Электронная библиотека » Джейн Фонда » » онлайн чтение - страница 24

Текст книги "Вся моя жизнь"


  • Текст добавлен: 12 мая 2017, 18:01


Автор книги: Джейн Фонда


Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 24 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Кроме того, я не связывала проблемы безопасности и охраны личного пространства, которые так волнуют кое-кого из моих более прославленных знакомых, с открытостью для поклонников. Гораздо больше неприятностей нам доставляли власти. В первый год нашей жизни в этом доме (при администрации Никсона) к нам вломились, перевернули вверх дном все ящики из столов, разбросали все папки и документы, наш телефон прослушивался, а однажды ко мне под видом репортера заявился агент ФБР с расспросами о том, действительно ли я к моменту свадьбы была уже три месяца как беременна. Откуда я это знаю? Из документов моего дела в ФБР, которые увидела позже.

Оглядываясь назад, я не променяла бы Уодсуорт ни на что другое, но сейчас не вижу необходимости стиснув зубы доказывать свою политическую честность. Вовсе не предосудительно нанять за достойную оплату с компенсационными выплатами кого-нибудь, кто поможет вам поддерживать чистоту и уют в доме, если вы можете себе это позволить и если материальные ценности – не главное в вашей жизни.

Во время беременности я много занималась различными исследованиями для фильма, над которым работали Брюс и Нэнси. Съездила в Сан-Диего, чтобы побеседовать с женами бывших “вьетнамцев”. “Я обращаюсь к мужу, а будто никого и нет. Он опустошен. Мне кажется, я слышу, как внутри него отзывается эхо моего голоса”, – рассказывала одна из них. Передо мной начал вырисовываться образ моей героини – мой муж уезжает на войну, а я остаюсь и, завязав отношения с парализованным солдатом в госпитале, переживаю перемены в себе.

Я многое узнала от ветерана по имени Шад Мешад, который служил во Вьетнаме военным психологом. Он был дружен с Роном Ковиком и, такой же харизматичный и бесстрашный, умел найти подход к бывшим “вьетнамцам” с их проблемами, дружно потянувшимся в теплые края – на юг Калифорнии. К тому времени, как мы познакомились, он был уже полноправным штатным сотрудником крупнейшей в Калифорнии психиатрической клиники для ветеранов – госпиталя Уодсуорт в Брентвуде, расположенного в соседнем с Санта-Моникой регионе. Тогда те симптомы, которые проявлялись у ветеранов Вьетнама, не относили к какому-либо медицинскому диагнозу. Лишь спустя годы медики описали эту симптоматическую картину как посттравматическое стрессовое расстройство, и то лишь благодаря настойчивому труду способных к состраданию докторов – Роберта Лифтона, Леонарда Неффа, Хаима Шатана и Сары Хейли, – а также самих ветеранов. Но к мнению Шада ветераны прислушивались. Он организовал групповые занятия в Венисе, Санта-Монике, Уоттсе и в пригородах и свел Брюса и Нэнси со многими членами этих групп.

Рон Ковик пригласил меня в Лонг-Бич в ветеранский госпиталь на митинг Комитета по правам пациентов, где и сам проходил лечение. Он хотел, чтобы я услышала из уст его товарищей, насколько там плохие условия. В полдень на лужайке за отделением, где лежали парализованные, собралось несколько сотен человек, большей частью на каталках и в инвалидных креслах. Рон и другой бывший морпех по имени Билл Унгер распространили брошюрки с анонсом моего визита. В знак протеста собрался еще один митинг – ветеранов Второй мировой и Корейской войн; они размахивали флагами и распевали патриотические песни, чтобы выдавить нас с лужайки.

Не помню своих слов, обращенных тогда к ветеранам, но помню, как шокировали меня их слова. Ребята из отделения для парализованных говорили, что мочеприемники не опорожняют вовремя, и моча вечно проливается на пол через край, что пациенты лежат в собственных испражнениях, и у них образуются гнойные пролежни, что даже если нажимаешь кнопку, никто не отзывается на вызов, а недовольных переводят в психиатрическое отделение и глушат аминазином, а то и вовсе отправляют на лоботомию. Рон прокатился в своем кресле по другим отделениям и с помощью скрытого диктофона записал эти рассказы, а журналист Ричард Бойл подтвердил их правдивость, когда работал над статьей для газеты Los Angeles Free Press. Я немедленно отправила в госпиталь Нэнси Дауд и Брюса Гилберта, чтобы они увидели всё своими глазами, и все эти материалы нашли отражение в фильме “Возвращение домой”.


Шел 1973 год. Это был последний рывок перед концом войны, а еще 73-й стал для меня годом рождения Троя. У наших друзей Джона Войта и его жены Марчелины недавно родился мальчик, Джеймс, и они порекомендовали мне пройти курс для будущих матерей у Фемми Делайзер, которая занималась с ними и жила тут же, в Оушн-Парке, чуть южнее нас.

Однажды утром, когда мы с Кэрол стояли на крыльце, у меня отошли воды. На этот раз я была к этому готова, да и вообще всё шло по-другому. Начать с того, что я была полноправной участницей процесса – Фемми за этим проследила. Никто не собирался прописывать мне лекарства без моей просьбы, медсестра не стремилась показать, что она лучше меня знает, как мне рожать. Я бодрствовала, рядом со мной находились Фемми с Томом и Кэрол, и хотя под конец, перед тем как меня увезли на каталке в родильную палату, я взмолилась об обезболивании, Трой появился на свет раньше, чем лекарство успело подействовать, так что фактически роды были абсолютно естественными.

Том принял рождающегося из меня ребенка, и в то же мгновение я увидела в зеркале у себя над головой, что это мальчик. Троя О’Донована Гэрити положили мне на грудь, и, слегка одуревшая, я с изумлением отметила, что он не кричит. Плакал Том. Плакала я. А Трой не плакал. Я ни разу не слыхала о том, чтобы новорожденные не кричали, и углядела в этом предзнаменование – его жизненный путь будет счастливым.

В первые недели я ни в какую не позволяла Тому взять на руки или перепеленать Троя. Думаю, я просто защищала свои владения, как человек, который знает что делает. Это была единственная область, где я, уже имевшая одного ребенка, ориентировалась лучше Тома и не собиралась уступать первенство. Но когда я всё-таки уступила, меня до глубины души тронуло то, как нежно Том обращался с сыном и как трепетно относился к отцовству. Он часами лежал обнаженный с Троем на животе и о чем-то ворковал с ним. “Там и тогда… я дал обет: до тех пор, пока этот малыш не станет взрослым мужчиной, я буду подстраивать свою жизнь под его нужды”, – написал Том в своей автобиографии. По-моему, ничто не могло в такой степени смягчить сердце Тома, как рождение Троя. Несмотря на наш с Томом развод спустя шестнадцать лет, он остался верен своей клятве и всегда был внимательным и заботливым отцом.

Я выступала с антивоенными речами в кампусах по всей Калифорнии почти до самого дня родов. Мой огромный живот, обычно прикрытый ярким вязаным пончо темно-красного цвета, напоминал демонстративно задранный нос корабля. Уже через несколько дней после того, как родился Трой, я вернулась на трибуны и всюду таскала его с собой. Это было совсем не то, что с Ванессой. В немалой степени это происходило из-за Тома: ему претила мысль, что можно оставить Троя, он был категорически против нянь, а ни один из нас не хотел бросать свое дело, и при таких условиях между мной и моим сыном складывались иные отношения, нежели были у меня с Ванессой. Наверно, впервые я понимала, для кого выступаю.

Когда я кормила Троя и он подолгу внимательно смотрел на меня из-за моей груди я сознавала, что моя любовь оставляет отпечаток в его душе, и мои прикосновения, как и эти долгие переклички взглядов между нами, очень важны. Я знаю, что ко многим матерям это приходит само собой, но со мной было не так – отчасти из-за последствий моего раннего детства. С годами я больше узнала о том, что значит быть родителями, и теперь понимаю, что если не зажили еще собственные раны – а мои не зажили, – то открыть свою душу ребенку бывает крайне нелегко, и ты стараешься от этого уклониться. Я всё время работала и таким образом уходила от контакта. Когда Трой родился, я только начала выздоравливать и с грустью сознавала, что даю сыну нечто, чего недодала Ванессе, – это было и горько, и радостно. Ей было без малого пять лет, когда появился Трой, и весь первый год его жизни она постоянно кочевала из Оушн-Парка, где жили мы, в Париж, где жил ее папа, и обратно.


Разгорающийся Уотергейтский скандал, в результате которого многие сотрудники администрации Никсона были вынуждены уйти в отставку, ослабил аппарат президента, и у нас образовалась стратегически важная возможность использовать антивоенный потенциал, наработанный нашей ИМК в прошлом году. Мы предприняли трехмесячное турне с трехмесячным Троем. Мы преследовали своей целью надавить на Конгресс, чтобы прекратилось финансирование режима Тхьеу в Южном Вьетнаме. Я вытаскивала ящики из шкафов, застилала их одеялами, ставила на пол рядом с нашей кроватью, и Трой в них спал. Пока я выступала, кто-нибудь держал его за кулисами, а однажды посреди моей речи у меня побежало грудное молоко, и мне пришлось передать микрофон Тому и уйти за кулисы кормить ребенка.

После этого турне я снова поехала в Северный Вьетнам – теперь уже с Троем и Томом. Мы хотели снять документальный фильм “Знакомство с врагом” – показать человеческие стороны Вьетнама, картину жизни людей и всё то, о чем по-другому основная масса американцев вряд ли когда-нибудь узнает. Это должно было быть кино не о смерти и разрухе, а о возрождении и восстановлении. Ленту отснял гениальный американский кинооператор и режиссер Хаскелл Векслер, прославившийся, в частности, фильмами “Холодным взором” и “Кто боится Вирджинии Вулф?”.

На этот раз всё было совсем иначе. Север страны уже не бомбили и со мной был Том, всегда готовый прийти на помощь и взять на себя все трудности, поэтому я могла расслабиться. Во время моего первого визита в Ханой слова о надежде побудили меня к решению родить ребенка. И вот Трой здесь, в Ханое, – маленький сверток, материализовавшаяся надежда.


Весной 1974 года, сразу по возвращении из Северного Вьетнама, мы затеяли полуторамесячную лоббистскую кампанию в Вашингтоне, с тем чтобы убедить Конгресс не оказывать правительству Тхьеу финансовую поддержку. В результате, как мы узнали, в управление Конгресса поступили тысячи писем и телефонных звонков. Один из конгрессменов, не в силах справиться с почтой, взмолился: “Пожалуйста, остановите своих людей. Я проголосую, как вы хотите, договорились?”

В 1973 году я подала иск против администрации Никсона с целью добиться признания государственных органов в том, что меня преследовали и запугивали, старались испортить мою репутацию и заткнуть рот. Я хотела добиться подтверждения неправомерности такого рода деятельности, хотела всё это прекратить. В один весенний день 1974 года мы вместе с моим другом и адвокатом Леонардом Вайнглассом отправились за информацией к бывшему специальному советнику из Белого дома Чарльзу Колсону. До этого мы уже побеседовали с Дэвидом Шапиро, партнером Колсона по юридическим вопросам и главным юрисконсультом по Уотергейту. Том пошел с нами.

Шапиро сказал, что взлом в комплексе “Уотергейт” санкционировал генеральный прокурор Джон Митчелл, и добавил откровенно: “На моем клиенте [Колсоне] клейма негде ставить. Он первый среди самых отъявленных сукиных сынов в городе, и говорят, всё указывает на него… но преступлений он не совершал”. Всего лишь “попсовый политик” – так выразился Шапиро о Колсоне, на совести которого лежит составление списков несогласных с политикой Белого дома и дискредитация оппонентов Никсона, а среди них были не только активисты, но и выступавшие против войны члены Демократической партии, руководители крупнейших корпораций, редакторы газет, профсоюзные лидеры и кандидаты в президенты.

Через полчаса пришел Колсон со стенографисткой, и начался официальный разговор. Я помню, как уставилась на гигантский крест, который свисал с его шеи и покоился на большом животе. Всё правильно, подумала я, он должен нести крест. Странно было сидеть в этом шикарном кабинете перед холеным, откормленным мужчиной с крестом на шее, принимавшем самое активное участие в подрыве американской демократии. Колсон признал, что в Белом доме на меня составлялись служебные записки, но утверждал, что этим занимался Джон Дин. Он отрицал какие-либо официальные контакты с правительством, кроме связанных с его всем известной работой, и заявил, что ничего не знает о списках оппонентов. Тем не менее 1 марта 1974 года Колсону вынесли приговор – по обвинению в заговоре с целью помешать отправлению правосудия и по обвинению в препятствовании отправлению правосудия.[71]71
  Заключительный отчет (октябрь 1975 года) Специальной прокуратуры по делу об укрывательстве преступления “США против Митчелла и др”. 3 июня 1974 года правительство отклонило обвинительный акт после того, как Колсон признал себя виновным по делу, связанному с финансированием администрацией Никсона взлома психиатрического кабинета Дэниела Эллсберга (“США против Эрлихмана и др.”, в котором он обвинялся в cговоре с целью нарушения гражданских прав). Обвинение было также отклонено, когда Колсон признал свою вину в противодействии отправлению правосудия в связи с судебным преследованием Дэна Эллсберга, чье дело было прекращено федеральным судом в результате неправомерных действий государственной власти. 21 июня 1974 года Колсона приговорили к тюремному заключению на срок от одного до трех лет и штрафу в 5 тысяч долларов. Но в действительности он отбывал наказание с 8 июля 1974 года по 31 января 1975 года. – Прим. автора.


[Закрыть]


В 1979 году мой иск к администрации Никсона был удовлетворен. ФБР признало, что с 1970 по 1973 год, нарушая данные мне Конституцией права и задавшись целью “нейтрализовать” меня и “создать помехи в моей личной жизни и профессиональной деятельности”, за мной вели наблюдение с применением технических средств контрразведки; что за этот период мои банковские счета арестовывали без санкции, под выдуманными предлогами звонили мне по телефону и являлись ко мне домой и в офис, чтобы проверить, где я нахожусь.

Кроме того, цРУ признало, что мою почту вскрывали. Мне говорили, что это был первый случай, когда это ведомство открыто подтвердило факт слежки за частной почтой американского гражданина со стороны государства. В ходе судебного расследования выявилось также, что на меня были заведены дела в Госдепе, Министерстве финансов США, в налоговом управлении и в Белом доме. К тому времени Конгресс и новый генеральный прокурор уже ввели новые юридические нормы и законы, которые запрещали такую деятельность вне судебного разбирательства.


В 2001 году администрация Буша позволила Конгрессу провести “Патриотический акт”, который отменил полученные нами после Уотергейта гарантии наших конституционных прав, узаконил право властей прослушивать телефонные разговоры и удерживать под арестом иностранных граждан по подозрению в связи с террористами, не позволяя им проконсультироваться с адвокатом. Более того, этот акт давал полномочия ФБР, словно “Старшему брату”, требовать от сотрудников библиотек и книжных магазинов записывать имена тех, кто читал и покупал подозрительные, по мнению правительства, книги, и при этом закон разрешал делать всё это так, чтобы люди даже не догадывались, что за ними следят.


Весной 1974 года окончательно отменили постановление Никсона о дополнительных ассигнованиях правительства Тхьеу. В августе Конгресс начал процедуру импичмента. На той же неделе Никсон первым из всех американских президентов досрочно покинул свой кабинет. В добавление к Уотергейтскому скандалу Комиссия Сената по делам ВС представила доказательства того, что Никсон в нарушение закона санкционировал секретные наземные операции в Лаосе и Камбодже. Но в конечном счете причиной отставки Никсона стала не война как таковая, а менее глобальная проблема – в ответ на антивоенные выступления несогласных он незаконными методами пытался скрыть правду от народа. После того как отшумел Уотергейт, мне иногда задавали вопрос, что я обо всём это думаю, и я отвечала: “Я-то здесь, перед вами. В тюрьме оказалось бывшее правительство”.

Президентом выбрали Джеральда Форда, тот через месяц простил Никсону его вину и попытался возобновить финансирование правительства Тхьеу, тем самым подтвердив, что США вряд ли откажутся от сотрудничества с продажными союзниками из Южного Вьетнама и оставят Индокитай населяющим его народам. Но весной 1975 года, после десяти лет войны, Северный Вьетнам при поддержке своих сторонников на Юге занял Сайгон. Война закончилась.

В это верилось с трудом. Было радостно, что всё завершилось, и одновременно грустно смотреть телевизионные репортажи о том, как вьетнамцы, приспешники США, цеплялись за шасси вертолетов, на которых вывозили сотрудников посольства. Всё могло бы кончиться иначе. C самого начала вьетнамцы шли к нам с масличной ветвью в надежде на то, что мы поймем их, ведь мы и сами с оружием в руках отстаивали свою независимость. Сколько жизней загубили напрасно с обеих сторон! Сколько земли и лесов отравлено зря!


Я не была во Вьетнаме тридцать лет – с тех пор, как кончилась война, – и далеко не все новости о происходивших там событиях меня радовали. Авторы жесткого политического курса взяли верх над лидерами умеренного толка и, пытаясь вывести страну из хаоса, действовали деспотично, без учета мнения жителей южных городов. Тысячи бывших гражданских и военных руководителей из Сайгона попали в исправительные лагеря без права на апелляцию. Экономические реформы проводились крайне суровыми методами, потребности и чаяния жителей юга страны игнорировались. Ханойские власти насаждали централизованную экономику и социальный порядок, чуждые местным условиям, примерно с той же уверенностью в своих правах, с которой США пытались перекроить общество в Южном Вьетнаме на привычный нам западный лад, в духе урбанистической культуры потребления. Впрочем, это не оправдывало действий Америки, и, кажется, не отпугнуло ни американских туристов, которые ехали во Вьетнам отдыхать, ни американские корпорации, которые инвестировали в эту страну.

Вьетнамцы ждали, что Соединенные Штаты выполнят свои обязательства и помогут восстановить хозяйство. Вместо этого на всю страну наложили экономическое эмбарго, вьетнамские активы в Америке были заморожены, США не позволили Вьетнаму стать членом ООН. Страна отчаянно нуждалась в помощи. Без нее Южный Вьетнам терпел страшные лишения, сотни тысяч беженцев наводнили города. Северо-вьетнамским диктаторам пришлось самостоятельно – и довольно нелепыми способами – справляться с тяжелейшими проблемами. В довершение всех бед люди стали массово покидать свою родину. Этнические китайцы (гоа) в основном бежали на самодельных лодках, десятки тысяч людей утонули. Американские официальные лица заявили, что “люди в лодках” стали жертвами тотальных политических репрессий, и кризис дал повод в очередной раз сказать в оправдание войны: “Вот видите! Вам же говорили”.[72]72
  Однако члены Конгресса, в конце семидесятых посетившие Вьетнам и лагеря беженцев в Индонезии, возражали, что причинами массового исхода людей стали главным образом исторически сложившаяся национальная вражда и экономическая разруха, которая усугубилась из-за американского эмбарго. Я отказалась подписать воззвание активистов антивоенного движения о беженцах, адресованное Северному Вьетнаму. Мне казалось, что следует обратиться к американскому правительству с призывом выполнить свои обязательства и постараться облегчить тяжелое положение, сложившееся по нашей вине. К сожалению, лишь спустя десять лет администрация Клинтона нормализовала отношения между нашими странами и сняла экономические санкции. – Прим. автора.


[Закрыть]

Какие бы беды ни обрушились на вьетнамский народ при новом коммунистическом режиме, любимый рефрен Пентагона о том, что коммунисты, получив власть, уничтожат сотни тысяч, если не миллионы, людей, на деле оказался отговоркой, позволявшей манипулировать общественным мнением, как и в 2003 году, когда заговорили об “оружии массового поражения” в Ираке.


Меня часто обвиняют в склонности идеализировать вьетнамцев. Что ж, не буду спорить. Пока шла война и они сопротивлялись военной мощи Америки, легко было поддаться такому соблазну. Миф о Давиде и Голиафе не зря актуален столько веков. Много ли вы знаете поклонников Голиафа, кроме тех, кто хотел что-то от него получить? Мы болеем за Давидов.

Заключение

В Америке по сей день бытует мнение, что США могли бы выиграть войну, “надо было только проявить решительность”. Поэтому я не могу закончить главы о Вьетнаме, не обсудив этот вопрос.

Армия США исполнила все требования главнокомандующего ВВС Соединенных Штатов во Вьетнаме генерала Уильяма Уэстморленда и его преемника Крейтона Абрамса – бомбили Лаос и Камбоджу, чтобы отрезать “тропу Хо Ши Мина”, заминировали бухту Хайфона и устроили блокаду на море, сбросили на Вьетнам больше бомб по тоннажу, чем в Европе за всю Вторую мировую войну, разгромили Ханой и Хайфон со стратегических бомбардировщиков Б-52 и вели тотальную воздушную войну на всей территории Северного Вьетнама.

Мы могли победить в отдельных сражениях – и побеждали. Наши солдаты воевали отважно и умело, но мы не могли вы играть войну, по крайней мере, в общепринятом смысле. Конечно, можно было бы сбросить на Вьетнам атомную бомбу, и Никсон грозился это сделать. Иными словами, если нам не удавалось подчинить себе вьетнамцев, мы могли хотя бы уничтожить их. Но если такой мощной Америке ради победы пришлось бы уничтожить страну рисоводов и рыбаков, что сталось бы с душой нашей нации? Наверняка найдутся мужчины – в их числе Генри Киссинджер и Дик Чейни, – которые считают, что все эти разговоры о “душе” свидетельствуют о мягкотелости и слабости характера. Если вы согласны с ними, забудьте про душу и подумайте о более земных проблемах мирового капитализма, и вы, очевидно, найдете достаточно оснований для того, чтобы послать наших ребят на смерть. Но даже из соображений экономики не было нужды воевать до победы: еще в сороковых годах Хо Ши Мин высказывал намерения превратить Вьетнам в “рай для американского капитала и предпринимательства”. Более того, он предположил, что, если бы мы помогли его стране отвоевать независимость у Франции, возможно, нам отдали бы военно-морскую базу в заливе Камрань.

На сегодняшний день даже при “вражеской” власти Америка разместила инвестиций во Вьетнаме более чем на миллиард долларов – ценой 58 тысяч американских жизней и миллиона жителей Индокитая; торговый оборот между нашими странами достиг 6 миллиардов долларов в год, США – крупнейший рынок экспорта для Вьетнама. Осенью 2003 года министр обороны Вьетнама Фам Ван Тра был принят в Пентагоне со всеми почестями. Пока что все костяшки домино стоят. Вьетнам считается одним из самых безопасных направлений для туризма и бизнеса.

Думать надо не о том, как мы вели войну, а о том, не была ли вообще кампания США во Вьетнаме ошибочной с самого начала. Наши люди гибли во Вьетнаме не ради того, чтобы помочь вьетнамцам стать свободными, а чтобы задавить национальное движение – иначе США потеряли бы свое влияние и контроль над страной, и к тому же нам было необходимо, как выразились в Пентагоне, сохранить “репутацию надежного союзника”. Все наши ценности были поруганы. Победа бамбука в противоборстве с Б-52 символизировала надежду для всего мира.

Американскому народу поражение США дало шанс на спасение. Однако мы не извлекли уроков из истории и попытались переписать ее, во всём обвинив тех самых людей, которые хотели предотвратить это поражение.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации