Текст книги "Цветок пустыни"

Думал ли Крис о том бедственном положении, в котором он оказался, или о том, что прошло слишком много времени для того, чтобы Дженни значила для него хоть что-нибудь? Лиз пробежала глазами по листкам письма – вычеркнутые слова, выразительные тире и все остальное.

– Это… это очень личное письмо о любви, – сказала она, – ты по-прежнему хочешь, чтобы я прочитала его тебе?

– Кто-то же должен его прочесть, я полагаю?.. Что? Письмо о чем? Откуда ты знаешь?

– Боже мой, Крис, я просмотрела его по диагонали. Это такое письмо, какое, я думаю, написала бы я сама человеку, которого давно и долго люблю.

– Когда ты говоришь, что любишь, то, как я всегда считал и считаю, это значит надолго, можно сказать, навсегда. Этот твой роман с Робином, он ничего не значит. Он унизил тебя. Но ведь у меня с Дженни все было совсем не так, верно?

– Я думаю, что да. Но, Крис, в любом случае воздержись от окончательных суждений. Слушай, что здесь написано.

Спустя пять минут или чуть больше в палате наступила тишина. Потом Крис сказал с удивлением:

– Они убедили ее, что я согласился, что до тех пор, пока она не достигнет совершеннолетия, мы не должны ни встречаться, ни переписываться! Это, конечно, ее мамаша. Отец у нее – хороший парень. Вернее сказать, был. Когда, по ее словам, он умер?

– В прошлом году.

Крис согласно кивнул:

– А после этого ее мамаша устроила эту инсценировку на тему: «Возможно, теперь ты и сама не захочешь покинуть меня!» Лиз, ну почему родители хотят, чтобы дети навеки оставались с ними?

– Отнюдь не все. Мне думается, лучшие из них просто хотят держать нас в узде, а мы обижаемся даже на это. Я знаю, что отец…

Но Крис не слушал ее.

– Но как, как она могла вообразить, что я уйду вот так, не сказав ни единого слова? Ведь я же надеялся услышать что-нибудь от нее. А в это время ее родители добились, чтобы она дала такое же обещание, какое, по их словам, дал я – то есть не поддерживать никаких контактов до тех пор, пока ей не исполнится двадцать один год. Лиз, но ведь мне не оставили даже такого выбора! Мне просто сказали, чтобы я не лез, куда не просят. А с тех пор, как она стала совершеннолетней, должно быть, это случилось один или два месяца назад, как мне теперь кажется, просто ждала, пока…

– Пока не написала тебе сама, потому что иначе поступить не могла, – осторожно вставила Лиз.

– Да. Послушай, Лиз, – тут Крис сделал паузу и с раздражением поправил свои темные очки, – черт бы побрал эти окуляры, как бы мне хотелось видеть твое лицо! То есть я хочу сказать, что все это значит для тебя? А для нас обоих? Нам-то вместе что делать в этом случае?

– А разве нам вместе нужно делать хоть что-нибудь, Крис?

– Но мы же хотели быть вместе. Я хотел быть с тобой. Но к чему это прошедшее время? Лиз, если предположить, что я не люблю тебя, тогда я вообще не знаю, что значит это слово. А тут снова появляется Дженни, и я не знаю, где кончается любовь к ней и начинается любовь к тебе! Помоги мне, я совершенно ничего не могу понять.

– Ты не можешь причинить мне никакой боли, Крис, поскольку я с самого начала знала, что во мне ты любил Дженни. Ну как мне это объяснить? Мне думается, ты влюбился в меня за мое сходство с ней. Я думаю, что твоя любовь к Дженни жива, как бы тебе ни хотелось думать, что это не так.

На это Крис ничего не ответил.

– Давно ли ты знаешь об этом, Лиз? – неожиданно спросил он.

– До настоящего времени я и сама совершенно не сознавала, что знаю. Но ведь это правда, ведь верно же? Так ты напишешь Дженни?

– Ты хочешь узнать, буду ли я диктовать ей ответ или нет, не так ли? Как по-твоему, мне сильно понравится подобное мероприятие?

– Знаю, что совсем не понравится. Но существует еще один способ послать ей ответ. Ты можешь послать ей телеграмму, а затем взять и поехать к ней.

– Поехать к ней? В таком-то виде? – Крис поднес руку к своим темным очкам. – И сделать ей предложение. Чего? Ты права, Лиз. Я никогда не прекращал любить Дженни. Однако не забывай, что она любит меня таким, каким помнит, и со всеми пятью органами чувств, а не как теперь – с четырьмя.

– Крис, да она же любит тебя! Об этом кричит каждая строчка ее письма. Ведь это она написала тебе, не так ли? Написала, как только освободилась от опеки своей матери и после того, как предоставила тебе достаточно большой срок, чтобы первым послать ей письмо, да? Она не пощадила свою гордость. Почему ты хочешь пощадить свою?

– Дело не в гордости.

– Твое будущее заключается в том, чтобы прислушаться к совету местных врачей и отправиться лечить свое зрение в Англию. Там тобой займутся лучшие специалисты мира. И, Крис, вот тебе несколько слов по секрету. В то время когда ты был настроен решительно против поездки в Англию, доктор Фремье в конфиденциальной беседе говорил Роберту Йейту, что он очень хотел бы обладать достаточной полнотой власти, чтобы заставить тебя отправиться туда, поскольку он убежден, что в Англии тебя вылечат. Так что, может, ты все-таки поедешь туда, как только тебя признают годным к перелету?

В ответ на это он сказал с покорностью:

– Перед тобой я чувствую себя совершенно беспомощным. Смогу ли я когда-либо отблагодарить тебя за то, что ты так много, слишком много, узнала обо мне и поняла меня?

Лиз взяла его руку в свою и сжала ее:

– В этом нет никакой моей заслуги. Мы – друзья, а именно для подобных случаев друзья и существуют. Чтобы знать нечто такое, благодаря чему они в решающий момент могут совершить чудо и оказать помощь, словно достать кролика из шляпы. И возможно, – тут на лице у Лиз мелькнула улыбка, которую Крис не мог видеть, – однажды я приду к тебе и попрошу прикрыть меня твоим широким плечом. Так что продолжай оставаться моим другом, ладно?

– Ладно? Только попробуй помешать мне в этом, вот что я тебе скажу! А пока могу ли я сказать кое-что?

– Говори, конечно.

– Благодарю тебя, Лиз. Благодарю тебя просто за то, что ты – это ты, а также за все остальное, вот и все. А теперь, нет ли у тебя с собой карандаша? Помоги мне составить эту телеграмму.

Однако случилось так, что Крис не сразу отправился в Англию вслед за своей телеграммой к Дженни. Хотя, будучи в больнице, он и находился более или менее в изоляции от окружающего мира, тем не менее он все равно попал в шестерку пациентов, заболевших лихорадкой денге.

– Понимаешь, в общем-то эта болезнь не убивает, – говорила Лиз сестра Олавия. – Однако из-за того, что, раз начавшись, она распространяется словно огонь, этот недуг – большая беда и неприятность.

Ты чувствуешь себя нормальной и здоровой, а через час коченеешь от лихорадки. Опять же сыпь. Потом наступает период выздоровления – столь же долгий и утомительный, как и сама болезнь.

– Но всегда ли она поражает всех, приобретает характер эпидемии? – спросила Лиз.

– К сожалению, да, – вздохнула сестра Олавия. – До настоящего времени еще не разработано лекарства, чтобы остановить лихорадку денге, а поскольку к зиме она проходит сама собой, ни один из нас не способен приобрести к ней устойчивый иммунитет. Так что лучший способ победить лихорадку – это поступать так, как это делают нефтяники.

– Да почему? Они-то что могут с ней сделать?

– Как что? А разве не они привозят сырую нефть, которой поливают всякие камни и щебень, среди которых выводится эта зараза – в руслах высохших рек, в стенах рушащихся построек? И разве не сам доктор Йейт не давал властям покоя, изводя их требованиями вести профилактическую борьбу с этой болезнью. Однако нет надежды, что в этом году или в следующем она отступит перед его натиском, пусть даже он из тех людей, которые никогда не сдаются. Но кто знает, – заключила сестра Олавия и пожала плечами, – не может ли быть так, что, если бы нам не нужно было беспокоиться из-за этой денге, у нас были бы еще более серьезные поводы для беспокойства?

Все это было очень хорошо. Однако в течение следующих одной или двух недель, начав с малого количества пациентов в больнице, заболевание лихорадкой денге увеличилось уже до ряда случаев этой болезни в городе; оттуда она перекинулась на участок нефтедобычи и вновь возвратилась в кварталы туземных жителей, где она, скорее всего, родилась. Вслед за этим на город двинулась новая волна лихорадки денге.

В больнице, в отделении приема больных, не требующих стационарного лечения, с раннего утра и до глубокой ночи стояли очереди. В силу сложившихся обстоятельств оно превратилось в нечто вроде пересыльного пункта, где больных с тяжелой формой болезни направляли в стационар, а остальным давали успокаивающие средства и рекомендации по лечению болезни. На все приемное отделение выделялся только один врач. Остальную работу здесь выполнял младший медицинский персонал, не важно, имеющий или не имеющий соответствующую подготовку, главным было то, что болезнь все еще не коснулась данных людей. Лиз была среди этих последних. По ее расчетам она, как не имеющая иммунитета к любым тропическим болезням, должна была бы одной из первых заболеть лихорадкой денге. Однако этого не случилось, и спустя несколько дней Лиз совершенно забыла о необходимости следить за симптомами, извещающими о начале заболевания. И в самом деле, физически она никогда не чувствовала себя так хорошо, как сейчас, и это при том, что подобно всем, кого не свалила болезнь, она работала столько часов, сколько это было необходимо.

Ее отец тоже не стал жертвой этой лихорадки. Не заболела и Бет Карлайен, что было удивительно, поскольку Дженайна слегла, как только лихорадка денге оказалась в школе, опустошив ее в течение недели. К тому времени, когда пошла на убыль вторая волна эпидемии, Дженайна только-только начала поправляться, а в тот вечер, когда Лиз по дороге домой заглянула к ней, чтобы справиться о ее самочувствии, она была уже совсем здорова.

Бет тоже была дома, она делала вид, что занимается ремонтом больничного белья. Его принесла сюда Лиз в ответ на опрометчивое высказывание Бет, что здесь, кажется, нет таких дел, где могла бы понадобиться ее, Бет, помощь. Тогда Лиз на складе детского отделения быстро собрала порванное постельное белье и с тех пор стала регулярно носить его сюда.

Лиз вошла в дом, и Дженайна, которая отпарывала заплатку, вкось и вкривь поставленную Бет, отложила шитье в сторону.

– Дорогая моя, да ты просто валишься с ног от усталости! – воскликнула она. – Позволь мне чем-нибудь тебя угостить.

– Спасибо. Мне надо идти. – И Лиз присела на широкий подлокотник кресла Дженайны.

– Что же, если ты намерена идти домой, Бет отвезет тебя. А как сейчас дела в больнице?

– Мы уже почти справляемся. Когда я уходила домой, в приемном покое оставался только один пациент, такого у нас не было уже давно.

– А что, разве старшая медицинская сестра не ожидает получить какую-то дополнительную помощь из Эль-Голеи?

– Она ожидала. Но в Эль-Голее самой начинается эпидемия лихорадки денге. Хотя нам прислали еще одного врача, он немец из Алжира… – Лиз прервала себя на полуслове. Сидя на подлокотнике, она могла видеть, как за деревьями перед домом проскользнул автомобиль Роджера. Она сказала в ответ на удивленный взгляд Дженайны: – Я же говорила вам, что не могу задерживаться. Мне нужно быть дома еще до прихода папы. Нет, Бет, не надо подвозить меня, я доберусь и пешком.

Но Роджер уже стоял в дверях. Кроме того, в том проворстве, с которым Бет, отбросив шитье, бросилась Роджеру навстречу, с тем чтобы приветствовать его, был какой-то раздражающий вызов. Лиз решила не торопиться с уходом…

Войдя, Йейт с фамильярной нежностью взъерошил ее волосы. Затем он кивнул Лиз и согласился на предложение Дженайны чего-нибудь выпить.

А Бет ворковала:

– Ну до чего же я рада видеть вас, Роджер! Я не осмеливалась надоедать вам, боясь, что со всей этой лихорадкой вы просто оторвете мне голову. Что, положение улучшается? Лиз говорит…

– Как только вновь приступит к работе большая часть сестер и сиделок, мы справимся с эпидемией. Сейчас у нас больные лежат на всех кроватях, какие только нашлись в больнице, однако сегодня не было ни одного нового случая заболевания лихорадкой денге. Практически всех больных скоро можно будет отправлять на выписку. – С этими словами он повернулся к Лиз. – А вы когда освободились от дежурства?

– Примерно с полчаса назад. Когда была закончена работа в приемном покое.

Йейт посмотрел на свои часы:

– Ваша смена длилась двенадцать часов. Это слишком долго. В течение дня у вас были перерывы на отдых?

– Только чтобы поесть. Но, во всяком случае, я не устала.

– Все равно это слишком долго. Завтра вам лучше поработать в детском отделении. По крайней мере вечером, как только детей уложат спать, вы сможете освободиться от дежурства.

Его слова прозвучали как приказ, поэтому Лиз молча выслушала его. А Бет никак не хотела оставить Роджера в покое.

– Ведь вы же останетесь обедать с нами, не правда ли? Сперва я отвезу Лиз домой, уж очень она настаивает на том, что ей надо идти. Но после этого…

Йейт заглянул в свой стакан и послушал, как, ударяясь о стекло, звенят в нем кусочки льда.

– Спасибо, – сказал он, – но я не останусь. Не сегодня. В сущности, – при этом его взгляд скользнул мимо Бет в сторону Дженайны, – я пришел, чтобы спросить, не пообедаете ли вы со мной? Ну разумеется, если вы достаточно хорошо себя чувствуете.

– Хорошо – не то слово! – улыбнулась Дженайна. – И мы буквально горим желанием. Да, Бет? Но где мы будем обедать?

– А я сегодня не собирался приглашать Бет, – невозмутимо сказал Роджер. – Я приглашаю только вас. Вы пойдете? – И с этими словами он встал, не обращая внимания на озадаченный взгляд, который Дженайна бросила сперва на него, а потом на Бет.

– Конечно, пойду, – наконец сказала Дженайна. – Вы хотите, чтобы мы пошли прямо сейчас?

Йейт молча кивнул.

Дженайна, которую неожиданное приглашение явно привело в замешательство, обратилась к Бет:

– Я понимаю, мы не должны задерживать Лиз. Но ты должна убедить ее, чтобы она разрешила тебе отвезти ее домой. – Самой Лиз она сказала следующее: – Нет, Лиз, пожалуйста, не спорь, дорогая! А взамен, возможно…

«Она сможет провести вечер с нами, а как же». В любых других обстоятельствах Лиз дрогнула бы перед подобным предложением. Но ей хотелось помочь Дженайне, и, кроме того, в первый раз, с тех пор как она встретилась с Бет, ей было почти что жалко ее.

– И что ты скажешь на это? – взорвалась Бет, как только Роджер и Дженайна ушли.

– На что на это? – мягко спросила Лиз. – Миссис Карлайен уже переболела лихорадкой. А ты нет. Роджер заботится о тебе.

– Он еще никогда до этого не приглашал ее одну, – буркнула Бет. – Он хотя бы мог спросить, не против ли я…

– Бет, не будь ребенком! – усмехнулась Лиз.

– Я не ребенок! Он мог бы сделать это хотя бы в шутку, ведь мог бы? Он мог бы назвать любую причину, по которой ему нужно поговорить с маман наедине… О-о-ох!

Лиз заметила, что отвратительное настроение, в котором пребывала ее собеседница, стало исчезать, рассеиваясь как дым. А та продолжила:

– Но конечно же! Я хочу сказать, что я только что кое о чем подумала… – И по ее губам скользнула лукавая улыбка.

– Ты хочешь сказать, что готова простить Роджера, потому что считаешь, что он хочет поговорить с миссис Карлайен о тебе?

– Да, а разве ты не простила бы его? Но я все равно считаю, что ему не следовало делать из этого секрет. Но если уж он захотел поговорить с маман о нашей помолвке…

– Но если он захотел, ты-то ведь несомненно должна была бы знать об этом? Разве вы двое не должны были бы в первую очередь сами обсудить этот вопрос?

Бет самоуверенно вздернула голову:

– О да, мы достаточно хорошо понимаем друг друга и без лишних слов. Но, видишь ли, я еще несовершеннолетняя. И Роджер подумал, что маман понравится, что у нее спросят разрешения в первую очередь.

– На мой взгляд, это сильно отдает эпохой королевы Виктории и совсем не похоже на него, – отвечала на эти аргументы Лиз, не желая признаваться даже себе, насколько ей не хочется соглашаться с Бет. – Я должна тебе сказать, раз уж вы с Роджером находитесь в тех отношениях, о которых ты тут заявляешь, вам уже давным-давно пора бы быть помолвленными. Я полагаю, ты сама-то хоть представляешь уровень развития ваших отношений? Он хоть целовал тебя? Свою любовь к тебе он хоть раз как-то демонстрировал? Ты не сомневаешься в его чувствах по отношению к тебе?

– Не знаю, – ровно протянула Бет, – не знаю, есть ли у тебя право задавать подобные вопросы. Но я нисколько не сомневаюсь в его отношении ко мне. Кто сказал, что мне следует сомневаться?

– Но если ты не сомневаешься, почему же ты должна противиться тому, что по какой-то известной ему одному причине на этот раз он не захотел взять тебя с собой? – С этими словами Лиз встала. – Ну, если ты и впрямь намерена отвезти меня домой, – сказала она, – тогда поехали. И ради бога, даже и в том случае, если твоя маленькая проблема не найдет решения, не демонстрируй свое раздражение ни Роджеру, ни миссис Карлайен, когда она вернется домой.

На этот раз Бет подарила ей ангельскую улыбку.

– Я думаю, – сказала она при этом, – что она будет решена.

У Лиз такой уверенности не было. Не было никакого сомнения, что вел он себя сегодня особенно странно и выглядел каким-то рассеянным. Было похоже на то, что хоть и временно, но меньше всего он думал о Бет, и его не слишком беспокоила ее реакция на такое его поведение. И еще он подчеркнул важность – почти что настоятельную необходимость – приглашения, сделанного им Дженайне.

Глава 8

Придя в больницу, Лиз узнала, что Роджер уже дал соответствующие указания о ее переводе в детское отделение, где в распоряжении сестры Олавии не осталось ни одного человека.

Хотя больных с серьезными заболеваниями не поступало, но из-за того, что отделение было заполнено до предела, время до полдневной сиесты пролетело в делах. А затем, когда дети заснули, сестра Олавия предложила выпить по чашке чаю и послала Лиз в крохотную кухоньку отделения, чтобы та приготовила его.

Кухонька выходила в коридор детского отделения, и едва Лиз залила чай кипятком, как услышала, что сестра Олавия разговаривает с кем-то.

– У меня никого нет, доктор, – говорила старая монахиня, – ни одной души, за исключением молоденькой девушки-англичанки, которая направлена сюда санитаркой.

– Никого? – услышала Лиз сомневающийся голос Роджера. – А как же сестра Бонавера? Мне казалось…

– Сестра Бонавера снова слегла, едва встав с больничной койки сегодня утром. Возможно, вам это еще неизвестно, ее осматривал доктор Херриот. Все та же денге. Однако, доктор, как же помочь вам? А вы не говорили с сестрой Урсулой? А с сестрой Доркас? А с любой из тех сестер, кто работает в других отделениях? Говорили? И ни одна из них не может поехать с вами?

– Ни одна. Я прочесал все отделения от начала до конца, и в любом из них все сестры нужны на своих постах. Моя последняя надежда заключалась в том, что, может быть, вы сможете выделить в мое распоряжение сестру Бонаверу.

– Я бы смогла, будь она со мной. Однако подождите, доктор, не может быть, чтобы вы не смогли бы сработать дело, довольствуясь не медсестрой, а кем-то из санитаров, а?

– Не смог бы сработать дело. – Лиз услышала, как рассмеялся доктор Роджер. – Полно, сестра, – продолжил он, – вы заставляете меня подражать вашему ирландскому диалекту. То есть я хочу сказать, что вообще мог бы избавить себя от необходимости брать с собой кого-то, если бы речь шла о санитарах-мужчинах. Но вам ведь известно, что нам приходится считаться со стеснительностью туарегов и условием, по которому врач должен осматривать женщин их племени только в присутствии медицинских работников женского пола?

– Конечно, известно. Нет сомнения, вам необходимо взять в поездку кого-то из женщин. Но я говорила о санитарах только потому, что могла бы обойтись без помощи молоденькой девушки-англичанки.

– Девушки-англичанки? А-а, вы имеете в виду мисс Шепард? Нет, я не могу взять ее, – резко и решительно произнес Йейт.

– Вы не можете взять ее у меня? Или не хотите брать ее вообще?

– Я не хочу брать ее в поселение туарегов. Она не является медицинской сестрой. У нее нет необходимого опыта.

– Она прилежная, ловкая и внимательная. А за несколько последних недель разве она не накопила уйму практического опыта? Так вы возьмете ее?

– Нет.

– Вы же сами понимаете, что, кроме нее, вам не с кем ехать, доктор.

– Да, но… – Наступила пауза, за которой последовал вопрос: – Она сейчас работает вместе с вами, а вы-то сможете обойтись без нее?

– Да, работает, да, смогу. Все малыши спят, и сейчас она готовит чай для нас двоих.

– Ну что же, ладно. Объясните ей, что мне требуется от нее, и направьте на больничный двор, чтобы она встречала меня там. Я позвоню ее отцу и скажу, что позже я доставлю ее домой живой и невредимой. Если меня в машине не будет, велите ей сесть в нее и ждать, пока я не подойду. И еще, сестра…

– Да?

– Позаботьтесь, чтобы она четко представляла, что от нее требуется, ладно? Скажите, что нас ждет работа, а не прогулка по пустыне с увеселительной целью, хорошо?

– Доктор, в этом нет никакой необходимости! Она доброе, благовоспитанное и скромное дитя.

– В этом я не сомневаюсь, – сухо сказал он. – Но поскольку в течение нескольких часов мне придется быть с нею наедине, возможно, ей потребуются заверения, что я тоже добрый, благовоспитанный и скромный.

– Мне бы не хотелось, доктор, чтобы в ее юную голову приходили какие-то фантазии!

– Хорошо, сестра. Скажите так, как сочтете нужным. Но у меня есть собственные основания желать, чтобы она знала, что это сугубо деловая поездка. Так что все равно скажите ей.

Хотя тактичная сестра Олавия изложила все сказанное Йейтом в более деликатной форме, все равно четверть часа спустя, когда они отправились в путь, Лиз все еще кипела от негодования.

Заводя машину, Роджер спросил ее:

– Вас проинформировали о нашем задании?

– Да. Лихорадка денге поразила поселение туарегов, в которое мы приезжали на праздник ахал. Вам поручили немедленно выехать туда, и вы взяли меня с собой, потому что незанятой и квалифицированной медицинской сестры для вас не нашлось.

– Верно, но не совсем. Да, это племя Тин Акелу, но они кочуют по другому маршруту. Это означает, что я не по той, а по другой дороге должен буду доехать до французского поста и там определить направление, по которому ехать дальше. Я даже не знаю, есть ли там дорога, пригодная для автомобиля.

– А как вы получили это известие? Что, кто-то из этого племени приехал в Тасгалу?

– Нет. Он доехал только до французского поста – там есть радиосвязь с Тасгалой, и gardien[7]7
  Здесь: дежурный (фр.).


[Закрыть] передал сообщение. Похоже, что вспышка денге серьезно поразила племя, и мне придется осмотреть их всех. После этого на обратном пути я передам сведения о количестве больных, которых завтра нужно будет положить в больницу.

– А что я должна буду делать?

– Главным образом быть моим сопровождающим, когда я буду осматривать женское население племени. Вы умеете ставить градусники?

– Да.

– Что ж, неплохо. Вы сможете мне пригодиться. На какое-то время наступила тишина. Потом Роджер спросил:

– А сколько времени вы уже работаете у нас?

– Пять месяцев. Нет, почти шесть.

– Можно сказать, стали почти что ветераном пустыни. Что ж, tempora mutantur…[8]8
  Начальные слова латинского изречения: «Tempora mutantur et nos mutamur in illis» – «Времена меняются, и мы меняемся с ними».


[Закрыть]

– Полгода назад кто мог бы предугадать, что вам окажется по плечу работа, подобная этой.

– Вы мне льстите. Но я и правда получаю удовольствие от каждой минуты своей работы. – Сказав это, Лиз замолчала. А потом, говоря себе, что это он, а не она завела разговор на личные темы, добавила: – Вы были невысокого мнения обо мне, не правда ли, в тот день, когда мы летели сюда на самолете?

Было видно, что он задумался над вопросом.

– Что, у вас сложилось такое впечатление?

– Да. И вы думали, что я испорченная девчонка, что у меня нет чувства благодарности к отцу и что я веду себя вызывающе.

– Но вы же не скажете, что я поверил в те качества, которых вы не проявляли? Я думал, мы обсуждали тогдашнее положение Эндрю, и в вопросе о том, что можно сделать для него, вы поняли меня буквально с полуслова.

– Однако обозвали меня зловредной маленькой негодницей, и это в тот момент, когда мысль о том, что это вы подали мне такую идею, была просто невыносима для меня. Кажется, вы совершенно не понимали, что я винила саму себя за то, что сама не додумалась до этого.

– Прошу меня простить. Я беру назад свои слова об испорченной девчонке. Теперь они к вам больше не подходят и, возможно, вообще никогда не подходили. – Роджер повернул голову и посмотрел на нее. – Вы повзрослели за эти шесть месяцев, Лиз.

– Вы так считаете?

– Я бы сказал, что вы изменились почти до неузнаваемости. Например, какое большое дело вы сделали, окружив Эндрю заботой и вниманием, вы справляетесь с обязанностями санитарки в больнице, как я и надеялся, хотя и не мог быть уверенным, что вы на это способны.

Лиз вела проигрышную борьбу с радостным чувством, поднимавшимся в ней в результате его похвалы.

– Значит, вы думаете, что взрослым можно назвать лишь того, кто умеет должным образом противостоять возникающим трудностям? – спросила она.

– Нет, все гораздо сложнее. Но я всегда считал, что, когда вы перестали делать что-то из соображений показной храбрости и мобилизовали имеющуюся у вас твердость духа, это оказалось внешним признаком глубинных процессов, происходящих в вас.

– Но я решила остаться в Тасгале только из соображений бравады! Да хоть убейте меня, осталась только потому, что на самом деле я считала, что вы не верили в то, что я останусь.

В ответ на это Роджер весело рассмеялся.

– Что же, – сказал он, – благодарю вас за искренность. Значит, мое мнение постоянно побуждало вас к действию? – Йейт покачал головой. – Вы знаете, если бы я полностью поверил вам, это обстоятельство вынудило бы меня испытывать определенную неловкость. Но боюсь, вы преуменьшаете роль своего характера, который, как я знаю, слабым не назовешь. Теперь еще один вопрос, хотя, если у вас нет желания, вы можете на него не отвечать. Скажите, что помогло вам убедить Криса Соупера вернуться домой в Англию? Уж тут-то вы не можете сказать, что это я вдохновил вас на это!

– Как вы узнали, что я имею какое-то отношение к принятому им решению?

– От него и узнал, благодаря Фремье конечно. Никто не мог заставить Соупера отступить от своего решения не возвращаться в Англию. А вы смогли. В ваших силах было удержать его здесь, но вы убедили парня уехать. И уж это-то вы бы не стали делать, руководствуясь желанием не уронить свою репутацию в моих глазах.

– Но я знала, что в глубине души он хотел вернуться туда. Крис никогда не переставал любить девушку, оставшуюся в Англии. Он уверял, что это не так, но тем не менее…

– Это он сам сказал вам про девушку? – насторожился Йейт.

– Да.

– И когда вам стало известно о ней? Как долго вы жили с этим знанием?

– Ой, да все время. То есть, я хочу сказать, с тех пор, как я познакомилась с Крисом. У них с этой девушкой возникло какое-то недоразумение, и до тех пор, пока она совершенно неожиданно не написала ему письмо, это случилось уже после того, как он потерял зрение, Крис не хотел признаваться, что всегда помнил ее.

– Значит, я оказался не прав, и не нужно было прикладывать много сил, чтобы убедить его вернуться к ней?

– На самом деле не так уж и много. Он…

– Вы должны простить меня за то, что я проверяю вас, – перебил Роджер Лиз, – заставляя рассказывать то, что мне и так уже известно. Я хочу сказать, что Соупер рассказал Фремье про эту девушку и что это из-за нее он изменил свое решение не возвращаться в Англию. Но он добавил также, что это вы убедили его, а поскольку с вашей стороны это выглядело до некоторой степени донкихотством, мне захотелось выслушать вашу версию события.

– Донкихотством? – удивилась Лиз. – Но почему же? Мне не пришлось особо убеждать его, но вам-то должно быть понятно, что, поскольку максимальная вероятность спасти зрение предоставлялась Крису только в Англии, я должна была попытаться.

– Мне понятно то, что тот человек, которым вы стали за прошедшие шесть месяцев, чувствовал, что он не может не попытаться. И забудьте про донкихотство. На самом деле это слово для вас не подходит. А кстати, когда Крис уезжает?

– Как только доктор Фремье решит, что он полностью излечился от лихорадки денге. Если Крис известит нас заранее, я намерена перед отъездом устроить небольшую вечеринку в его честь. Может быть, и вы придете на нее?

Роджер посмотрел на нее с удивлением.

– Вечеринку? – переспросил он. – А доставит ли она вам радость? Да и ему тоже?

– Да ничего особенного. Просто тихо соберемся своим кругом, чтобы пожелать ему bon voyage[9]9
  Счастливого пути (фр.).


[Закрыть]. И я не понимаю, почему это должно не понравиться Крису.

В конце-то концов, даже если ему и не удастся восстановить свое зрение, ведь он все равно должен будет принимать гостей. И если он будет чувствовать себя лучше, вечеринка с целью отметить это событие не будет неуместной, верно?

– Я не думаю, что вам следует бояться того, что его не вылечат в Англии. Доктор Фремье на сто процентов убежден в том, что Крис поправится. Но все равно я бы не хотел, чтобы вы видели меня в числе приглашенных на этот ваш прощальный званый вечер, устраиваемый вами.

Лиз нахмурилась.

Далее наступила тишина, прерываемая только обрывочными фразами. Так продолжалось до тех пор, пока они не доехали до французского поста.

Gardien, которому надлежало сообщить Йейту указания по маршруту и направлению дальнейшего движения к новой стоянке туарегов, уже ждал их.

– А далеко до нее? – спросил Роджер.

– Километров тридцать пять, возможно, сорок.

– Так далеко? А как там дорога?

– Местами хороший рег, часто встречаются феч-феч. Вы взяли с собой кошму для проезда через зыбучий песок?

Роджер мотнул головой в сторону багажника.

– Да, – сказал он, – я никогда не выезжаю без нее.

– Вот и хорошо. Правда, в ней не будет никакой надобности, если только вовремя заметить феч-феч и разогнать машину.

– Не исключено, что мы будем возвращаться назад уже после наступления темноты. Что, дорога обставлена вехами?

– На каком-то отрезке пути трасса отмечена сложенными из камней пирамидами, но не везде. Но я покажу вам, куда ехать. После того холма, – и gardien показал на зазубренную гряду на горизонте, – там, где расходятся несколько дорог, берите левее. И начиная от этого места старайтесь держаться левее по всему маршруту вашего движения. Нужно будет объехать долину, где выходят скальные обнажения и лежат большие валуны, – на ее дне часто встречается феч-феч. После этого у вас будет длинный участок рега, на котором вы сможете развить приличную скорость. – Шаг за шагом он дал примерное описание маршрута, и Роджер кивнул в знак того, что понял.