Текст книги "Падение Левиафана"

Глава 14. Элви

Элви недоставало гравитации. Ей бы хотелось, сидя у ложа Кары, прочувствовать давящую книзу тяжесть изнеможения. И как растягивается вся шея, когда свесишь голову на грудь. И вес своих рук и ног. Умом она понимала, что дошла до грани обморока, но в невесомости не ощущала знакомых подсказок тела. Разве что дрожь крупных мышц осталась, но в отдельности от других признаков она ощущалась как страх.

Кару, чтобы не уплыла, привязали широкими белыми лентами. Глаза ее были закрыты, расслабленные губы приоткрылись. Они стали белыми, бескровными, будто вырезанными из воска, и за ними виднелись краешки белых зубов и темно-лиловый язык. Дышала девочка глубоко и ровно, медленно. Организмы Кары и Ксана даже после переделки ремонтными дронами поддавались действию седативных. Правда, разлагали их быстрее обычного, но это даже к лучшему. Уж слишком щедро приходилось их применять.

Автодок настроили в соответствии с основными параметрами, выведенными Кортасаром в ходе многолетних наблюдений. На экране едва помещались текущие результаты анализов крови и записи нейронной активности – система пыталась сопоставить эту Кару с прежней, искала способ свести воедино два набора данных.

Стандартная медицинская кровать сошла бы с ума, а эта показывала, что Кара понемногу возвращается к своему обычному диапазону функций. Элви же только наблюдала, потягивала из груши чай и дрожала.

Случилось это посреди очередного погружения, когда они просеивали галлюцинации и нечеловеческие воспоминания в поисках фрагментов головоломки: как создавались врата, и есть ли способ сделать их безопасными. Элви была почти уверена, что они подошли к стадии, когда чужие стали осознавать большой мир за пределами своей ледяной раковины. Она ждала, что на этом этапе для Кары откроется дверь к столь необходимым практическим решениям. И тут Кара завопила, будто ее подстрелили – а если не ее, то кого-то близкого. Все мониторы показали пиковую активность, мозговая деятельность полыхнула бутылкой с зажигательной смесью.

Началось паническое отступление. Харшаан Ли перекрикивал орущую, захлебывающуюся рвотой Кару, отсчитывая этапы выхода из эксперимента. К моменту выхода Кара потеряла сознание. И до сих пор не очнулась.

Губы девочки шевельнулись, она сглотнула. Под закрытыми веками задвигались глазные яблоки, потом веки открылись. Черные, сплошь черные глаза Кары нашли Элви, и девочка с трудом улыбнулась.

– Привет, док.

– С возвращением, – ответила Элви. – Как самочувствие?

Кара замялась, но это не была та жуткая нечеловеческая неподвижность. Она просто искала ответ на трудный вопрос.

– Будто меня выжали. Никогда не напивалась пьяной, но, может, это похмелье? Похоже на похмелье.

– Как его в книгах описывают? – Элви взяла девочку за руку. Горячая, как в жару.

– В этом роде.

– Ты запомнила, что случилось? Что пошло не так?

– По-моему, это не бабушки, – сказала Кара. – Для них все было как всегда. Может, глубже, но так же. Это… кто-то из других.

– Вот как? Расскажи.

Кара насупилась и покачала головой, как всегда делала в поисках самого точного слова.

– Я там – не только я. То есть я – это я, но не просто Кара. Меня там… больше?

– Еще чужие?

– Нет, за чужими я как бы наблюдаю. И себя ими чувствую, но это как если смотришь видео. Что-то записанное раньше. А те другие, они как будто я – все те, кто смотрит передачу.

– Вроде вашей связи с Ксаном?

– Да, только больше. Их там больше. И, по-моему, что-то случилось. Что-то плохое. Не знаю, может, они умерли. А потом другое «другое я» постаралось меня успокоить. – Кара распахнула глаза, больно стиснула руку Элви. – Ксан! Он как?

– Отлично, – не поморщившись, ответила Элви. – Волнуется за тебя, и только. Он, когда это произошло, был в изолированной камере, так что на него это никак не повлияло.

Кара расслабилась.

– Да, да. Понятно, это хорошо. – Она вздохнула, собираясь с мыслями. – Я видела, как они в первый раз увидели звезды.

– Ты с отчетом погоди. Сначала наберись сил.

– Давайте немножко поговорим. Пожалуйста. Пока в голове все еще свежее.

Элви обрадовалась и тут же устыдилась своей радости.

– Только недолго. А потом будешь отдыхать.

Кара ушла в себя, обращаясь к воспоминаниям тех, других. С восторгом… или нет, не так. Не с восторгом, а с облегчением. Будто ей на ожог лили холодную воду.

– Они менялись. Те морские моллюски, или медузы, или кто они там… Они вбирали другие крохи жизни, животных, или растений, или кто там обитал в горячем ядре их ледяного мира. Они отправляли их вниз, к вулкану, чтобы они там изменились. Или смогли измениться.

– Это согласуется с прежними наблюдениями. Протомолекула, судя по ее образу действий, очень-очень давно прибегает к этой стратегии, – кивнула Элви.

Но Кара ее не услышала. Голос девочки стал далеким, почти мечтательным:

– Главное там было – свет.

– Это ты говорила. Мне представляется, это возникало сознание.

– Ульевое сознание.

Элви пожала плечами:

– Никогда толком не понимала этого термина. То есть подразумевается электрохимическая структура со множеством псевдонезависимых единиц. Если так описывать, можно и нейронный мозг назвать ульевым сознанием. Вопрос, нашло ли оно способ построения эмерджентной познающей аналоговой системы? Да, думаю, что да.

– А когда они увидели звезды – это было как услышать глас божий, говорящий на почти понятном тебе языке. Но не совсем понятном. БИЧ хотел показать мне больше. Он не хотел, чтобы я – или мы – уходила. Старался нас удержать. А потом случилось это, и… Если не Ксан, то не знаю, кто это, но, когда была там с ними, я чувствовала, что так правильно.

Кара выпустила ладонь Элви. Сосредоточилась на чем-то недоступном собеседнице – как будто слушала звучащую для нее одной музыку.

– Не думай об этом, – посоветовала Элви. – Пока не думай. Когда отдохнешь, у нас будет время спокойно выслушать твой отчет. Я пойду скажу группе, что ты в порядке, а потом еще доктор Сандерс захочет убедиться, что ты не развалилась на куски. Послушаем, что он скажет, и тогда уже будем строить планы на будущее.

– Я не хочу ждать. Я хочу снова туда.

Элви глотнула чаю.

– Мне бы тоже этого хотелось. Но сейчас время отдыха.

Кара кивнула и закрыла глаза. Выждав и решив, что девочка уснула, Элви вытянула ступни из упора и толкнулась к двери.

Кара заговорила ясным, совсем не сонным голосом:

– А можно Ксану ко мне зайти?

– Конечно, если тебе хочется.

– Ему хочется, – проговорила Кара и умолкла.

Элви вышла из медотсека.

«Сокол» вокруг нее притих. И экипаж, и научные сотрудники знали о случившемся и от тревоги переговаривались в коридорах шепотом, поджимая губы и сутуля плечи. Элви, добравшись на рабочую палубу, заставила себя улыбаться, кивать, здороваться с людьми. В надежде, что она – хороший лидер и внушает оптимизм. И опасаясь, что попросту выглядит фальшивкой.

Харшаан Ли находился в рубке, пересматривал данные по прерванному на середине погружению. Элви подсела к нему, заглянула через плечо. Он подвинулся, чтобы ей было лучше видно.

– Она говорит, там с ней был кто-то еще.

– Галлюцинации присутствия – самое обычное дело. Их можно спровоцировать, подав несколько магнитных импульсов на височно-теменную долю правого полушария.

– Но мы ведь этого не делали, – напомнила Элви.

– Мог сделать кто-то другой.

– Или ее височно-теменная доля активизировалась, потому что с ней там кто-то был. Можно увидеть бабушку во сне. А можно – у бабушки в доме.

– Да, дилемма, – сухо согласился Ли и добавил: – Позвольте затронуть не столь приятную тему.

Элви не возразила. Ли принял ее молчание за согласие.

– Не хотелось бы лезть не в свое дело, но я предчувствую проблемы с моральным состоянием экипажа. Неплохо было бы, если бы вы подумали о выступлении перед людьми.

– По какому вопросу?

Он покачал головой, будто извинялся, и понизил голос:

– Мы в этой системе одни. Кроме нас – полдюжины усилителей лучевой связи, пара трансляторов у кольца и артефакт чужаков такой величины, что стоящего на нем человека сплющит собственной тяжестью. И все.

Даже пылевого облака для добычи льда не сыщешь.

– Запасы на исходе?

– Нет. Но когда обнаруживаются… странности в ходе исследований, проблемы множатся. Такие случаи напоминают нам, насколько ненадежно наше положение. Если непоправимо откажет система восстановления воды… чтобы не умереть от жажды, нам пришлось бы долго и жестко гнать к ближайшему источнику помощи, и не факт, что мы успеем. При отказе восстановителя воздуха мы погибнем. Некому прийти нам на помощь. Все мы это понимали до вылета. Но бывают дни, когда это понимается отчетливей, если я понятно выражаюсь.

Она снова припомнила ту дрожь в мышцах, что вызывалась не страхом. Просто она устала, а тут появилось еще одно неотложное дело.

– Конечно, я выступлю перед командой. Только дайте мне обдумать, что им сказать. И спасибо, что обратились с этим ко мне.

– Не за что, доктор.

* * *

Она не занималась физикой. Биолог за целую жизнь работы может и взглядом не перекинуться с чистой физикой. Но главе научного директората Лаконии невозможно не вляпаться – если это подходящее слово – в вопросы абстрактной физики высоких энергий. Среди прочих вещей, которые она знала, не слишком понимая, был второй закон термодинамики: единственный, в котором учитывается направление во времени. Тепловая смерть вселенной в основном фигурировала в шутках на тему, когда же будет готова ее диссертация. Элви ни разу не удивилась тесной связи температуры и времени, а некоторые странные особенности врат вовсе не попадали в ее поле зрения.

Человека, обращающегося к ней с настенного экрана, звали Давид Трухильо, и он из четырех часов выступления три с половиной потратил на тщательные, скрупулезные объяснения математического аппарата, примененного его сотрудниками для интерпретации данных, лишь под самый конец перейдя к стадии, которую она про себя называла: «Упростим для тупых биологов».

– Ключ – в различии между реакцией, спровоцированной генератором магнитного поля в системе Сол, и отсутствием ответа на провокацию в пространстве колец. Эффект усилителя энергии нам известен. Например, направление энергии в станцию колец вызывает выброс высокоэнергетических частиц сквозь врата, причем энергия таких выбросов на порядки величины превосходит инициирующее событие. Эта асимметрия используется в конструкции генераторов поля. Предполагалось, что избыточная энергия заимствуется в ином участке сложного локального пространства-времени. Если это, как показывают наши данные, неточно и если пространство колец является граничной мембраной алокального, несмежного пространства-времени…

– Он что-то говорит? – подал голос с другого конца каюты Фаиз. – По мне, просто лопочет.

Фаиз работал на тренажере – пристегнулся к стене эластичными лентами и натягивал их, – как следовало бы и ей. Проблема плотности костей еще даст о себе знать. Потом.

– Извини. Я переключусь на приватный режим.

– Нет-нет, это я просто завожу беседу. Добиваюсь внимания своей милочки. Высмеиваю парня, которым она слишком уж увлеклась, – мол, лопочет бессмыслицу.

– В его лопотании что-то есть.

– Уверена?

Она остановила запись и потянулась.

– Когда «Буря» уничтожила защиту чужой станции в пространстве колец, – напомнила Элви, – враг не ответил. Когда же она уничтожила станцию Паллада, вся Солнечная система лишилась сознания, а на «Буре» обнаружилась одна из тех «пуль». По мнению Трухильо, это доказывает, что пространство колец не принадлежит к нашей вселенной.

Фаиз расслабился, и ленты притянули его к стене.

Он снова напряг мышцы, буркнув:

– Не знал, что такое бывает.

– Генераторы поля используют как затравку антиматерию, хотя горсть-другая антиматерии не в состоянии порубить станцию на спагетти. Их конструкцию разработали на основе недостроенных кораблей – если то, что мы нашли на строительных платформах, было кораблями.

– Это так называемые «Протеи»?

– В сущности, они представляют собой крошечные переходные врата, выпускающие из себя дармовую энергию. И, судя по всему, насилующие закон энтропии. Иначе говоря – время.

– Энтропия однонаправленна. Надо было три часа болтать языком ради закона из школьного курса физики?

– Он говорит, что там, откуда берется эта энергия, наши законы не работают.

– Мы это и так знали.

– Подозревали.

– А теперь знаем?

– Тверже подозреваем, – поправила Элви. – Мы ученые. Наше знание – только пока не будет доказано, что мы ошибались.

Фаиз захихикал, натянул ленты, расслабился. Он ждал, что она посмеется за компанию, но у нее не хватило сил. У него на лбу и в уголках губ прописалось беспокойство.

– Ты в порядке?

– Они повторились. Дважды.

– Что дважды? – Он посмотрел на нее и вылез из эспандера.

– События. В системе Галбрайт наблюдалось преходящее изменение скорости света.

– Сколько продлилось?

– Буквально – это некорректный вопрос, а так около часа. В Бара Гаоне – восемнадцатиминутное выпадение сознания. Пережившие его уверяли, что не было ни гало-эффекта, ни нарушений зрения, но… – она прищелкнула пальцами, – восемнадцать минут спустя.

– Это новость.

– Сплошные новости. Не одна я провожу эксперименты. И это только те, о которых нам стало известно. Может, мы не всегда знаем, где и что искать. Что-то, может быть, происходит прямо сейчас, прямо здесь.

Он толкнулся к ней через каюту. Она готова была ощетиниться на прикосновение – физический контакт казался лишним грузом. Но Фаиз остановил себя с ней рядом и взглянул на застывшее на стене лицо Трухильо.

– Как Кара? – спросил он.

– Нормально. На вид все нормально. Меня немножко тревожат те другие, о которых она говорит. Я знаю, что между ней и Ксаном есть какая-то связь и другие, подобные им, существуют. То же, что с ними, было проделано с Амосом Бартоном, и если тот же мост связал ее с ним, это… Его голова – не то место, где мне хотелось бы жить. Однако…

Фаиз ее не торопил. Предоставил торопить молчанию. Элви вздохнула.

– Картинка у меня складывается, – сказала она. – Я начинаю понимать создателей кольца и работу их сознаний. Или сознания. Даже не понимая их технологии, я начинаю видеть, с какими препятствиями они боролись, а это уже хорошо для начала. Но…

– Но ты задумалась, достаточно ли этого «хорошо», если то, с чем они боролись, их убило и подбирается к нам.

– Я так многого еще не понимаю. Что такое эти «пули»…

– Шрамы от их попыток сломать нас, окончательно покончив с нашим кусочком реальности?

– Конечно, возможно и такое. Но как? Что они делают? Как действуют? Можно ли через них добраться до врага, кто бы им ни был? И как это получается, что они иногда отключают только одну систему, а иногда все разом? Почему, взорвав локальность, они оставляют свой шрам, «пулю», или что там это такое, в конкретном месте, привязанную к локальной системе отсчета? – И как тебе их остановить?

Элви утерла заслезившиеся от усталости глаза.

– И как мне их остановить. На этом все держится. Земля. Марс. Лакония. Бара Гаон. Оберон. Если я не найду ответа, погибнут все.

– Если кто-нибудь другой не найдет ответа, – поправил Фаиз. – Мы – один корабль, пусть и на очень многообещающем курсе. Но ответ ищем не мы одни.

Они помолчали вдвоем в шуме корабля. Она подвинулась, прижалась к нему лбом. Он поудобнее подставил плечо, поцеловал ее в ухо.

– Ты когда последний раз спала?

– Спать – это что за слово? Приятно звучит.

Он обнял ее за плечи, бережно увлек через каюту к койке-«бутерброду», где она ложилась, когда спального мешка у стены казалось мало. Элви не стала раздеваться, просто шмыгнула между пластинами геля и позволила накрыть себя им, будто великанской ладонью. Здесь это было ближайшим аналогом кровати с грудой одеял, и, как только Фаиз приглушил свет до закатного золотисто-розового, она провалилась в сон, как в глубокую яму. Как будто здесь можно было упасть.

– Тебе что-нибудь нужно? – Его голос шелестел, как песок на дюне под легким ветром.

Элви, вопреки всему, улыбнулась.

– Побудь со мной, пока я сплю.

– Я для того и живу, – сказал Фаиз.

Она закрыла глаза и отпустила мысли. Задумалась, каково было бы впустить Фаиза в свою голову, как Кара впустила Ксана и, может быть, Амоса Бартона, а они ее. Для этого требовалась какая-то материальная составляющая или локус контроля, использующий тот же внепространственный эффект, который обеспечивал связь создателям врат, – аналог межнейронной связи, только проходящей бог весть через какие измерения. Может быть, их можно выявить сравнительным анализом морфологии мозга? Связь между системами в реальном времени изменила бы мир. Если бы осталось кому выходить на связь.

Она уже засыпала, уже готовилась выступить с лекцией в университете, почему-то расположившемся внутри «Сокола», и вдруг встрепенулась, хихикнула.

– Да? – спросил Фаиз. Он еще не ушел.

– Ли просит меня выступить перед командой с воодушевляющей речью. Поддержать моральный дух.

Я обещала.

– И что ты им скажешь?

– Понятия не имею, – вздохнула она.

Глава 15. Тереза

Все дело во времени. Со временем всегда были проблемы.

Началось с того, что ей объяснили: одновременность – иллюзия. «В одно и то же время» на разных планетах разных систем – это принятая удобства ради условность и годится только потому, что люди обычно движутся куда медленнее световой скорости. И мало того, меры времени сложились исторически. В часе шестьдесят минут, потому что математики древнего Вавилона использовали шестидесятеричную систему. Год – время, за которое Земля совершает полный оборот вокруг Сол, и с этим приходится считаться. Хотя Тереза не бывала на Земле и вряд ли когда будет. Длина года, как и число минут в часе, как ширина сантиметра, как объем литра – вехи, которыми человечество размечает свою историю.

И вот из-за старой планеты чужой системы, которая оказалась примерно в той же позиции относительно своей звезды, в какой была при осаде Лаконии, Терезе Дуарте предстояло проснуться уже не пятнадцати-, а шестнадцатилетней. А из-за скорости вращения той планеты вокруг оси сейчас было раннее утро, и она в своей каюте на «Роси» зависла между сном и бодрствованием.

Среди прочих вещей, которые полюбились ей на «Роси», была произвольная смена дневного и ночного периодов. Если команда выбирала тридцатичасовые сутки, они такими и становились. А выберут смену дня и ночи каждые шесть часов – будет так. В любом случае это их выбор, а для нее возможность иметь выбор была редким чудом. Обрубить концы оказалось просто, и выяснилось, что ей нравится жить без якорей. Свободное плавание ее восхищало. Сейчас, лежа на койке, ощущая, как чуть заметно нарастает гравитация ускорения, она помнила, что кругом прохладные серые стены, подсвеченный огоньком спящего ладонника мрак. А в то же время была на Лаконии, в магазине подержанной техники, из которого открывался несуществующий в реальности выход в ее старую спальню, – и с каждым всплытием в явь и погружением в сон там возникало что-то новое. Сны о новых пространствах: потайных комнатках, тайных ходах, забытых шахтах доставки – обо всем, к чему она привыкла за последние месяцы. Возможно, они что-то символизировали. Она как раз припаивала провод к вакуумному адаптеру, когда сновидение изменилось, качнулось под ней, переключив на другой канал.

Она все еще была в своей каюте, по-прежнему видела реальные стены и огонек ладонника, но поверх протянулись черные спирали, она разглядела их в мельчайших подробностях, каких не допускало настоящее тусклое освещение. Под ее взглядом они как будто свивались и развивались. Волоконца черных нитей тянулись друг к другу, сплетались, создавая новые формы, но оставаясь частями прежних. В этих изменчивых спиралях загорались крошечные голубые искорки, мерцали как светлячки. Ничего прекраснее этой сонной галлюцинации ее мозг и представить не мог. Она целую вечность могла бы, не зная скуки, следить за этими черными спиралями.

Отец стоял рядом с ними, глядел на нее сверху вниз. У него были голубые-голубые глаза – не настоящие. Он улыбался. Тереза зажмурилась, приказывая себе проснуться. Этот сон она смотреть не хотела. Когда она разлепила веки, спирали исчезли, а отец остался. Он выглядел необычно. Волосы длиннее, чем он всегда носил, и при тех же рубашке и брюках, в которые одевал его на Лаконии Келли, – без ботинок.

Она медленно, осторожничая в слабом притяжении, села на койке. Сновидение не растаяло.

– Тереза.

Голос его был как вода для умирающего от жажды. На глаза ей навернулись слезы.

– Отец, – сказала она, и, хотя почувствовала дрожь голосовых связок – значит, почти наверняка заговорила вслух, он не исчез. Она все точнее ощущала себя бодрствующей. Сонливая лень отпускала ее, а образ не гас. До сих пор не погас.

– С днем рождения, – сказал он. – Все будет хорошо.

Она кулаком утерла слезы.

– Пока что плохо, – прошептала она.

– Уладится. Мне нужно еще совсем немного времени, а потом мы будем вместе. Раньше я мечтал слишком мелко. Теперь вижу яснее. И ты тоже увидишь.

Тереза мотнула головой, и тут в дверь резко постучали.

– Ты в приличном виде? – приглушенно прозвучал голос Алекса.

– Да, – ответила она, и дверь приоткрылась.

Еще мгновение ей казалось, что сон и реальность сейчас сойдутся лицом к лицу, но в щелку пролился свет, и отец пропал, как не бывало. Она еще раз утерла глаза, чтобы не видно было, что плакала.

– Привет, – сказал Алекс. – У нас там кое-что есть. Ты голодная?

– Конечно, – отозвалась Тереза. – Через минутку буду.

Алекс, кивнув, отошел, зато в щелке показался нос Ондатры. Собака толкнула створку и заскочила внутрь, чуть не улетев к потолку. Глаза ее заметались по комнате, будто что-то искали, и она тихонько заскулила.

– Ничего-ничего, старушка, – сказала ей Тереза. – Все прекрасно.

Она почти не кривила душой. Во всяком случае, все было лучше, чем раньше. «Росинант» подходил к кольцу Нового Египта, а оставшийся в глубине гравитационного колодца местной звезды «Ястреб», хоть и выжил, так отстал от них, что даже с убийственным ускорением не сумел бы догнать. Предстоящий проход кольца без представления о графике движения и с погоней на расстоянии выстрела вполне отвечал нынешним представлениям Терезы о «все хорошо». Зато Тимоти – Амос – опять обманул смерть, Ондатра была здесь, и обе они – не в какой-то там религиозной школе в жопе мира.

Она даже удивилась, как легко вздохнула, поняв, что план провалился. Сначала-то было страшно. Ужасно было видеть разорванное тело Амоса, бешеную перестрелку и гадать, не рискнет ли «Ястреб» вмешаться, несмотря на риск убить ее. Но едва все это закончилось, Тереза снова стала улыбаться. Она осталась, и притом она не виновата.

В камбузе она нашла всю команду «Росинанта» стоящей вокруг столика с желто-белым кексиком. Две напечатанные из медицинской резины свечки изгибались в форме единицы и шестерки. Огоньки были почти круглыми. Жалкое и трогательное зрелище.

– В нем, в общем, те же дрожжи и грибница, – призналась Наоми, – но мы добавили сахара, и выглядит симпатично.

– Это… Вы все так добры, – выговорила Тереза. Она не понимала, откуда взялся ком в горле. Может, от благодарности, или от грусти, или от сумятицы в мыслях, вызванной сонным видением отца.

Амос с Джимом запели. Наоми с Алексом подхватили песенку. Все это выглядело мелкой дешевкой без капли фантазии, но ведь они для нее старались, хотя не обязаны были. И когда Алекс сказал ей задумать желание и задуть свечки, она их просто задула. Не знала, чего пожелать.

Амос выдернул и сунул в утилизатор резиновые свечки, Наоми стала резать пирог, а Джим раздал всем груши с чаем и кофе.

– По традиции полагалось бы не к завтраку, – объяснила Наоми, вручая Терезе угловой ломтик, – но мы хотели успеть до перехода во Фригольд. На верфях у всех минуты свободной не будет.

– Все корабельные дела надо бы успеть до того, – согласился Джим.

Прошлый ее день рождения праздновали в бальном зале здания Государственного совета. Среди гостей были важнейшие персоны большого человечества, и Тереза – одна из них. Катастрофа, уничтожившая «Тайфун» и станцию «Медина», раздавила и отца, так что Тереза ощущала на своих плечах груз всей империи. Тогда она знала, чего пожелать. Выхода. И вот ее желание исполнилось. Совсем не так, как ей тогда представлялось.

Она осторожно откусила пирог, и оказалось… хорошо. Ненавязчивый вкус. Чуточку жестковат, чуточку суховат, но вкусно. Его выпекали не лучшие пекари тысячи миров в усердии впечатлить дочку бога-императора. Над ним не произносили торжественных речей, где были скрыты важные политические намеки, за ним не вручались тщательно продуманные подарки, о которых она спустя неделю не могла вспомнить. Ничего более непохожего на прежнюю жизнь она бы и вообразить не сумела. Даже забудь они про ее день рождения, вышло бы более привычно. Она не раз чувствовала себя забытой, даже стоя в лучах прожекторов.

Ондатра ткнулась ей в руку мокрым носом и негромко вопросительно взлаяла. Тереза отломила ей кусочек пирога. Собака принялась шумно обрадованно жевать.

– Что такое? – спросил Джим.

Она не сразу поняла, что он обращается к ней.

– Ничего. А что? – Ты вздыхаешь.

– Разве?

– Вздыхаешь, – подтвердил Алекс.

– Ничего, – сказала она. – Просто подумала, что все совсем не так, как в прошлом году. Только и всего.

– Не лучший способ отметить «добрые шестнадцать», – скривился Алекс. – Тут полагался бы большой праздник.

– Ты это о чем? – удивился Джим. – Большой праздник был в прошлом году. Кинсеаньера[2]2
  Кинсеаньера – в странах Латинской Америки возраст совершеннолетия девочек, символизирующий переход от подросткового возраста к взрослой жизни. Празднуется в день пятнадцатилетия.


[Закрыть]. Какие еще «добрые шестнадцать»?

– В ваших местах, может, и так, – отмахнулся Алекс, – а на Марсе празднуют шестнадцатилетие.

Наоми с ласковым недоумением обратилась к Джиму:

– Ты про «квинсе»? Откуда знаешь?

Амос улыбался пустой дружелюбной улыбкой, означавшей, что он не знает и знать не хочет, о чем они толкуют, да и пусть себе. Он иногда напоминал ей огромного терпеливого пса среди выводка щенков.

– Пятнадцатилетие. Кинсеаньера, – упорствовал Джим. – Почти на всей Земле это большой день. Мне праздник устраивал отец Цезарь. Поставили шатер, пригласили живой оркестр. Мне пришлось надеть костюм и научиться танцевать. Множество знакомых положили деньги на мой образовательный счет. Было забавно, хотя и немножко неловко.

Наоми хмыкнула.

– Я думала, это обычай Пояса.

– А у вас танцы были? – И танцы, и выпивка.

– Выпивка в пятнадцать лет? – удивился Алекс.

– С этого возраста родители лишались льгот и налоговых вычетов. Так что с пятнадцати обычно начинали работать. По крайней мере, до Союза перевозчиков. Па подняла возраст до семнадцати. Но праздновали по-прежнему.

– Значит, вы в пятнадцать ушли от родителей? – спросила Тереза.

– Я раньше, – ответила Наоми. – Отца я не знала, а мать работала по долгосрочному контракту на грузовике, туда детей не брали. Я больше жила с тиа. Кое-кто из них был со мной в родстве, но далеко не все.

– А я матери совсем не помню, – сказала Тереза. – Я была маленькой, когда она умерла.

– Тяжело. – Наоми произнесла это так, будто соглашалась с чем-то.

Тереза ждала следующего вопроса: «От чего она умерла?» Она сразу пожалела, что подняла эту тему. Но никто не стал к ней приставать.

– Ничего не знаю, – сказал Алекс. – В долине Маринера отмечали шестнадцать, и точка. Те, кто не праздновал тринадцать. Такие тоже были.

– Вот почему ты так переживал, что мы не попали на день рождения Кита? – спросил Амос.

Алекс опустил глаза, но сразу прикрыл вспышку боли добродушным огорчением.

– У нас с Жизель тот год выдался хуже всех. Лучше было не соваться, а так да. Ужасно грустно мне было его пропустить.

Тереза, к нескрываемому огорчению Ондатры, доела свой кусок. Она провела с этими четверыми почти год. А после эпического провала попытки сплавить ее дальней родственнице в Новый Египет, пожалуй, и еще год проведет. Другие приходили и уходили, а основная команда оставалась. И она слушала их разговор как легкий треп в кругу семьи. Только это была не ее семья. Отчасти потому, что здесь не было никого ее возраста. Их воспоминания о временах до врат ей казались чем-то вроде передачи по видео. Ее охватывала клаустрофобия при мысли о человечестве, запертом в одной системе. У них все происходило иначе, а как – она могла только гадать. И никогда не поймет этого так, как понимали они.

Она присмотрелась к Амосу. Он не участвовал в разговоре о родителях и днях рождения. Он тоже следил за беседой со стороны, и она почувствовала некоторое сходство с ним. Но ему в стороне было удобно. Ему где угодно было удобно.

Ей никогда не испытать того, что испытали они. Ей достался только собственный опыт. Никто и нигде не жил так, как она, а самые близкие ей люди остались на Лаконии или умерли. Другие находили в своем прошлом аналогии и общие обычаи вроде одинаковых дней рождения, а ее жизнь была ни на что не похожа. Нигде во всей вселенной не соберутся за столом люди, чьи отцы готовили их решать судьбы человечества; люди, которые отказались от предложенного бессмертия, чья частная жизнь подстраивалась к ритму галактического государства.

У нее оставалась только надежда найти себе место, чтобы выстроить там жизнь пусть не нормальную, но хоть вразумительную. А потом дождаться, пока она станет теплым уютным прошлым, которым можно поделиться с другими.

От одной этой мысли она чувствовала себя усталой.

Вежливо прогудело предупреждение. Корабль напомнил им, что эта минута кончается и пора переходить к следующей. Они прибрали остатки праздничного завтрака, и Алекс неловко, торопливо обнял ее, прежде чем увести Джима с Наоми к лифту. Тереза с Ондатрой ушли с Амосом в машинный.

– Они хотят мне добра, – сказала Тереза.

– Угу.

В машинном Амос позаботился об Ондатре и унес ее на собачью койку-амортизатор, а Тереза пристегнулась сама. Пахло силиконовой смазкой, и еще от керамических принтеров тонко и резко несло озоном. Ей это напоминало запах дождя, только без мятного привкуса. Утешительный запах. Как странно – прожить где-то так долго, чтобы там стало пахнуть домом. А может, ей так просто казалось, потому что она чуть не променяла все это на компанию пресвитерианцев.

Переход от Нового Египта к Фригольду не должен был занять много времени. Теоретически любые два кольца можно было соединить прямой, так что курс из одних в другие не требовал включения тормозной тяги. На практике почти все корабли проходили во врата на малой скорости и корректировали курс в пространстве колец, уже видя цель. Почти у всех пилотов голова кружилась от необходимости вслепую мчаться к невидимому кольцу, когда промах означал, что ты мгновенно окажешься в небытии. Предстоящий им переход был удобен: не слишком дальний и не слишком круто приходилось менять курс. А случись что, «Роси» успел бы изменить траекторию и свернуть в другое кольцо.