Текст книги "Хижина на холме"

ГЛАВА VI

Как величественно умереть за свою страну!

Венец славы блестящ!

Нас ожидает слава! Слава, которая никогда не меркнет! Слава, которая распространяет свет без конца! Слава, которая никогда не потускнеет!

Персиваль

Ночь прошла спокойно. На рассвете домашняя прислуга была уже на ногах; Мик, Соси Ник, Джоэль и другие вскоре тоже принялись за свои ежедневные работы. Негритянки пели за работой так громко, что заглушали утреннее щебетание птиц. Скоро встали и хозяева. Мистрис Вилугби много дел предстояло сегодня на кухне. И в обыкновенные дни завтрак был всегда обильный и разнообразный, а сегодня она хотела прибавить к нему еще любимые блюда сына. Обе сестры вышли в столовую без всякого признака вчерашних слез. Расставляя на столе разные лакомства, они болтали без умолку, но ни одним словом не коснулись вчерашнего разговора. Мод очень жалела, что напомнила о своем сиротстве; Белла старалась объяснить себе, что могло побудить сестру к этому. Уж не обидел ли ее кто-нибудь? Но этого не могло быть. Фамилия Мередит была такая же уважаемая, как и Вилугби; на имя ее было положено в английском банке пять тысяч фунтов, оставшихся после смерти отца; капитан их не трогал, и за двадцать лет на них наросли большие проценты. Содержание и образование Мод капитан вел за свой счет, чего Мод не знала, да и не задумывалась об этом никогда. Капитана и его жену она любила всем сердцем, но иногда с грустью думала, что не знала своих родителей.

Болтая о всяких пустяках, девушки и не заметили, как к ним подошел Роберт. С его приходом разговор оживился еще более.

– Видел ли из вас кто-нибудь сегодня отца и капеллана Вудса? Вчера я их оставил в самом пылу спора.

– Да вот они оба! – воскликнула Мод. – А вот и мама с Плинием. Сейчас Белла примется разливать кофе, я – шоколад, а мама будет готовить чай. Только она умеет это сделать по папиному вкусу.

Действительно, все вошли в столовую, поздоровались и начали садиться за стол. Капитан был задумчив, капеллан беспокойно посматривал на всех, выжидая удобной минуты, чтобы начать вчерашний спор. Наконец он не вытерпел и заговорил:

– Капитан Вилугби, прошло всего семь часов, как мы расстались с вами; это немного, чтобы совершить что-нибудь, но придумать за это время можно много. Я много думал о нашем разговоре.

– Какое совпадение! И я долго не мог заснуть; все время мысли вертелись у меня вокруг нашего спора.

– Я должен вам признаться, мой дорогой друг, что ваши аргументы убедили меня и теперь я совершенно согласен с вашими взглядами.

– Удивительно. Вудс! Я только что хотел сказать, что вы убедили меня и что ваши взгляды я считаю справедливыми.

Все были удивлены подобным разговором. Мод много смеялась. Для мистрис Вилугби ничто не могло показаться смешным в словах или поступках мужа, а к служителям церкви она относилась всегда с таким уважением, что никогда не позволила бы себе смеяться над их словами. Белла тоже всегда с уважением относилась к словам отца.

– Значит, вы признаете права и власть за королем? – спросил капеллан.

– А вы, Вудс, не забыли, что права, приобретенные рассудком, выше прав, приобретенных случайностью рождения. Человек должен сообразоваться с обстоятельствами, беспрерывно изменяющимися, а не жить как животное, руководясь только инстинктом.

– О чем они говорят, мама? – спросила Мод, с трудом сдерживая новый приступ смеха.

– Кажется, они спорили о праве парламента налагать пошлины на колонии, моя дорогая, и каждый убедил другого в своей правоте. Меня удивляет, Роберт, что Вудс мог переубедить папу.

– Нет, милая мама, это очень серьезное дело… Плиний, скажи моему денщику, чтобы вычистил мой охотничий костюм, и дай ему позавтракать. Этот нахал поминутно ворчит, и если не накормить его хорошо, то он разнесет об этом повсюду, где только можно. Когда ты будешь нужен, я позвоню. Да, мама и сестренки, это гораздо серьезнее, чем вы предполагаете, и говорить об этом не следует. Дурные вести и без того распространяются слишком быстро.

– Боже милостивый! Что ты хочешь сказать? – вскрикнула встревоженная мистрис Вилугби.

– Я хочу сказать, что американцы восстали против короля и правительства.

– Да верно ли это, Роберт? Кто же осмелился идти против короля?

– Все это верно, я видел собственными глазами. – И Роберт рассказал, как все происходило. Все слушали, затаив дыхание.

– Ты говоришь, что участвовал в битве? – спросила со страхом Мод. – Ты не был ранен?

– Я слегка повредил плечо, но это такие пустяки, что не стоит и говорить. Теперь я не чувствую боли.

Капитан и Вудс прекратили спор и с удивлением слушала Роберта, – он ничего не сказал им об этом вчера.

– Надеюсь, твоя рана не заставила тебя быть в арьергарде, Боб? – спросил с беспокойством отец.

– Я именно там и был ранен: при отступлении это ведь самое почетное место.

– Это очень печально для королевских войск. Что за солдаты бились против вас?

– Очень упрямые. Они хотели как можно скорее заставить нас вернуться в Бостон. Нам было очень трудно выдерживать их нападения. Если бы милорд Перси не подоспел к нам с сильным отрядом и двумя пушками, мы не долго бы продержались: наши солдаты были страшно утомлены, а день был чрезвычайно жаркий.

– Вы стреляли из пушек по неприятелю?

– Это было совершенно лишнее. Как только мы приостанавливались, неприятель рассыпался во все стороны; а когда снова двигались вперед, с обеих сторон дороги смотрели направленные на нас мушкеты. Вы, папа, не должны осуждать нас: королевские войска умеют исполнять свой долг.

– Это правда, но надо отдать справедливость и американским войскам. Они все прекрасные наездники и храбрые солдаты. Я имел случай лично в этом убедиться. Скажи, какое впечатление произвело все это на страну?

– Провинции восстали. В Новой Англии вооружаются тысячами, а это одна из более спокойных колоний.

– Великий Боже, – возмутился кроткий Вудс, – как позволяешь Ты людям так истреблять один другого?

– Деятелен ли Трион? Что делает правительство?

– Все, что только возможно. Оно надеется на содействие английского дворянства, пока придет помощь из Европы. Но если надежда их обманет, то дело сильно ухудшится.

Капитан понял намек сына. Он взглянул на жену, но та была спокойна, не понимая, в чем суть дела.

– Американские фамилии не все солидарны между собой; некоторые на стороне короля, как все Лансей, другие против нас, например Ливингстоны, Морисы и их друзья. По счастью, есть фамилии, где глава семьи еще ребенок.

– Почему, Боб?

– Очень просто, потому что принадлежащие ему большие поместья не могут быть конфискованы, благодаря его малолетству, – отвечал Роберт. – Я уверен, что колониям не под силу окажется бороться с Англией.

– Ты это говоришь, как майор королевской армии, но не забывай, что, если народ чувствует право на своей стороне и решился силой добиться его признания, он силен и неутомим.

Грустно было Роберту выслушать эти слова, но он не возразил ничего, привыкнув с детства не вступать никогда в спор с отцом; но мать, в душе благоговевшая перед королем, не выдержала и сказала:

– Как, Вилугби, ты оправдываешь это восстание? Я родилась в колониях, и тем не менее, по-моему, они не правы.

– Вильгельмина, ты смотришь на метрополию с таким же энтузиазмом, как и все женщины колонии. Но я покинул Англию уже опытным и пожившим человеком и мог ясно разглядеть все ее недостатки. А теперь мне надо сообщить эту грустную весть моим колонистам, – я не считаю себя вправе скрывать от них, что началась междоусобная война.

– Я думаю, ты напрасно это сделаешь теперь. Подожди, что будет дальше, может быть, ты переменишь свои взгляды и пожалеешь о том, что скажешь сегодня.

– Нет, Боб, все это я тщательно обдумал сегодня ночью. Необходимо обо всем сказать моим людям. К тому же я придерживаюсь того правила, что откровенность не может повредить делу. Я уже распорядился, чтобы колонисты собрались на площадку по условному звону колокола.

Переубеждать капитана в раз принятом решении было напрасной тратой слов. Все это прекрасно знали; но всем было ясно, что колонисты, большая часть которых состояла из американцев, неприязненно отнесутся к майору и, в худшем случае, помогут его схватить и отправить к вождям восстания. На некоторое время это опасение поколебало было решимость капитана, и он промедлил несколько минут, не выходя к собравшимся уже у дома колонистам.

– Мы преувеличиваем опасность, – наконец проговорил он. – Большая часть моих людей живет здесь уже по несколько лет, и я не думаю, чтобы кто-нибудь из них захотел причинить мне или тебе вред. Лучше пусть обо всем они узнают от меня. Если Ник не выдал тебя, то других бояться тем более нечего.

– Ник? – повторили все в один голос – Неужели ты можешь подозревать такого старого и испытанного слугу, как Ник?

– Да, этому старому испытанному слуге я не доверяю, как и всякому индейцу.

– Но, Гуг, ведь это он отыскал нам этот бобровый пруд, где мы так счастливы! – заметила мать.

– Да, но если бы у нас не было золотых гиней, не было бы у нас и Ника.

– Отец, если его можно купить, то я заплачу столько, сколько он захочет.

– Увидим. При настоящем положении дел я нахожу, что откровенность – самое лучшее средство для безопасности.

Капитан надел шляпу и вышел к колонистам. Там все уже собрались, даже маленькие дети. К капитану все питали глубокое уважение, и хотя среди них было несколько человек, которые не любили его, но причиной этому был не он, а их тяжелый и грубый характер. Но все признавали его человеком прямым и справедливым.

Колонистов не удивило, что их собрали всех вместе. Это часто случалось и раньше, например, когда праздновался чей-нибудь день рождения или была годовщина победы, в которой участвовал капитан, и сегодня они ожидали услышать что-нибудь подобное.

Колонисты разделялись на три национальности: самой многочисленной была группа англо-саксонцев, к которым принадлежали семьи мельников, механиков и инспектора их работ Джоэля Стрида; затем шла группа голландцев, которые все занимались хлебопашеством, и, наконец, самая меньшая группа – негры, составлявшие исключительно домашнюю прислугу, кроме одного Плиния, который занимался тоже хлебопашеством, но жил в доме вместе с родными.

Мод в одну из веселых минут шутя разделила их на три племени, а капитан, чтобы счет был полный, причислил сержанта, Мика и Джеми Аллена к сверхкомплектным.

И теперь они стояли кучками по национальностям: впереди американцы и голландцы, разделенные небольшим пространством, где поместились сверхкомплектные, а позади негры. Все с любопытством ожидали, что им скажут.

Подойдя к ним, капитан снял шляпу, что делал всегда в подобных случаях, и обратился к толпе:

– Когда люди живут вместе, – начал он, – и в таком уединении, как здесь, у них не должно быть никаких тайн друг от друга, особенно касающихся общих интересов. Я хочу сказать вам, мои друзья, о том, что узнал сегодня об отношениях между колониями и метрополией. (Здесь Джоэль подмигнул своему соседу, главному мельнику.) Вы знаете, конечно, что уже более десяти лет между ними тянутся недоразумения.

Капитан на минуту приостановился, и Джоэль, известный оратор у колонистов, воспользовался этим, чтобы вставить свое слово.

– Капитан хочет, верно, сказать о тех налогах, которыми облагает нас парламент, не осведомляясь о наших желаниях? – сказал он полудобродушным, полуиезуитским тоном.

– Именно об этом я и хочу говорить. Налог на чай, закрытие Бостонского порта и некоторые другие меры привели к тому, что правительство увеличило войско против обыкновенного. Вероятно, вы знаете, что в Бостоне уже несколько месяцев стоит сильный гарнизон. Около шести недель тому назад главнокомандующий этим гарнизоном отправил отряд в Нью-Гэмпшир, чтобы уничтожить некоторые склады. Этот отряд встретился с американцами, и произошла жестокая схватка. Несколько сот сражающихся остались убитыми или ранеными. Я достаточно знаю силы обеих партий, чтобы видеть, что это начало гражданской войны. Я считал нужным сообщить вам это.

Не все одинаково отнеслись к рассказу капитана. Джоэль Стрид, наклонясь вперед, казалось, боялся упустить хоть одно слово; американцы тоже отнеслись с большим вниманием и, выслушав, многозначительно переглянулись. Мик схватил дубину, которую всегда носил с собой, когда не работал, и вызывающе поглядывал вокруг, точно ждал только приказаний капитана, чтобы начать битву. Джеми был задумчив и раз или два почесал свой затылок как бы в нерешительности. Голландцы отнеслись с любопытством, но, казалось, плохо понимали, в чем дело. Негры слушали с широко открытыми глазами и гримасничали так, как будто у них во рту лежал кусок чего-нибудь вкусного, а когда узнали, что так много убитых, на их лицах выразился неподдельный ужас. Ник один оставался равнодушным, из чего капитан заключил, что битва при Лексингтоне известна уже тускарору.

Вилугби любил, чтобы колонисты обращались с ним дружески, и потому заявил, что он готов отвечать на их вопросы, касающиеся этого дела.

– Вероятно, эти новости вам привез майор? – спросил Джоэль.

– Понятно, ведь больше никого не было у нас.

– Не угодно ли вашей чести приказать нам взять ружья и идти сражаться за ту или другую сторону? – спросил ирландец.

– Совсем нет. Еще успеем, когда ближе узнаем обо всем этом.

– Значит, капитан не думает, что дела зашли так далеко, что пора идти на помощь? – спросил, хитро улыбаясь, Джоэль.

– Я считаю более благоразумным не принимать никакого участия. Гражданская война, Стрид, вещь слишком серьезная, чтобы слепо бросаться в ее опасности и трудности.

Не говоря ни слова, Джоэль переглянулся с мельником. Джеми Аллен служил прежде в королевском полку и привык там к осторожности.

– Парламент не пошлет солдат против безоружных людей.

– Ну, Джеми, – перебил его Мик, не считавший нужным говорить об этом так осторожно, – где же твоя храбрость, если ты так говоришь? Если у человека здоровы обе руки, так какой же он безоружный? Ну что сделал бы полк против такого укрепления, как, например, наше? Проживая здесь десять лет, я не мог бы найти отсюда дороги. Заставьте-ка солдата переехать из конца в конец озеро Отсего, легко ему будет с этим справиться?!

Ирландец ненавидел американцев, англичан же считал притеснителями и еретиками и, несмотря на все это, всей душой любил семейство своего хозяина. Такие противоречия сплошь и рядом встречались в этом храбром и смелом человеке.

Американцы удалились, обещав поразмыслить обо всем. Джеми так и ушел, задумавшись и почесывая затылок. В этот день, работая в саду, он часто отрывался от дела, занятый своими мыслями.

Негры ушли толпой и толковали об ужасах войны. Маленькая разбивальщица говорила, что убитых было несколько тысяч, а большая разбивальщица уверяла, что капитан говорил о сотнях тысяч, и добавляла, что во всякой большой битве бывает столько убитых. Когда капитан вошел в дом, к нему явился без зова сержант Джоэль, чтобы узнать, не будет ли каких-нибудь особенных приказаний.

ГЛАВА VII

Мы все здесь! Отец, мать, сестра, брат; мы нежно любим друг друга. Каждое место занято. Равнодушные не могут смешаться с нами. Это бывает нечасто, когда наша семья сходится так вся целиком вокруг очага наших предков. Будьте благословенны эти места и это собрание'. Сегодня все заботы должны быть забыты; отдадимся владычеству приятного покоя; пусть добрые чувства правят нашими часами: мывсе здесь.

Спраг

Служащие разошлись по своим работам; на площадке остались только Джоэль, каменщик и кузнец. К ним вышел капитан, чтобы сделать некоторые распоряжения.

– Прежде всего, Джоэль, надо поставить ворота и устроить палисады, чтобы мы могли быть в безопасности в случае нападения индейцев. В американских войнах они всегда принимают участие, выгодно пользуясь всеобщим беспорядком.

Джоэль находил это лишним, особенно теперь, в мае, когда так много работ в поле; неблагоразумно, говорил он, тратить время попусту.

– Ведь на одни ворота уйдет целая неделя, и то если все рабочие примутся за дело.

– Постановка ворот не займет больше двух дней, а что касается рвов и других укреплений, то все это возможно сделать за неделю. Что ты об этом думаешь, Боб?

– Недели вполне хватит. И если ты мне позволишь распоряжаться работами, я отвечаю за безопасность семьи.

Капитан с удовольствием согласился на предложение сына, и решено было сейчас же взяться всем за работу.

Все другие работы были приостановлены, исключая посадку деревьев.

Одна часть рабочих начала копать ров вокруг холма, а другая отправилась в лес за деревьями для палисадов. Ворота же продолжали стоять на своем месте.

Капитан был в восхищении: эта оживленная деятельность напоминала ему его военную жизнь, и он чувствовал себя помолодевшим. Мик, копавший как крот, рыл уже глубоко, когда американцы только еще лениво начинали браться за дело.

Что касается Джеми Аллена, то он не торопясь принялся за дело, но скоро его белокурые волосы виднелись уже в уровень с землей. Четыре дня шла оживленная работа; окончив посадку деревьев, Джоэль со своими помощниками также присоединился к строителям укреплений. Рвы были уже окончены и начали ставить палисады.

– Ставьте прямее стволы, молодцы! – распоряжался сержант.

– Вот удивительная плантация, – сказал Джоэль, – и удивительные же плоды, должно быть, она принесет. Может быть, вы надеетесь, что эти каштаны будут расти?

– Не для того мы и садим их, чтобы они росли, а думаем, что они помогут нам укрыться от дикарей; только баррикады и могут остановить их.

– Я не спорю с этим, Джеми, хотя, на мой взгляд, полезнее теперь работать в поле; по крайней мере, мы были бы обеспечены на зиму кормом для скота. Впрочем, я. может быть, и ошибаюсь.

– Вот как, Стрид! – закричал Мик из глубины траншеи. – Вы считаете бесполезным строить укрепление в военное время? Уж очень вы храбры! Такому смельчаку всего лучше надеть ранец и идти воевать; а мы будем хлопотать о безопасности нашей хижины. Я уверен, пока здесь будут Мик, Джеми и сержант, ни один волос не упадет с головы нашего господина и всей его семьи. Хотел бы я видеть, как это дьявольское племя будет падать в траншею, где их засыплет землей!

– Ты называешь так индейцев, а сам дружишь с Ником?

– Ну, Ник образованный дикарь.

Джоэль отошел, ворча что-то себе под нос.

Через неделю работы были окончены, исключая ворота.

Во все время работ майор был так занят и утомлен, что совсем не имел времени поболтать с сестрами и матерью. Но сегодня, когда работы уже кончились, когда около палисадов все подчистили и вымели, капитан предложил пить вечерний чай перед домом под раскидистым вязом.

– Если бы американцы знали, сколько чаю мы выпиваем, то назвали бы нас изменниками. Но после работы, да еще в лесу, это так приятно. Я думаю, майор Вилугби, что и королевские войска не пренебрегают им?

– Еще бы, мы его очень любим! Говорят, в Бостоне он заменил портвейн и херес. Я не знаток в нем, но очень люблю его пить. Фаррель, – обратился Роберт к своему денщику, – принеси корзину, что стоит на моем туалетном столике.

– Правда, Боб, – сказала, улыбаясь, мать, – ты ничего не сказал еще нам о ней.

– Я оправдываю себя тем, что все время заботился о вашей безопасности. А теперь от всей души благодарю за подарки всех вас; только Мод поленилась и не захотела ничего сделать мне на память.

– Это невозможно! – вскричал капитан. – Поверь мне, Боб, никто так не интересуется всегда тобою, как она.

Мод ничего не сказала. В эту минуту вернулся Фаррель и поставил корзину возле Роберта. Он вынул все вещи, но ни на одной из них не было имени Мод.

– Действительно, это очень странно, – совершенно серьезно заметил капитан. – Боб, не обидел ли ты чем-нибудь мою маленькую девочку?

– Уверяю тебя, что с умыслом я никогда не обижал ее; если же это произошло как-нибудь незаметно для меня самого, то прошу теперь прощения у Мод.

– Тебе не за что извиняться! – живо вскрикнула Мод.

– Так почему же ты забыла о нем, моя крошка, тогда как мать и Белла сделали ему столько подарков?

– Обязательные подарки, дорогой папа, совсем не подарки, и я не люблю их делать.

Считая за лучшее прекратить этот разговор, Роберт уложил обратно все вещи. Мод готова была расплакаться. По счастью, завязался разговор, и никто не заметил возбужденного состояния девушки.

– Ты мне говорил, что у вас в полку новый командир, но не назвал его фамилию. Вероятно, это мой старый товарищ Том Велингфорд; в прошлом году он писал мне, что надеется получить этот полк.

– Генерал Велингфорд получил один кавалерийский полк, а к нам назначили генерала Мередита.

Когда было произнесено имя генерала Мередита, никто, за исключением Мод и Роберта, не обратил на это внимания.

Мод же оно напоминало о ее родителях, и ей захотелось расспросить брата об этом генерале, приходившемся ей дедушкой; но деликатность не позволила ей сделать это при Вилугби, заменившем ей родителей, и она отложила свои расспросы до более удобного случая. Роберту же это имя напоминало всегда о его милой названой сестре.

В это время Ник подошел к столу и с удивлением поглядывал на укрепления.

– Видишь, Ник, на старости лет я опять делаюсь солдатом. Как ты находишь наши работы?

– К чему они, капитан?

– Защищать нас, если краснокожим вздумается прийти за нашими скальпами.

– Зачем скальпировать? Томагавк зарыт глубоко, его выроют не раньше десяти, двух, шести лет.

– Да, да, но когда представляется к тому случай, то красные джентльмены быстро вырывают его. Я думаю, ты знаешь, что в колониях волнение…

– Говорили вокруг Ника, – отвечал уклончиво индеец. – Ник не читает, не слушает, мало разговаривает, разговаривает только с ирландцем, но и то не понимает.

– Мик не очень красноречив, я это знаю, – сказал капитан, смеясь, – но он честный человек и всегда готов услужить.

– Плохой стрелок целится в одно, попадает в другое. Капитан, дайте Нику четверть доллара.

– Ты мне отдашь его потом?

– Конечно. Ник – честный человек, он держит свое слово.

– Я не думал, что ты такой исправный.

– Вождь тускароров всегда честный человек – что говорит, то и делает.

– Хорошо, старый дружище, я не откажусь получить долг назад, по крайней мере, я буду знать, что и в будущем могу служить тебе.

– Одолжите Нику доллар, завтра он отдаст. Капитан не согласился дать ему больше четверти доллара, чем Ник остался очень недоволен и сейчас же отошел к укреплениям.

– Вот старый товарищ, – сказал Роберт. – Я удивляюсь, что вы позволяете ему жить в «Хижине». Теперь, когда началась война, его лучше удалить.

– Это легче сказать, чем сделать. Но ведь ты привел его сюда.

– Я привел его потому, что он узнал меня, и было более благоразумным вступить с ним в дружеские отношения. К тому же мне нужен был проводник, а никто лучше его не знает лесных тропинок. Но его все-таки надо остерегаться, так как за последнее время он стал изрядным негодяем.

– Нет, Боб, он все такой же, как был и раньше. Если быть с ним осторожным, то он неопасен; к тому же он боится меня. Главная вина его в том, что он пьет ром здесь с Джеми и Миком, но я устранил и это, запретив мельнику продавать им его.

– Мне кажется, что вы оба несправедливы к Нику, – заметила мистрис Вилугби, – у него есть и очень хорошие качества. Помните, Гуг, когда Роберт был болен и доктора прописали ему некоторые травы, то Ник, вспомнив, что видел их за пятьдесят миль, пошел за ними, хотя мы даже и не просили его об этом.

– Это верно, но ведь у каждого есть и хорошие, и дурные качества. Но вот он идет; не нужно, чтобы он знал, что речь шла о нем.

– Да, не следует, чтобы подобные люди думали, что они имеют какое-нибудь значение.

Ник осмотрел новые укрепления, подошел к столу и, приняв важный вид, обратился к капитану:

– Ник старый начальник; он часто присутствовал на военных советах, как и капитан, – много знает; хочет знать новую войну.

– Это, Ник, семейная война; французы в ней не принимают участия.

– Как, англичане против англичан?

– А разве тускарор не поднимает никогда томагавка против тускарора?

– Тускарор убивает тускарора, но настоящий воин никогда не скальпирует женщин и детей своего племени.

– Надо признаться, Ник, ты очень логично рассуждаешь. Ворон ворону глаз не выклюет, говорит пословица; и все-таки великий отец Англии поднял оружие против своих детей американцев.

– Кто идет торной тропинкой, кто каменистой? Как вы думаете об этом?

– Я не принадлежу ни к той, ни к другой стороне. Я желал бы только от всего сердца, чтобы этой войны не было.

– Вы опять наденете мундир и пойдете за барабаном, как прежде?

– Нет, старый товарищ, в шестьдесят лет любят больше мир, чем войну, и я предпочитаю остаться дома.

– Зачем капитан строил укрепления?

– Потому что я намерен остаться здесь. Палисад остановит нападающих на нас.

– Но у вас нет ворот, – проворчал Ник. – Англичане, американцы, краснокожие, французы – все могут войти. Где есть женщины, там ворота должны быть заперты.

– Я уверена, Ник, что ты наш друг, – вскричала мистрис Вилугби, – я помню, как ты принес траву для сына.

– Это верно, – ответил с достоинством Ник. – Ребенок почти умирал сегодня, а завтра играл и бегал. Ник его полечил своими травами.

– Да, ты был доктором. А помнишь, когда у тебя была оспа?

Индеец так быстро обернулся к мистрис Вилугби, что та вздрогнула.

– Кто заразил Ника? Кто вылечил его? Вы помните.

– Я привила тебе оспу, Ник; и если бы я этого не сделала, то ты умер бы, как умирали у нас солдаты, у которых она не была привита.

Взволнованный, с глубокой благодарностью в глазах, индеец быстро схватил нежную и белую руку мистрис Вилугби и, откинув одеяло с плеча, прикоснулся ею до оспин.

– Старые метки, – сказал он, широко улыбаясь, – мы друзья; это никогда не сгладится.

Эта сиена растрогала капитана, он бросил индейцу доллар, но тот, не обращая на это никакого внимания, повернулся к стене и сказал:

– Большие опасности проходят через маленькие щели. Зачем же оставлять большие щели открытыми?

– Надо будет повесить ворота на будущей неделе, хотя это лишнее – бояться опасности в таком отдаленном месте, как наша хижина, и в самом начале войны.

После захода солнца семья ушла в дом: капитан с женой отправились в свои комнаты, а Роберт остался с сестрами.

– Знаешь, Роберт, – сказала Белла, нежно беря за руку брата, – мне кажется, что папа уж очень спокойно относится к опасности?

– Он очень хороший солдат, Белла, и он знает, что надо делать. Я боюсь только, чтобы он не стал на сторону колонистов.

– Дай Бог, – вскрикнула Белла, – если бы и ты поступил так же!

– Нет, Белла, – возразила с упорством Мод, – ты говоришь, не подумав; мама очень огорчается из-за того, что папа придерживается таких взглядов. Она находит, что прав парламент, а не колонии.

– Что за ужасная вещь – гражданская война! – сказал майор. – Муж идет против жены, сын – против отца, брат – против сестры. Лучше умереть, чем видеть все это.

– Нет, Роберт, это не так, – прибавила Мод. – Мама никогда не противоречит отцу. Она будет молиться только о том, чтобы папа не поступил так, как это больно было бы видеть его детям. Что касается меня, то я не принадлежу ни к одной партии.

– А Белла как же, Мод? Неужели она будет молиться, чтобы в этой войне брат потерпел поражение? Должно быть, из-за этих взглядов ты и забыла обо мне.

– Ты не совсем справедлив к Мод, – сказала, улыбаясь, Белла. – Никто тебя так не любит, как она.

– Отчего же я не нашел в корзине от нее ни одной безделушки, которая показала, что она помнит обо мне?

– Но где же доказательства, что ты сам помнил о нас? – с живостью спросила Мод.

– Вот они, – ответил Роберт, кладя перед сестрами небольшие свертки. На каждом стояли их имена. – Маме я уже отдал подарок, не забыл также и отца.

Расцеловав брата, Белла весело убежала к матери показать свои подарки, состоящие из различных вещиц для туалета. Мод тоже была в восхищении от своего свертка, но более сдержанна в проявлении радости; только яркая краска на щеках и навернувшиеся слезы выдавали ее чувства. Полюбовавшись каждой вещицей, она быстро подошла к корзинке, повыбрасывала оттуда все, пока не добралась до шарфа и, схватив его, с улыбкой подошла к Роберту.

– А это, неблагодарный?

– Это? – воскликнул удивленный майор, разворачивая чудную работу. – Я думал, что это один из старых шарфов отца, отданный мне по наследству.

– Разве он старый, разве он поношенный? – спрашивала она, растягивая шарф. – Отец его ни разу не видел, и никто еще не носил его.

– Возможно ли? Но ведь это работа нескольких месяцев. Здесь ведь нельзя купить его.

Мод растянула шарф против света, и Роберт прочел вывязанные и едва заметные слова: «Мод Мередит». Он хотел поблагодарить девушку, но она быстро убежала, и только в библиотеке ему удалось догнать ее.

– Твое недоверие меня обидело, – сказала Мод, стараясь засмеяться. – Разве могут братья так третировать своих сестер?

– Мод Мередит не может быть мне сестрой, Мод Вилугби могла бы быть ею? Зачем ты вышила, Мередит?

– Последний раз, когда мы были в Альбани, ты назвал меня мисс Мередит, помнишь?

– Но ведь это была шутка, тогда как на шарфе ты вышила умышленно.

– Но шутки могут быть так же преднамеренны, как и преступления.

– Скажи, мама и Белла знают, что ты связала этот шарф?

– Как же может быть иначе, Боб? Ведь не в лес же я уходила его вязать, как какая-нибудь романтическая девушка.

– Мама видела это имя?

Мод покраснела до корней волос и ответила отрицательным жестом.

– А Белла? Вероятно, тоже нет? Я уверен, она не позволила бы тебе сделать это.

– Белла также не видела, майор Вилугби, – произнесла торжественным голосом Мод. – Честь Вилугби не запятнана, и все обвинение должно пасть на голову бедной Мод Мередит.

– Ты не хочешь больше носить фамилию Вилугби? Я заметил, в последних письмах ты подписываешься только именем Мод, а раньше этого не было.

– Но не могу же я носить ее всегда. Не забывайте, что мне уже двадцать лет, я скоро должна буду получить наследство и не буду же я подписываться чужой фамилией. Я и хочу привыкнуть понемногу к своей фамилии Мередит.

– Вы хотите навсегда отказаться от нашей фамилии? Неужели вы ненавидите ее?

– Как, вашу фамилию? Фамилию моего дорогого отца, маменьки, Беллы и твою, Боб!..

Мод не окончила, залилась слезами и убежала.