Текст книги "Благородный Дом. Роман о Гонконге. Книга 1. На краю пропасти"

– Oui, merci. A rien. Пока ничего.

– Не переживай, – сказал Данросс. Вчера любимая дочка Жака с мужем попали в ужасную автомобильную аварию. Это случилось во Франции, где они проводили отпуск, и Жак еще точно не знал, что произошло на самом деле. – Не переживай.

– А я и не переживаю. – Снова это галльское пожимание плечами, скрывающее всю безбрежность тревоги.

Жак приходился Данроссу двоюродным братом и работал в «Струанз» с сорок пятого года. На войне ему пришлось несладко. В сороковом он отослал жену с двумя маленькими детьми в Англию, а сам оставался во Франции. До окончания войны. Вступил в отряд партизанов-маки́, потом была тюрьма, смертный приговор, побег и снова партизанский отряд. Недавно ему исполнилось пятьдесят четыре. Сильный кареглазый мужчина с мощной грудью и грубыми руками, покрытый множеством шрамов, он был всегда спокоен, но мог разозлиться, если его выводили из себя.

– Вас устраивает эта сделка в принципе? – продолжала Кейси.

Данросс вздохнул про себя и полностью сосредоточился на ней.

– Возможно, у меня будет контрпредложение по некоторым незначительным пунктам. В то же время, – решительно добавил он, – вы можете исходить из того, что в целом она приемлема.

– О, прекрасно, – сказала довольная Кейси.

– Здорово. – Бартлетту тоже было приятно это услышать, и он поднял свою банку с пивом. – За успешное заключение сделки и большие прибыли – для вас и для нас.

Они выпили. Остальные, заметив в поведении Данросса признаки надвигающейся грозы, размышляли, в чем могут заключаться контрпредложения тайбаня.

– Много времени потребуется, чтобы нам завершить все это, Иэн? – спросил Бартлетт, и все услышали это Иэн. Линбар Струан даже неприкрыто вздрогнул.

К их изумлению, Данросс лишь ответил:

– Нет, – словно подобная фамильярность была в порядке вещей, и добавил: – Не думаю, что адвокаты накопают что-либо непреодолимое.

– Мы встречаемся с ними завтра в одиннадцать, – вставила Кейси, – мистер де Вилль, Джон Чэнь и я. Мы уже получили от них предварительное исследование… там все в порядке.

– Доусон – хороший специалист, особенно по налоговому законодательству США.

– Кейси, может, нам следует вызвать нашего налоговика из Нью-Йорка? – предложил Бартлетт.

– Конечно, Линк, как только мы будем готовы. И Форрестера. – Она повернулась к Данроссу. – Это глава нашего подразделения по пенопласту.

– Хорошо. На этом мы закончим говорить о делах до ланча, – сказал Данросс. – Правила дома, мисс Кейси: никаких дел за едой, это очень вредно для пищеварения. – Он подозвал Лима. – Мы не будем ждать мастера Джона.

Мгновенно ниоткуда материализовались официанты. Они выдвигали кресла для присутствующих, расставляли отпечатанные карточки с именами, обозначавшие место каждого, на серебряных подставках и разливали суп.

В меню был суп, рыба или ростбиф и йоркширский пудинг, на выбор, из гарнира – отварная фасоль, отварной картофель и морковь. К супу предлагалось шерри, к рыбе – шабли, к ростбифу – кларет. На десерт – бисквиты с шерри и взбитыми сливками. Портвейн и сыры.

– Вы надолго приехали, мистер Бартлетт? – спросил Гэваллан.

– На сколько потребуется. Однако, мистер Гэваллан, мы, похоже, собираемся надолго установить деловые связи, поэтому, может быть, вы отставите эти «мистер Бартлетт» и «мисс Кейси» и будете называть нас Линк и Кейси?

Гэваллан не сводил глаз с Бартлетта. Ему хотелось сказать: «Видите ли, мистер Бартлетт, мы здесь предпочитаем не торопиться с такими вещами: это один из немногих способов отличать друзей от знакомых. Для нас имена – дело приватное. Но раз тайбань не стал возражать против вашего „Иэн“ – ужас как странно звучит, – ничего поделать не могу».

– Почему бы и нет, мистер Бартлетт? – вежливо ответил он. – Не вижу необходимости настаивать на церемониях. Верно?

Жак де Вилль, Струан и Данросс хмыкнули про себя при этом «мистер Бартлетт», отметив, как искусно, используя то, что ему пришлось принять против воли, Гэваллан поставил американцев на место и вынудил их потерять лицо, чего ни тому ни другому никогда не понять.

– Спасибо, Эндрю, – поблагодарил Бартлетт. Потом добавил: – Иэн, позвольте мне нарушить правило и задать еще один вопрос до начала ланча: вы сможете закончить к следующему вторнику?

Токи в зале тут же потекли в обратном направлении. Лим и остальные слуги замерли. Все взгляды обратились на Данросса. Бартлетт подумал, что зашел слишком далеко, а Кейси была в этом просто уверена. Она наблюдала за Данроссом. На его лице не дрогнул ни один мускул, но выражение глаз изменилось. Все в зале понимали, что самому Тайбаню бросили вызов. Или давай действуй, или нечего и рот раскрывать. К следующему вторнику.

Все ждали. Молчание, казалось, повисло в воздухе. И продолжало висеть.

И тут Данросс нарушил его.

– Я дам вам знать завтра, – проговорил он спокойным голосом, так что роковой момент миновал, сотрапезники перевели дух, а официанты продолжили свою работу, и все ощутили облегчение. Кроме Линбара.

Он по-прежнему чувствовал выступивший на руках пот, потому что один знал про то, что связывало всех потомков Дирка Струана, – внезапный и странный, почти первобытный, позыв к насилию. И он видел: этот позыв чуть не выплеснулся наружу, почти выплеснулся, но не совсем. На сей раз он прошел. Но понимание того, что он есть и в любой миг заявит о себе, ужаснуло Линбара.

Сам он вел происхождение от Робба Струана, сводного брата и партнера Дирка Струана, поэтому в его жилах не было крови Дирка. Линбар горько сожалел об этом и еще больше ненавидел Данросса за то, что ему, Линбару, тошно становилось от зависти.

«„Каргу“ Струан на тебя, Иэн чертов Данросс, и на все твои поколения», – подумал он и невольно содрогнулся при мысли о ней.

– Что случилось, Линбар? – спросил Данросс.

– О, ничего, тайбань. – Он чуть не подпрыгнул на стуле. – Ничего – просто вдруг кое-что пришло в голову. Извините.

– Что пришло в голову?

– Я подумал о «Карге» Струан.

Ложка в руке Данросса замерла в воздухе, и все остальные уставились на него.

– Это не совсем полезно для твоего пищеварения.

– Конечно нет, сэр.

Бартлетт посмотрел на Линбара, потом на Данросса:

– Кто это – «Карга» Струан?

– Семейная тайна, – сухо усмехнулся Данросс. – В нашей семье много тайн.

– А у кого их нет? – сказала Кейси.

– «Карга» Струан – наш фамильный призрак. Была им и остается.

– Сейчас уж точно нет, тайбань, – возразил Гэваллан. – Ее уже почти пятьдесят лет как нет в живых.

– Может, она и вымрет с нами, с Линбаром, Кэти и мной, с нашим поколением, но я не очень-то в это верю. – Данросс как-то странно посмотрел на Линбара. – Не встанет ли «Карга» Струан сегодня ночью из своего гроба и не сожрет ли нас?

– Ей-богу, не стану даже шутить про нее, тайбань.

– Будь проклята «Карга» Струан, – отрезал Данросс. – Будь она жива, я сказал бы ей это в лицо.

– Да, ты сказал бы. Конечно, – хохотнул Гэваллан. – Хотел бы я на это посмотреть.

– И я тоже, – усмехнулся Данросс, но потом заметил недоумение на лице Кейси. – А-а, это только бравада, Кейси. «Карга» Струан – исчадие ада, если верить легендам хотя бы наполовину. Она была женой Кулума Струана, сына Дирка Струана, основателя нашей компании. В девичестве Тесс, Тесс Брок, она приходилась дочерью Тайлеру Броку, заклятому врагу Дирка. Рассказывают, что Кулум и Тесс тайно сошлись в тысяча восемьсот сорок первом году. Она – шестнадцатилетняя красавица, он – наследник Благородного Дома. Почти Ромео и Джульетта – с той разницей, что они остались в живых. Но это ничего не изменило в кровавой распре Дирка и Тайлера или в противостоянии семейств Струан и Брок, а лишь усилило и усложнило его. Родилась она в тысяча восемьсот двадцать пятом году как Тесс Брок, а умерла в тысяча девятьсот семнадцатом как «Карга» Струан. Девяностодвухлетняя, беззубая, безволосая, злобная и ужасная до последнего дня. Странная штука жизнь, хейя?

– Да. Иногда в это трудно поверить, – задумчиво произнесла Кейси. – Почему люди в старости столь разительно меняются – становятся такими отвратительными и злыми? Особенно женщины?

«Из-за моды, – мог бы сразу ответить на это Данросс, – и потому еще, что мужчины и женщины стареют по-разному. Несправедливо? Да, но это неоспоримый факт. Женщина замечает, что на коже появляются складки, кожа обвисает, лишается упругой свежести, а ее мужчина по-прежнему глядит молодцом, и ему еще строят глазки. Она видит молодых куколок и приходит в ужас от мысли, что они уведут ее мужчину, а в конце концов так и случается, потому что ему надоедает вечное брюзжание и подпитываемая ею самой агония самобичевания, и, конечно, из-за присущего ему бессознательного стремления к молодым…»

«Айийя, ни один афродизиак в мире не сравнится с молодостью, – говаривал старый Чэнь-чэнь, отец Филлипа Чэня и наставник Иэна. – Ни один, юный Иэн, ни один. Нет такого, нет, нет и нет. Послушай меня. Началу ян нужны соки инь, но молодые соки, о да, они должны быть молодыми, соки, которые продлят твою жизнь и напоят ян – о-хо-хо! Запомни, чем старше твой „мужской стебель“, тем больше ему нужна молодость, перемена и молодой пыл, чтобы его жизненная сила била через край. Чем чаще „мужской стебель“ пускают в дело, тем больше он приносит радости! Но не забывай одного: как бы ни была бесподобна эта услада, восхитительная, неземная, ох какая сладкая и ох какое удовольствие приносящая „прелестная шкатулка“, что гнездится у них между ног, берегись ее! Ха! Она – западня, засада, камера пыток и гроб твой! – Старик хихикал, и его живот прыгал вверх и вниз, и слезы текли у него по лицу. – О, боги восхитительны, верно? Они даруют нам рай на земле, но ты позна́ешь настоящий ад при жизни, когда твой „одноглазый монах“ не сможет поднять голову, чтобы войти в рай. Судьба, дитя мое! Это нам суждено – страстно желать „ненасытную ложбинку“, пока она не пожрет тебя, но ох, ох, ох…»

«Должно быть, она тяжела для женщин, особенно для американок, – думал Данросс, – эта травма старения, неизбежность того, что оно наступит так рано, слишком рано. И в Америке это хуже, чем где-либо еще.

Зачем мне изрекать истину, которой вы уже, наверное, прониклись до мозга костей? Зачем говорить, что американская мода заставляет вас гнаться за вечной молодостью, которую не может дать ни Бог, ни дьявол, ни хирург? Вы не можете быть двадцатипятилетней в тридцать пять, или выглядеть на тридцать пять, когда вам за сорок, или на сорок пять, когда перевалите за пятьдесят. Простите, я знаю, что это несправедливо, но это факт.

Айийя, – с жаром думал он, – слава Богу, если Он есть, слава всем богам, великим и малым, что я мужчина, а не женщина. Мне жалко вас, американская леди с такими красивыми именами».

И Данросс ответил просто:

– Полагаю, потому, что жизнь прожить – не поле перейти, а нас пичкают разными глупостями, вот мы и носимся с фальшивыми ценностями – в отличие от китайцев, которые мыслят здраво. Господи, как невероятно здраво они мыслят! Что касается «Карги» Струан, наверное, всему виной была ее дрянная броковская кровь. Думаю, это был ее джосс – ее судьба, ее удача или неудача. У них с Кулумом родилось семеро детей – четыре сына и три дочери. Все сыновья погибли раньше срока. Двое – от «поноса», наверное от чумы, здесь, в Гонконге, одного зарезали в Шанхае, а последний утонул в графстве Эршир, в Шотландии, где расположены поместья нашей семьи. От одного этого свихнется любая мать, а ведь еще были ненависть и зависть, всю жизнь окружавшие ее и Кулума. А если прибавить сюда все трудности жизни в Азии, передачу Благородного Дома чужим сыновьям… в общем, вы понимаете. – Данросс задумался, а потом добавил: – Согласно легенде, она вертела Кулумом Струаном всю его жизнь и до самой смерти тиранила Благородный Дом – всех тайбаней, всех невесток, всех зятьев и всех детей. И даже после смерти. Помню, как нянька-англичанка – чтоб ей вечно гореть в аду – говорила мне: «Вы лучше ведите себя хорошо, мастер Иэн, а не то я призову „Каргу“ Струан и она слопает вас…» Мне тогда было лет пять-шесть, не больше.

– Какой ужас, – вздохнула Кейси.

Данросс пожал плечами:

– Все няньки так поступают с детьми.

– Слава богу, не все, – поправил Гэваллан.

– У меня никогда не было приличной няньки. Или плохой ганьсунь.

– А что такое ганьсунь? – спросила Кейси.

– Это значит «близкий к телу». Таково более точное название служанок, которых мы именуем ама. Как в Китае до сорок девятого года, в богатых семьях, так и здесь, в большинстве европейских и евразийских семей, у детей всегда были свои «близкие к телу», которые заботились о них и в большинстве случаев оставались с ними всю жизнь. Большинство ганьсунь дают обет безбрачия. Их можно легко узнать по длинной косичке. Мою ганьсунь зовут А Тат. Она чудесная старушка и до сих пор живет с нами, – пояснил Данросс.

– Моя была мне роднее матери, – подхватил Гэваллан.

– Значит, «Карга» Струан – ваша прабабушка? – спросила Кейси у Линбара.

– Господи избави, нет! Нет, я… я веду свой род не от Дирка Струана, – ответил Линбар, и Кейси заметила, как на лбу у него выступил пот. Странно… – Моя линия происходит от его сводного брата, Робба Струана. Робб Струан был партнером Дирка. Тайбань – прямой потомок Дирка, но даже при этом… никто из нас не ведет своей родословной от Карги.

– Вы все родственники? – удивилась Кейси, чувствуя какое-то необычное напряжение в зале. Линбар явно не знал, что сказать, и, хотя она обращалась к нему, смотрел на Данросса.

– Да, – отозвался тот. – Эндрю женат на моей сестре Кэти. Жак – двоюродный брат, а Линбар… У Линбара наша фамилия. – Данросс усмехнулся. – В Гонконге многие до сих пор помнят Каргу, Кейси. Она всегда носила длинное черное платье с большим турнюром и смешную шляпу с огромным, побитым молью пером. Все абсолютно вышедшее из моды. А еще у нее была черная палка с серебряным набалдашником. Обычно Каргу носили по улицам в чем-то вроде паланкина четверо носильщиков. Росту в ней было не больше пяти футов, но она была круглая и крепкая, как ступня носильщика-кули. Жуткий ужас она наводила и на китайцев. Они дали ей прозвище Почтенная Старая Мать – Заморская Дьяволица с Дурным Глазом и Зубами Дракона.

– Это точно, – хохотнул Гэваллан. – С ней были знакомы мой отец и бабка. Они владели торговыми компаниями здесь и в Шанхае, Кейси, но во время Великой войны[69]69
  Имеется в виду Первая мировая война.


[Закрыть] почти обанкротились и в девятнадцатом году присоединились к «Струанз». Мой старик рассказывал, как еще мальчишкой часто ходил с приятелями за Каргой по улицам. Когда ее особенно донимали, она вынимала вставную челюсть и клацала ею на них. – Он изобразил, как Карга это делала, и все рассмеялись. – Старик божился, что эта челюсть была в два фута высотой, на какой-то пружине и издавала вот такой звук: клац, клац, клац!

– Да, Эндрю, я об этом и забыл, – ухмыльнулся Линбар. – Моя ганьсунь, старая А Фу, хорошо знала «Каргу» Струан, и всякий раз, когда поминали ее имя, А Фу закатывала глаза и молила богов защитить нас от злого глаза и волшебных зубов. Мы с братом Кайлом… – Он остановился, а потом продолжил уже другим голосом: – Мы еще подшучивали над А Фу по этому поводу.

– Наверху в Большом Доме есть ее портрет, вернее, два, – сказал Данросс, обращаясь к Кейси. – Если вам интересно, когда-нибудь покажу.

– О, спасибо, с удовольствием. А портрет Дирка Струана есть?

– Даже несколько. И один портрет Робба, его сводного брата.

– Очень хотелось бы взглянуть на них.

– Мне тоже, – поддержал Бартлетт. – Черт возьми, никогда не видел фотографий деда с бабкой, не то что портрета прапрадеда. Мне всегда хотелось узнать, какие они были, мои предки, и откуда родом. Знаю лишь, что дед якобы управлял компанией по перевозке грузов в местечке под названием Джеррико. Должно быть, здорово знать, откуда ты. Вам повезло. – Он не принимал участия в разговоре, а вслушивался в завораживавшие его недосказанности, ища то, что позволило бы за отпущенное на это время принять решение – Данросс или Горнт. «Если это будет Данросс, – говорил он себе, – то Эндрю Гэваллан – враг, и ему придется уйти. Молодой Струан ненавидит Данросса, француз – загадка, а сам Данросс взрывчат, как нитроглицерин, и не менее опасен». – По вашим рассказам, «Карга» Струан – просто фантастическая фигура, – сказал он. – Да и Дирк Струан, видимо, был личностью довольно своеобразной.

– Вот вам шедевр умолчания! – провозгласил Жак де Вилль, и глаза его засверкали. – Да это был величайший пират во всей Азии! Подождите, вот посмо́трите на портрет Дирка и увидите фамильное сходство! Наш тайбань – его копия, вылитый Дирк, и, ma foi,[70]70
  Честное слово (фр.).


[Закрыть] унаследовал все его худшие черты.

– Шел бы ты, Жак, – добродушно парировал Данросс. И повернулся к Кейси. – Это не так. Жак всегда меня поддразнивает. Я на Дирка совсем не похож.

– Но вы же ведете свою линию от него.

– Да. Моя прапрабабушка Уинифред была единственной законной дочерью Дирка. Она вышла замуж за Лечи Струана Данросса, из нашего клана. У них был один сын, мой прадед. Насколько нам известно, наша семья – Данроссы – единственные прямые потомки Дирка Струана.

– Вы… вы сказали «законная»?

Данросс улыбнулся:

– У Дирка имелись другие сыновья и дочери. Один из сыновей, Гордон Чэнь, был от дамы, которую на самом деле звали Шэнь, – о ней вы знаете. Сегодня это линия Чэнь. Есть также линия Чжун – от Дункана Чжуна и Кейт Чжун, его сына и дочери от знаменитой Чжун Мэй-мэй. Во всяком случае, так гласит легенда, и эти легенды здесь принимаются на веру, хотя никто не может подтвердить их или опровергнуть. – Данросс на миг замолчал, и вокруг его глаз обозначилась сеточка морщинок, подчеркивавших улыбку. – В Гонконге и Шанхае наши предки вели себя… э-э… дружелюбно, а китайские дамы красивы, как были, так и есть. Но женились они на своих дамах редко, а противозачаточные пилюли изобрели недавно, так что не всегда и знаешь, кому ты, может быть, приходишься родственником. Мы… э-э… мы не обсуждаем вещи такого рода прилюдно. В лучших британских традициях делаем вид, что этого не существует, хотя все знаем, что верно обратное, и никто не теряет достоинства. Евразийские семьи в Гонконге обычно принимали фамилии матерей, а в Шанхае – отцов. Похоже, все мы сжились с этой проблемой.

– У нас все это по-свойски, – пояснил Гэваллан.

– Иногда, – добавил Данросс.

– Значит, Джон Чэнь – ваш родственник? – спросила Кейси.

– Если идти от садов Эдема, то, думаю, мы все родственники. – Данросс смотрел на пустующее место за столом.

«Не похоже это на Джона – пускаться в бега, – с тревогой думал он, – и не тот Джон человек, чтобы оказаться замешанным в контрабанде оружия, какая бы причина за этим ни стояла. Или быть таким глупцом, чтобы попасться. Цу-янь? Ну, этот – шанхаец и мог легко запаниковать – если рыльце в пуху. Джона слишком хорошо знают, чтобы его не заметили при посадке в самолет сегодня утром, так что это отпадает. Должно быть, на лодке – если он сбежал. Но куда на лодке? В Макао – нет, это тупик. На корабле? Как нечего делать, если заранее запланировать или даже не планировать, а договориться за час до отплытия. Круглый год от тридцати до сорока рейсов отправляется ежедневно по расписанию во все части света, большие суда и маленькие, не считая тысяч джонок, которые не подчиняются никаким расписаниям, и даже если ты в бегах, несколько долларов туда-сюда – и вывезут без вопросов, вывезут или ввезут. Мужчин, женщин, детей. Наркотики. Все, что угодно. Однако ввозить что-то контрабандой нет смысла, кроме людей, наркотиков, оружия, спиртного, сигарет и бензина, – остальное не облагается пошлиной и ввозится без ограничений.

Кроме золота».

Данросс улыбнулся про себя. Ввозишь золото легально по лицензии – тридцать пять долларов за унцию – для транзита в Макао, а что происходит потом, никого не касается, но невероятно выгодно. «Да, – размышлял он, – а совет директоров нашей компании „Нельсон трейдинг“ собирается сегодня днем. Прекрасно. Это предприятие, которое стабильно всегда».

Накладывая на тарелку рыбу с предложенного серебряного подноса, он почувствовал на себе пристальный взгляд Кейси.

– Да, Кейси?

– О, я просто подумала – откуда вы знаете полностью мои имена? – Она повернулась к Бартлетту. – Тайбань удивил меня, Линк. Нас еще не представили, а он уже назвал меня Камалян Сирануш, с такой же легкостью, словно произнес «Мэри Джейн».

– Это персидское имя? – заинтересовался Гэваллан.

– Изначально – армянское.

– Камааля-ан Сиррраннууушш, – пропел Жак, которому понравились шипящие и свистящие. – Très jolie, mademoiselle. Ils ne sont pas difficiles sauf pour les cretins.[71]71
  Очень красиво, мадемуазель. И не трудно, если только для кретинов (фр.).


[Закрыть]

– Ou[72]72
  Или (фр.).


[Закрыть] les англичан, – добавил Данросс, и все рассмеялись.

– Как вы узнали, тайбань? – спросила Кейси. Называть его «тайбань» было как-то удобнее, чем «Иэн». «„Иэн“ не к месту, пока еще», – думала она под впечатлением от его прошлого, «Карги» Струан и теней, которые, казалось, окружают Данросса.

– Я спросил у вашего адвоката.

– Что вы имеете в виду?

– Джон Чэнь позвонил мне вчера около полуночи. Ему вы не сказали, как расшифровываются ваши инициалы, а мне хотелось узнать. Было слишком рано звонить в ваш офис в Лос-Анджелесе – там в это время наступило лишь восемь утра, поэтому я позвонил вашему адвокату в Нью-Йорк. Мой отец говаривал: сомневаешься – спроси.

– Вы дозвонились до Сеймура Стайглера Третьего в субботу? – переспросил изумленный Бартлетт.

– Да. К нему домой в Уайт-Плейнз.

– Но в телефонной книге нет его домашнего номера.

– Знаю. Я позвонил приятелю-китайцу в ООН. Он по моей просьбе нашел этот номер. Я сказал мистеру Стайглеру, что хочу выяснить полное имя, потому что его нужно указывать в приглашениях, и это, конечно, чистая правда. Нужно ведь быть аккуратным, верно?

– Да, – согласилась Кейси, в полном восторге от него. – Да, нужно.

– Ты знал, что Кейси… что Кейси – женщина? Вчера вечером? – спросил Гэваллан.

– Да. Вообще говоря, мне это стало известно еще несколько месяцев тому назад, хотя я и не знал, как расшифровываются инициалы Кей Си. А что?

– Ничего, тайбань. Кейси, вы сказали про Армению. Ваша семья эмигрировала в Штаты после войны?

– После Первой мировой войны, в восемнадцатом году, – уточнила Кейси, начиная историю, которую приходилось рассказывать не раз. – Изначально наша фамилия звучала как Чолокян. Когда дедушка с бабушкой приехали в Нью-Йорк, они отбросили «ян» для простоты, чтобы американцам было легче ее произносить. Но меня все же назвали Камалян Сирануш. Как вы знаете, Армения расположена на юге Кавказа – чуть севернее Ирана и Турции и южнее русской Грузии. Раньше это было свободное суверенное государство, но сейчас территория страны поделена между советской Россией и Турцией. Моя бабушка – грузинка: в прежние времена было много смешанных браков. Мой народ – около двух миллионов человек – жил во всех уголках Оттоманской империи, но массовые убийства, особенно в пятнадцатом и шестнадцатом годах нашего века… – Кейси содрогнулась. – Это был просто геноцид. Нас осталось меньше полумиллиона, и теперь мы разбросаны по всему миру. Армяне были торговцами, художниками, ювелирами, писателями и воинами. В одной турецкой армии насчитывалось почти пятьдесят тысяч армян. Потом, во время Первой мировой войны, турки разоружили их, изгнали из армии и расстреляли – генералов, офицеров, солдат. Они составляли элитное меньшинство, и так продолжалось веками.

– Именно поэтому турки ненавидели их? – спросил де Вилль.

– Они были работящим народом, держались особняком, несомненно, прекрасные коммерсанты и предприниматели – контролировали немалую часть бизнеса и торговли. Дед говорил, что торговать у нас в крови. Однако главная причина, видимо, в том, что армяне исповедуют христианство. Это было первое христианское государство в истории, еще при римлянах, а турки, как вы сами понимаете, мусульмане. В шестнадцатом веке турки завоевали Армению, и на границе всегда шла война между христианской царской Россией и турками, воинами ислама. До семнадцатого года царская Россия оставалась настоящим нашим защитником… Оттоманские турки – странный народ, очень жестокий, очень странный.

– Ваша семья уехала до всей этой напасти?

– Нет. Дедушка с бабушкой были люди довольно богатые и, как многие другие, считали, что с ними ничего не случится. Им удалось бежать как раз перед приходом солдат. Они ушли через заднюю дверь с двумя сыновьями и дочерью, взяв с собой лишь то, что могли унести, и вырвались на свободу. Остальным членам семьи это не удалось. Дед сумел подкупить хозяина рыбацкой лодки, и тот тайком вывез его с бабушкой из Стамбула на Кипр, где они каким-то образом получили визы в Штаты. У них было немного денег, немного драгоценностей – и немало таланта. Бабушка до сих пор жива… и до сих пор может поторговаться с лучшими из них.

– Ваш дед был торговцем? – переспросил Данросс. – Именно поэтому вы решили заняться бизнесом?

– Как только мы стали что-то соображать, в нас, конечно, вбили, что мы должны сами зарабатывать себе на жизнь. Дед открыл в Провиденсе компанию по изготовлению оптических приборов, линз и микроскопов, а также компанию по импорту и экспорту, в основном ковров и парфюмерии, немного приторговывая на стороне золотом и драгоценными камнями. Отец создавал образцы ювелирных изделий и сам изготавливал их. Его уже нет в живых, но у него был собственный магазинчик в Провиденсе, а его брат, мой дядя Бгос, работал с дедом. Теперь, когда дед умер, компанией по импорту и экспорту управляет мой дядя. Это небольшой, но стабильный бизнес. Мы с сестрой выросли в среде, где торговались, продавали, подсчитывали прибыли и убытки. Это была одна большая игра, и мы участвовали в ней на равных.

– Где… о, еще трюфелей, Кейси?

– Нет, спасибо, я сыта.

– Где вы научились бизнесу?

– Думаю, я училась всюду. После колледжа окончила двухгодичные курсы по делопроизводству у Кэтрин Гиббс в Провиденсе: стенография, машинопись, основы бухгалтерского учета, делопроизводство плюс кое-какие основы бизнеса. А в компаниях деда я работала с тех пор, как научилась считать, – вечерами, и в выходные, и в праздники. Меня учили думать и планировать, претворять планы в жизнь, так что бо́льшую часть своих знаний я получила на практике. Конечно, после окончания школы я продолжала заниматься на специальных курсах – там, где мне хотелось. В основном вечерами. – Кейси усмехнулась. – В прошлом году даже поступила на курсы при Гарвардской школе бизнеса. Для некоторых преподавателей это было как взрыв водородной бомбы, хотя сегодня женщинам становится чуть легче.

– Как вам удалось стать исполнительным директором «Пар-Кон индастриз»? – спросил Данросс.

– В силу проницательности, – пошутила она, и они вместе рассмеялись.

– В работе Кейси – сущий дьявол, Иэн, – пояснил Бартлетт. – Читает с такой скоростью, что просто не верится, поэтому может охватить гораздо более широкую тематику, чем два обычных исполнителя. Великолепно чувствует опасность, не боится принимать решения, больше заключает сделок, чем срывает, и ее не так-то просто вогнать в краску.

– Это мое самое замечательное качество, – сказала Кейси. – Спасибо, Линк.

– Но ведь, наверное, бывает очень нелегко, Кейси? Разве вам не приходится ужасно многим поступаться как женщине, чтобы все успеть? Должно быть, не так просто выполнять мужскую работу? – осведомился Гэваллан.

– Я не считаю свою работу мужской, Эндрю, – тут же отреагировала она. – Женщины настолько же умны и работоспособны, как и мужчины.

Линбар и Гэваллан сразу стали беззлобно подшучивать, но Данросс их остановил:

– Думаю, этот вопрос мы пока отставим. И все же, Кейси, как вы попали на вашу теперешнюю должность в «Пар-Кон»?

«Рассказать, как все было на самом деле, Иэн, похожий на Дирка Струана, величайшего пирата в Азии, или поведать то, что уже стало легендой?»

Однако первым заговорил Бартлетт, и она поняла, что может спокойно слушать. Его версию она слышала сотню раз: отчасти это была правда, отчасти нет, желаемое выдавалось за действительное. «Сколько правды в ваших легендах – о „Карге“ Струан и Дирке Струане? Что вы такое на самом деле? И как стали тайбанем?» Она с удовольствием потягивала в меру сладкий портвейн и предавалась размышлениям.

«Что-то здесь не так, – не отпускала настойчивая мысль. – Я отчетливо это чувствую. Что-то не так с Данроссом. Но что?»

– Я познакомился с Кейси в Лос-Анджелесе, в Калифорнии, лет семь назад, – начал Бартлетт. – Получил письмо от президента компании «Хед-Оптикалз» в Провиденсе, некой Кейси Чолок, которая хотела поговорить о слиянии. В то время я занимался строительством по всему Лос-Анджелесу: жилье, супермаркеты, пара крупных зданий под офисы, производственные площади, торговые центры – в общем, говори, что надо, и я построю. Наш оборот составлял три миллиона двести тысяч, и я только что выставил акции на продажу. Но мне еще было ох как далеко до «Большого табло». Я…

– Вы имеете в виду Нью-Йоркскую фондовую биржу?[73]73
  Этим прозвищем Нью-Йоркская фондовая биржа обязана не только размерам электронного табло, где отображаются котировки ценных бумаг, но и тем, что на ней представлены акции «большого бизнеса» – крупнейших компаний США.


[Закрыть]

– Да. Так вот, появляется сияющая, как новый пятак, Кейси и говорит, что хочет, чтобы я объединился с компанией «Хед-Оптикалз», валовая прибыль которой, по ее словам, составила в прошлом году двести семьдесят семь тысяч шестьсот долларов, а потом вместе с ней поглотил компанию «Рэндолф оптикалз», этакого ветерана отрасли: объем продаж в пятьдесят три миллиона, котировки на «Большом табло», громадный сектор рынка линз, солидный счет в банке. И я сказал: «Вы с ума сошли, но почему именно „Рэндолф“?» – «Во-первых, – заявила она, – потому что я акционер компании „Бартлетт констракшнз“, – она приобрела десять акций по одному доллару: мой капитал составлял миллион акций, а пятьсот тысяч было продано по номиналу, – и считаю, что для „Бартлетт констракшнз“ было бы классно завладеть „Рэндолф“. А во-вторых, потому, что этот сукин сын Джордж Тоффер, управляющий „Рэндолф оптикалз“, – лжец, жулик и вор и пытается выжить меня из бизнеса».

Бартлетт ухмыльнулся и остановился, чтобы перевести дух, а Данросс вклинился со смешком:

– Так и было, Кейси?

Кейси быстро пришла в себя:

– О да, я сказала, что Джордж Тоффер – лжец, жулик, вор и сукин сын. Он до сих пор остается таковым. – Кейси улыбнулась без тени юмора. – И он действительно хотел выжить меня из бизнеса.

– Почему?

– Потому что я сказала, чтобы он убирался – сгинул.

– А почему вы так сказали?

– Я только что возглавила «Хед-Оптикалз». Годом раньше умер дед, и мы – я и дядя Бгос – кидали монетку: кому какой бизнес достанется… Мне выпала «Хед-Оптикалз». Примерно за год до этого «Рэндолф» уже предлагали купить нас, но мы отказались. У нас было замечательное небольшое производство, хорошие рабочие, хорошие технические специалисты, некоторые из них – армяне, небольшой кусок рынка. Да, ощущалась нехватка капитала, пространства для маневра, но мы перебивались, и качество у «Хед-Оптикалз» было оптимальным. Сразу после того, как я возглавила компанию, Джордж Тоффер «случайно зашел». А воображал он, боже мой, что он только из себя не строил! Хвастал, что служил в армии США, что он герой войны, а я выяснила, что все вранье: такой тип. Так вот, он сделал мне еще одно просто смешное предложение по передаче ему «Хед-Оптикалз»… сначала плел про бедную маленькую девочку, которой самое место на кухне, потом было: «Давайте поужинаем сегодня вечером у меня в люксе» и «Почему бы нам не поразвлечься? Ведь я здесь несколько дней один…» Я сказала: «Спасибо, не надо», и он очень расстроился. Очень. Но вернулся к делу и вместо покупки нашей компании предложил субподряд по некоторым его контрактам. Предложение было хорошим, и, немного поторговавшись, мы согласовали условия. Он сказал, что, если мы справимся с этим контрактом, следующий будет в два раза больше. Мы уложились в месяц и сработали лучше и дешевле, чем когда-либо получалось у него. Я выполнила все условия контракта, и он огреб фантастическую прибыль. Но он тут же нарушил обещание, которое дал на словах, и вычел – украл – двадцать тысяч триста семьдесят восемь долларов. На следующий день к «Рэндолф» ушли пятеро моих лучших клиентов, а неделей позже – еще семь. Им всем были предложены сделки по цене ниже себестоимости. Он заставил меня попотеть неделю-другую, а потом позвонил. «Привет, детка, – проквакал он, довольный, как жаба в ведре грязи. – Я тут буду на выходные один на Мартас-Винъярд». Это небольшой островок у восточного побережья. И добавил: «Может, подъедешь, немного развлечемся, поговорим о будущем и об удвоении наших заказов». Я предложила отдать мои деньги, на что он рассмеялся, мол, сначала подрасти, и сказал, что мне лучше еще раз рассмотреть его предложение, потому что при нынешних оборотах скоро никакого «Хед-Оптикалз» не будет.