним на обратном пути из Черчилла. Он ведь много недель тому назад сообщил о смерти Дина от ушиба при падении, и, когда он вернется в Черчилл, ему придется поддерживать эту версию. Если Пелетье не будет знать об Изабелле, о его любви к ней, о нарушении закона им самим ради освобождения тех двух, его товарищ легко может обнаружить истину и погубить его.

В шалаше они сели к столу. Рука Пелетье была на перевязи. Лицо его почернело от пороха и казалось растерянным и смущенным. Он достал револьвер, разрядил его и дал поиграть маленькой Изабелле. Он немного успокоился среди эскимосов, но не делал никакой попытки победить свое уныние.

– Я потерял ее, – сказал он, взглянув на Билли. – Ты вернешь ее… ее матери?

– Да.

– Это тяжело. Ты не представляешь, как мне тяжело лишиться ее, – сказал он.

Мак-Вей положил руки на стол и заговорил серьезно:

– Да, я понимаю, что это значит, Пелли, – отвечал он. – Я знаю, что значит любить кого-нибудь… и потерять. Я знаю. Слушай.

Он рассказал ему всю историю о появлении Изабеллы среди равнины, о ее поцелуе, о бегстве, о преследовании, о поимке и о последнем моменте, когда он снял стальные наручники с Дина. Раз уже он начал рассказывать, он не утаил ничего – даже о голубых лепестках и о пряди волос Изабеллы.

Он вынул из кармана то и другое и показал Пелетье. Его голос дрожал, и глаза его друга стали влажными. Когда он кончил, Пелетье протянул здоровую руку и крепко сжал руку друга.

– Что она сказала про голубой цветок, Билли, это все правда, – шепнул он. – Он принесет тебе счастье, именно такое, как она желала… Ведь ты пойдешь теперь к ней…

Мак-Вей перебил его:

– Нет. Только не это, – сказал он. – Она любила его, любила так, как та девушка любит тебя, Пелли. Когда я скажу ей, что случилось, сердце ее разорвется. Нет, это не принесет мне счастья!

Часы этого дня легли камнем на душу Билли. Товарищи обсудили дальнейшие планы. Часть эскимосов согласилась проводить Пелетье до Эскимосского мыса, так как ему предстояло идти одному в Черчилл. Билли отправится на юг до Малого Бобра разыскивать хижину Круассэ и Изабеллу. Он был рад, когда настала ночь. Было поздно, когда он подошел к двери, открыл ее и выглянул наружу.

В лесу было совсем черно не только от ночного мрака, но и от особой сгущенной тьмы под елями и кедрами. Небо нависло так низко, что слышно было его стонущее дыхание, как на берегу слышен плачущий рокот прибоя. Мрак пронизывал свет от эскимосских костров, вокруг которых сидели маленькие темнокожие люди.

Люди не спали, но собаки, вдвое более усталые и измученные, лежали неподвижно, сбившись в кучу, точно мертвые. Странное молчание царило кругом, все окутывал страшный и неестественный мрак. Их круглые, лишенные выражения глаза были широко открыты. Они сидели или лежали спиной к равнине, лицом к черной глубине леса.

На некотором расстоянии от них горело, точно звезда, маленькое тускло освещенное окошечко хижины. Уже два часа глаза всех сидевших у костров были устремлены на этот свет. Через определенные промежутки из среды этих каменных фигур поднимался маленький вождь, и на несколько минут его щелкающий голос заглушал завывание ветра, стонущее дыхание низко нависшего неба и треск огня. Но он не будил ни других звуков, ни движений. Он один двигался и говорил – для остальных щелкающие звуки, произносимые им, были речью, словами, которые он обращал к тому, что лежал мертвый в хижине.

Десять раз Пелетье и Мак-Вей выглядывали из хижины на костры, выглядывали каждый час.

Наконец Мак-Вей сказал:

– Они зашевелились, Пелли! Они встают и направляются сюда!

Он посмотрел на часы.

– Они прекрасно определяют время. Теперь четверть первого. Когда умирает вождь или какой-нибудь значительный человек, они хоронят его в первый час наступающего дня. Они идут за Дином.

Он открыл дверь и вышел в ночной мрак. Пелетье последовал за ним. Эскимосы безмолвно приближались. В двадцати шагах от хижины они остановились темной группой. Пятеро из этих маленьких, одетых в меха людей отделились от остальных и вошли в хижину во главе с вождем. Склонившись над Дином, они затянули монотонный напев, разбудивший маленькую Изабеллу. Она села на скамейке и с заспанным видом смотрела на странную сцену. Билли подошел к ней и обнял ее. Как только он опустил ее на одеяла, она опять заснула. Эскимосы удалились со своей ношей. Он слышал монотонное пение всего племени.

– Я нашел ее и думал, что она моя, – раздался рядом с ним голос Пелетье. – Но она не моя, Билли. Она твоя.

Мак-Вей сделал вид, что не слышал этих слов.

– Ложись-ка лучше спать, Пелли, – сказал он. – Твоя рука нуждается в покое. А я пойду посмотрю, куда они его закопают.

Он надел меховую шапку и толстую куртку, но, дойдя до двери, вернулся обратно. Он достал из мешка топор и гвозди.

Ветер сильнее бушевал над равниной, и Мак-Вей не сразу услышал заунывное пение эскимосов. Он подошел к покинутым кострам, вокруг которых лежали только погруженные в мертвый сон собаки. Оттуда он увидел в отдалении у опушки леса слабый свет.

Пять минут спустя он стоял, скрывшись в глубокой тени, в нескольких шагах от эскимосов. Они вырыли могилу еще ранним вечером, на ровном месте, свободном от деревьев. Разложенный ими костер освещал темные круглые лица, и Мак-Вей увидел, как пять маленьких темнокожих человечков, опустивших Скотти Дина в могилу, склонились над темной ямой в мерзлой земле. Скотти больше не было. Земля, лед и мерзлый мох сыпались на него, и ни один звук не слетал с толстых губ его диких могильщиков.

Через несколько минут тяжелая работа была закончена, и туземцы, точно темные тени, вернулись назад к своей стоянке. Остался только один, сидевший скрестив ноги у изголовья могилы, с дротиком за спиной. Это был О-Глю-Глюк – вождь эскимосов, охранявший мертвеца от злых духов, приходящих в первые часы после погребения похитить из земли тело и душу.

Билли прошел глубже в лес, пока не нашел молодую, прямую сосенку, которую и срубил несколькими ударами своего топора. Он снял с дерева кору, отрубил треть его и прибил накрест на оставшуюся часть. Потом он обтесал нижний конец и вернулся к могиле, неся крест на плече.

Обтесанный крест сверкал, озаренный огнем. Эскимосский часовой минуту смотрел на него. Его тусклые глаза вспыхнули более темным огнем. Он думал, что теперь два бога вместо одного будут охранять могилу. Билли глубоко врыл крест в землю, и когда топор гулко застучал по верхушке креста, эскимос начал отступать назад, пока тьма не поглотила его. Окончив, Мак-Вей снял шапку. Но он не собирался молиться.

– Мне жаль, старина, – сказал он, обращаясь к тому, кто лежал под землей. – Мне правда очень жаль. Я бы хотел, чтоб вы были живы. Чтоб вы вернулись к ней вместо меня. Но я сдержу слово. Я поклялся. Я поступлю, как лучше… для нее.

Войдя в лес, он оглянулся. Эскимосский вождь вернулся на свой мрачный пост. Крест выделялся белым призраком на черном фоне равнины. Он последний раз отвернулся и почувствовал, что на сердце его легла тяжесть. Внезапно им овладел страх, даже ужас.

Скотти Дин умер – умер и лежит в могиле, и вот он опять тут, идет рядом с ним. Он ощущал его присутствие, это присутствие было точно предостережение, оно навевало на него странные мысли. Он вернулся к хижине и тихонько вошел в дверь. Пелетье спал. Маленькая Тайна дышала сладким неведением младенчества. Он остановился и поцеловал ее шелковые кудри и долго держал в руке один из ее локонов. Через несколько лет они потемнеют и станут такими же золотисто-бронзовыми, как у той женщины, у женщины, которую он любит. Постепенно спокойствие снизошло на его душу.

В конце концов у него все же оставалась надежда. Она – старшая Изабелла – знает, что он любит ее так, как ни один человек на свете не будет любить ее. Он доказал ей это. А теперь он идет к ней.

Глава XIV. СНЕЖНЫЙ ЧЕЛОВЕК

Вернувшись после похорон, Билли разделся, потушил свет и лег в постель. Он быстро заснул, и ему снилось много снов. Сначала сны были веселые и приятные. Он снова переживал первую встречу с этой женщиной. Опять его восхищала ее красота, ее чистота, ее вера и доверие к нему. Но потом началось что-то смутное и тревожное. Он дважды просыпался и каждый раз садился на скамейке, испытывая тот же непобедимый страх, какой овладел им у могилы.

Когда он проснулся третий раз, он зажег спичку, чтоб посмотреть на часы. Было четыре часа. Он почувствовал себя совсем разбитым. Ноги болели от пятидесятимильного бега по снежной равнине. Но спать он больше не мог. Что-то – он не задавался вопросом, что именно, – побуждало его действовать. Он встал и оделся.

Когда два часа спустя Пелетье проснулся, багаж и санки Мак-Вея были готовы для путешествия на юг. За завтраком товарищи окончательно сговорились. Перед отъездом Билли оставил товарища одного с Маленькой Тайной, а сам пошел сзывать собак. Когда он вернулся, глаза Пелетье были красны, и он выпускал густые клубы дыма из своей трубки, чтоб спрятать лицо. Мак-Вей часто вспоминал об этом в течение дня. Пелетье стоял в дверях и смотрел таким взглядом, что Мак-Вей предпочел бы не видеть его. Его собственное сердце было полно страха, чувства, в котором ему не хотелось признаваться себе.

Долгие часы он не мог стряхнуть с себя давившей его тяжести. Он шел большими шагами рядом с Казаном, определяя по компасу путь на юг. Когда он в третий раз поравнялся с санями, чтоб посмотреть на маленькую Изабеллу, он увидел, что малютка глубоко зарылась в одеяла и крепко спала. Она не просыпалась, пока он не сделал в полдень привала, чтобы вскипятить чаю. Было четыре часа, когда он снова остановился под ветвями большой ели. Изабелла проспала большую часть дня. Теперь она окончательно проснулась и смеялась, когда он вытащил ее из ее гнездышка.

– Поцелуй меня! – попросил он.

Изабелла не протестовала, протянув к нему обе ручки.

– Ты настоящий маленький персик, – сказал он. – За целый день ни разу даже не захныкала. Ну, а теперь мы устроим отличный костер.

Он принялся за работу, насвистывая первый раз за весь день. Он раскинул казенную палатку, нарубил еловых и кедровых ветвей, так что они на фут глубиной покрыли пол в палатке, а потом полчаса таскал топливо. Тем временем стемнело и огонь освещал снег на тридцать футов вокруг. Он снял с Изабеллы толстый капор, и ее милое личико заалело в свете костра.

В ее спутанных кудрях сверкали красные и золотые отблески, и когда они ужинали, сидя на одном одеяле, Билли замечал в ней все больше того, что он видел в любимой женщине. Когда ужин был закончен, он достал маленькую карманную гребеночку и посадил Изабеллу поближе к себе. Одну за другой он брал пряди ее кудрей и расчесывал их, и сердце его радостно билось, когда он чувствовал их шелк на своих пальцах. Только раз ощутил он на своем лице то же нежное прикосновение волос женщины. Это была случайная ласка, но он хранил ее в сердце, как сокровище.

Это ощущение пробудилось в нем с такой силой, что он оставил маленькую Изабеллу на одеяле, а сам поднялся на ноги. Он подбросил топлива в костер и заметил, что огонь так растопил снег, что он проваливался у него под ногами. Это открытие внушило ему одну мысль. Лицо его загорелось не от огня. Он стал сгребать мягкий снег с помощью лыжи, скатывать его комом и перед удивленным и восхищенным взором Изабеллы начал вырастать снежный человек, не меньше его самого ростом. Он сделал ему голову и руки и глаза из угольков, и когда он был готов, он надел ему на голову свою шапку и всунул в рот трубку. Маленькая Изабелла визжала от восторга, и они оба, взявшись за руки, плясали вокруг него, как он когда-то в детстве плясал с другими детьми. Когда они остановились, в глазах ребенка были слезы от хохота и веселья, и какой-то туман по другой причине заволакивал глаза Билли.

Этот снежный человек воскресил в нем забытые надежды и воспоминания. Они всплывали, и ему казалось, что эта прежняя жизнь была всего только вчера и теперь ждет его там, за опушкой леса. После того как Изабелла заснула в палатке, он долго сидел и смотрел на снежного человека, и в груди его все громче и громче пела радость, так что наконец ему захотелось вскочить и закричать от переполнявших его сердце радостных надежд.

В снежном человеке, медленно таявшем перед огнем, было сердце, душа и голос. Он звал его, побуждал к чему-то, как еще ничто до сих пор не побуждало его. Ему хотелось вернуться на свою родину, к старым товарищам игр, которые превратились теперь во взрослых мужчин и женщин. Они бы встретили его радостно и встретили бы также ту женщину. Потому что, конечно, он возьмет ее с собой. Он убедил себя, что она поедет с ним. И там рука об руку они будут ходить по тропинкам, по которым он бегал в детстве, по лугам и холмам, и он будет собирать цветы для нее вместо матери, которая умерла, и будет рассказывать ей разные истории из прошлых времен. Все это сделал снежный человек!

Глава XV. КРАСНАЯ СМЕРТЬ И ИЗАБЕЛЛА

До поздней ночи Билли сидел перед костром и снежным человеком. Странные и новые мысли приходили ему в голову. И среди них, между прочим, удивление, почему он никогда раньше не слепил снежного человека. Когда он лег, ему снились снежный человек и маленькая Изабелла.

Веселье и смех девочки, когда она проснулась на другое утро и увидела, какую смешную форму приобрел снежных человек от жара костра, снова наполнили его мальчишескими мечтами о счастье. В другое время он бы просто сказал себе, что это безрассудство. Когда они позавтракали и вышли в путь, он продолжал болтать и смеяться с маленькой Изабеллой, поминутно брал ее на руки и нес рядом с собаками.

– Мы идем домой, – повторял он ей снова и снова. – Мы идем домой к маме… к маме… к маме!

Это слово приводило его в восторг, и каждый раз, как маленький ротик Изабеллы повторял за ним это слово, его сердце трепетало от восторга. К концу этого дня это слово стало казаться ему самым сладким словом в мире… Он пытался сказать «мать», но его маленькая спутница смотрела на него непонимающими глазами, и ему самому это слово тоже не нравилось.

– Мама, мама, мама! – повторял он сотни раз в этот вечер, сидя перед костром, укладывая ее и завертывая в теплое одеяло; он говорил ей что-то о том, как она теперь будет хорошо спать. Но Изабелла так устала и так хотела спать, что уже не слушала его.

Даже когда она спала крепким сном, а Билли один курил свою трубку, он все еще шептал порой это дивное слово и вынимал из кармана прядь блестящих волос, радостно любуясь ими при свете костра.

К концу следующего дня маленькая Изабелла повторяла за ним начало детского стихотворения, которому научила его мать много-много лет назад, так много, что и сама она представлялась ему теперь не живой женщиной, а каким-то бесплотным виденьем. А на. четвертый день Изабелла лепетала его все, без всякой помощи.

На утро пятого дня они добрались до Серого Бобра, и Изабелла стала серьезной при виде перемены, происшедшей в нем. Он больше не забавлял ее, а понукал собак, ни на минуту не спуская внимательных глаз с малейшего признака дыма, следа или помеченного дерева. В его сердце начинали просыпаться сомнения, угнетавшие его. В эти последние часы перед встречей с Изабеллой в нем наступила неизбежная реакция. То, что некоторое время тому назад возбуждало в нем радость, теперь нагоняло на него тоску. Но над всеми другими мыслями господствовала одна ужасная мысль: он несет ей весть о смерти – о смерти ее мужа. А он знал, что для Изабеллы Дин все радости и надежды мира воплощались в муже и ребенке.

Он испытал настоящее потрясение, когда внезапно на краю небольшой просеки он натолкнулся на хижину. Минуту он колебался. Потом он взял на руки Изабеллу и подошел к двери. Она не была заперта и, постучав кулаком, он толкнул ее и открыл.

В той комнате, куда он вошел, не было никого, но в ней топилась печь. В глубине этой комнатки была другая дверь, и она медленно открылась. В следующую минуту Изабелла стояла перед ним. Он еще никогда не видел ее такой, как сейчас, освещенной светом, падающим из окна. На ней было свободное платье, и длинные волосы густой волной падали ей на плечи и грудь.

Мак-Вею хотелось громко крикнуть ее имя – он сто раз повторял себе, что он ей скажет сначала. Но то, что он прочитал на ее лице, испугало его и лишило способности говорить, когда глаза их встретились. Щеки ее горели. Губы были неестественно красны. Глаза сверкали каким-то странным огнем. Она взглянула на него, потом руки ее инстинктивно схватились за грудь, собирая волны блестящих волос. Отведя взгляд от его глаз, она заметила что он держит в руках. Он не успел еще протянуть ей ребенка, как она бросилась к нему с самым странным криком, какой он когда-нибудь в жизни слышал.

– Дитя мое! – закричала она. – Мое дитя! Мое дитя!

Она пошатнулась и опустилась на стул у стола, прижимая маленькую Изабеллу к груди. Некоторое время Билли слышал только рыдающий голос, произносящий все те же слова. Свое пылающее лицо она прижимала к лицу ребенка. Он видел, что она больна. Это лихорадка окрасила таким густым румянцем ее щеки. Он с усилием перевел дыхание и подошел к ней ближе. Весь дрожа, он поднял руку и прикоснулся к ней. Она подняла глаза. Какой-то отблеск прежнего ясного света еще горел в них, того света, который он видел в них, когда она в порыве благодарности позволила ему прикоснуться к своим губам.

– Вы? – прошептала она. – Вы… принесли ее…

Она схватила его руку, и мягкая прядь ее волос упала на нее. Он видел, как бурно поднимается и опускается ее грудь.

– Да, – сказал он.

В ее лице, в ее глазах, в ее полуоткрытых губах читался вопрос. Он начал говорить. Ее рука все крепче сжимала его руки, и он чувствовал сильное биение ее сердца. Он никогда не думал, что сможет рассказать всю историю в таких немногих словах, как он рассказывал теперь, следя за тем, как ясный свет меркнет в глазах Изабеллы. У нее захватило дыхание, когда он говорил о схватке в хижине и о смерти человека, укравшего ее маленькую Изабеллу. Еще какая-нибудь сотня слов перенесла его на опушку леса.

Тут он остановился. Но она продолжала молча спрашивать его. Она тянула его вниз, пока он не ощутил на своем лице ее дыхания. Что-то ужасное было в упорно устремленном на него вопросительном взгляде. Он пытался найти какие-нибудь слова, но что-то подкатывало к его горлу и мешало ему. Она видела, какие он делает усилия.

– Дальше, – сказала она мягко.

– Ну, и тогда я привез ее к вам, – сказал он.

– Вы встретили его?

Ее вопрос прозвучал так внезапно, что испугал его, и он в одну минуту выдал себя.

Маленькая Изабелла соскользнула на пол, и Изабелла встала. Она подошла к нему, как в ту дивную ночь на краю равнины. В ее глазах была та же мольба, когда она протянула к нему обе руки и прямо посмотрела ему в лицо.

Он думал, что это будет легче. Но это было ужасно. Она не шевелилась. Ни звука не сорвалось с ее сухих губ, когда он сказал о встрече с Дином и о болезни ее мужа. Она догадывалась, что он скажет, раньше чем он открывал рот. Когда он произнес слово «смерть», она медленно отступила от него. Она не вскрикнула. Единственным доказательством, что она слышала и поняла, был тихий стон, сорвавшийся с ее губ. Она закрыла лицо руками и минуту простояла рядом с ним, и вновь неукротимая сила великой любви к ней бурным потоком залила сердце Мак-Вея.

Он открыл объятия, чтобы схватить ее и утешить, как бы он утешал ребенка. Он с радостью упал бы мертвым к ее ногам, если бы это могло вернуть ей того, кого она потеряла. Она вовремя подняла голову и увидела его открытые объятия. Она прочитала любовь и мольбу в его глазах, и ее собственные глаза засверкали как у тигрицы.

– Вы… вы… – крикнула она, отступив от него. – Это вы убили его! Он не сделал ничего дурного, он только защитил меня и отомстил за оскорбление этому скоту! Он не сделал ничего дурного. Но закон… ваш закон… послал вас в погоню за ним, и вы охотились за ним, как за зверем. Вы выгнали его из дома, от меня… от ребенка. Вы охотились за ним до тех пор, пока он не умер там… один. Вы… вы убили его!

С громким криком она повернулась, схватила ребенка и побежала с ним к другой двери. И когда она скрылась в той комнате, из которой вышла первый раз, Билли слышал, как она, рыдая, повторяла те же ужасные слова:

– Вы… вы… вы…

Как человек, оглушенный ударом, он медленно вышел в наружную дверь. Около своих саней и собак он встретил Пьера Круассэ и его жену, возвращающихся с обхода капканов. Он еле сознавал, какие объяснения давал метисам, помогавшим ему раскинуть палатку. Но, уходя в свою хижину, Круассэ сказал:

– Она больна, очень больна. И каждый день все больше больна. Mon dieu! Моя жена очень боится!

Билли срезал несколько веток кедра и вынул свои одеяла, но разводить огонь ему не хотелось. Когда метис пришел сказать ему, что ужин готов, он ответил, что не голоден и сейчас ляжет спать. Молча, не поев, даже не покормив собак, он закутался в одеяла и лег. Он лежал без сна, когда зажглись звезды. Он лежал без сна, когда поднялся месяц, он лежал без сна, когда огонь погас в хижине Пьера. Снежный человек не вспоминался ему больше – ни дом, ни надежды. Он еще никогда не переживал такого удара. Он лежал без сна, когда месяц проплыл над его головой, опустился за лес на западе и настала полная тьма. Перед рассветом он забылся тяжелым сном, от которого его разбудил голос Пьера.

Когда он открыл глаза, был день, и метис стоял в проеме его палатки. На лице его был написан ужас.

Увидев, что Мак-Вей проснулся и сел, он заговорил плачущим голосом:

– Боже мой! – простонал он. – Это чума, месье – la mort rouge11
  La mort rouge – красная смерть.


[Закрыть] – оспа! Она умирает…

Мак-Вей быстро вскочил и схватил его за руки.

Но тот вырвался и побежал к хижине. Мак-Вей увидел, что сани метиса запряжены, и жена Пьера выносит одеяла и свертки. Он не стал терять времени на расспросы, но бросился в пораженную чумой хижину. Из комнаты Изабеллы доносились тихие стоны. Он ворвался туда и упал на колени около нее. Лицо ее пылало лихорадочным огнем, беспорядочные массы спутанных волос наполовину закрывали ее. Она узнала его, и ее темные глаза болезненно вспыхнули.

– Возьмите… ребенка! – простонала она. – Уйдите… уйдите с ней!

С бесконечной нежностью он протянул руку и откинул с ее лица волосы.

– Вы больны… больны тяжелой лихорадкой, – сказал он ласково.

– Да… да… До этой ночи… я не думала… что это. Вы… вы любите меня! Так возьмите ее… возьмите ребенка и… уйдите… уйдите!

Вся его прежняя сила вернулась к нему. Он больше не боялся ее. Он улыбнулся ей, и прикосновение к ее шелковым волосам вернуло ему спокойствие.

– Я уведу ее отсюда, – сказал он. – Ей будет хорошо… Изабелла. – Он умоляющим голосом произнес ее имя. – Она останется здорова. Она не заразится.

Он взял ребенка и вынес его в первую комнату. Пьер и его жена стояли перед дверью. Они были одеты по-дорожному, как накануне, возвращаясь с обхода капканов. Он спустил на пол Изабеллу и кинулся к ним.

– Вы что это затеяли! – крикнул он. – Вы не уедете! Вы не можете уехать! – Он с отчаянием обратился к женщине: – Она умрет, если вы не останетесь и не будете ухаживать за ней. Вы не должны бежать!

– La mort rouge! – сказал упрямо Пьер. – Остаться – смерть!

– Вы должны остаться! – повторял Билли жене Пьера. – Вы же тут одна женщина… единственная женщина… на сотню миль. Она умрет без вас. Вы останетесь, если бы мне пришлось даже убить вас!

С кошачьим проворством Пьер взмахнул тяжелой рукояткой собачьего бича, который был у него в руке, и она со страшной силой обрушилась на голову Мак-Вея. Он зашатался, в глазах у него потемнело, и он грохнулся посреди пола, уловив еще в последнее мгновение странный дикий крик. Во внутренней двери перед ним в тот же миг мелькнула белая фигура Изабеллы. Затем он потерял сознание.

Когда он очнулся, он увидел перед собой лицо Изабеллы. Он помнил, что слышал только что ее голос, звавший его. Он чувствовал прикосновение ее рук, и когда он открыл глаза, ее распущенные волосы касались его груди. Голова его была откинута, и он увидел прямо перед собой ее лицо. Оно ужаснуло его.

Он понял, что она говорила ему, пока он лежал на полу.

– Вы должны уйти… должны уйти! – повторяла она рыдающим голосом. – Вы должны увезти моего ребенка. И вы… вы… должны уйти!

Он приподнялся и встал, все еще немного шатаясь. Он подошел к ней и посмотрел на нее так же, как в тот раз, когда он сказал ей, что пойдет с ней через лес.

– Нет, я не уйду, – сказал он твердо, но прежним ласковым голосом. – Если я уйду, вы умрете. Поэтому я останусь.

Она безмолвно посмотрела на него.

– Вы… вам нельзя оставаться! – пробормотала она наконец. – Неужели вы не видите… не понимаете? Я женщина… и вам нельзя! Вы должны увезти ее… и прислать помощь.

– Здесь нет помощи, – спокойно сказал Мак-Вей. – Много времени вы пробудете без помощи. Я останусь… и… и клянусь… я буду ухаживать за вами, как он… как бы он ухаживал. Он заставил меня поклясться в том, что я буду заботиться о вас…

Она посмотрела ему в глаза. Он видел, как трепетала ее грудь, как беззвучно шевелились ее губы. Она упала бы, если бы он не поддержал ее.

– Если что-нибудь случится, – прошептала она, – вы… будете заботиться… о ней… о моей девочке…

– Да, всегда.

– А если я… если мне станет лучше…

– Да, да, – успокаивал он.

– Если я…

Он понял ее тревогу.

– Да, я знаю, я понял! – вскричал он быстро, чувствуя, что она тяжелее опирается на его руку. – Если вам станет лучше, я уйду. И никто не будет знать во всем мире… никто… И я буду добр к вам… и буду заботиться о вас…

Он остановился, откинул назад ее волосы и посмотрел ей в лицо. Потом он отнес ее в ее комнату, а когда он вернулся, маленькая Изабелла плакала.

– Бедная моя крошка! – вскричал он, схватил ее на руки. – Бедная крошка…

Ребенок улыбался ему сквозь слезы, и Билли вдруг присел с ней на край стола.

– Ты у нас с самого начала была крепенькой, как камешек, ну и теперь надо быть такой же, маленькая моя. – Говоря с ней, он забрал ее личико в свои большие грубые руки. – Надо быть молодцом, потому что теперь начнется… – Он отвернулся и закончил тише – … поистине дьявольское время!