Текст книги "Брачные игры"

– Конечно. – Честити неопределенно улыбнулась, снова погрузившись в раздумья.

Если Лаура Делла Лука решила принять участие в предстоящем сезоне скорее всего для того, чтобы найти себе мужа. Даже при самом доброжелательном подходе видно, что она засиделась в девицах. Вот только насколько ей не терпится оказаться у алтаря?

Глава 3

– Ну и зануда, – с чувством произнесла Пруденс, когда за последними гостями закрылась дверь. – Уверена, даже ты, Чес, не сможешь найти ни одной приятной черты в синьорине Делла Лука. – Последние слова она произнесла, передразнивая характерный акцент Лауры.

– Как сказать, – кивнула Честити. – Возможно, у нее есть скрытые достоинства, если копнуть глубже.

Констанс бросила на нее проницательный взгляд.

– Ты весь вечер о чем-то усиленно размышляла, Чес, – поинтересовалась она. – Мы не услышали от тебя и пары слов, после того как перешли в гостиную.

Загадочно улыбнувшись, Честити взяла шоколадную конфету из серебряной вазочки, стоявшей на инкрустированном столике рядом с ее креслом.

– Коньяк, Констанс? – предложил Гидеон, успевший изучить вкусы своих невесток.

– Спасибо. – Она взяла протянутый бокал.

– А тебе ликер, Пруденс?

– Да, «Гран-Марнье», пожалуйста.

– Тебе тоже, Честити?

– Я предпочла бы бенедиктин, – возразила Честити. – Он лучше идет с шоколадом.

Гидеон улыбнулся. Любовь Честити к сладкому была чем-то вроде семейной шутки.

Пруденс приняла из рук мужа изящную рюмочку с оранжевым ликером.

– Ты ведь собирался о чем-то поговорить с Максом, Гидеон? – напомнила она. – Кажется, о Рождестве?

– Так-так, – протянул Макс. – У меня складывается впечатление, что от нас хотят избавиться.

– Вот так всегда. – Гидеон с притворным вздохом поднялся с кресла у огня. – Выбрасывают из собственной гостиной на лютый холод.

– В библиотеке ничуть не холоднее, – успокоила его Пруденс, сняв с носа очки и рассматривая их на свет в поисках пятен. – Можете взять с собой коньяк и выкурить по сигаре.

– Как прикажете, сударыня. – Покачав головой, Гидеон поднял со столика хрустальный графин. – Пойдем, Макс, составишь мне компанию в изгнании.

Мужчины вышли, оставив смеющихся сестер одних в гостиной.

– Итак, Чес, – сказала Пруденс, водрузив на нос очки и повернувшись к Честити. – Что ты задумала?

Та сунула в рот очередную конфету и запила ее глоточком бенедиктина, наслаждаясь вкусом ликера.

– Монахи определенно знали, что делают, – заверила она, подняв бокал на свет.

– Ради Бога, Чес. – Констанс протянула руку и передвинула вазочку с конфетами подальше от младшей сестры.

– О, как несправедливо! – возмутилась Честити, но послушно поставила бокал на столик.

– Так что там насчет скрытых достоинств? – спросила Пруденс.

– У меня появилась идея... точнее, две, – оповестила Честити. – В последнее время меня то и дело посещают удачные мысли, – не без самодовольства добавила она. – Так вот. Наша дорогая Лаура, конечно, зануда, но, возможно, для некоторых людей такая черта характера не станет препятствием, если имеются другие качества, которые могут служить компенсацией.

– Ну и?.. – нетерпеливо переспросила Констанс, выгнув бровь.

– Вам не кажется, что она рассчитывает найти себе мужа? – поинтересовалась Честити. – В конце концов, что еще могло подвигнуть женщину на хлопоты и расходы, связанные с представлением ко двору и сезоном. Особенно в ее возрасте.

Сестры дружно кивнули.

– Сколько, по-вашему, ей лет? – задала вопрос Пруденс, нахмурившись. – Далеко за двадцать или тридцать с хвостиком?

– Рискуя показаться неделикатной, – объявила Констанс, – я бы предположила последнее. Ей около тридцати пяти. Вы заметили морщинки в уголках губ и под глазами?

– Возможно, они – следствие раздражительного характера, – проговорила Честити. – Я заметила, что у людей, склонных хмуриться и корчить недовольные гримасы, часто появляются преждевременные морщины.

– Ладно, допустим, она решила выйти замуж, и как можно скорее. Что ты предлагаешь, Чес? – перешла к сути дела Пруденс.

– Полагаю, у нее есть деньги. Ее мать явно богата, а Лаура, насколько нам известно, единственный ребенок. Дома в Мейфэре стоят недешево, да и лондонский сезон требует немалых расходов.

– Не говоря уже об арабских скакунах и виллах во Флоренции, – вставила Констанс. – Кажется, я начинаю догадываться, куда ты клонишь, Чес.

Честити улыбнулась, откинувшись на спинку дивана.

– Чем не невеста для амбициозного врача, который ищет богатую жену, не особенно заботясь о родстве душ?

Сестры задумались, рассматривая идею под разными углами. Наконец Пруденс нарушила молчание:

– Но согласится ли Лаура выйти за мужчину, который еще не добился положения в обществе?

– О, она с радостью ухватится за возможность направлять его на пути к вершине, – заверила ее Честити. – Так и вижу ее во главе стола, повествующую о чудесах культуры, которые она повидала за границей, и доводящую своих гостей до помрачения рассудка. – Она потянулась к вазочке с конфетами и, вытащив одну, задумчиво добавила: – По-моему, в ней есть склонность к тиранству. Она просто расцветет, загоняя знакомых на прием к своему супругу, невзирая на их жалобы и протесты. У них будет идеальный брак, – заключила Честити, сунув конфету в рот, и снова откинулась на спинку кресла.

– А разве доктор Фаррел – тиран? – обменялась Пруденс озабоченным взглядом с Констанс.

Честити пожала плечами:

– Не знаю, но он с таким презрением говорил о своих будущих пациентах... – Она поколебалась, затем решительно продолжила: – Они стоят друг друга. Во всяком случае, у меня нет ощущения, будто мы обрекаем беззащитную женщину на брак по расчету с бесчувственным чурбаном.

– Ну хорошо, – согласилась Констанс. – Давайте сведем их вместе и посмотрим, что получится. Никто не заставляет их жениться. Они взрослые люди и сами решат, подходят они друг другу или нет.

– Представим их на приеме Кон, – предложила Пруденс.

– Нет, лучше у меня, – перебила ее Честити. – На Манчестер-сквер в среду.

– У тебя есть какая-то особая причина? – поинтересовалась Пруденс.

– Если помните, у меня созрело две идеи, – напомнила Честити. Хмурая гримаса, сопровождавшая любое упоминание о докторе Фарреле, бесследно исчезла. – Что вы думаете об отце и графине?

– Неплохо, – протянула Констанс. Затем нахмурилась. – Но тогда Лаура станет нашей сводной сестрой. И никто не осудит отца, если он предложит ей поселиться под своей крышей.

– Разумеется, – подтвердила Честити. – Но не так уж будет страшно, если мы выдадим ее замуж. Нам не придется общаться с ней, не считая семейных событий, и отцу, надеюсь, тоже.

– К тому же перспектива замужества матери может подтолкнуть дочь к алтарю, – предположила Пруденс.

– Вот именно, – улыбнулась Честити с оттенком самодовольства. – Мы убьем двух зайцев одним выстрелом.

– Итак, в следующую среду ты пригласишь обеих женщин, мы заставим отца выйти к гостям, даже если придется выкручивать ему руки, а Дуглас Фаррел получит обычные инструкции, – подытожила Констанс. – Ну и конечно, цветы для всех женщин, а для Лауры – белые.

– Гвоздики, – подсказала Пруденс. – Единственные цветы для бутоньерок, которые легко достать в такое время года.

– Значит, решено, – кивнула Честити. – Можно считать, что мы сегодня неплохо поработали.

Легкий стук в дверь предупредил о возвращении Макса и Гидеона. Мужчинам хватило одного взгляда на самодовольные лица сестер, чтобы сделать свои выводы.

– Так-так, кто же те бедолаги, чьи судьбы вы взялись устраивать? – полюбопытствовал Макс.

– Тебе прекрасно известно, что мы помогаем людям, – с достоинством произнесла его жена. – Мы работаем исключительно во имя добра.

– Скажи это тем несчастным, чьи жизни бесцеремонно исковерканы, а они даже ни о чем не подозревают, – проворчал Гидеон.

– Ты можешь привести хотя бы одну пару из числа тех, кого мы свели вместе и кто сожалеет о своей судьбе? – набросилась на него Пруденс.

Гидеон вскинул руки, признавая поражение:

– Не могу, но я незнаком и с половиной ваших клиентов.

– Тогда незачем лезть в наши дела. Мы же не лезем в ваши.

– Да, но вы высказываете свои мнения, – возразил он без особого пыла. – Разве мужья не имеют такие же права?

– Если ты готова, Констанс, думаю, нам пора домой, – обратился к жене Макс.

– А мне пора в постель, – воскликнула Честити, вскакивая с дивана.

– Посмотри, что ты наделал, – упрекнула Пруденс мужа, но в ее голосе звучал смех. – Разогнал всех гостей своим брюзжанием.

– Ничего подобного, – возмутился Гидеон. – Они и так уже собирались уходить. – Он направился к двери. – Констанс, Макс, я провожу вас.

– Кстати, что вы решили насчет Рождества? – справилась у мужа Констанс, когда они вышли в холл.

– А вот это тебя совершенно не касается, – заявил Макс.

– Сюрприз? – Ореховые глаза Честити засветились. – Я обожаю сюрпризы, особенно на Рождество.

– В таком случае, надеюсь, ты не будешь разочарована. – Макс чмокнул ее в щеку и попрощался с хозяином дома.

Констанс обняла сестер, и они вышли на морозный воздух, направившись к своему автомобилю, ожидавшему у бортика тротуара с включенным двигателем и шофером, облаченным в теплый кожаный плащ.

Честити зевнула.

– Спокойной ночи, Гидеон.

– Я поднимусь с тобой, чтобы удостовериться, что у тебя есть все необходимое. – Пруденс подхватила сестру под руку. – Ты скоро, Гидеон?

– Только погашу свет и запру дверь, – отозвался он. – Я отправил слуг спать еще час назад.

Наверху Пруденс окинула комнату сестры критическим взглядом.

– Кажется, все в порядке. – Она разгладила и без того ровное покрывало, затем указала на туалетный столик. – Там молоко, шоколад и спиртовая горелка на тот случай, если тебе захочется подкрепиться.

Ежевечерний ритуал в отцовском доме, когда сестры собирались в своей гостиной, чтобы обсудить события дня, наслаждаясь горячим шоколадом, Пруденс сохранила и в доме мужа.

Честити покачала головой.

– После конфет с бенедиктином? Вряд ли, – усомнилась она. – Все замечательно, Пру, так что можешь отправляться в постель. Увидимся утром.

Пруденс кивнула, но медлила, взявшись за дверную ручку.

– Послушай, Чес, – нерешительно произнесла она, – похоже, у тебя возникла сильная антипатия к Дугласу Фаррелу. Ты уверена, что сможешь иметь с ним дело и выполнять свои обязанности, ничем не выдав нас?

Честити вытащила из волос ленту, прежде чем ответить.

– Почему бы и нет? Мы будем встречаться только на общественных мероприятиях. Ему и в голову не придет, что кто-нибудь из нас имеет отношение к брачному агентству. Даже если он почувствует, что я испытываю к нему неприязнь, подобный факт не имеет значения. Люди могут как угодно относиться друг к другу, но оставаться вежливыми. В любом случае я в состоянии скрыть свои чувства. Наедине нам встречаться незачем, а в компании я буду придерживаться нейтральных тем.

– Пожалуй, – произнесла Пруденс, но без особой убежденности в голосе. – Спокойной ночи, Чес. – Она вышла, притворив за собой дверь.

С минуту Честити смотрела на закрытую дверь, понимая недоумение сестры. Собственно, она и сама не могла объяснить столь яростную неприязнь к человеку, которого едва знала. Возможно, если она узнает доктора лучше, то найдет в нем что-нибудь привлекательное. Первое впечатление обманчиво. Но, как Честити ни старалась, ей так и не удалось переменить свое мнение за то время, пока она расчесывала свои густые темно-рыжие локоны, умывалась на ночь и вешала в гардероб изумрудно-зеленое платье, прежде чем надеть ночную рубашку.

Она легла в постель и откинулась на подушки, наблюдая за огненными бликами на лепном потолке. Ей не спалось. Протянув руку, Честити снова зажгла свет. Пустяковое дело благодаря Гидеону. Как и Макс, он стремился использовать в повседневной жизни все современные удобства, включая электрическое освещение, автомобиль и телефон.

Честити выбралась из постели и села за небольшой секретер с письменным прибором и пачкой бумаги. Взяв ручку и бумагу, она принялась за составление письма доктору Фаррелу от имени брачного агентства. Ему предписывалось явиться по адресу Манчестер-сквер, в следующую среду в три часа пополудни на прием, устраиваемый достопочтенной мисс Честити Дункан, вручить свою визитную карточку дворецкому и сказать, что он хочет увидеться с лордом Бакингемом, с которым у него назначена встреча.

Честити откинулась на спинку стула, постукивая по зубам кончиком ручки. Никакого лорда Бакингема, разумеется, не существовало. Вымышленный персонаж служил предлогом, которое их брачное агентство использовало, чтобы свести вместе своих предполагаемых клиентов.

Девушка снова взялась за перо, поясняя, что мисс Дункан не имеет ни малейшего представления о том, кто такой доктор Фаррел, но, будучи близко знакома с лордом Бакингемом, примет его без лишних вопросов. Честити усмехнулась: очень «близко знакома», учитывая, что пресловутый лорд – плод ее собственного воображения.

Далее она продолжала, что у дамы, которая может заинтересовать доктора, будет бутоньерка из белой гвоздики. Если доктор пожелает представиться потенциальной невесте, то хозяйка устроит все опять же без лишних вопросов.

Честити отложила перо и пробежала глазами текст. Нечто подобное она писала столько раз, что практически не делала ошибок. Написав «Брачное агентство», она промокнула листок, сложила его и сунула в конверт, адресованный миссис Билл для передачи Дугласу Фаррелу в соответствии с указаниями, которые он дал в своем письме. Хотя магазинчик миссис Бидл служил почтовой конторой не только для «Леди Мейфэра», Честити искренне недоумевала, зачем лондонскому врачу получать свою почту через посредников. Разве у него нет собственного адреса? Ее вопрос был из той же серии, что и другой: почему человек с такими амбициями работает в столь непрезентабельной части города?

Честити нахмурилась, размышляя о приемной доктора в больнице Святой Марии. Она никогда не посещала те места, но знала, что старые дома на близлежащих улицах – настоящие трущобы, где ютится беднота. Практикуя там, Дуглас Фаррел не мог заработать много денег, что частично объясняло его проблемы. Но зачем человеку, который откровенно и без тени стыда заявил, что ему нужна богатая жена, чтобы обзавестись пациентами в самом фешенебельном районе города, тратить время на неимущих обитателей лондонских трущоб? Может, у него просто нет выбора? Может, он такой плохой врач, что к нему обращаются только бедняки, которым больше некуда податься? Впрочем, едва ли. Судя по его манерам и поведению, ему придется туго, умасливая богачей, которые требуют от своих эскулапов смеси подобострастия и апломба. Фаррел, видимо, понимает подобную ситуацию, но надеется, что жена со связями поможет ему сгладить острые углы или возьмет на себя труд загонять светскую публику в его приемную на Харли-стрит, как стадо баранов на скотобойню.

Честити Зевнула, несколько обескураженная собственным ожесточением, совсем ей не свойственным. Оставив письмо на секретере с намерением передать его утром дворецкому Пруденс, она вернулась в постель и довольно быстро заснула.

В убогой комнатушке было холодно, несмотря на жалкий огонек, лизавший угли в очаге. Прямо на полу лежал соломенный тюфяк, на котором молча корчилась женщина, стоически выдерживая то, через что ей уже пришлось пройти шесть раз.

Дуглас Фаррел закончил осмотр и выпрямился.

– Посвети-ка мне, Элли, – тихо попросил он.

Девочка, на вид не старше восьми лет, поспешно приблизилась, высоко подняв огарок свечи, как просил доктор, но отвернулась, не в силах смотреть на мучения матери.

– Ты вскипятила воду? – спросил Дуглас все тем же мягким тоном, ощупывая вздувшийся живот женщины.

– Чарли кипятит, – ответила девочка. – Мама поправится, да, доктор?

– Твоя мама знает, что делает, – отозвался он. Женщина дернулась, и его руки переместились к ее судорожно разведенным бедрам. – Крепче держи свечку, Элли.

Женщина вскрикнула – впервые за все время ее тело содрогнулось, и покрытый кровавой слизью комочек скользнул в подставленные ладони доктора. Действуя быстро и умело, он прочистил носоглотку младенца. Раздался тоненький плач, и синюшное тельце стало приобретать розовый оттенок.

– Мальчик, миссис Джонс, – уведомил Дуглас, перерезав пуповину и положив ребенка на грудь матери. – Мелковатый, но здоровенький.

Женщина перевела опустошенный от изнеможения взгляд на младенца, затем опытным движением сунула в крошечный ротик сосок.

– Надеюсь, у меня есть молоко, – вымолвила она.

Дуглас вымыл руки в тазике с холодной водой – горячая предназначалась для матери с ребенком. В доме слишком мало топлива, чтобы вскипятить больше одного ведра.

– Я пришлю к вам повитуху, – сказал он.

– Не надо, доктор. Мы справимся, – слабо возразила женщина. – Элли поможет прибраться. Ни к чему беспокоить повитуху.

Дуглас не стал спорить. В доме не было денег, чтобы оплатить услуги повитухи, а старшая дочь приобрела достаточный опыт, чтобы помочь матери. Он склонился над женщиной, потрогал ее лоб и повернулся к Элли:

– Если будет лихорадка, сразу же посылай за мной. Поняла?

Девочка энергично закивала:

– Да, доктор.

Он взял ее за руку, вложил в ладошку монету и крепко сжал пальцы девочки.

– Купи свечи, ведро угля и молоко для своей мамы, – проговорил он. – Только не показывай деньги своему па.

Элли торжественно кивнула, спрятав стиснутый кулачок в складках рваной юбки. Дуглас потрепал ее по плечу и, пригнув голову, шагнул в низкий дверной проем, отделявший заднюю комнату от передней. Комната выглядела ничуть не лучше той, где он только что побывал. На полу валялись кучи тряпья, служившие домочадцам постелями. Единственным предметом мебели был колченогий стул у очага, где на скудном огне грелась кастрюля с водой, за которой присматривал мальчуган лет пяти. Впрочем, он мог быть и старше, учитывая его хилое сложение.

– Где твой папа, Чарли?

– В пивной, – отозвался мальчик, уставившись на воду с таким видом, словно пытался заставить ее закипеть скорее.

– Сбегай и скажи ему, что у тебя родился братик, – велел мальчику Дуглас, снимая кастрюлю с огня.

– Он, наверное, пьяный, – равнодушно промолвил мальчик.

– Передай ему, чтобы пришел сюда. Скажи, что я велел. – В голосе доктора впервые зазвучали строгие нотки, которые подействовали на мальчика, и он поднялся.

– Он меня прибьет, – пожаловался мальчик, все еще не двигаясь с места.

– Нет, если ты увернешься, – отрезал доктор. – Такому проворному мальчугану, как ты, ничего не стоит увернуться от пьяного. Уж я то знаю.

Слабая улыбка осветила чумазое личико.

– Ладно, доктор, – согласился он и направился к двери. – Как мама?

– Прекрасно, и ребенок тоже, – ответил Дуглас. – Я отнесу воду Элли, а ты беги за отцом.

Мальчик выскочил на улицу и припустил бегом по булыжной мостовой, сверкая босыми пятками.

Дуглас отнес воду в заднюю комнату, объяснил девочке, что делать дальше, и вышел из дома, застегивая на ходу пальто.

Задержавшись на пороге, он поднял воротник и огляделся по сторонам, натягивая перчатки. Из пивной в конце улицы показался Дэниел Джонс, опухший и растрепанный, с налитыми кровью глазами. Дуглас подождал, пока мужчина побрел к дому в сопровождении Чарли, державшегося чуть поодаль от отца, затем пошел своей дорогой. Дэниел считался неплохим человеком и, напившись, приходил в плаксивое состояние, не проявляя склонности к насилию. Скорее всего он будет доволен появлению на свет еще одного ребенка, особенно не задумываясь, что тот нуждается в хлебе насущном, как и другие дети, которым он дал жизнь.

По пути в свой кабинет на задворках больницы Святой Марии Дуглас зашел к миссис Бидл. Она встретила его со своей обычной сердечностью.

. – Замерзли, доктор? Где вы были?

– Принимал роды, – ответил он. – Помог появиться на свет еще одному озорнику.

– Вот и славно, – улыбнулась пожилая женщина. – Хорошо, что зашли. Утром доставили пару писем на ваше имя. – Она потянулась к полке позади прибавка и передала ему почту.

Пробормотав слова благодарности, Дуглас пожелал ей доброго утра и вышел из теплого помещения в холодный серый день, вертя в руках письма. Одно от матери. Почерк на другом конверте из плотной глянцевой бумаги также оказался знакомым. Ответ из брачного агентства.

Дуглас сунул оба письма в карман пальто и быстро зашагал к своей приемной, занимавшей полуподвальное помещение в двухэтажном доме за церковью. Как обычно, в передней теснились женщины с детьми, шмыгавшими простуженными носами. Несмотря на теплившийся в очаге огонь, в комнате стоял сумрак и холод. Дуглас приветствовал каждого пациента по имени, подбросил в огонь угля и зажег свечи. Открыв дверь в свой кабинет, он повернулся к женщине с младенцем на руках и карапузом, цеплявшимся за ее фартук.

– Входите, миссис Гуд. Что-нибудь с Тимми?

– Ох, доктор, он весь покрылся сыпью. – Она дернула за ухо почесывающегося малыша. – Прекрати сейчас же, кому говорят. – Ребенок захныкал. Женщина устало вздохнула. – Все время чешется. Ничего не могу с ним поделать.

Дуглас сел за исцарапанный стол, служивший ему рабочим местом.

– Давай-ка посмотрим, что у тебя здесь, Тимми. – Он осмотрел воспаленную кожу мальчика и потянулся за банкой, стоявшей на полке. – Накладывайте эту мазь трижды в день, миссис Гуд. Думаю, кожа скоро очистится, но приведите его ко мне через неделю.

– Спасибо, доктор. – Женщина опустила банку в объемистый карман передника. Затем нерешительно извлекла оттуда медную монетку. – Сколько я вам должна, доктор?

Монета, как заметил Дуглас, была достоинством в один пенни. Этого могло хватить на булку хлеба или пинту молока. Мазь стоила значительно дороже, но у людей есть своя гордость, даже если она их единственное достояние. Дуглас улыбнулся:

– Всего один пенни, миссис Гуд.

Женщина кивнула и положила монету на стол с сознанием исполненного долга.

– Спасибо, доктор. Пойдем, Тимми, и перестань чесаться. Дуглас откинулся на спинку стула и запустил пальцы в свои густые волосы, глядя на закрывшуюся за пациентами дверь. Затем сгреб со стола монетку и бросил в жестяную коробку. Она звякнула, присоединившись к кучке таких же медных пенни, лежавших на дне.

За дверью кабинета заплакал младенец. Дуглас отодвинул стул и поднялся, чтобы пригласить следующего пациента.

Прием затянулся надолго и, как всегда, принес ему немало огорчений. Он не мог помочь всем. Многие из его пациентов страдали хроническими заболеваниями, сопутствующими бедности, и хотя лекарства могли облегчить их жизнь, он не мог обеспечить всех нуждающихся бесплатными лекарствами. Измученный и опустошенный, Дуглас запер дверь и направился домой, на Кромвель-роуд, где снимал комнату в пансионе.

Когда он отворил дверь пансиона и шагнул в темный узкий коридор, в нос ударил привычный запах вареной капусты и рыбьих голов.

Из кухни высунулась хозяйка:

– Добрый вечер, доктор. Вы сегодня припозднились. Боюсь, как бы ужин не остыл.

– И я тоже, миссис Харрис, и я тоже, – пробормотал Дуглас, направляясь к лестнице. – Я спущусь через минуту.

– Я накрыла вам в гостиной, – сообщила она. – Сегодня на ужин рыба.

– Неужели? – буркнул он себе под нос, поднимаясь по покрытым истертым линолеумом ступенькам.

– Может, послать Колина в «Красного льва» за пивом, доктор? – донесся до него снизу голос миссис Харрис.

Дуглас представил себе холодную рыбу с водянистым картофельным пюре и вареной капустой и полез в карман. Спустившись вниз, он вручил хозяйке трехпенсовую монету.

– Одну пинту, если вас не затруднит, миссис Харрис.

– Хорошо, доктор. – Она скрылась в кухне, громко окликая своего сына.

Дуглас поднялся к себе в комнату и снял верхнюю одежду. Ванная, обычно занятая другими жильцами, в кои-то веки оказалась свободной. Он вымыл лицо и руки, причесал волосы и спустился в гостиную, где его ждал ужин.

Как он и опасался, рыба оказалась жесткой и безвкусной. Механически жуя, Дуглас вскрыл письмо от матери и обнаружил среди исписанных листков банковский чек на сто фунтов. Приложенная к нему записка гласила: «Уверена, ты употребишь его на доброе дело. Фергюс сказал, что это проценты с вклада».

Дуглас сложил чек и сунул его в нагрудный карман. Семейный банкир Фергюс не имел обыкновения выдавать своим клиентам стофунтовые чеки, даже при наличии солидного вклада, о чем в данном случае не могло быть и речи. В свое время отец Дугласа создал трастовый фонд на образование сына. Мать имела пожизненный доход, обеспечивавший ей безбедную жизнь. Сестры вышли замуж за состоятельных людей и обзавелись детьми, требовавшими постоянных расходов. Предполагалось, что Дуглас обеспечит себе и жене достойное существование, продолжив практику отца.

Дуглас откинулся на спинку стула, выбивая пальцами дробь по поверхности стола, покрытого заляпанной скатертью. Отказавшись от практики, Приносившей немалый доход, ради клиники, которая поглотила все его средства, он потерял Марианну и обрек себя на жизнь в нужде, хотя и делал все возможное, чтобы скрыть подобный факт от своей чересчур заботливой матери. Не слишком успешно, если судить по банковскому чеку. Как похоже на нее – прислать ему чек, обставив свой подарок таким образом, что он не мог отказаться.

Он обратился к письму. Оно содержало пять страниц, исписанных убористым почерком, полных новостей о его сестрах и их многочисленном потомстве, а также иронических замечаний в адрес соседей, перемежавшихся советами, направленными на достижение благополучия Дугласа.

Дуглас сделал глоток эля и тихо рассмеялся. Интересно, что сказала бы мать, если бы увидела его сейчас в убогом пансионе, поглощающего холодную, недожаренную рыбу в конце немыслимо долгого рабочего дня. Сейчас она, наверное, сидит в их элегантном доме на Принс-стрит в Эдинбурге и составляет меню на завтра, если не играет с друзьями в бридж, или наставляет одну из своих дочерей, как воспитывать детей и вести домашнее хозяйство.

Не то чтобы Дуглас не любил свою мать. Совсем наоборот. Но леди Фаррел была настоящей гранд-дамой старой закваски, исповедовавшей строгие викторианские принципы. Она подарила супругу – известному в светских кругах врачу – семерых детей, последний из которых оказался долгожданным сыном. Оставшись одна после смерти мужа, почившего в сорок лет, она посвятила себя воспитанию детей и добилась того, что ни один из них не чувствовал себя обделенным родительским вниманием. Дочери благоговели перед ней. Только сыну удалось стряхнуть с себя оковы материнской любви и пойти собственным путем. Правда, не без помощи обмана.

Дуглас сложил письмо и сунул его в конверт, озабоченно хмурясь. Нужно срочно написать деликатный и осторожный ответ, чтобы мать и дальше оставалась в неведении относительно истинных обстоятельств его жизни и работы. Если она узнает правду, то сердечный приступ – самое меньшее, чего можно ожидать. Дуглас имел собственную теорию насчет здоровья матери, но независимо от того, верил он в ее болезни или нет, они оставались мощным оружием в ее арсенале.

Он задумчиво покачал головой. Мать никогда не понимала, почему он отказался от предначертанной ему судьбы, оставив прибыльную практику, которая принесла его отцу рыцарское звание и обеспечила семейству Фаррелов высокое положение в общественной иерархии Эдинбурга. Она стоически перенесла разрыв его помолвки с Марианной, но при первом упоминании о том, что ее сын собирается начать практику в Лондоне, слегла в постель на целую неделю, а сестры отчаянно умоляли Дугласа никуда не уезжать, пытаясь удержать его у ложа матери. Он сопротивлялся с мрачным упорством и, как утверждали сестры, с полным отсутствием сочувствия. Последнее не соответствовало истине. Дуглас знал, что они никогда его не поймут и объяснять им бесполезно.

Вздохнув, он взял второй конверт, вскрыл его столовым ножом и прочитал дважды короткое и очень деловое послание. Дуглас задумался, похлопывая сложенным листком по ладони. Вряд ли его написала закутанная в вуаль дама, с которой он встретился в Национальной галерее. В письме не содержалось даже намека на осуждение или моральное превосходство – просто список четких указаний, как и предполагалось в их соглашении. Личные пристрастия не должны присутствовать в делах, и отрадно сознавать, что, кто бы ни стоял за брачным агентством, он свое место знает. Жаль только, что они не позаботились внушить такую простую истину своим сотрудницам. Пожалуй, ему следует черкнуть пару строк в «Леди Мейфэра» и уведомить редакцию, что он думает о крайне непрофессиональном поведении их представительницы. Едва ли ему удастся встретиться с кем-нибудь из издателей лично, чтобы выразить свое неудовольствие.

Дуглас еще раз перечитал письмо. Похоже, брачное агентство разработало для него план. Звучит неплохо: дама с белой гвоздикой, прием в частном доме с престижным адресом на Манчестер-сквер. По-деловому, но с полным соблюдением анонимности, как и было обещано.

Он оглядел комнату, задержав взгляд на пожелтевших тюлевых занавесках, засаленных салфетках на спинках кресел и заляпанной скатерти. Итак, ставки сделаны, игра началась. Пора переезжать. Джентльмен, который посещает приемы достопочтенной мисс Честити Дункан, проживающей на Манчестер-сквер, не может жить в пансионе миссис Харрис на Кромвель-роуд.

Банковский чек зашуршал у него в кармане, когда Дуглас отодвинул стул, вставая. Пожалуй, присланные деньги и вправду пойдут на благое дело, даже с точки зрения леди Фаррел.