Текст книги "Немного удачи"

Левой рукой она, словно во сне, взяла Мэри Элизабет за руку, а правую приложила ей ко лбу, как будто проверяя, нет ли у нее жара, хотя, разумеется, ничего подобного не было.

– Мэри Элизабет? – тихо позвала Розанна. – Солнышко…

Казалось, гроза никогда не утихнет. Она окинула взглядом комнату. Фрэнки стоял прямо у нее за спиной, а Джоуи таращился с дивана.

– Мне нужно… – начала она.

Но что ей нужно сделать? Казалось, ничего невозможно сделать. Вновь молния озарила комнату и взревел гром, на сей раз почти одновременно, хором, и Розанна уперлась локтями в колени и закрыла лицо руками, всего на минуту.

– Мама? Она умерла? – спросил Фрэнки прямо ей в ухо.

Розанна выпрямилась и воскликнула, пытаясь перекричать грохот дождя:

– Нет, конечно, нет. С ней все будет в порядке!

И в этот момент Мэри Элизабет открыла глаза и заревела. Розанна осторожно взяла девочку на руки, встала и отнесла ее на диван. Там она просидела с ней, наверное, минут сорок пять, не меньше. Дочка стонала у нее на руках. Наконец буря утихла, и из сарая вернулся насквозь вымокший Уолтер. Ему не терпелось поделиться новостями. Еще не войдя, он начал:

– Вы бы видели… Я думал… – Но, остановившись в дверях столовой, он спросил: – Что случилось?

– Мэй Лиз упала, – ответил Фрэнки.

Уолтер смахнул с лица мокрые волосы и подошел ближе.

– С ней все в порядке?

Нет, она даже не пыталась сесть, хотя произнесла несколько слов.

– Как она упала? Куда-то полезла, что ли?

– Кажется, она ударилась затылком об угол ящика из-под яиц, – сказала Розанна.

– Все будет хорошо, – успокоил ее Уолтер. – Просто надо дать ей полежать пару часов.

Перед ужином у девочки началась рвота. Уолтер выбежал из дома, чтобы завести «Форд», и потащил с собой Фрэнки и Джоуи, чтобы те не дергали Розанну. Розанна закутала Мэри Элизабет в одеяльце и вынесла под дождь, прикрывая ее своим телом, чтобы та не промокла. Уолтер открыл перед ней дверь, и Розанна устроилась на пассажирском сиденье «Форда». Мальчики сидели сзади. По дороге в город (мимо приемной доктора Геррита к доктору Крэддоку, который был моложе и поселился здесь недавно) Розанна поняла, что продолжает путь лишь для вида. Хотя она говорила мальчикам, что Мэри Элизабет спит, чтобы они вели себя потише, сон, вне всякого сомнения, уже ушел в прошлое.

1926

В газете Розанна прочитала, что из Чикаго приезжает Билли Сандей[19]19
  Билли Сандей (1862–1935) – знаменитый американский бейсболист и влиятельный евангелист начала ХХ века.


[Закрыть], чтобы прочесть проповедь в Мейсон-Сити – и не в шатре, как раньше, а в театре, всего два вечера. Он по-прежнему довольно часто приезжал в Айову, потому что именно здесь много лет назад началась его карьера, здесь он играл в бейсбол, жил в сиротском приюте, и у него сохранились теплые воспоминания об этом месте и жителях.

Отец Бергер считал Билли Сандея воплощением дьявола, и никто из родственников Розанны никогда его не видел. Хотя он был очень знаменит, они вели себя так, словно его не существовало. Но Розанне будто шлея под хвост попала, и ей не терпелось поехать с мальчиками в Мейсон-Сити посмотреть на известного человека.

С того ужасного, пронизанного раскатами грома дня, когда Мэри Элизабет, столь милое дитя, покинула сей мир без всякой на то причины, прошло – сколько? – уже пять с половиной месяцев… У нее на теле не было ни царапины, но вот она, еще недавно болтавшая и бегавшая по комнате, лежала на руках у Розанны, а потом ее похоронили на семейном участке Уолтера на кладбище – и все это за пару выходных. И кто в этом виноват, если не Розанна? Впрочем, никто ей и слова не сказал. Напротив, все ее утешали: что, дескать, она могла сделать, это просто жуткий несчастный случай, как в тот раз, когда… На этом месте Розанна переставала слушать. По прошествии месяца или двух ее стали горячо хвалить за то, что она не позволила горю сломить себя, но разве на ферме себе такое позволишь? Кукурузе ведь не велишь подождать, коровам не прикажешь пока не давать молоко, да и мальчикам не скажешь сегодня не вставать. И не заявишь зиме: не хочу сегодня разжигать огонь.

Но она изменилась. Теперь она почти не ездила в город. Яйца и масло Дэну Кресту отвозила Ирма и выручала за них сколько могла. Розанна тщательно убирала и готовила, но теперь не только зимние холода удерживали ее в доме, не только работа удерживала Уолтера в амбаре. Если Уолтер избегал смотреть на то место, где их ребенок отошел в мир иной, то Розанна, напротив, не хотела покидать его. Стоило ей увидеть заметку в газете, как она почувствовала (не подумала – она, честно говоря, вообще ни о чем не думала), что Билли Сандей может дать ей какое-то новое воспоминание или новое понимание, которое проникнет в нее, как солнечный свет в окно. Кто виноват в случившемся? Разумеется, она, но, кроме того, погода и небеса. В комнате было так темно и шумно.

Уолтер ничего не имел против Билли Сандея. В детстве он побывал на собрании в шатре в Сидар-Рапидс, которое длилось неделю (хотя Лэнгдоны задержались всего на три дня). В те времена Билли эффектно появлялся на середине сцены (как когда-то на основной базе, когда играл в Чикаго у Кэпа Энсона[20]20
  Адриан «Кэп» Энсон (1852–1922) – американский бейсболист, менеджер.


[Закрыть]). Он прыгал и кричал, и Уолтера веселило, как он убеждал аудиторию «перейти на воду!». Мать считала, что Сандеи, наверное, были очень несчастной семьей. Конечно, в те дни – во время и после Гражданской войны – жизнь была тяжелее, видит бог, надо было как-то пробиваться, и Мэри Джейн Сандей (в девичестве Кори) делала, что могла, но это все же были люди не того сорта, что Чикки, Чики и Лэнгдоны, так что у нее был иммунитет против его проповедей. Уолтер помнил, как она чопорно восседала в шатре и с легкой улыбкой оглядывалась по сторонам. Отец оказался более подвержен влиянию, может, из-за атлетического сложения Сандея и его энергии, не говоря уж о том, что его дед был хорошим фермером в округе Стори. После собрания отец две недели по вечерам читал Библию. Но апатия одержала верх, и они вернулись к прежним религиозным привычкам: делали ровно столько, сколько давало им возможность сказать, что они принимают участие, и не лишиться дружбы других прихожан. Они не танцевали (не любили), но в карты играли (юкер и криббидж), а отец считал, что капелька виски время от времени не поставит душу под угрозу. То, что Розанна хотела тащить мальчишек аж в Мейсон-Сити и жить там в отеле (три доллара за ночь), казалось Уолтеру странным, но, если это поможет ей пережить тяжелые времена, он мог лишь поддержать ее решение. Когда он упомянул об этом в городе, его мать с ним согласилась.

– Она знает, чего хочет, – сказала та, – хотя, может, и не знает, что именно поможет. Но если ты ей не уступишь, остаток жизни она будет думать, что именно это могло ей помочь.

Все говорили, что Билли Сандей теперь уже не так популярен, как в былые времена, но, когда они подошли к театру, Уолтера впечатлила толпа вокруг. Он нес Джоуи на руках и жалел, что у него нет веревки, чтобы привязать к себе Фрэнки, поскольку тот все время исчезал, хотя и объявлялся, как только Уолтер начинал паниковать. Розанна все повторяла:

– Фрэнки, держи меня за руку!

Но она тоже все время отвлекалась. Она едва улыбнулась, когда Уолтер, полушутя, заметил:

– Надо было заранее его выпороть!

Секунду спустя, когда Фрэнки врезался в ноги Уолтера, тот схватил его за плечо и самым строгим голосом, на какой был способен, сказал:

– Если будешь все время отходить от меня, тебе не позволят войти, а мы-то пройдем, и что ты тогда будешь делать?

Фрэнки посмотрел на него снизу вверх и ответил:

– Убегу!

Но все-таки взял отца за руку и не отходил от него, пока они не вошли внутрь. К счастью, за дверью толстяк, на голове у которого был носовой платок, а поверх него – шляпа, увидев, как Фрэнки скачет на месте, сказал:

– Мальчик, веди себя тихо в присутствии преподобного Сандея, а то он не переносит шума среди зрителей и сразу же тебя выгонит. Я своими глазами такое видел.

Фрэнк широко раскрыл рот (Уолтеру показалось, что необъятные габариты мужчины произвели на него большее впечатление, нежели угроза), ну а сам Уолтер воспользовался возможностью и спросил, на скольких собраниях толстяк уже побывал.

– Это для меня двенадцатое. Я посещаю их где-то раз в год. Я был на самом первом, в Гарнере. Тогда он в первый раз выступал перед зрителями. Историческое событие. – Он вдруг нагнулся и пристально посмотрел на Фрэнки. – Веди себя как следует, слышишь? Я за тобой слежу!

По правде говоря, Уолтер был этому рад. Розанна не сводила глаз со сцены, хора и всей этой толпы. Он разок окликнул ее, но она как будто не слышала.

Джо ужасно раздражал гвалт вокруг. Огромное помещение, в котором они оказались, прямо-таки содрогалось от шума, поэтому он перво-наперво постарался положить голову папе на грудь, прижать ухо к его рубашке, второе ухо зажать рукой и закрыть глаза. Стало немного получше, но шум оказался не просто звуком, но еще топотом, от которого все вокруг содрогалось. Казалось, будто он слышит это всем телом – от макушки головы и до пальцев ног. Джо постарался вспомнить самые громкие звуки, которые когда-либо слышал (раскаты грома, мычание стада коров, вопли Фрэнки прямо ему в ухо), и решил, что это еще хуже. Он повернулся, чтобы прижать к папе другое ухо, но это тоже не помогло. Ужасно! Ему захотелось закричать в ответ на этот шум (он глянул на отца, потом мать), но он не осмелился. Ладно, хотя бы Фрэнки не приставал к нему. В машине, как только мама сказала: «А теперь, мальчики, успокойтесь и постарайтесь помолчать минуток пять», Фрэнки достал гвоздь и начал тыкать Джо в бок, прямо за правой рукой. Когда Джо застонал, Фрэнки быстренько зажал гвоздь в руке и мама, обернувшись, ничего не увидела. Потом, когда мама снова смотрела в окно, Джо краем глаза заметил, что Фрэнки высунул язык. Джо знал, что Фрэнки знает, что Джо знает, что он высунул язык, так что не было смысла притворяться, будто ничего не происходит. Мама с папой ни разу не додумались проверить карманы Фрэнки на предмет оружия. Они лишь смотрели на него, а он улыбался этой своей улыбкой, и кто-нибудь из взрослых обязательно говорил:

– Джоуи, ради всего святого, прекрати ныть.

Фрэнк решил, что человек на сцене чем-то напоминает дедушку Уилмера, вот только он подпрыгивал, и кричал, и размахивал руками, как будто его что-то сильно тревожило и он не знал, что с этим делать. Дедушка Уилмер себя так не вел. Дедушка Уилмер никогда не повышал голос, даже когда случалось что-то плохое, как, например, прошлым летом, когда годовалый бычок просунул рог в отверстие в стене амбара и застрял. Его не смогли вытащить, и он прямо там сломал себе шею. Они как раз приехали туда во время жатвы, и Фрэнку казалось, что он никогда не забудет это зрелище. Это был бычок девонской породы (так сказал папа), рыжий, с белыми рогами, непохожий на коричневатых шортгорнских, которых держал папа. Такой красивый бычок, и вот он погиб, повиснув на застрявшем в стене амбара роге. Погиб, как погибла месяц спустя Мэй Лиз.

Человек на сцене сделал шаг назад, и другие люди в белых одеждах с книжками в руках исполнили несколько песен. Сюда почти не проникало солнце, а народу было столько, что Фрэнку захотелось прыгать, прыгать и прыгать, но тот человек, великан, который велел ему вести себя как следует, потому что он следит за ним, действительно глаз с него не спускал. Он сидел с краю, через три ряда от них, и между ними было четыре-пять человек, так что, если бы Фрэнк зашумел, этот гигант смог бы встать и выволочь его из зала. Фрэнк ухватился за край скамейки и крепко вцепился в нее, что помогло ему усидеть на месте. Рядом с ним плакал Джоуи. Он не всхлипывал, но из-под опущенных век по щекам у него катились слезы. Фрэнк порадовался, что сам он так никогда не делает.

Обстановка оправдала ожидания Розанны – много народу и немного страшно, – но все вели себя дружелюбно, и Розанна это почувствовала. Она ощутила, как постепенно перестает обращать внимание на раздражение, которое явно испытывали мальчики, да и Уолтер тоже. Понятно, что Уолтер не хотел ехать. Девяносто с лишним миль и две ночи вдали от фермы, которую пришлось оставить на Рагнара с Ирмой. Уолтер нервничал. Но когда Розанна заявила, что в таком случае поедет одна, хотя пока не научилась водить автомобиль, он занервничал еще сильнее и согласился потратить два вечера и один день, при условии, что в понедельник утром они встанут до пяти и сразу поедут домой. Чтобы не акцентировать внимание семьи на своих надеждах, которые она возлагала на встречу с проповедником, Розанна просто сказала: «Что ж, было бы хорошо хоть раз куда-нибудь съездить. Пусть даже всего лишь в Мейсон-Сити». И действительно. Местность не сильно отличалась от того, к чему они привыкли, но было здорово проезжать города хотя бы из-за их названий – Элдора, Стимбоут-Рок, Экли – и указатели на места типа Свейлдейла, в которых она вряд ли когда-нибудь побывает. Да, наверняка они ничем не отличались от Денби, но названия придавали им какую-то живость.

Она думала, здесь будет сурово и страшно, поскольку Билли Сандей славился своими проповедями про адское пекло. Но большинство тех, чьи разговоры она подслушала, приходили сюда уже не в первый раз. Они не просто знали, чего ожидать, но уже были спасены. Розанна поняла, что это как открыть счет в банке. Все утверждали, что одного раза достаточно навечно, но дважды – надежнее, и так далее. Слушать проповедь про ад означало слушать, что произойдет с другими, но не с тобой. Видимо, поэтому в толпе царило неожиданно хорошее настроение. Все так просто, совсем не как тяжелый, пустой путь, в который верили католики.

Розанна тщательно подобрала скромную одежду, убрала пучок в сеточку и надела простую шляпку. Она уже приняла решение отказаться от тщеславия. Учитывая, какую тихую жизнь она теперь вела, это было нетрудно. Но в этот раз, собираясь выйти в люди, не была в себе уверена. У нее были платья красивее, шляпки посимпатичнее, она знала, как лучше уложить волосы, но всему этому пришел конец. Не такая уж высокая цена. В этой большой толпе никто на нее не смотрел. Такого никогда раньше не случалось, но это было правильно.

Она была благодарна Уолтеру за то, что тот держал Джоуи и усадил Фрэнки рядом с собой, дав ей возможность полностью сосредоточиться на преподобном Сандее. Очень яркий человек. Он как будто повидал все на свете и то, о чем он говорил, познал на собственном опыте, а не из книг, как отец Бергер. Это успокаивало. Судя по всему, он говорил, что можно выбрать легкий или трудный путь, но, в конце концов, зачем намеренно выбирать лишние трудности? Что говорилось в той библейской истории, «Притче о работниках в винограднике»? Розанна всегда считала несправедливым, что работники, пришедшие позже, получили столько же, сколько те, кто пришел рано, но она не думала о трудностях, из-за которых эти люди могли опоздать. День на винограднике явно был не из легких, но день за его пределами, наверное, был кошмаром. Она не то чтобы слушала преподобного Сандея, а скорее просто сидела молча, позволяя его словам и действиям разжечь огонь ее собственных мыслей.

Это был настоящий спектакль – большой хор, пение, разговоры. Но это и понятно. В конце концов, месса – тоже своего рода спектакль, не так ли? Она никогда об этом не задумывалась. Разве что месса – это спектакль на латыни. Спектакль на английском воспринимался лучше. Розанна осмотрелась. Началась та часть представления, о которой ей рассказывала мать Уолтера, когда преподобный Сандей напрямую обращался к зрителям, и люди вставали и подходили к нему, чтобы обрести спасение, а толпа все сильнее возбуждалась от восторга. «Только не увлекайся этим, милая, – предупредила мать Уолтера. – Это не очень хорошо. Ты вполне можешь обрести спасение, не выставляя себя напоказ». Розанна с ней согласилась. Теперь она смотрела, как люди выходят вперед, и жалела их: среди них была пара на костылях и вроде бы слепой мальчик, которого поддерживал друг. Не все были такими – в очереди было полно обычных людей, – но если Розанна во что и отказывалась верить, так это в чудесное исцеление. Впрочем, преподобный Сандей ничего и не говорил об исцелении. Он все больше говорил про алкоголь. Она сидела тихо.

После возвращения из Европы Уолтер ни разу не ночевал в гостинице, да и там жил в отеле лишь один раз. Гостиница в Мейсон-Сити отличалась от той в Амьене, где он останавливался во время увольнительной во Франции. (Он тогда не знал, чем себя занять, кроме как гулять по городу и разглядывать все, что стояло там уже сотни лет.) Отличалась она и от того странного, не похожего ни на одно когда-либо виденное Уолтером здание, где размещался артиллерийский парк. Гостиница в Мейсон-Сити была самой обычной: ванная в конце коридора, окно, выходящее на улицу, две кровати. Одну заняли Розанна с Джоуи, вторую – Уолтер. Фрэнки они позволили закутаться в одеяло и спать на полу, правда, не рядом с дверью. Фрэнки рос настоящим дикарем, иначе не скажешь. По сравнению с ним Уолтер и его братья в детстве были сущими ангелочками.

Уолтеру не спалось, скорее всего, мешали доносившиеся с улицы звуки. Всю ночь по ней гоняли машины, как будто днем людям нечем было заняться, а может, так и было. Что им еще делать, кроме как покупать и продавать все, что Уолтер получал с фермы: кукурузу и овес, или, скажем, свинину, курятину, говядину, яйца или сливки и масло? Идя по улицам такого города, как Мейсон-Сити, невозможно не удивляться тамошней жизни. Уолтер превратился в такого же брюзгу, как и его отец, которого он за это презирал: ферма – источник всего добра, и то, что ты не можешь вырастить или произвести там, тебе не нужно. У городских было слишком много свободного времени, вот они и строили себе всякие лавки, кинотеатры и даже парки, лишь бы чем-то себя занять. Но на самом деле они ничего не делали. Только все потребляли. В голове Уолтера звучал голос отца, похожий на его собственный, и сопровождался непривычным острым ощущением несправедливости. Возможно, он бы себя так не чувствовал, если бы за фермерские продукты платили хоть немного больше. Например, почему Дэн Крест теперь давал за яйцо три цента, но за два вареных яйца на завтрак в этой гостинице Уолтер вынужден был платить семьдесят пять центов? Мало кто из фермеров куда-либо ездил, но те, кто выезжал, гордились тем, что брали с собой целые корзины с собственными продуктами, и утверждали, что это лучше, чем готовая еда на месте. И это правда. Но Уолтеру было обидно, что фермер, куда бы он ни поехал, не мог себе позволить хорошо поесть. Он проснулся до рассвета, не сразу поняв, где находится и чем нужно заняться с утра. Оказалось, что делать ничего не нужно. Наконец-то (он слышал через окно) на улицы опустилась тишина, но сон, разумеется, не шел. Время можно было провести двумя способами: с беспокойством думать о том, как Рагнар справляется с работой вне дома, или же о том, как Ирма работает в доме одна. Когда занялся рассвет, Уолтер, судя по всему, уже волновался и по тому и по другому поводу.

Наконец проснувшись, Фрэнки сел и спросил:

– Что это?

– Это городские часы бьют восемь, – ответила мама. – Вы, мальчики, долго спали.

– Я проснулся до рассвета, – сказал папа.

– Во сколько это было? – спросила мама.

– Во всяком случае, раньше шести. Я слышал, как часы пробили шесть.

Для Фрэнки время оставалось загадкой. Мама с Ирмой показали ему, как стрелки ходят по кругу на кухонных часах. Он бы поместил наверх цифру один. Он не понимал, почему там стоит двенадцать. Это как кататься на санках с холма – стрелка должна начинать от единицы и идти дальше вниз. Когда он спросил об этом маму, она объяснила, что двенадцать стоит воспринимать как ноль, хотя на часах единственный нолик был в десятке. Иногда, сидя за столом во время завтрака или обеда, он глазел на часы и пытался в них разобраться. По мнению Фрэнка, половину времени взрослые несли бессмыслицу. Вот, к примеру, он любил сказки, но часто что-то в этих историях казалось ему неправильным. Ирма рассказала ему историю под названием «Гамельнский крысолов». В ней в городок приходит человек, играет на дудочке, и крысы сходят с ума и бросаются в реку. Фрэнк считал, что такое вряд ли возможно. Потом горожане отказываются ему платить. Фрэнк знал, что вот такое запросто могло случиться: папа все время размышлял, заплатят ему за урожай или нет. А потом Крысолов сыграл песенку, которая заставила всех детей в городе пойти за ним и исчезнуть. Осталось только три мальчика: хромой, который не мог за ними поспеть, слепой, не видевший, куда идти, и глухой, не слышавший песенки. Вот с этим Фрэнк никак не мог смириться. А разве не нашлось мальчика, который просто не захотел идти за Крысоловом? Непослушного мальчика? Ирма ничего не рассказала о таком мальчике, поэтому Фрэнк заявил: «А я бы не пошел», – и она просто рассмеялась.

– Пора одеваться, – сказала мама. – Служба начинается в десять, а я бы хотела перед этим немного прогуляться.

– А что на завтрак? – спросил Джоуи.

– Много всего, – сказала мама. – Давайте посмотрим.

Преподобный Сандей казался сегодня более нетерпеливым. А еще сердитым, а потом выяснилось, что сердится он на дьявола, который присутствовал в зале и не подпускал народ к сцене. Конечно, дьявол имеет приятную наружность, говорил преподобный Сандей, приятный характер и нашептывает сомнения всем в уши. Простые сомнения: у меня неплохая жизнь, я ценю свои удовольствия, я никому не причиняю вреда, ни разу в жизни не напивался до потери сознания, у меня есть работа, или супруга, или автомобиль, или что-то еще. Я молод – у меня впереди вся жизнь. Дьявол всегда говорит таким рассудительным голосом, и преподобный Сандей поначалу тоже говорил спокойно.

– Я знаю дьявола, – сказал он. – Дьявол все время пытается притвориться моим другом, и, хотя он мне не друг, я хорошо его знаю.

А потом лицо преподобного помрачнело, и он принялся спорить с дьяволом, убеждать дьявола рассказать людям, каков ад на самом деле, что это не простое место, где все легко, но ужасное, черное, пылающее место, а вы говорите, что у вас впереди еще много лет, но годы, потраченные впустую, прежде чем обрести спасение (если до этого вообще дойдет), промелькнут в мгновение ока по сравнению с годами, проведенными в аду. В аду и годов-то нет, одна только вечность. Потом Сандей начал кричать на дьявола, чтобы тот убирался из зала, и из этих людей, и из самого преподобного Сандея:

– Отойди от меня, Сатана!

Он повернулся спиной к залу и подскочил, как будто Сатана наносил ему удары, затем резко развернулся, вскинул руки и начал бить Сатану. Джоуи, сидевший рядом с Розанной, снова заплакал, но она застыла, широко распахнув глаза и прикрыв рот ладонью. Она и сама не помнила, как вскочила на ноги и схватила Джоуи за руку. Когда она встала со скамьи, пара человек взяли у нее Джоуи, и чей-то добрый голос сказал:

– Он еще слишком мал, мэм, но вы идите.

И она пошла по проходу к сцене. Преподобный Сандей снова изменился: изгнав Сатану со сцены, он встал перед зрителями, поднял руки и громко благодарил Господа за то, что тот говорил с людьми через него.

В давке было трудно дышать, но Розанну это скорее успокаивало, нежели пугало. В конце каждого ряда люди аккуратно направляли очередь и подбадривали стоявших в ней, а если кто-то спотыкался или слишком сильно плакал и не различал пути, эти люди поддерживали его за локоть. У сцены можно было встать на колени, и тут хор запел неизвестную Розанне, но красивую песню на четыре голоса, и те, кто знал слова, начали подпевать. А Розанна сказала:

– Мэри Элизабет, я знаю, что ты попала в рай. Именно сейчас, в эту самую минуту, я знаю, что ты покинула меня и попала в рай, там твой дом.

И много лет спустя она все еще вспоминала, как в эту минуту Мэри Элизабет разжала свои объятия и улетела прочь.

Розанна обрела спасение в марте – если точнее, двадцать четвертого марта, – а ровно через шесть месяцев, в тот же день, но на час позже – двадцать четвертого сентября, около восьми вечера – родилась малышка Лиллиан, и с первого же взгляда (а какие были легкие роды!) Розанна поняла, что Лиллиан – дар Божий. Никогда еще она не видела столь красивого ребенка. Даже Фрэнки ей в подметки не годился, все так сказали: ее мать, бабуля Элизабет, а Уолтер просто молча уставился на младенца. Она была здоровая – полненькая, но не слишком, кушала с удовольствием и легко успокаивалась. Розанна заметила, что каждый ребенок с рождения по-своему реагировал на объятия. Фрэнки дергал ножками, Джоуи немножко обмякал (совсем чуть-чуть, так-то с ним все было в порядке), а Мэри Элизабет просто лежала, как аккуратный маленький сверток, позволяя себя обнимать, но не отдаваясь объятию. С возрастом это не изменилось. Ну а Лиллиан вела себя так, будто лучше материнского объятия ничего на свете нету. Роды прошли настолько легко, что Розанна потом даже не заснула и чувствовала себя прекрасно, так что, когда все пошли спать, часов в одиннадцать, она села и принялась разглядывать лежавшую в колыбельке Лиллиан. Уолтер остался на ночь с мальчиками, и они были с дочкой вдвоем.

Никто не упомянул о том, что через четыре дня будет годовщина смерти Мэри Элизабет. Розанна думала, что по крайней мере мать Уолтера и некоторые другие родственники считали столь краткий промежуток между смертью и рождением неприличным, но сама Розанна никак не могла с этим согласиться, зная, что Мэри Элизабет смотрит на них с Лиллиан с небес и благословляет их. Ее кузина, родившая ребенка через год после выкидыша, как-то сказала Розанне: «Только подумай, не потеряй я того ребенка, у меня не было бы Арне», – но Розанна воспринимала свою ситуацию иначе. Она бы все равно родила Лиллиан, но Лиллиан не была бы таким благословением, ее даже звали бы не Лиллиан, а как-нибудь вроде Хелен. Произошло вот что: как-то летом Розанна все напевала себе под нос «Бог видит, как падает воробушек» и вдруг замолчала, вдумываясь в слова: «Он раскрашивает полевые лилии, насыщает ароматом каждую лилию», – и она решила, что ребенок, которого она носит, – девочка, и ее будут звать Лиллиан, хотя среди Лэнгдонов, Чиков, Чикков, Аугсбергеров и Фогелей никогда не было Лиллиан. Она никогда не придумывала мальчику имя заранее. Уолтер не сказал ни слова, когда она заявила, что у них будет девочка. Он не говорил, какие мужские имена ему нравятся. Так что Лиллиан уже много месяцев была Лиллиан – Лиллиан Элизабет, – по крайней мере, в мыслях Розанны. Розанна знала, что ее мать суеверно относилась к тому, чтобы произносить имя ребенка до его рождения, а еще ей не нравилось, что Розанна читает на ночь Библию – католики так не делали, – но с Розанны хватит подобных суеверий. Лиллиан – благословенный ребенок. Ее благословила сама Мэри Элизабет.