Текст книги "Ураган. Книга 2. Бегство из рая"

– Я никогда не думал, что Пахмуди так глуп, – произнес Армстронг, поощряя собеседника рассказывать дальше, рассчитывая на то, что тот, возможно, ошибется и поведает ему что-то действительно важное.

– Хвала Аллаху, он именно такой и есть. И поэтому дни его сочтены.

Армстронг помнил то странное чувство уверенности в себе, которое переполняло в тот миг Хашеми, и то, как его, Армстронга, это встревожило. Тревожное ощущение не оставляло его все то время, пока он ждал возвращения Хашеми в Тебриз. Выходить из дому было неразумно: улицы все еще запруживали враждующие толпы, пытавшиеся взять их под свой контроль. В течение дня полиция и лояльные Тегерану военные поддерживали мир и порядок именем аятоллы. Ночью же было трудно, если не невозможно помешать небольшим группам фанатиков, свихнувшихся на жестокости, терроризировать разные части города.

– Мы все еще можем их прихлопнуть без особого труда, если этот старый дьявол Абдолла поможет нам, – сердито говорил Хашеми.

– У Абдоллы-хана все еще остается столько власти даже сейчас, когда он полумертв?

– О да, он по-прежнему потомственный вождь огромного клана. Его богатство, явное и скрытое, сравнится с богатством шаха, не Мохаммеда Резы, но, безусловно, его отца.

– Он скоро умрет. Что потом?

– Его наследник будет располагать той же властью, если предположить, что этот бедный сукин сын Хаким останется в живых, чтобы ею воспользоваться. Я говорил тебе, что хан сделал его своим наследником?

– Нет. А что в этом странного?

– Хаким – его старший сын, который много лет прожил в большой немилости в Хое, куда был изгнан ханом. Его вернули назад и восстановили в правах.

– Почему? За что его изгнали?

– Обычные дела. Его застукали, когда он плел заговор, чтобы отправить родителя к праотцам. Как Абдолла в свое время поступил со своим отцом.

– Ты уверен?

– Нет, но вот тебе любопытный факт: отец Абдоллы умер на даче Мзитрюка в Тбилиси. – Хашеми сардонически усмехнулся, увидев, какой эффект произвели его слова. – От апоплексии.

– Как давно ты это узнал?

– Достаточно давно. Спросим у твоего Мзитрюка, правда ли это, когда поймаем его. Мы обязательно поймаем его, хотя при живом Абдолле сделать это, конечно, было бы легче. – Хашеми помрачнел. – Надеюсь, он проживет достаточно, чтобы отдать приказ поддержать нас и прекратить войну. Потом пусть сгниет, к чертям. Я ненавижу этого старого подлеца и злодея за его двуличность, предательство, продажность, за то, что он использовал нас в собственных интересах, вот поэтому я и подразнил его Пахмуди. Конечно, я ненавижу его, но и в этом случае я не стал бы сдавать его Пахмуди, на свой подлый манер хан слишком большой патриот. Ладно, я отправляюсь в Тегеран. Роберт, ты знаешь, где меня найти. Тебе здесь нужна компания в постели?

– Только горячая и холодная вода в кране.

– Тебе следует немного поэкспериментировать, попробуй мальчика для разнообразия. Только ради всего святого, не смущайся ты так. Столько раз ты меня разочаровывал, что я даже не знаю, зачем я все еще вожусь с тобой.

– Спасибо.

– У вас, у англичан, всегда такое извращенное, дурное представление о сексе, среди вас столько явных или тайных гомосексуалистов, что остальные находят отвратительным, греховным, порочным до крайности, противным законам Бога, хотя на самом деле это не так. И тем не менее в Аравии, где связь между мужчинами исторически считается нормальной и обыденной, ибо по закону ты до женщины пальцем не можешь дотронуться, если она не твоя жена, под страхом страшной кары, гомосексуализм, как вы его понимаете, неизвестен. Поэтому мужчина предпочитает содомию, ну так и что? Здесь это никак не мешает ему считаться мужиком. Побалуй себя новыми ощущениями. Жизнь коротка, Роберт. А тем временем она будет здесь, можешь пользоваться ею, если пожелаешь. И не оскорбляй меня, предлагая ей плату.

Она оказалась уроженкой Кавказа, христианкой, с привлекательной внешностью, и Армстронг воспользовался ею, не испытывая ни потребности, ни страсти, из одной лишь вежливости, и поблагодарил ее, и позволил спать в кровати и остаться на следующий день, убираться в квартире, готовить еду, развлекать его, а потом, пока он еще спал сегодня утром, она исчезла.

Теперь Армстронг смотрел на небо на западе. Было гораздо темнее, чем раньше, свет быстро исчезал. Они подождали еще полчаса.

– Пилот уже не сможет видеть, где ему садиться, Роберт. Поехали.

– «Шевроле» все еще на месте. – Армстронг достал и проверил свой автоматический пистолет. – Я уйду, когда уедет «шеви». Хорошо?

Плотный иранец в упор посмотрел на него тяжелым взглядом:

– Внизу будет стоять машина, передом в сторону Тебриза. Она отвезет тебя на нашу квартиру. Дождись меня там. Я сейчас отправляюсь в Тегеран. Есть кое-какие важные дела, которые не могут ждать, более важные, чем этот сын собаки. Мне кажется, он знает, что мы за ним охотимся.

– Когда ты сюда вернешься?

– Завтра. У нас до сих пор остается проблема хана. – Хашеми зашагал в темноту, чертыхаясь под нос.

Армстронг проводил его взглядом, радуясь, что остался один. Хашеми становился все более и более трудным человеком, более опасным, чем обычно, готовым взорваться, нервы слишком напряжены, он чересчур взвинчен для главы внутренней разведки с его огромной властью и сохраняемой в тайне личной когортой тренированных убийц. Роберт, пора тебе надевать парашют и продвигаться к двери с надписью «выход». Я не могу, пока еще не могу. Ну, давай, Мзитрюк, лунного света вполне хватит, чтобы приземлиться, черт подери.

Сразу после десяти часов «шевроле» зажег фары. Люди внутри подняли стекла и укатили в ночь. Армстронг осторожно закурил, прикрывая крошечный огонек от ветра рукой в перчатке. Курение доставило ему огромное удовольствие. Докурив сигарету, он бросил окурок в снег и раздавил его толстой подошвой. Потом ушел и он.

НЕДАЛЕКО ОТ ИРАНСКО-СОВЕТСКОЙ ГРАНИЦЫ. 23:05. Эрикки притворялся спящим в маленькой, грубо построенной хибарке; его подбородок покрывала подросшая щетина. Фитиль, плававший в масле, налитом в старую щербатую глиняную чашку, трещал и отбрасывал причудливые тени. Угли в грубом каменном очаге вспыхивали, тревожимые сквозняком. Эрикки открыл глаза и огляделся. Кроме него, в хибарке никого не было. Он, полностью одетый, беззвучно выскользнул из-под одеял и шкур, натянул высокие ботинки, проверил нож за поясом, подошел к двери и тихонько ее приоткрыл.

Некоторое время Эрикки стоял там, прислушиваясь, слегка наклонив голову набок. Покрывала облаков в вышине застилали луну легкой дымкой, ветер шевелил самые тонкие сосновые ветки. Деревня притихла под толстым одеялом снега. Никаких охранников он не заметил. Никакого движения возле навеса, где стоял его 212-й. Двинувшись вперед бесшумной походкой охотника, он обошел с краю деревенские лачуги и направился к навесу.

212-й был укутан на ночь: шкуры и одеяла там, где они были всего нужнее, все дверцы закрыты. Через иллюминатор пассажирского отсека он увидел двоих горцев, завернувшихся в одеяла и вытянувшихся во весь рост на сиденьях. Их винтовки лежали рядом. Эрикки осторожно шагнул вперед. Охранник в кабине пилота, держа автомат на коленях, не спал и даже не дремал. Эрикки он пока не увидел. Послышались тихие приближающиеся шаги, впереди них тянулся запах коз, овец и прокуренной одежды.

– В чем дело, пилот? – тихо спросил молодой шейх Баязид.

– Не знаю.

Теперь охранник в кабине их услышал и выглянул из своего окна. Он поприветствовал своего вождя и спросил, что случилось. Баязид ответил: «Ничего», махнул ему рукой, чтобы он продолжал караулить, и пристально осмотрел темноту вокруг. За те несколько дней, что пилот провел в их деревне, финн успел ему понравиться и вызвал уважение как человек и как охотник. Сегодня он взял его с собой в лес, чтобы проверить его, а потом, в качестве дальнейшей проверки и ради собственного удовольствия, дал ему винтовку. Первым же выстрелом Эрикки подстрелил горную козу – трудная мишень на большом расстоянии, – подстрелил так же умело и чисто, как это сделал бы сам шейх. Отдавая пилоту винтовку, шейх чувствовал возбуждение: интересно, как поступит этот чужак, попробует ли, необдуманно и глупо, навести ее на него или сделает еще бо́льшую глупость и бросится в лес, где они с большим весельем выследят его и поймают. Но Рыжий Нож просто охотился и держал свои мысли при себе, хотя все они чувствовали, как эмоции медленно кипят у него внутри.

– Вы что-то почувствовали? Опасность? – спросил он.

– Не знаю. – Эрикки внимательно огляделся. Никаких звуков, кроме ветра и нескольких ночных зверушек, вышедших на охоту, ничего необычного. И все равно он ощущал беспокойство. – Новостей по-прежнему нет?

– Нет, больше никаких. Сегодня днем один из двух посланных людей вернулся. «Хан очень болен, лежит при смерти, – сообщил человек. – Но обещает скоро дать ответ».

Баязид честно рассказал об этом Эрикки.

– Пилот, наберитесь терпения, – сказал он, не желая никаких неприятностей.

– Чем болен хан?

– Болен! Посланник говорит, ему сказали, что хан болен, очень болен.

– Если он умрет, что тогда?

– Его наследник заплатит. Или не заплатит. Иншаллах. – Шейх поправил автомат на плече. – Отойдем с ветра, холодно.

От края лачуги им была видна долина внизу. Спокойная и тихая; на дороге далеко-далеко внизу время от времени вспыхивали звездочки автомобильных фар.

Каких-то тридцать минут лёта до дворца и Азаде, думал Эрикки. И никак не убежать.

Всякий раз, когда он заводил двигатели, чтобы подзарядить аккумуляторы и прогнать масло по системе, пять стволов держали его на мушке. Иной раз он подходил к краю деревни или, как сейчас, вставал ночью, готовый бежать и попытать счастья пешком, но возможность ни разу ему не представилась: охранники были слишком бдительны. Сегодня во время охоты он испытывал сильное искушение нырнуть в лес, что, конечно, было делом бесполезным. Он понимал, что они просто играют с ним.

– Ничего там нет, пилот, идите спать, – сказал Баязид. – Возможно, завтра будут свежие новости. На все воля Аллаха.

Эрикки ничего не сказал, прочесывая глазами темноту вокруг, не в силах прогнать дурное предчувствие. Может быть, Азаде грозит опасность, или, может быть… или, может быть, все это ерунда и я просто схожу с ума от ожидания и тревоги, гадая, что там происходит? Вырвались ли Росс и его солдат из дворца и что там с этим Петром, мать его так и растак, Мзитрюком и Абдоллой?

– На все воля Аллаха, да, согласен, но я хочу улететь отсюда. Время пришло.

Молодой горец улыбнулся, показав обломанные зубы:

– Тогда мне придется связать вас.

Эрикки улыбнулся в ответ так же невесело:

– Я буду ждать завтрашний день и завтрашнюю ночь, потом, на рассвете, я улечу.

– Нет.

– Так будет лучше для вас и для меня. Мы можем полететь во дворец с вашими соплеменниками, я могу сесть…

– Нет. Мы будем ждать.

– Я могу сесть во внутреннем дворе, я поговорю с ним, и вы получите свой выкуп, а по…

– Нет. Мы будем ждать. Ждать здесь. Там опасно.

– Мы полетим вместе, или я полечу один.

Шейх пожал плечами:

– Я вас предупредил, пилот.

ДВОРЕЦ ХАНА. 23:38. Ахмед гнал Наджуд и ее мужа перед собой по коридору, словно скотину. Оба были взлохмачены, в ночных пижамах, оба перепуганы до полусмерти, Наджуд заливалась слезами, позади них шагали два охранника. Ахмед все еще держал в руке обнаженный нож. Полчаса назад он ворвался в их покои вместе с охранниками, вытащил Наджуд и ее мужа из постели на коврах и объявил, что хан наконец узнал, что они солгали про Хакима и Азаде, ложно обвинив брата и сестру в заговоре против отца, потому что один из слуг признался, что слышал тот же самый разговор и что ничего неподобающего ни братом, ни сестрой произнесено не было.

– Это ложь! – охнула Наджуд, придавленная к коврам, наполовину ослепленная светом фонаря, который один из охранников направил ей в лицо; второй охранник держал автомат у виска Махмуда. – Все ложь…

Ахмед выхватил нож, тонкий, как игла, и поднес его к ее левому глазу:

– Нет, не ложь, ваше высочество! Вы лжесвидетельствовали перед ханом, поклявшись Аллахом, поэтому я здесь по приказу хана, чтобы лишить вас зрения. – Он коснулся кожи кончиком ножа, и она вскрикнула:

– Нет, пожалуйста, я умоляю вас, умоляю, пожалуйста, не надо… Погодите, погодите…

– Вы признаетесь, что солгали?

– Нет. Я не лгала. Дайте мне увидеться с отцом, он никогда бы не отдал такого приказа, не повидавшись со мной снача…

– Вы больше никогда его не увидите! Зачем ему видеть вас? Вы солгали тогда, солжете и сейчас!

– Я… я никогда не лгала ему, никогда не лгала…

Его губы искривились в усмешке. Все эти годы он знал, что она солгала. Это не имело для него значения. Но теперь стало иметь.

– Вы солгали, именем Аллаха.

Кончик ножа проткнул кожу. Обезумевшая от паники женщина попыталась закричать, но другой рукой он зажал ей рот, испытывая искушение продвинуть нож еще на полдюйма, потом вынуть его и повторить то же движение с другой стороны, и тогда все будет кончено, кончено навсегда.

– Лгунья!

– Пощадите, – прохрипела она, – пощадите, во имя Аллаха.

Ахмед ослабил давление на нож, но не убрал его:

– Я не могу даровать вам пощаду. Молите о пощаде Аллаха, ибо хан приговорил вас!

– Погодите… погодите, – отчаянно забормотала она, почувствовав, как напряглась его рука, готовая пронзить ей глаз, – пожалуйста… позвольте мне пойти к хану… позвольте мне молить его о милосердии, я его до…

– Вы признаетесь, что солгали?

Она колебалась, веки в панике трепетали вместе с ее сердцем. Нож тут же продвинулся вперед, и она выдохнула:

– Я признаюсь… я признаюсь, я преувели…

– Во имя Аллаха, вы солгали или нет? – прорычал Ахмед.

– Да… да… да, солгала… Пожалуйста, позвольте мне увидеть отца… Пожалуйста.

Слезы хлынули у нее из глаз, и он остановился, изображая неуверенность, потом обратил свой горящий взор на ее мужа, который лежал рядом на ковре, мелко дрожа от ужаса.

– Вы тоже виновны!

– Я ничего об этом не знаю, ничего, – запинаясь, выговорил Махмуд, – совсем ничего, я никогда не лгал хану, никогда, никогда ничего не знал…

Ахмед подтолкнул их обоих вперед. Телохранители открыли дверь комнаты больного. Там стояли испуганные Азаде, Хаким и Айша, поднятые с постели срочным вызовом, объятая страхом сиделка. Хан с мрачным лицом лежал в постели, глядя на них глазами с кровавыми прожилками. Наджуд бросилась на колени и выпалила, что преувеличила вину Хакима и Азаде, но, когда Ахмед сделал шаг в ее сторону, вдруг сломалась.

– Я солгала, я солгала, я солгала, пожалуйста, прости меня, отец, пожалуйста, прости меня… прости… пощади… пощади… – бормотала она, обезумев.

Махмуд тоже стонал и плакал, повторяя, что он ничего не знал об этом, а то бы непременно сказал хану, разумеется, сказал бы, как перед Аллахом, конечно, сказал бы; оба они молили о пощаде. Все знали, что пощады не будет.

Хан громко прочистил горло. Наступила тишина. Все глаза обратились на него. Губы его шевелились, но никаких звуков изо рта не вылетало. Сиделка и Ахмед подошли ближе.

– Ахмед останься и Хаки’, Азаде… остальные ’усть уйдут – этих ’од стражу.

– Ваше высочество, – мягко проговорила медсестра, – не может ли это подождать до завтра? Вы очень утомились. Пожалуйста, прошу вас, отложите все на завтра.

Хан мотнул головой:

– С’час.

Сиделка очень устала.

– Я не беру на себя никакой ответственности, ваше превосходительство Ахмед. Пожалуйста, пусть все пройдет как можно быстрее. – Расстроенно покачивая головой, она вышла.

Двое охранников подняли Наджуд и Махмуда на ноги и утащили с собой. Айша, пошатываясь, последовала за ними. Хан закрыл глаза, собираясь с силами. Теперь тишину нарушало лишь его тяжелое гортанное дыхание. Ахмед, Хаким и Азаде ждали. Прошло двадцать минут. Хан открыл глаза. Ему казалось, что прошло всего несколько секунд.

– Сын мой, доверяй Ахмеду как своему первому доверенному лицу.

– Да, отец.

– ’оклянитесь Аллахо’, ’ы оба.

Он внимательно выслушал, как они хором произнесли: «Я клянусь Аллахом, что буду доверять Ахмеду как своему первому доверенному лицу». До этого они поклялись перед всей семьей в том же и во всем остальном, чего от них потребовал отец: лелеять и охранять маленького Хасана, Хакиму сделать Хасана своим наследником, брату и сестре обоим оставаться в Тебризе, Азаде провести в Иране не менее двух лет безвыездно. «Таким образом, ваше высочество, – объяснил ему Ахмед некоторое время назад, – никакое чужеродное влияние, например влияние ее мужа, не сможет умыкнуть ее отсюда до того, как она будет отослана на север, будучи виновной или невинной».

Это мудро, признал хан, исполненный отвращения к Хакиму и Азаде за то, что они столько лет позволяли лжесвидетельству Наджуд оставаться похороненным и столько лет оставаться безнаказанным; ненавидя Наджуд и Махмуда за то, что они оказались такими слабыми. Ни капли мужества, никакой силы. Что ж, Хаким научится, и она научится. Если бы только у меня было больше времени…

– Азаде.

– Да, отец?

– Наджуд. Какое наказание?

Она заколебалась, снова ощутив страх; она знала, как работает его ум, и чувствовала, как ловушка захлопывается за ней.

– Изгнание. Изгоните ее, ее мужа и всю их семью.

Дура, тебе никогда не родить хана Горгонов, подумал он, но он слишком устал, чтобы сказать это вслух, поэтому просто кивнул и знаком отпустил ее. Прежде чем уйти, Азаде подошла к кровати, нагнулась и поцеловала его руку.

– Будь милосерден, пожалуйста, будь милосерден, отец. – Она заставила себя улыбнуться, еще раз коснулась его и ушла.

Он проводил ее взглядом, подождал, пока она не закроет за собой дверь.

– Хаким?

Хаким тоже почувствовал ловушку и ужасно боялся вызвать неудовольствие отца, он жаждал мести, но не того злобного приговора, который объявил бы хан.

– Изгнание навечно, без гроша, – сказал он. – Пусть в будущем сами зарабатывают себе на пропитание. И изгнание их из клана.

Немного лучше, подумал Абдолла. В обычной ситуации это было бы ужасное наказание. Но не когда ты хан, а они остаются при тебе вечной угрозой. Он снова шевельнул рукой, отпуская его. Как и Азаде, Хаким поцеловал руку отца и пожелал ему доброй ночи.

Когда они остались одни, Абдолла произнес:

– Ахмед?

– Завтра изгнать их в пустыню к северу от Мешхеда, без гроша, под охраной. Через год и один день, когда они будут уверены, что им оставили их жизни, когда у них будет какое-то дело, дом или лачуга, сжечь все это и предать их смерти – вместе с тремя их детьми.

Хан улыбнулся:

– Хорошо, так и сделай.

– Да, ваше высочество. – Ахмед улыбнулся ему в ответ, глубоко удовлетворенный.

– Теперь спать.

– Спите крепко, ваше высочество. – Ахмед видел, как веки закрылись и лицо расползлось.

Через несколько секунд больной громко храпел.

Ахмед понимал, что сейчас ему нужно быть крайне осторожным. Он тихо открыл дверь. Хаким и Азаде ждали в коридоре вместе с медсестрой. Сиделка озабоченно проскользнула мимо него внутрь, померила хану пульс, внимательно вглядываясь в его лицо.

– Он в порядке? – спросила Азаде с порога.

– Кто может это знать, девочка? Он утомился, утомился очень сильно. Вам лучше всем сейчас уйти.

Хаким, нервничая, повернулся к Ахмеду:

– Что он решил?

– Изгнание в земли к северу от Мешхеда завтра с первыми лучами солнца, без гроша в кармане, изгнание из клана. Завтра он сам вам это скажет, ваше высочество.

– На все воля Аллаха. – Азаде испытала огромное облегчение, что не было назначено более жестокое наказание.

Хаким весь светился оттого, что его совет был принят.

– Моя сестра и я, мы… э-э… мы не знаем, как благодарить тебя за то, что ты помог нам, Ахмед, и, ну, за то, что в конце концов правда увидела свет.

– Благодарю вас, ваше высочество, но я лишь выполнял повеление хана. Когда время придет, я буду служить вам так же, как служу его высочеству, он заставил меня поклясться в этом. Доброй ночи. – Ахмед улыбнулся про себя, закрыл дверь и вернулся к постели. – Как он?

– Не слишком хорошо, ага. – У сиделки ныла спина, и ее пошатывало от усталости. – Завтра мне необходима замена. Вам нужны две сиделки и старшая сестра. Извините, но одна я продолжать не могу.

– Все, что вам нужно, вы получите при условии, что останетесь. Его высочество высоко ценит вашу заботу о нем. Если хотите, я понаблюдаю за ним час или два. В соседней комнате есть диван, я смогу позвать вас, если что-то случится.

Он смотрел, как она скрылась в соседней комнате, приказал охраннику сменить его через три часа и отпустил его, потом начал свое бдение. Через полчаса он бесшумно заглянул в соседнюю комнату. Медсестра глубоко спала. Он вернулся в комнату больного, запер входную дверь, сделал глубокий вдох, взлохматил волосы, бросился к кровати и грубо потряс хана за плечо.

– Ваше высочество, – прошипел он, словно боролся с паникой, – проснитесь, проснитесь!

Хан очнулся, раздирая тяжелую паутину сна перед глазами, не соображая, где он и что происходит, а может, все это лишь очередной приснившийся ему кошмар.

– Што… што… – Потом его взгляд обрел четкость, и он увидел Ахмеда, тот, похоже, был в ужасе – вещь неслыханная. Его душа задрожала. – Шт…

– Скорей, вам нужно встать, Пахмуди внизу, Абрим Пахмуди с палачами из САВАМА, они пришли за вами. – Ахмед задыхался. – Кто-то открыл им ворота, вас предали, предатель выдал вас ему, Хашеми Фазир выдал вас Пахмуди и САВАМА в качестве пешкеша. Быстрей, вставайте, они перебили всех охранников и сейчас бегут сюда, чтобы увезти вас с собой… – Он видел разверстый от ужаса рот хана, вылезшие из орбит глаза и быстро продолжал: – Их слишком много, нам их не остановить! Быстрее, вы должны бежать…

Он ловко отсоединил капельницу с физраствором и отбросил покрывала к ногам, начал помогать дрожащему всем телом хану подниматься, внезапным толчком опрокинул его назад на подушки и уставился на дверь.

– Слишком поздно! – охнул он. – Слышите? Они идут, они идут, Пахмуди впереди, вот они!

Грудь хана тяжело вздымалась, ему показалось, что он слышит их шаги, видит Пахмуди, его узкое злорадное лицо, инструменты для пыток в коридоре снаружи, зная, что пощады не будет, что они будут поддерживать в нем жизнь, пока она вся не изойдет на вопли. Обезумев, он крикнул Ахмеду: «Скорей, помоги мне, я могу добраться до окна, мы можем спуститься, если ты мне поможешь! Во имя Аллаха, Ахмедддддд…», но он не мог заставить слова выйти наружу. Он попытался еще раз, но его рот по-прежнему двигался сам по себе, не подчиняясь мозгу, мышцы на шее вздулись от напряжения, перегруженные вены набухли.

Ему показалось, что он целую вечность вопит и кричит на Ахмеда, который просто стоит и смотрит на дверь, вместо того чтобы помогать ему, а шаги приближаются, приближаются.

– По’о’ги, – удалось ему выдавить из себя, бессильно молотя руками и пытаясь встать с кровати; простыни и одеяла давили на него сверху, удерживали, топили под собой, боль в груди нарастала с каждой секундой, став теперь такой же чудовищной, как и шум в ушах.

– Не спастись, они здесь, я должен впустить их сюда!

На пределе своего ужаса он увидел, как Ахмед двинулся к двери. Собрав остатки сил, хан закричал ему, чтобы тот остановился, но смог издать лишь сдавленный хрип. Потом он почувствовал, как что-то перехлестнулось в его мозгу, а что-то еще лопнуло. Искра пронеслась по проводам его сознания. Боль исчезла, звуки исчезли. Он увидел, как Ахмед улыбается. Его уши услышали тишину коридора и тишину дворца, и он понял, что его действительно предали. Последним всеобъемлющим усилием он бросился на Ахмеда, языки пламени в его голове освещали ему путь вниз, в глубину открывшейся воронки, красной, теплой и жидко подвижной, и там, в нижней ее точке, он задул полыхавший в нем огонь и объял темноту как свою собственность.

Ахмед убедился, что хан мертв, радуясь, что ему не пришлось прибегать к подушке, чтобы задушить его. Он быстро подсоединил капельницу, проверил, нет ли кругом брызг, которые могли бы его выдать, немного поправил постель и потом с большим тщанием осмотрел всю комнату. Ему на глаза не попалось ничего, что могло бы его выдать. Он тяжело дышал, в голове бил тяжелый молот, и его ликование было безграничным. Еще одна проверка, потом он подошел к двери, тихонько отпер замок, бесшумно вернулся к кровати. Хан лежал на подушках, глядя перед собой невидящими глазами, из носа и рта сбежали струйки крови.

– Ваше высочество! – проревел он. – Ваше высочество… – Он подался вперед, обхватил тело руками, потом выпустил его, бросился через комнату, рывком распахнул дверь. – Сестра! – крикнул он, ворвался в соседнюю комнату, схватил женщину, не успевшую пробудиться от глубокого сна, и на руках полуотнес, полуоттащил ее к кровати хана.

– О боже мой! – пробормотала она, слабея от облегчения, что это не случилось, пока она была в комнате одна: этот размахивающий ножом, не знающий жалости телохранитель и все эти сумасшедшие орущие и скачущие люди вполне могли бы обвинить ее в его смерти. Окончательно придя в себя и ощущая дурноту, она вытерла лоб и прибрала волосы, чувствуя себя голой без своего головного убора. Быстрым движением она сделала то, что должна была сделать, – закрыла хану глаза; в ушах у нее метались стоны убитого горем Ахмеда. – Никто ничего не мог бы тут сделать, ага, – говорила она. – Это могло случиться в любой момент. Он очень страдал, его время пришло, так лучше, так лучше, чем жить как растение.

– Да… да, наверное, вы правы. – Слезы Ахмеда были настоящими. Слезами облегчения. – Иншаллах. Иншаллах.

– Как это произошло?

– Я… я дремал, а он просто… просто охнул, и кровь потекла у него из носа и изо рта. – Ахмед неуклюже вытер слезы, дал своему голосу осечься. – Я подхватил его, когда он падал из кровати, а потом… потом я не знаю, я… Он просто рухнул, и… и я побежал за вами.

– Не переживайте, ага, тут никто ничего не мог поделать. Иногда смерть приходит внезапно и быстро, иногда – нет. Лучше, когда быстро, это как благословение. – Она вздохнула и оправила на себе халат, радуясь, что все закончилось и она наконец может оставить этот дом. – Он… Его нужно помыть и привести в порядок, прежде чем звать остальных.

– Да, пожалуйста, позвольте мне помочь, я хочу помочь.

Ахмед помог ей губкой вытереть кровь с лица и придать хану более благообразный вид, и все это время он планировал свои дальнейшие действия: Наджуд и Махмуда изгнать до полудня, остальная часть их наказания придет через год и один день; выяснить, поймал ли Фазир Петра Олеговича; проследить, чтобы посланнику, прибывшему с требованием выкупа, перерезали горло сегодня днем, как он уже приказал от имени хана.

Глупец, молча обратился он к трупу, только глупец мог подумать, что я стану платить выкуп, чтобы вернуть пилота и отвезти тебя в Тегеран для спасения твоей жизни. Зачем продлевать жизнь на несколько дней или месяцев? Опасно быть больным и беспомощным, особенно с такой болезнью, как у тебя: разум разрушается, о да, доктор рассказал мне, чего следует ожидать, человек постепенно теряет разум, становится все более мстительным, более опасным, чем когда-либо, возможно, настолько опасным, чтобы обратиться против меня! Но теперь, теперь преемственность обеспечена, я могу управлять этим щенком и, если поможет Аллах, жениться на Азаде. Или отослать ее на север – ее дырка ничем не отличается от остальных.

Медсестра время от времени поглядывала на Ахмеда, на его умелые сильные руки и их мягкую заботливость; впервые она радовалась его присутствию и не боялась его, глядя, как он расчесывает хану бороду. Люди такие странные, думала она. Должно быть, он очень любил этого злого человека.