Электронная библиотека » Джейн Фонда » » онлайн чтение - страница 20

Текст книги "Вся моя жизнь"


  • Текст добавлен: 12 мая 2017, 18:01


Автор книги: Джейн Фонда


Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 20 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Шрифт:
- 100% +
Глава 9
Ханой

Вот когда сострадание и отказ от насилия обретают свой истинный смысл и ценность – если они помогают нам понять точку зрения противника, услышать его вопросы и узнать, как он сам нас воспринимает.

Став на его позицию, мы лучше поймем слабые стороны собственного положения, и, если нам достанет зрелости, с умеем извлечь из этого урок, вырасти и использовать себе во благо мудрость братьев наших, которых мы именуем оппозицией.

Доктор Мартин Лютер Кинг-Мл.; Риверсайд-черч, Нью-Йорк, 1967


Любите врагов ваших.

Евангелие От Матфея, 5:44

Я поехала одна. Почему – точно сказать не могу. Вряд ли у нас не было денег на билет для Тома. Очевидно, Том решил, что вовсе не обязательно кому-то сопровождать меня в этом путешествии в Ханой. “Приглашали тебя”, – ответил он на мой недавний вопрос. “Кроме того, – добавил он, – тогда мы еще не появлялись на публике как супружеская пара”.

Я не знала, было ли что-нибудь из ряда вон выходящее в том, что человек – тем более личность известная, да еще женщина – в одиночку отправляется в зону военных действий. Однако я не жалею о той поездке. Единственно, о чем я жалею, – это что меня засняли в Северном Вьетнаме у зенитной пушки. То, о чем якобы говорило фото, не имело никакого отношения ни к моим действиям, ни к помыслам, ни к чувствам в то время – надеюсь, вы поймете это из дальнейших строк.

В начале 1965 года Северный Вьетнам посетило более 200 американских граждан – ехали в основном группами, чтобы увидеть всё своими глазами и рассказать об этом людям. Это были борцы за мир и представители американских религиозных общин, ветераны Вьетнама, учителя, юристы и поэты. Врачи и биологи из Гарварда, Йеля и Массачусетского технологического института ехали, чтобы оценить потребности жителей Северного Вьетнама в медицинской помощи. Том совершил такое путешествие одним из первых, еще в 1965 году, вместе с историком Стотоном Линдом и организатором Гербертом Аптекером. В 1967 году он еще раз побывал во Вьетнаме и вернулся в Америку с тремя первыми освобожденными из плена солдатами.

Все эти люди привозили сообщения об интенсивных бомбардировках гражданских объектов, в том числе храмов, больниц и школ, о нравственной стойкости людей в северной части страны, о том, что бомбежки не дали предполагаемого эффекта и не вынудили правительство Северного Вьетнама пойти на переговоры и что вьетнамцы готовы сесть за стол переговоров, если Штаты прекратят их бомбить и уберут свои войска.


Я неслась на всех парах по парижскому аэропорту Орли. Мой рейс из Нью-Йорка опоздал, и я рисковала, в свою очередь, опоздать на самолет в Москву, который должен был доставить меня в Лаос – во Вьентьян – и дальше в Ханой. Резко повернув за угол, я поскользнулась на гладком полу и на том остановила свой бег. Мне сразу стало ясно, что я сломала ногу, – ту самую, что и в прошлом году. Из-за булимии кости становятся слабыми, переломы у меня случались часто. Что делать? На раздумья оставалось несколько секунд: воспользоваться предлогом и вернуться домой или ехать дальше? Хорошо это или плохо, я не из тех, кто разворачивается на полпути. Поэтому я поковыляла к своему самолету и поспела ровно к закрытию дверей. Я приложила к больному месту обернутый полотенцем лед; стюардесса любезно разрешила мне устроить ногу на свободном переднем кресле. Вот бы Том оказался рядом!

К тому моменту, как мы приземлились в Москве, нога моя распухла и посинела, и я понимала: что-то надо с ней делать. До следующего этапа моего путешествия было четыре часа, поэтому служащие аэропорта вызвали мне такси и объяснили водителю, как доехать до ближайшей подмосковной больницы. Рентген показал перелом, и врачи наложили гипс, выдали мне костыли и отправили обратно в аэропорт.

Что подумают мои вьетнамские хозяева, когда увидят меня на трапе самолета в гипсе и на костылях? Им на голову свалится беспомощная американка, что совершенно им не нужно, да и как я заберусь на земляные насыпи, которые собираюсь сфотографировать?

Во Вьентьяне я решила дождаться следующего рейса на борту самолета – не только из-за ноги, но и потому что боялась, как бы меня не поймал какой-нибудь посланный вслед за мной американский соглядатай.

Из моего дела в ФБР, согласно секретной телеграмме из американского посольства во Вьентьяне советнику по национальной безопасности США Генри Киссинджеру, американской делегации на мирных переговорах в Париже, главнокомандующему ВВС США в зоне Тихого океана и американскому послу в Сайгоне:

8 июля актриса Джейн Фонда прилетела в Ханой рейсом “Аэрофлота” из Москвы. Во Вьентьяне утром 8 июля она не была зарегистрирована в списке транзитных пассажиров “Аэрофлота” и не выходила в зал ожидания транзитной зоны.

Наконец, после, казалось, бесконечного ожидания, мы вылетели в Ханой. В полупустом салоне я была единственной женщиной в компании дюжих мужиков, на вид русских и восточных европейцев, среди которых затесались один-два француза.

Вскоре мы летели уже над Вьетнамом. Я представила себе эту страну женщиной, прислонившейся спиной к Камбодже и Лаосу и выпятившей свой беременный живот в Южно-Китайское море, такой маленькой и беззащитной, что любая крупная держава может легко обидеть и обыграть ее. Она напоминала тонкий обломок страны, под стать населявшим ее хрупким, субтильным людям.

Рейс должен был быть коротким, но вот мы подлетаем к Ханою, и я вижу в иллюминаторе черные силуэты восьми американских истребителей-бомбардировщиков, которые нарезают круги над городом. Меня сковывает ужас. Уже по их виду я нутром понимаю раньше, чем разумом, зачем они тут. Я отмечаю в дневнике, который намерена вести во время путешествия, их сходство с ястребами, выслеживающими добычу. Резкий голос из динамиков объявляет, что Ханой бомбят и что мы проделаем по крайней мере половину пути обратно во Вьентьян (или вернемся во Вьентьян, если топливо будет на исходе) и подождем, пока бомбардировщики не выполнят задание. Позднее я прочла, что Северный Вьетнам не сбивал американские бомбардировщики при наличии в небе гражданских самолетов, и американцы этим пользовались.

Не отрывая взора, я слежу за удаляющимися истребителями. Авиация моей родины бомбит город, где меня ждут как желанную гостью. Нельзя мириться ни с гибелью американских солдат, ни с тем, что они убивают других. Я знаю, что мы спасем их, если прекратим войну и вернем их домой, что народ простирающейся под нами изумрудной страны борется против иностранного вторжения – и что вторглись как раз мы.

Я вспоминаю, как в детстве, в Калифорнии, во время Второй мировой войны ездила с мамой на авиабазу в Бербэнке провожать папу. Как красиво выстроились тогда в ряд самолеты под маскировочной сеткой! С какой гордостью думала я о том, что они будут нас защищать! Теперь наши самолеты несут в себе не защиту от другой могущественной военной державы, а гибель крестьян, которые нам ничем не угрожают.


Мы летим в Ханой. Сколько – час? день? Время потеряло свой смысл, точно во сне. Когда мы идем на снижение над небольшим гражданским аэропортом Зялам, я повсюду вижу воронки от бомб. После недавнего летнего ливня в этих поблескивающих розовато-голубых озерцах отражается сумеречное закатное небо. Союз смерти и красоты.

Не так-то просто спуститься по трапу, пятаясь не выронить костыли, сумку, камеру и пачку писем от солдатской родни. Я поднимаю глаза и вижу, что ко мне направляются пятеро вьетнамцев с букетом цветов. Они представляют комитет по встречам Вьетнамского комитета по солидарности с американским народом. По-моему, это отдает пропагандой, но чуть позже станет ясно, насколько глубокий, неожиданный и гуманистический смысл несет в себе это название. Как я и предполагала, мой вид их шокировал, они хотят вручить мне цветы, однако я не могу удержать одновременно и костыли, и букет. Они устраивают небольшое совещание прямо на летном поле, то и дело поглядывая в мою сторону. Мне понятно, что их беспокоит, – в ближайшие две недели эти люди будут отвечать за мое благополучие. Естественно, мое состояние внушает тревогу. Интересно, может, это специально обученные кадры и им поручено меня использовать?


Вдруг все просияли – видимо, какое– то решение найдено. Меня ведут в зал ожидания в аэропорту, мы садимся в жесткие кресла и мне предлагают чай, газировку (с привкусом ржавчины) и леденцы. Здание аэропорта, как я вижу, сильно обветшало – краска облупилась, на стенах видны пятна протечек с крыши. От жары и сырости нечем дышать. Я отдаю своим хозяевам письма и заверяю их, что травма не помешает мне ездить по окрестностям и фотографировать дамбы. Я предъявляю им свою маленькую восьмимиллиметровую камеру с фотоаппаратом и напоминаю о том, что в предваряющем мой визит письме ясно сказано о моей основной цели – запечатлеть факты, подтверждающие нанесенные дамбам повреждения. Вообще-то я не понимаю, как смогу выехать, тем более под бомбежками, поскольку бегство в укрытие, кажется, не предусмотрено; но вслух я говорю, что не намерена менять планы, и все кивают. Как потом выяснится, у них принято кивать всегда, независимо от того, согласны они или нет. На меня накатывает чувство полной беспомощности.

Сейчас, задним числом, я поражаюсь своей решимости продолжить начатое дело, невзирая на опасность. Конечно, от усталости и боли я отупела. Но в основном сказался мой характер – немыслимо было отступить из страха.

Куок, мой главный переводчик, вкратце рассказывает о графике моего визита. Как я вижу, на последний день всё-таки намечен осмотр противовоздушной установки, хотя я написала еще из Лос-Анджелеса, что военные объекты меня не интересуют. Я говорю, что не хочу оставлять в планах это мероприятие. Похоже, изменения в расписании пугают его до полусмерти. Всё уже решено. Я слишком устала, чтобы спорить.

Об этой уступке я буду жалеть всю жизнь.

Куок предлагает проводить меня в отель, и мне становится легче. Меня обещают вкусно накормить, а после того как я высплюсь за ночь, отвезти в больницу, чтобы там осмотрели мою ногу. Неплохо было бы и голову мою осмотреть!

Мы едем до Ханоя час, и всю дорогу я не перестаю удивляться. Я ожидала увидеть отчаяние. Вместо этого я вижу людей – много людей, – которые спешат по своим делам, несмотря на недавнюю бомбежку. Нас обгоняют изрядно помятые военные джипы и грузовики с маскировкой из листвы. Я вижу бесчисленное множество военных обоих полов в форме защитного цвета, также с лиственным камуфляжем на касках, и мирных граждан, которые идут пешком, едут на стареньких велосипедах или везут их за собой по грязи и рытвинам, по сильно разбитой снарядами дороге. На гражданских конические соломенные шляпы, свободные белые майки и черные штаны вроде пижамных – традиционная одежда вьетнамских крестьян. Многие, чтобы не пачкать штанины в грязи и о велосипедные цепи, закатали их, обнажив жилистые ноги в черных резиновых сандалиях, таких же, как у Тома. Повсюду руины, дома без крыш и воронки.

Дома я не раз говорила с трибун, что считаю большим свинством с нашей стороны лупить суперсовременной техникой по маленькой захудалой стране. Теперь, когда я здесь и вижу, до какой степени эта страна действительно первобытна, всё это еще больше заслуживает порицания. Если бы не слайды Тома (неужели это было всего три месяца назад?), я бы и не подозревала, что вьетнамцы настолько стойкий народ.


Мост Лонг-Бьен через Красную реку разрушен, но рядом по плавучей бамбуковой понтонной переправе в город и из города тянется нескончаемый поток людей, военных джипов и грузовиков с солдатами. Я слыхала о том, что вьетнамцы способны буквально за минуты соорудить мост из бамбука и так же быстро разобрать и спрятать его. По узкому мосту можно идти и ехать только в одну сторону, поэтому направление движения периодически меняется. Мы продвигаемся медленно, с частыми остановками, я чувствую, как мост качается. На нем столько народу, что я боюсь, как бы он не рухнул. Кроме того, я боюсь, что вернутся бомбардировщики, и мы окажемся для них удобной мишенью.

Я сижу в машине, не в силах говорить. Меня переполняют эмоции – печаль и чувство вины за то, что делает правительство моей страны, вместе с восхищением этими людьми, которые живут своей обычной жизнью, я не верю своим глазам – это не сон, я действительно здесь, одна. Чудовищность происходящего меня подавляет. Мои спутники тоже молчат: видимо, понимают мое состояние. Я просто гляжу в окно машины, а у меня на коленях лежат чудесные свежие цветы – словно в насмешку над реальностью за окном.

Одно дело – теоретически отказаться от того определения “врага”, которое дает мое правительство. Но, глядя на этих солдат и грузовики, я понимаю, что не всё так просто. Мне не страшно – дело не в этом. Дело в том, что мы – тут, рядом с теми, чья задача – нанести нам поражение. Хотя я понимаю, что они воюют, защищаясь, а агрессор – мы, что очевидная правда на “их” стороне, а “мы” – это я. Всё словно перевернулось с ног на голову, как в “Алисе в стране чудес”.

Когда мы въезжаем в Ханой – растянувшийся во все стороны отстроенный французскими архитекторами бывший колониальный город с парками, озерами и широкими, обсаженными деревьями бульварами, – уже начинает темнеть. Мне объясняют, что те восемь самолетов, которые я видела, в самый разгар рабочего дня целились по табачной фабрике, больнице и по кирпичному заводу, расположенным в окрестностях города.

Мы проходим в шаткие вращающиеся двери и попадаем в старинный колониальный отель “Тхонг Нят”. В вестибюле с высоким потолком я вижу нескольких европейцев и двух американских журналистов. Мне отвели огромный номер на верхнем этаже, с вентилятором на потолке и кроватью под москитной сеткой. Кровать! Ногу мою страшно дергало, мне не терпелось лечь. Для меня приготовлены термос с кипятком, баночка с чаем, чайник, чашки, конфеты и сложенная отдельными пачками коричневая туалетная бумага; горячей воды для ванны – сколько угодно, говорят мне. Для ванны я слишком устала, однако счастлива наконец оказаться в отеле и чрезвычайно благодарна за все эти роскошества.


Около полуночи пронзительный вой сирены, возвещающий о налете, выдергивает меня из глубокого сна. У двери моего номера появляется горничная со шлемом для меня. Она пришла, чтобы проводить меня в убежище на заднем дворе отеля. Ковыляя по черной лестнице и темному двору, я вижу, что служащие гостиницы спокойно занимаются своим делом. Позже мне рассказали, что горничные состоят еще и в народном ополчении и во время воздушных налетов тоже надевают шлемы, берут винтовки и отправляются на крышу. Меня ведут вниз по лестнице в длинный, словно туннель, бетонный бункер со скамейками вдоль стен. Там уже сидит с десяток человек, все иностранцы, проживающие в отеле.

Это воспринимается легче, чем американские бомбардировщики в небе. Джон Салливан, директор квакерской организации “Американский комитет Друзей на службе обществу”, тоже тут. Он меня не узнает: возможно, просто видит меня в необычной обстановке (обычной ее никак не назовешь), но я действительно сама на себя не похожа – без косметики, растрепанная, усталая. Меня так и подмывает обратиться к нему: “Вообще-то я Джейн Фонда”.

Салливан спрашивает, когда и зачем я приехала. Впоследствии, описывая свою поездку, он процитирует мои слова о том, что “американцы обязательно должны были высказаться против бомбардировок, поскольку мирный план Никсона не содержал даже намека на победу, и, если бы все промолчали, постепенно он всё разгромил бы”, что я “не верю в готовность Никсона принять коалиционное правительство в Сайгоне” и что “после того как американцы уйдут, Ханой больше не потерпит правительство Тхьеу”. Недурное выступление для полусонного человека со сломанной ногой – если я и вправду всё это сказала!


В ту ночь воздушную тревогу объявляют еще два раза. Когда сирена гудит в третий раз, мне уже плевать и я остаюсь в кровати.

В 5:30 утра я на ногах, выхожу из отеля и вновь, как накануне вечером, поражаюсь оживлению в городе. Все торопятся то ли потому, что до 9 утра обычно не бомбят, то ли традиция такая (бомбежки, безусловно, тоже стали традицией) – не знаю. Автомобилей не видать (мне говорили, что здесь у людей нет собственных машин), но очень много велосипедов и пешеходов, все целеустремленно куда-то бегут и едут. Поверх уличной сутолоки из установленных на перекрестках динамиков вещает мелодичный женский голос. Что говорит диктор, понять нельзя – это утренние новости, какая-то агитка или рассказ о героях Вьетнама былых времен? Как потом выяснится, этот голос не смолкает до самой ночи, иногда перемежаясь с песнями. Спустя какое– то время он уже кажется мне не таким милым, особенно когда я понимаю, что это главным образом политическая пропаганда. Я привыкаю не обращать внимания на радио.


Когда мы едем в больницу Вьетнамско-советской дружбы, где должны осмотреть мою ногу, становится уже светло. Приезжают и уезжают замаскированные машины с выключенными фарами. В больнице два вьетнамских доктора, которых предупредили о моем появлении, укладывают меня на стол, чтобы сделать рентген, – по крайней мере, они пытаются его сделать. Едва я улеглась, как взвывают сирены, и мне помогают спуститься в больничное бомбоубежище, точно такое же, как в отеле, только попросторнее; на этот раз его быстро заполняют врачи и те пациенты, кого можно транспортировать.

Паники я не чувствую – видимо, все привыкли к ритуальным нарушениям дневного распорядка. Я впервые попадаю в бомбо убежище вместе с вьетнамцами, из-за чего происходящее кажется мне еще более нереальным. Я испытываю чувство колоссальной вины за то, что занимаю место в убежище и отнимаю время у двух докторов, на чью страну напала моя страна. Госпожа Ти, переводчица, которая меня сегодня сопровождает, объясняет им, что я американка, и это вызывает всеобщее возбуждение. Я пытаюсь разглядеть в глазах окружающих признаки вражды. Не вижу. Еще долго после окончания войны передо мной будут стоять эти беззлобные лица.

Бомбежка прекращается, и мы возвращаемся в рентгеновский кабинет – лишь для того, чтобы нас снова остановили сирены. Наверно, только через час врачам удается наконец сделать снимок. У меня действительно оказалась небольшая трещина поперек стопы. Снимая гипс, который мне наложили в Советском Союзе, доктора вдруг начинают смеяться и весело переговариваться. Госпожа Ти, неотлучно находившаяся при мне, говорит, что их насмешила халтура советских врачей – между гипсом и кожей не было марлевой салфетки, а неправильно приготовленная смесь внутри не схватилась… и слава Богу! Застывший гипс пришлось бы отдирать вместе с кожей.

Мне объясняют, что сейчас сделают припарку на ступню и щиколотку из корня хризантемы. В нем масса полезных и целебных веществ, поэтому беременные женщины во Вьетнаме даже заваривают его, как чай, и пьют настой. “Война вынудила нас рассчитывать в лечении только на самые простые средства, которые есть у нас под рукой”, – говорит один из докторов. Интересно, Адель Дэвис знает про это средство?

Снадобье нещадно воняет, но врачи уверяют, что через несколько дней опухоль спадет и трещина зарастет. Лекарство с таким “ароматом” должно подействовать обязательно! Не могу не отметить скрытую в этом эпизоде иронию: аграрная страна, пешка Советов, как уверяют в США, живет на осадном положении, но разумом, духом и уж во всяком случае в медицине ее народ абсолютно независим – и отлично справляется.


Когда мы едем по Ханою, я отмечаю, что улицы чисто выметены, нигде не видно ни мусора, ни каких-либо признаков бедности, нет нищих и бездомных – и очень мало детей. Почти всех детей, говорит госпожа Ти, вывезли из города туда, где люди живут нормально. “Школы, университет, больницы и заводы эвакуированы и вновь отстроены в сельской местности, иногда под землей или в пещерах”. Должно быть, за годы борьбы против французского колониализма – а может, и против японского, китайского и монгольского вторжения – вьетнамцы научились прекрасно приспосабливаться к любым условиям.

По пути мы явно привлекаем к себе внимание. Машин вообще очень мало, и вероятно, люди думают, что в автомобилях ездят важные шишки. Прохожие машут руками, несколько подростков бегут рядом, пытаясь разглядеть через окна, кто же там внутри. Они видят меня и что-то кричат водителю. Госпожа Ти объясняет, что они спрашивают, откуда я – из России? “Американка”, – отвечает водитель, и это вызывает одобрение!

– Почему их так радует, что я американка? – спрашиваю я госпожу Ти, не веря своим глазам.

– Лозунгов “янки, убирайтесь домой” вы тут не увидите, – отвечает она. – Наш народ не против американцев. Воронки от бомбежек ассоциируются у нас не с Америкой, а с Никсоном и Джонсоном.

Уму непостижимо. Хотела бы я, чтобы Том тоже был здесь и мы вместе поразмыслили бы над этим.


Я еду в крупнейшую в Северном Вьетнаме больницу Батьмай. Несмотря на многочисленные обстрелы с воздуха, больница продолжает функционировать. Несколько хирургов, не сняв синих костюмов и масок, выходят побеседовать со мной. Я спрашиваю, как они умудряются работать. Они рассказывают о том, как во время бомбежек выводят пациентов в убежища с оборудованной там операционной.


Всего лишь через два дня я уже могу обходиться без костылей, отек на ноге практически прошел. Когда я вернусь домой, можно будет заняться продвижением на рынке чудодейственного корня хризантемы!

Я наношу визит в Комитет по расследованию военных преступлений США во Вьетнаме, который возглавляет полковник Ха Ван Лау, впоследствии посол Вьетнама в ООН. Полковник Лау показывает мне экспозицию. Там представлены осколочные бомбы калибра 12 тысяч фунтов, кассетные и шариковые бомбы, белый фосфор – о таких видах вооружения я слышала от ветеранов Вьетнама на процессе о военных преступлениях. Словно железная инсталляция, расположилась на полу оболочка “материнской” бомбы на 3 тысячи фунтов, начиненная мелкими снарядами колоссальной разрушающей силы, которые разлетаются во все стороны и взрываются не сразу, а с задержкой. На полках в застекленных витринах – менее громоздкие средства вооружения и фотографии, по которым можно судить о том, что будет, если всё это оружие применить против людей или, в случае дефолиантов, в лесах.

Вот оно, истинное лицо “вьетнамизации”, которого, как надеялся Никсон, народ Америки не увидит. Солдаты США, может, и возвращаются с войны на родину, однако военные действия становятся более активными и всё больше гибнет вьетнамцев. Неужели он полагает, что мы разучились реагировать на чужие страдания? Как бы там ни было, я твердо решила быть честной и искренней, а дома постараться донести до моих сограждан то, что видела своими глазами.

С тех пор как Никсон занял кресло президента, объясняет полковник Лау, оружие стало еще более высокотехнологичным и страшным. “Раньше хирурги могли извлечь пули, – говорит он. – А теперь пули такие, что, пока их удаляют, раны становятся еще более тяжелыми. Сейчас бывают и такие, которые разрываются уже в плоти”. И он показывает мне рентгеновский снимок. Я благодарна полковнику за бесстрастный тон. Если бы в его голосе прозвучал гнев, я бы не выдержала.


Из музея военных преступлений меня везут в больницу Вьетдук. Доктор Тон Тхат Тунг рассказывает мне о начатом исследовании связи “оранджа”, американского дефолианта, с врожденными патологиями у младенцев, чьи матери находились в зоне поражения в Южном Вьетнаме.

– Мы всё чаще наблюдаем такие патологии, – говорит он. И, будто читая мои мысли, добавляет: – Боюсь, и вы скоро начнете замечать их у детей ваших солдат.

Я знаю, что должна делать.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации