Текст книги "Ураган. Книга 2. Бегство из рая"

– Это не твоя вина, сынок, – сказал Гэваллан, раздираемый отчаянием сына, терзаясь страхом за него. – Пойдем, мы… Давай-ка двинемся в путь. – Он крикнул Жан-Люку: – Я отвезу Скота сделать рентген и сразу вернусь!

ТЕГЕРАН. КВАРТИРА МАК-ИВЕРА. 18:35. При свете свечей Чарли Петтикин и Паула сидели за обеденным столом, чокаясь наполненными вином бокалами с Сайадой Бертолен. На столе стояла большая открытая бутылка кьянти, тарелки с двумя большими салями, одна из которых уже стала заметно короче, огромным куском сыра дольче латте, еще не тронутого, и двумя свежими французскими багетами, которые Сайада принесла из Французского клуба, от одного уже почти ничего не осталось.

– Тут, может, и война идет, – сказала она с наигранной веселостью, появившись незваной с полчаса назад, – но французы в любом случае должны есть нормальный хлеб.

– Vive la France и viva l’Italia[2]2
  Да здравствует Франция (фр.); Да здравствует Италия (ит.).


[Закрыть], – произнес Петтикин, без особой охоты приглашая ее войти: ему ни с кем не хотелось делить Паулу. Как только Паула потеряла всякий интерес к Ноггеру Лейну, он устремился в образовавшуюся брешь, вопреки всему надеясь на удачу. – Паула прилетела сегодня днем рейсом «Алиталии», пронесла через таможню всю эту выпивку, рискуя жизнью, и… Скажи, разве она не суперраспрекраснейшая из женщин?

Паула рассмеялась:

– Это все дольче латте, Сайада. Чарли говорил мне, что это его любимый сыр.

– Да разве это не самый лучший сыр в мире? Разве все итальянское не самое лучшее на земле?

Паула достала штопор и протянула его Чарли, ее глаза с зелеными точками вызывали у него дрожь в спине.

– Это тебе, caro![3]3
  Дорогой (ит.).


[Закрыть]

– Magnifico![4]4
  Великолепно (ит.).


[Закрыть] Интересно, все девушки в «Алиталии» такие заботливые, храбрые, прекрасные, умелые, нежные, благоухающие, любящие и… э-э… кинематографичные?

– Разумеется.

– Присоединяйся к пиршеству, Сайада, – пригласил он. Когда она подошла ближе и он мог хорошенько разглядеть ее на свету, то заметил в ней какую-то странность. – Ты в порядке?

– О да, это… это ерунда. – Сайада была рада свечам, в их свете она могла спрятаться. – Я… э-э… я не могу остаться, спасибо, я… я просто скучаю по Жан-Люку, хотела узнать, когда он вернется, и подумала, батоны вам не помешают.

– Очень рад, что ты забежала. У нас приличного хлеба не было уже несколько недель, спасибо, но ты все равно оставайся. Мак отправился в Дошан-Тапех, чтобы забрать Тома. Том будет знать про Жан-Люка. Они должны вот-вот приехать.

– Как Загрос?

– Нам пришлось закрыть базу. – Хлопоча со стаканами и тарелками и накрывая на стол – Паула помогала ему и делала бо́льшую часть работы, – Петтикин рассказал им почему и поведал о нападении террористов на «Белиссиму», об убийстве Джанни, а потом и Джордона, о ранении Скота Гэваллана. – Сущий кошмар, но делать нечего.

– Ужасно, – сказала Паула. – Это объясняет, почему обратно мы летим через Шираз с указанием оставить свободными пятьдесят мест. Должно быть, это для наших граждан с Загроса.

– Чертовское невезение! – произнесла Сайада, раздумывая, следует ли ей передать эту информацию дальше. Им – и ему.

Голос позвонил ей вчера, в начале дня, и спросил, во сколько она рассталась с Теймуром в субботу.

– Часов в пять, в четверть шестого, а что?

– В проклятом здании случился пожар сразу после наступления темноты; где-то на третьем этаже, отрезав оба верхних этажа. Все здание выгорело дотла, много погибших, и нет никаких следов ни Теймура, ни остальных. Пожарные, конечно, прибыли слишком поздно…

Ей было нетрудно вызвать настоящие слезы и излить живую боль. Позже вчера Голос позвонил снова:

– Ты передала Теймуру бумаги?

– Да… да, да, передала.

Она услышала приглушенное ругательство.

– Будь во Французском клубе завтра днем. Я оставлю указания в твоем ящике.

Но никакой записки она там не нашла, поэтому выпросила два батона на кухне и приехала сюда – больше ей идти было некуда, и она была все еще очень напугана.

– Так печально, – говорила Паула.

– Да, но хватит об этом, – сказал Петтикин, проклиная себя за то, что все им рассказал: не их это заботы, подумал он. – Давайте есть, пить и веселиться.

– Ибо завтра мы умрем? – закончила за него Сайада.

– Нет. – Петтикин поднял бокал, улыбнулся Пауле сияющей улыбкой. – Ибо завтра будем жить. Ваше здоровье!

Он чокнулся с ней, потом с Сайадой и подумал, какая потрясающая пара женщин сидит у него за столом, только Паула, конечно, гораздо-гораздо…

Сайада думала: Чарли влюблен в эту сладкоголосую гарпию, которая слопает его, когда ей вздумается, и выплюнет косточки, даже не поперхнувшись, но почему они – мои новые хозяева, кто бы они ни были, – почему они хотят знать про Жан-Люка и про Тома и хотят, чтобы я стала любовницей Армстронга? И как только они узнали про моего сына, будь они прокляты!

Паула думала: я ненавижу этот дерьмовый город, где все настолько мрачные, придавленные судьбой и расстроенные, как эта бедная женщина, у которой явно обычные проблемы с ее мужчиной, когда есть Рим, и солнечный свет, и Италия, и сладкая жизнь, чтобы напиться ею допьяна, вино, смех и любовь для удовольствия, дети, которых я рожу, и муж, которого я буду лелеять, но только если этот дьявол будет вести себя пристойно. Почему все мужчины такие гнусные и почему мне нравится этот Чарли, который слишком стар, но вроде и не слишком, слишком беден, но вроде и не слишком, слишком мужиковат, но вроде…

– Alora[5]5
  Ладно (ит.).


[Закрыть], – сказала она; вино делало ее губы еще более сочными, – Чарли, amore[6]6
  Любовь (ит.).


[Закрыть], мы обязательно должны встретиться в Риме. Тегеран такой… такой угнетенный, scusa[7]7
  Прошу прощения (ит.).


[Закрыть], угнетающий.

– Вовсе нет, когда вы здесь, – сказал он.

Сайада смотрела, как они улыбаются друг другу, и завидовала им.

– Думаю, я зайду попозже, – сказала она, поднимаясь.

Прежде чем Петтикин успел что-нибудь сказать, в замке повернулся ключ и в комнату вошел Мак-Ивер.

– О, привет, – поздоровался он, стараясь стряхнуть с себя усталость. – Привет, Паула, привет, Сайада. Какой приятный сюрприз! – Тут его взгляд упал на стол. – Ба, а это что такое? Рождество? – Он снял толстое пальто и перчатки.

– Паула принесла все это, а Сайада – хлеб. А где Том? – спросил Петтикин, сразу же почуяв, что что-то не так.

– Я высадил его возле дома Бакравана рядом с базаром.

– Как она? – поинтересовалась Сайада. – Я не видела ее с… со дня марша, первого марша протеста.

– Не знаю, девочка, я просто высадил его и покатил дальше. – Мак-Ивер принял бокал вина, взглянул на Петтикина в ответ на его вопрошающий взгляд. – Движение кошмарное. Целый час сюда добирался. Ваше здоровье! Паула, глядя на тебя, глаз радуется, чудесно смотришься. Заночуешь у нас?

– Если вы не против. Я улетаю рано утром, подвозить меня не нужно, caro, меня сюда подбросил один человек из экипажа, и он завтра за мной заедет. Дженни сказала, что я могла бы воспользоваться свободной комнатой; она думала, что там придется делать капитальную уборку, но комната выглядит совершенно нормально. – Паула поднялась, и оба мужчины, сами того не замечая, были тут же загипнотизированы чувственностью ее движения.

Сайада мысленно послала ей проклятие, завидуя ей, гадая про себя, в чем ее секрет, уж никак не в форме стюардессы, которая была весьма строгой, хотя и прекрасно сшитой, зная, что сама она была красивее, гораздо лучше одета, но с итальянкой ей было не тягаться. Корова!

Паула открыла свою сумочку, достала оттуда два письма и протянула их Мак-Иверу:

– Одно от Дженни, а второе от Гэваллана.

– Спасибо, спасибо огромное.

– Я как раз собиралась уходить, Мак, – сказала Сайада. – Просто хотела спросить, когда Жан-Люк вернется.

– Вероятно, в среду. Он перегоняет двести двенадцатый в Эль-Шаргаз. Он должен быть там сегодня и вернуться в среду. – Мак-Ивер посмотрел на письма. – Тебе вовсе не нужно уходить, Сайада… Извините, я на минутку.

Он сел в кресло у электрокамина, работавшего в половину мощности, включил стоявшую рядом лампу. Электрический свет съел изрядную долю романтической атмосферы комнаты. Гэваллан писал: «Привет, Мак. Пишу в спешке, спасибо прекраснейшей из стюардесс! Я дожидаюсь Скота. Потом полечу в Лондон сегодня ночным рейсом, если с сыном все в порядке, но вернусь через пару дней, максимум через три. Ловко отправил Дюка в Ковисс к Руди на случай, если Скрэг задержится. Он должен вернуться во вторник. В Ковиссе несладко – у меня вышла большая стычка с Мастаком, – в Загросе тоже. Только что поговорил с Массоном прямо отсюда, дело в шляпе. Так что я даю добро на планирование. Решение принято. Увидимся в среду. Обними за меня Паулу, а Дженни говорит, чтобы ты даже думать не смел!»

Он долго смотрел на письмо, потом откинулся на спинку кресла, вполуха слушая историю Паулы о сегодняшнем перелете в Тегеран. Значит, решение принято. Не обманывай себя, Энди, я с самого начала знал, что ты нажмешь кнопку, поэтому и сказал «хорошо», но при условии, что смогу отменить «Шамал», если решу, что это будет слишком рискованно, и мое решение будет окончательным. Думаю, ты будешь жать на кнопку до самого конца. У тебя нет другого выхода, если ты хочешь выжить.

Вино было превосходным на вкус. Мак-Ивер допил свой бокал, потом открыл письмо Дженни. Оно содержало лишь новости из дома и про детей, все живы-здоровы, все на месте, но он слишком хорошо ее знал, чтобы не прочесть между строк ее подспудную тревогу: «Не тревожься, Дункан, и не напрягайся наперекор ветрам, любым ветрам. И не думай, что я мечтаю об увитом розами коттедже в Англии. Проживем и в Старом городе, и я привыкну к чадре, и еще я начала учить танец живота, так что тебе лучше поторопиться. Люблю, Джен».

Мак-Ивер улыбнулся про себя, встал и налил себе вина, немного успокоившись.

– За женщин, храни их Господь! – Он чокнулся с Петтикином. – Потрясающее вино, Паула! Энди просит обнять тебя за него… – Она тут же улыбнулась, подалась вперед и положила ладонь ему на руку, Мак-Ивер почувствовал, как по руке пробежал ток. Что же это с ней такое? – спросил он себя, смущенный, и быстро проговорил, обращаясь к Сайаде: – Он бы попросил обнять и тебя, Сайада, если бы знал, что ты окажешься здесь. – (Свеча на каминной полке, догорев, затрещала и погасла.) – Я сменю. Кто-нибудь просил мне что-нибудь передать?

– Талбот. Он делает что может для Эрикки. Дюка задержала в Бендер-Дейлеме буря, но завтра он как будто должен вернуться в Ковисс.

– А Азаде?

– Сегодня она чувствует себя лучше. Мы с Паулой проводили ее до дома. С ней все в порядке, Мак. Ты бы лучше съел что-нибудь, на ужин у нас фига с маслом.

– А может быть, поужинаем во Французском клубе? – предложила Сайада. – Кухня там до сих пор еще сносная.

– Я бы с удовольствием, – радостно откликнулась Паула, и Петтикин выругался про себя. – Какая замечательная идея, Сайада! Чарли?

– Чудесно. Мак?

– Конечно, при условии, что плачу я и вы не будете возражать, если мы закончим пораньше. – Мак-Ивер поднял свой бокал и посмотрел сквозь него на свет, восхищаясь цветом вина. – Чарли, я хочу, чтобы ты прямо с утра пораньше отогнал двести двенадцатый в Ковисс, Ноггер возьмет «алуэтт». Поможете Дюку пару дней. Я пошлю Шусмита на двести шестом, чтобы привезти тебя назад в субботу. Хорошо?

– Конечно, – ответил Петтикин, гадая, почему поменялся план, согласно которому Мак-Ивер, Ноггер и он должны были лететь рейсом в среду, а два других пилота отправиться завтра в Ковисс. Почему? Наверное, из-за письма от Энди. «Шамал»? Мак отменяет операцию.

ТРУЩОБЫ ДЖАЛЕХА. 18:50. Старый автомобиль остановился в проулке. Из него вышел человек и огляделся по сторонам. Проулок был пуст: высокие стены, джуб с одной стороны, уже давно заваленный отбросами и снегом. Напротив машины, смутно различимая в свете ее фар, находилась полуразрушенная площадь. Человек постучал по крыше машины. Фары погасли. Водитель вышел из машины и присоединился к человеку, который прошел назад и открыл багажник. Вместе они перенесли тело, завернутое в старое одеяло и перевязанное веревками, через площадь.

– Погоди-ка, – произнес водитель по-русски, достал карманный фонарь и ненадолго включил его.

Круг света отыскал проход в дальней стене, который был им нужен.

– Хорошо, – сказал его спутник, и они прошли через проход, потом опять остановились, чтобы сориентироваться.

Теперь они стояли на кладбище, старинном, почти заброшенном. Свет фонаря заскользил по надгробиям, перебираясь с одного на другое – некоторые надписи были на русском, некоторые латинскими буквами, – пока не нашел открытую могилу, недавно выкопанную. В груде земли вертикально торчала лопата.

Они прошли туда и встали на краю. Тот, что был повыше, водитель, произнес:

– Готов?

– Да.

Они бросили тело в яму. Водитель посветил вниз фонариком:

– Надо бы его распрямить.

– Ему не наплевать ли? – сказал второй, широкоплечий и сильный, взялся за лопату и начал засыпать могилу. – Может, ты над ним еще и молитву прочтешь?

Водитель рассмеялся:

– Маркс-Ленин этого бы не одобрили. Да и старик Сталин тоже.

– Этот сукин сын? Чтоб он сгнил к чертям!

– Да ты посмотри, что он сотворил для матушки-России! Сделал нас империей, самой большой в мире, вздрючил британцев, перехитрил американцев, построил самую большую и лучшую армию, военный флот, военно-воздушные силы, сделал КГБ всесильным.

– Потратив на это чуть не все, черт подери, деньги, что у нас были, и заплатив за это двадцатью миллионами жизней. Русских жизней.

– Расходный материал! Подонки, дураки, отбросы – их еще полно там, откуда они берутся. – Человек вспотел и передал лопату другому. – Что с тобой вообще сегодня творится, черт возьми? Весь день ты какой-то дерганый.

– Устал. Я просто устал. Извини.

– Все устали. Тебе нужно передохнуть пару дней. Попросись в Эль-Шаргаз, я провел там три чудесных дня, возвращаться не хотелось. Подал заявление на перевод в те края: там у нас теперь полно людей, и с каждым днем все больше, израильтяне опять же наращивают там свое присутствие, да и ЦРУ тоже. Что тут произошло, пока меня не было?

– Азербайджан дозревает, лучше некуда. Ходят слухи, что Абдолла-хан умирает или уже умер.

– Секция 16/а?

– Нет, сердечный приступ. Все остальное идет нормально. Ты действительно хорошо отдохнул?

Его собеседник рассмеялся:

– Есть там одна секретарша из «Интуриста», которая никогда не откажет добрым людям. – Он почесал в паху, вспоминая. – А кто вообще этот бедолага?

– В списках его нет, – ответил водитель.

– Их никогда там не бывает. Так кто он?

– Агент по имени Язернов, Дмитрий Язернов.

– Мне это имя ничего не говорит. А тебе?

– Он был агентом из отдела дезинформации, занимался университетом. Некоторое время я с ним работал, с год назад, наверное. Умник из университетских, башка набита всяким идеологическим дерьмом. Похоже, его сцапала внутренняя разведка и им серьезно позанимались.

– Сволочи! Так они убили его?

– Нет. – Тот, что был повыше, перестал орудовать лопатой и огляделся. Никто не мог их подслушивать, и хотя он не верил ни в привидения, ни в Бога, ни во что-то еще, кроме партии и КГБ, ее боевого авангарда, это место ему не нравилось. Он понизил голос. – Когда его вытащили оттуда, почти неделю назад, он был совсем плох, без сознания, по уму-то, его вообще нельзя было трогать в его состоянии. САВАМА забрала его у внутренней разведки. Директор полагает, что САВАМА и сама над ним поработала, прежде чем вернуть его нам. – Он ненадолго прекратил работать и встал, опершись на лопату. – САВАМА передала его нам, сообщив, что, по их мнению, его вычистили до третьего уровня. Директор сказал, чтобы мы быстро установили личность, выяснили, были ли у него другие секретные допуски, был он внутренним шпионом или подсажен сюда сверху. Кто, черт подери, он вообще такой! По нашим документам он проходит не иначе как агент по работе с университетом. – Вытерев пот со лба, он опять взялся за лопату. – Я слышал, группа все ждала и ждала, пока он придет в сознание, сегодня им надоело ждать и они попробовали привести его в чувство.

– Ошибка? Кто-то дал ему слишком большую дозу?

– Кто знает? Бедолага мертв.

– Вот это как раз меня и пугает, – поежившись, сказал другой. – Когда вкалывают слишком много. С этим уже ничего не поделаешь. Он так и не пришел в себя? Не сказал ни слова?

– Нет. Ничего совершенно, черт подери! Главная фигня в том, что его вообще поймали. Это была его вина: этот мудозвон действовал сам по себе.

Второй выругался:

– Как ему это удалось?

– Чтоб я сдох, если знаю! Я его помню как одного из тех, кто считает, что они все знают лучше всех, и плевать они хотели на правила. Умник! Хрен в нос! От этих ублюдков больше вреда, чем пользы. – Тот, что был повыше, продолжал размеренно и мощно орудовать лопатой. Когда он устал, лопата вернулась к его товарищу.

Скоро могила была засыпана. Человек слегка утрамбовал землю лопатой, подравнивая могилу. Он тяжело дышал.

– Если этот дурень сам попался, то чего мы тогда с ним так возимся?

– Если тело нельзя вернуть на родину, товарищ заслуживает, чтобы его похоронили как положено, таков устав. Это ведь русское кладбище, да?

– Русское, конечно, русское, только будь я проклят, если мне хочется, чтобы меня здесь похоронили. – Человек отряхнул землю с ладоней, потом повернулся и помочился на ближайший надгробный камень.

Тот, что был повыше, пытался вытащить одно надгробие из земли.

– Помоги-ка мне.

Вместе они подняли камень и пристроили его в голове могилы, которую только что засыпали.

Черт бы побрал этого молодого балбеса за то, что он отдал концы! – подумал он, проклиная его про себя. Не моя вина, что он подох. Он должен был вынести введенную ему дозу. Чертовы доктора! Они ведь вроде должны бы знать, кому и сколько колоть! Выбора у нас не было, этот сукин сын уходил, а нужно было получить ответы на слишком много вопросов – например, что в нем было такого важного, что этот ублюдок из ублюдков Хашеми Фазир решил самолично вести допрос, да еще вместе с этим сукиным сыном Армстронгом? Эти два профессионала – птицы высокого полета, они не стали бы тратить время на мелкую рыбешку. И почему Язернов произнес «Федор…» как раз перед тем, как окочурился? Что это могло бы значить?

– Поехали домой, – сказал второй. – Больно здесь мерзко и воняет, воняет больше, чем обычно. – Он захватил лопату и зашагал прочь в темноту.

Как раз в этот момент водителю на глаза попалась надпись на надгробии, но кругом было слишком темно, чтобы ее прочесть. На секунду он включил фонарь. Надпись гласила: «Граф Алексей Покенов, полномочный посланник при дворе шаха Насер ад-Дина, 1830–1862».

Язернову бы это понравилось, подумал он с кривой усмешкой.

ДОМ БАКРАВАНА РЯДОМ С БАЗАРОМ. 19:15. Внешняя дверь в стене распахнулась.

– Салам, ваше высочество. – Слуга смотрел, как Шахразада со счастливой улыбкой порхнула мимо во внутренний двор, сопровождаемая Джари. Там она скинула чадру и тряхнула головой, рассыпая освободившиеся волосы по плечам и взбивая их кончиками пальцев. – Э-э… ваш супруг вернулся, ваше высочество. Он появился сразу после захода солнца.

На мгновение Шахразада застыла в свете масляных светильников, пламя которых подрагивало на заснеженном дворе, ведущем к главному входу.

Значит, все кончено, думала она. Кончено, еще не начавшись. Это почти началось сегодня. Я была готова и все же не готова… а теперь, а теперь я спасена от… от своей похоти. Была это похоть или любовь, не это ли я пыталась решить для себя? Не знаю, я не знаю, но… но завтра я увижусь с ним в последний раз. Я должна увидеть его еще раз, должна, всего… всего один раз… Просто попрощаться…

Ее глаза наполнились слезами, и она вбежала в дом, пронеслась по комнатам и залам, взлетела вверх по лестнице в их комнаты и бросилась в его объятия:

– Томми-и-и-и-и-и, как долго тебя не было!

– Я так тосковал по тебе!.. Не плачь, родная, не нужно плакать…

Его руки сомкнулись вокруг нее, и она уловила едва различимый знакомый запах бензина, который шел от его летной одежды, висевшей на крючке. Она увидела, как он озабочен. НВС пожаром возник в ее мыслях, но она отодвинула все в сторону и, не давая ему ни секунды, поднялась на цыпочки, поцеловала его и затараторила:

– У меня такая чудесная новость. Я ношу ребенка, о да, это правда, и я была у доктора, и завтра будет готов результат анализа, но я знаю! – Ее улыбка была огромной и искренней. – О Томми, – продолжала она на одном дыхании, чувствуя, как его руки крепче сжимаются вокруг нее, – ты женишься на мне, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста?

– Но мы же жена…

– Скажи это, о пожалуйста, скажи это! – Она подняла глаза и увидела, что он все так же бледен и улыбается лишь чуть-чуть, но и этого было довольно на данный момент, и она услышала, как он сказал: «Конечно, я женюсь на тебе». – Нет, скажи как подобает. Я беру тебя в жены, Шахразада Бакраван. Я женюсь, женюсь, женюсь на тебе, – потом услышала, как он произнес это вслед за ней, и это сделало момент совершенным. – Замечательно! – вырвалось у нее, и она обняла его в ответ, потом оттолкнула и подбежала к зеркалу, чтобы поправить макияж. В зеркале она заметила отражение Лочарта, его лицо было таким суровым, встревоженным. – В чем дело?

– Ты уверена… уверена насчет ребенка?

– Конечно, я уверена, – рассмеялась она, – но доктору нужны доказательства, мужьям нужны доказательства. Разве это не чудесно?

– Да… да, чудесно. – Он положил руки ей на плечи. – Я люблю тебя!

В ее голове звучало другое «я люблю тебя», произнесенное с такой страстью и тоской, и она подумала, как странно, что, хотя любовь ее мужа была неоспоримой и доказанной, а любовь Ибрагима – нет, все же любовь Ибрагима была безоговорочной, тогда как, даже после такой чудесной новости, ее муж смотрел на нее, нахмурив брови.

– Год и один день прошли, Томми, год и один день, которые ты хотел, – мягко сказала она, поднимаясь из-за столика с косметикой, обняла его руками за шею, улыбаясь ему, понимая, что в ее силах помочь ему.

«Чужеземцы не такие, как мы, принцесса, – говорила ей Джари, – они по-другому на все реагируют, их по-другому воспитывали, но тебе не нужно тревожиться, просто будь сама собой, такой обворожительной, и он станет мягкой глиной в твоих руках…» Томми будет самым лучшим отцом на свете, пообещала она себе, не в силах сдержать радость, что устояла сегодня днем, что объявила свою новость, и теперь они будут жить счастливо до скончания дней.

– Мы ведь будем, Томми, правда?

– Что?

– Жить счастливо до скончания дней.

На какой-то миг ее радость стерла из его сознания боль о Кариме Пешади и о том, что ему нужно сделать и как сделать это. Он подхватил ее на руки и опустился в глубокое кресло, держа ее как младенца.

– О да. О да, непременно. Нам о стольком нужно погово…

Стук Джари в дверь прервал его.

– Войди, Джари.

– Пожалуйста, извините меня, ваше превосходительство, но его превосходительство Мешанг и ее высочество прибыли и ожидают удовольствия видеть вас обоих, когда вам будет удобно.

– Передай его превосходительству, мы придем сразу же, как только переоденемся. – Лочарт не заметил выражения облегчения на лице Джари, когда Шахразада кивнула ей и лучезарно улыбнулась.

– Я напущу вам ванну, ваше высочество, – сказала Джари и прошла в ванную комнату. – Разве не чудесную весть принесла вам ее высочество, ваше превосходительство? Примите мои поздравления, ваше превосходительство, самые горячие поздравления…

– Спасибо, Джари, – ответил Лочарт, не слушая ее; он думал о будущем ребенке, о Шахразаде, утонув мыслями в тревогах и радости. Так все теперь запуталось, стало таким сложным.

Застольная беседа была скучной, в ней доминировал Мешанг, теперь, став главой семьи, он всегда это делал, Шахразада и Зара едва принимали участие в разговоре, Лочарт говорил совсем немного; какой смысл рассказывать о Загросе: Мешанга никогда не интересовало его мнение или то, чем он занимался. Дважды он едва не выпалил им о том, что случилось с Каримом. Незачем им пока говорить, подумал он, пряча свое отчаяние. Зачем быть дурным вестником?

– Вы не находите, что жизнь в Тегеране стала трудной? – спросил он.

Мешанг весь вечер стенал по поводу новых правил, введенных на базаре.

– Жизнь всегда трудна, – ответил Мешанг, – но если ты иранец, опытный базаари, обладающий осторожностью и знаниями, то упорным трудом и логикой можно обуздать даже Революционный комитет. Нам всегда удавалось держать в узде сборщиков налогов, правителей, шахов, комиссаров и британских и американских пашей.

– Я очень рад это слышать, очень рад.

– А я очень рад, что вы вернулись. Я хотел поговорить с вами. Сестра сказала вам о ребенке, которого она носит?

– Да-да, сказала. Поистине чудесная новость!

– Да, безусловно. Хвала Аллаху. Каковы ваши планы?

– Что вы имеете в виду?

– Где вы собираетесь жить? Как вы теперь будете платить за все?

Возникшее молчание было бездонным.

– Управимся как-нибудь, – начал Лочарт. – Я намере…

– Не вижу, как это у вас может получиться, если рассуждать логически. Я просматривал счета за прошлый год… – Мешанг замолчал, увидев, что Зара поднялась с места.

– Не думаю, что сейчас подходящее время говорить о счетах, – сказала она, внезапно побледнев; вместе с ней побледнела и Шахразада.

– А вот я как раз думаю, – сердито возразил Мешанг. – Как моя сестра сможет выжить? Сядь, Зара, и слушай! Садись! И когда я в будущем скажу, что ты не пойдешь на демонстрацию протеста или еще куда-нибудь, ты подчинишься моему приказу или я высеку тебя! Сядь на место! – (Зара повиновалась, шокированная его безобразным поведением и жестокостью. Шахразада была потрясена, ее мир рушился вокруг нее. Она увидела, как ее брат повернулся к Лочарту.) – Итак, капитан, ваши счета за прошлый год, счета, оплаченные моим отцом, не говоря о тех, которые еще не оплачены, значительно превышают вашу зарплату. Это правда?

Лицо Шахразады было пунцовым от стыда и злости, и, прежде чем Лочарт успел что-нибудь ответить, она быстро произнесла своим самым сладким голосом:

– Дорогой Мешанг, ты совершенно прав, что заботишься о нас, но наша кварти…

– Прошу тебя помолчать! Я должен спросить об этом у твоего мужа, а не у тебя, это его проблема, не твоя. Итак, капи…

– Но, дорогой Меша…

– Замолчи! Итак, капитан, это правда или нет?

– Да, это правда, – ответил Лочарт, отчаянно пытаясь отыскать выход из положения, в которое попал. – Но вы помните, что его превосходительство отдал мне квартиру, фактически весь дом, и арендная плата за другие квартиры шла на оплаты счетов, а остальное составляло содержание, которое я передавал Шахразаде, за что был бесконечно признателен. Что касается будущего, я позабочусь, чтобы Шахразада ни в чем не нуждалась, разумеется, я позабочусь об этом.

– Из каких средств? Я ознакомился с вашим соглашением о разводе, и мне ясно, что, учитывая те выплаты, которые вы должны передавать своей бывшей жене и ребенку, у вас немного шансов на то, чтобы защитить мою сестру от нищенского существования.

Лочарт задохнулся от гнева. Шахразада шевельнулась в своем кресле, Лочарт увидел ее страх и подавил в себе желание треснуть Мешанга лицом об стол.

– Все в порядке, Шахразада. Твой брат имеет право спросить. Это справедливо, и он прав. – Он прочел скрытое высокомерие на точеном красивом лице и понял, что сражение началось. – Мы управимся, Мешанг, я управлюсь. Наша квартира, она не будет оставаться конфискованной вечно, или мы найдем другую. Мы спра…

– Нет ни квартиры, ни здания. Оно сгорело в субботу вечером. Целиком, дотла.

Они посмотрели на него разинув рот. Шахразада была потрясена больше всех.

– О, Мешанг, ты уверен? Почему ты не сказал мне? По…

– У тебя столько квартир, что ты даже не проверяешь их время от времени? Дом сгорел, полностью!

– О Господи! – пробормотал Лочарт.

– Вам лучше не богохульствовать. – Мешанг с трудом сдерживался, чтобы не злорадствовать открыто. – Так что никакой квартиры нет, дома нет, ничего не осталось. Иншаллах. Теперь как вы намереваетесь оплатить свои счета?

– Страховка! – воскликнул Лочарт. – Дом должен быть застрахо…

Его голос утонул в раскатах громового хохота, Шахразада опрокинула бокал с водой, но никто этого не заметил.

– Вы думаете, страховка будет выплачена? – язвительно поинтересовался Мешанг. – Это сейчас-то? Даже если бы какая-то страховка и была? Вы перестали мыслить разумно, никакой страховки нет и никогда не было. Итак, капитан, большие долги, денег нет, капитала нет, дома нет, хотя он и так юридически вам не принадлежал, просто жест для сохранения лица, который мой отец сделал, чтобы вы имели средства заботиться о Шахразаде. – Он взял кусочек халвы и бросил себе в рот. – Итак, что вы предлагаете?

– Я управлюсь.

– Каким образом, прошу, расскажите мне… и Шахразаде, разумеется. Она имеет право, законное право знать. Как?

Шахразада пробормотала:

– У меня есть драгоценности, Томми, я могу их продать.

Мешанг позволил словам повиснуть над столом, наслаждаясь тем, что Лочарт загнан в угол, унижен, раздет донага. Грязный неверный! Если бы не Лочарты этого мира, алчные иноземцы, эксплуататоры Ирана, мы были бы свободны от Хомейни и его мулл, отец был бы жив, Шахразада вышла бы замуж за подобающего человека.

– Итак?

– Что вы предлагаете? – спросил Лочарт, не видя выхода из ловушки.

– Что вы предлагаете?

– Я не знаю.

– Пока что у вас нет дома, есть очень значительные долги, и вы скоро останетесь без работы. Сомневаюсь, что вашей компании еще долго будут разрешать работать здесь; и это правильно, что все иностранные компании объявили персонами нон грата. – Мешанг был очень доволен, что вспомнил это латинское выражение. – Долее ненужными, нежелательными и исчерпавшими свою необходимость.

– Если это произойдет, я уволюсь оттуда и наймусь вертолетчиком в иранскую компанию. Пилоты им понадобятся немедленно. Я говорю на фарси, я опытный пилот и преподаватель. Хомейни… Имам хочет, чтобы добычу нефти восстановили как можно скорее, поэтому им, без сомнения, будут нужны обученные пилоты.

Мешанг расхохотался про себя. Вчера министр Али Киа приходил на базар, подобающе смиренный и готовый услужить. Он принес изысканный пешкеш – разве его ежегодный «гонорар консультанта» не подлежит пересмотру в самом скором времени? – и рассказал ему о своих планах заполучить все вертолеты совместного предприятия и заморозить все банковские счета. «У нас не возникнет проблем с привлечением всех наемников, сколько их нам понадобится, чтобы летать на наших вертолетах, ваше превосходительство Мешанг, – сказал Киа. – Они сбегутся к нам, радуясь и половине от своей обычной зарплаты».

Верно, сбегутся, но только не ты, временный муж моей сестры, даже и за десятую часть зарплаты тебе работы не видать.

– Я предлагаю вам быть практичнее. – Мешанг внимательно рассматривал свои ухоженные руки, которыми ласкал четырнадцатилетнюю девочку, подаренную ему Али Киа, «первую из множества, ваше превосходительство». Нежная белая черкесская кожа – временный брак на послеобеденное время, который он с радостью продлил на всю неделю, договориться об этом было совсем нетрудно. – Нынешние правители Ирана не жалуют чужеземцев, особенно американцев.