Текст книги "Единственный ребенок в семье. Как выжить без братьев и сестер"

Что бы с тобой ни случалось, для родителей это единственный шанс. Например, моя свадьба не соответствовала ожиданиям матери, а ведь у нее не было еще двоих или троих других детей, которые бы это компенсировали.

Один из видов реакции на давление – фрустрация, так как не с кем разделить это бремя.

Когда ты единственный ребенок, всё внимание направлено на тебя. Родителям не на кого переключиться. Я помню, как говорила: «Хотела бы, чтобы у меня была идеальная сестра, которая бы отлично училась, а потом уехала и вышла замуж, – тогда бы вы наконец успокоились».

Часто ожидания не эгоистичны по природе, но всё равно они воспринимаются как прессинг.

Им всегда хотелось, чтобы я вышла замуж за кого-то, кто позаботится обо мне. Они всегда советовали хорошо учиться, но говорили, что не менее важно найти прекрасного человека, который стал бы мне опорой.

Иногда из широкого диапазона надежд родители выбирают личный запрос и сосредоточиваются на нем.

Ты становишься кладезем родительских ожиданий и амбиций. Я человек, который должен был подарить им внуков, но не смог этого сделать. Теперь я единственный, кто может о них позаботиться.

Родительскую (а порой и прародительскую) одержимость внуками, что неудивительно, упоминали среди наиболее частых ожиданий. Причем как женщины…

Помимо академических успехов, от меня ожидали создания семьи, и в этом плане я стал для матери большим разочарованием.

Я чувствую вину за то, что не родила внука – именно внука, а не ребенка, если вы понимаете разницу. Это единственное, чего я для нее не сделала. По ее словам, она волновалась, что за мной некому будет ухаживать.

…так и мужчины.

Я переживаю насчет внуков. Я бы с радостью с этим разобрался до их смерти, но пока не вышло, а мне уже тридцать пять. С их точки зрения – слишком поздно. Все их друзья давно стали бабушками и дедушками, а они нет. Какой прекрасный был бы подарок – возможность показать миру внуков. Это наполнило бы их сердца счастьем.

Нашим собеседникам хорошо знакомо чувство, что они должны продолжить род или династию.

В детстве мне часто рассказывали, как обрадовались двоюродные бабушки, узнав, что у моих родителей ближе к сорока годам наконец появился ребенок, мальчик, который сохранит и передаст потомкам фамилию. Мое имя добавили в семейную книгу, и со временем стало ясно, что все родственники ждут от меня продолжения рода. «Ты последний из Блэквудов – и понимаешь, что фамилия не должна исчезнуть». К счастью, у меня появилось несколько кузенов мужского пола, так что теперь гнетущее чувство немного ослабло.

Будешь выходить замуж – не меняй фамилию, иначе не останется ни одного Чилтона.

Если ожидание не реализуется, это вызывает чувство вины.

Я рассталась с мужчиной, которого они считали идеальным, и теперь чувствую, что не дала сбыться их мечте. Это совсем новое ощущение.

Чувство вины может возникать даже в тех случаях, когда ребенок понимает, что оправдать все ожидания не удастся.

Уже будучи на смертном одре, мама умудрилась сказать: «Я была бы счастлива увидеть, как Джилл выходит замуж». И я почувствовала себя дерьмом. Но это моя жизнь, и я не могу сделать это ради кого-то. И всегда становиться тем, кем меня хотят видеть, тоже не могу.

Для других родителей важны моральные или поведенческие нормы, которым должен следовать ребенок.

Мои мама и папа – очень набожные католики. В детстве я прислуживал в церкви, но по мере взросления стал задавать вопросы о вере и сопротивляться. У матери суровый характер, и иногда я уступал, чтобы не нарушать течения спокойной жизни, но внутри всё кипело от возмущения и обиды. Мать очень расстраивается, что я не правоверный христианин, и я всегда считал: если бы у меня были братья и сестры, конфликт оказался бы менее напряженным, да и в целом было бы меньше давления на меня.

Я выросла в семье мормонов, но к моменту поступления в колледж ушла из Церкви – непростое решение. Родители сильно огорчились. Доброжелатели советовали им отречься от меня. Письма были очень резкие, ядовитые.

У отца крайне строгие моральные принципы, и он ждал, что я стану им следовать. Никакого алкоголя в доме – это закон. Указания были не подчеркнуто назидательными, но напрямую относящимися к моему поведению, которое не одобрялось. В этом смысле я их ожиданий не оправдал.

Так же остро многие респонденты ощущали давление родительских чаяний в сфере образования и карьерных достижений.

На меня давили в плане достижений, особенно отец. На собраниях Британского легиона он всегда говорил: «Вот увидите, она непременно поступит в Кембридж». В каком-то смысле было приятно, что мной гордятся, но считывался подтекст: ты должна достичь успехов.

То же самое – применительно к выбору профессии.

Я стал учителем, потому что моя мать так хотела, вот так просто.

Я пошла в отцовский бизнес лишь по одной причине – была единственным ребенком. Если бы у него родился сын, он занял бы это место, а я бы стала медсестрой, о чем всегда мечтала.

Ожидания бывают четко очерченными…

Я так и не смог влиться в компанию сверстников вплоть до университетских лет, потому что родители не хотели, чтобы я тусовался. Что было важно для матери, так это оценки – она мечтала об ученой степени для меня. (И в то же время они хотели, чтобы после получения образования я завел семью!) Успехи в учебе были превыше всего. Она заявляла об этом прямо, поверьте. Возможности «не успевать» у меня не было.

…но не обязательно жесткими.

Родители очень, очень поощряли мои учебные успехи. Меня это никогда не смущало. Я люблю книги, у меня их много. Но их ожидания никогда не были для меня проблемой. Они до сих пор живо интересуются моими профессиональными и карьерными успехами.

Что касается других чаяний, один из родителей может выражать их более активно.

В плане образования мать ожидала от меня многого, в школьном возрасте это очень давило. Она сама была единственным ребенком – и всегда первой: и в играх, и в учебе. Считалась выдающейся ученицей – и всегда оправдывала ожидания родителей. Мой отец неоднократно выдвигался на почетные стипендии, быстро получил докторскую степень, да и выглядел привлекательно. Его любили. Дед тоже был чрезвычайно умным человеком. Всё это усложняло мне жизнь.

Свои нереализованные академические амбиции отец проецировал на меня, потому что сам в университет не попал – в пятнадцать лет пришлось бросить учебу и стать кормильцем семьи. Я знал, что на меня возлагаются надежды, и чувствовал ответственность за успеваемость, но в то же время мне не было трудно получить хороший аттестат.

Случается, что ожидания родителей – эмоциональные и учебные – не совпадают; тогда ребенок оказывается между двух огней.

Когда мне было восемь, устроили тур по школам-интернатам. Отец мечтал, чтобы я учился в хорошей школе, образование было для него очень важно. Матери идея была не по душе, она не хотела, чтобы я уезжал.

Такое давление в области учебы, судя по воспоминаниям наших респондентов, начинается достаточно рано.

Для них было очень важно, чтобы я сдал «11+»[2]2
  «11+» или «Одиннадцать плюс» – распространенный ранее в Англии и Уэльсе экзамен по окончании начальной школы, который позволяет выбрать учреждение для продолжения образования. Его сдают в возрасте 11–12 лет, отсюда и название. На данный момент экзамен применяется лишь в некоторых графствах и боро Англии, в других местах заменен стандартизированным тестом.


[Закрыть], мне даже наняли репетитора. Помню учебник «Практикуй свой английский», книжка с красной полосой. Я до сих пор щепетилен и внимателен к деталям, особенно когда речь идет об опечатках.

В некоторых семьях такое напряжение в сфере учебы не достигает критического уровня и дети сами включаются в процесс. Многие наши собеседники вышли из рабочей среды, и для родителей хорошее образование ребенка было общей, объединяющей целью – лишь бы не пришлось работать на заводе, как отцу.

Ожидания были сравнительно велики: родители хотели, чтобы я стал учителем, – мать, наверное, видела это своей целью. Отец считал большой удачей то, что я умел хорошо читать и писать. Их требования оказались вполне по силам. Благодаря маминой жажде знаний я попал в сферу образования, от отца всегда чувствовал поддержку. Словом, я справлялся – даже когда не смог с первого раза поступить в школу искусств. Как только сдал экзамены, давить перестали, потому что я уже неплохо постарался.

Родители ждали от меня успехов, относились ко мне по-доброму и многим ради меня жертвовали. Им не хотелось, чтобы я батрачил на фабрике, как папа. Но я был никудышным учеником, это их печалило, а мне хотелось лишь тусоваться с друзьями.

В школе я был «середнячком», родителей это расстраивало. Они – выходцы из рабочего класса – подняли уровень жизни так высоко, как только могли. Родители ждали, что я продолжу восхождение по социальной лестнице, принесу семье заслуженный успех. Мать с чего-то взяла, что мне надо стать офтальмологом. Моих же способностей хватило только на то, чтобы поступить в педагогическое училище. Они были страшно огорчены.

Наихудший сценарий – когда без академических успехов ребенок не получает родительской любви или не чувствует ее.

Родители вели себя противоречиво. Оба постоянно говорили, что любят меня, но, когда дела в школе шли не очень хорошо, любовь вдруг куда-то испарялась.

В подростковом возрасте я стал говорить что-то вроде: «Ну кто-то же должен быть главным неудачником в классе», – тогда мама внезапно обеспокоилась, ведь раньше я всегда повторял: «Кто-то же должен быть лучшим». В остальном не припоминаю, чтобы они открыто обсуждали, как связана любовь с личными достижениями. Но я уловил: преуспевай во всех смыслах – и тогда мы будем любить тебя. Боже, я ненавижу эту установку, столько крови она мне испортила.

Большинство собеседников упомянули академические ожидания, которые в той или иной степени демонстрировали взрослые, но их отклик мог быть разным. Иногда они полностью рушили родительские планы – непреднамеренно…

В сущности, я не испытывал к учебе никакого интереса, не находил ничего увлекательного. Мои родители были чрезвычайно способными, особенно отец, а дедушка в свое время опередил школьную программу на два года. Словом, семья состояла из очень умных людей. И вдруг появился я – обычный ребенок.

…или вполне осознанно:

Пришлось приложить немало усилий, чтобы противостоять отцовским планам на мою жизнь. Он мечтал о научно-технической специальности – а у меня совершенно не было к ней способностей. Затем он вдруг увидел меня в роли чиновника или налогового инспектора, ибо питал необъяснимую симпатию к официальным лицам, которой я никогда не разделял. Так что я счел необходимым заняться чем-то своим. При этом единственное, чего хотела мать, – чтобы я переехал в Скарборо, преподавал и снова жил рядом с ними. Но я не вернулся.

С такой формой родительских ожиданий могут столкнуться и другие дети, не только единственные. Но нас крайне удивило, что многим пришлось брать на себя ответственность за эмоциональную атмосферу семьи.

Ты просто обязан отмечать с семьей все важные даты, приезжать на праздники. Нет никакой сестры, которой можно было бы сказать: «В этом году твоя очередь». Как будто у тебя нет права на отдых – ты должен постоянно взаимодействовать, всегда быть в центре внимания. Я не мог просто пойти в свою комнату и посидеть в тишине, от меня всегда требовалась какая-то реакция на происходящее. Только когда среди гостей оказывался ребенок, я мог немного отдохнуть.

Знаете, у детей бывают сложные этапы развития, с истериками и капризами? Я всегда чувствовала, что не могу себе такого позволить: ведь тогда вся семья погрузилась бы в уныние. Выйти из себя и постепенно вернуться к обычному состоянию, пока тебя никто не трогает, – такая опция единственному ребенку недоступна.

Со временем чувство ответственности усиливается, так как, старея, родители становятся всё более требовательными к единственному ребенку: его присутствие в доме приобретает всё большее значение. Знаменательные даты и семейные праздники важны сами по себе, но «главный» член семьи всегда должен сидеть во главе стола. Братьев и сестер, которые могли бы оказать внимание семье, просто нет. Мы остановимся на этом подробнее в главе 11 («Семейные праздники»).

Для родителей крайне важно, чтобы я повидал их в день рождения, четко в эти 24 часа. Еще очень важно приехать пообедать на Новый год. Если этого не произойдет, будут проблемы. Они придают невероятное значение подобным вещам.

Предчувствие родительского разочарования заставляет повзрослевшего единственного ребенка идти на эмоциональные жертвы. В то время как сами мамы и папы могут даже не подозревать об истинном масштабе его самоотдачи.

Если я забываю позвонить на неделе, то на следующей она со мной разговаривает сквозь зубы. Очевидно, мать относится ко мне как к собственности. Я – важная часть ее жизни, но это не взаимно. Не моя вина, что она не наполнила свою жизнь больше ничем. Скоро поеду к ней на неделю, а Хью должен будет на это время отпроситься с работы, чтобы присматривать за собаками. Два человека потеряют по неделе из ежегодного отпуска. У родителей тоже есть собака, она им заменяет ребенка, даже в конуре никогда не жила. Это, кстати, девочка – не знаю, имеет ли сей факт значение? Что угодно, лишь бы они были довольны, иначе проблем не оберешься.

От предъявления подобных требований может не удержаться даже та мать, которая сама испытала в детстве тяжесть несбыточных родительских ожиданий и, казалось бы, хорошо знакома с проблемой.

Мама была единственным ребенком и как-то сказала, что ни за что не станет, подобно своей матери, давить на мое чувство вины, требуя регулярных визитов. Но, вообще-то, именно это она и делает, просто другим способом.

К слову, зрелость и осознанность единственного ребенка могут стать ценным ресурсом в неравной борьбе с ожиданиями.

Еще подростком я поняла: если не проявить осмотрительности, в какой-то момент мать, скорее всего, станет слишком сильно на меня опираться. В шестнадцать лет я организовала кампанию по вовлечению ее в разные виды деятельности. Мама никогда не была завсегдатаем муниципальных клубов, но нам с отцом удалось заинтересовать ее темой женских общественных инициатив, и она по-настоящему увлеклась. Отчетливо помню мысль: «У нее должно быть в жизни что-то кроме меня». Наверное, в тот период она слишком сконцентрировала на мне свое внимание.

Родители хотели, чтобы я училась в университете; их впечатляла картина будущего, в котором я читаю классику в оригинале. Но мать настаивала, чтобы я выбрала институт вблизи от дома. Она очень зависела от меня, и постепенно я стала осознавать, каким серьезным манипуляциям подвергаюсь. Твердо решила сбежать и объявила, что еду в Эксетер. Дома разгорелся невероятный скандал. Родители были в бешенстве, когда я уехала и вышла замуж за Роберта – он им не нравился.

Но повторим: эти обязанности далеко не всем в тягость.

Мы с мамой были необычайно близки – такая связь, наверное, чаще бывает между сестрами. Мы много времени проводили вместе, отлично ладили. Она никогда не работала, сидела дома и в каком-то смысле являлась обузой, так как всегда ждала, что я буду рядом. Я не могла просто взять и куда-нибудь отправиться – надо было появиться дома, чтобы она не волновалась. Но, с другой стороны, я искренне наслаждалась общением.

Также стоит отметить: ожидания от единственного ребенка часто свойственны даже не членам семьи.

Помню, однажды у меня было собеседование перед поступлением в престижную школу. Ну знаете, когда приходит директриса и оценивает тебя перед тем, как принять. Я ответил на пару вопросов о моей семье и увидел, как она сделала пометку «единственный ребенок» – и подчеркнула. Затем спросила, кем я хочу стать, когда вырасту. Я ответил, как натаскали родители, что мечтаю о профессии врача. Директриса сказала: «О, это прекрасное желание – и для единственного ребенка вполне осуществимое».

Однажды я зависал в компании с дурной репутацией, нас поймали, меня судили за вождение без прав. Так чертов судья подчеркнул, как будут расстроены мои родители – ведь я единственный ребенок.

Как ожидания сказываются на взаимоотношениях

Необходимость соответствовать ожиданиям и эмоциональным потребностям родителей мешает ребенку строить взаимоотношения.

В моем кругу общения не было взрослых, кроме родителей. Я контактировала с незамужней теткой, но она мне не нравилась. Мама умерла бы от ревности, если бы я отправилась по магазинам с кем-то, – вот и вся причина. Наверное, она тяжело переживала момент, когда у меня возникли близкие отношения с другими людьми.

Единственные дети склонны ожидать от окружающих слишком многого – и в бытовом, и в эмоциональном плане. Чуть позже мы подробно рассмотрим, как это сказывается на их личной жизни и как можно справляться с проблемами. Их стремление взять на себя ответственность за воплощение в жизнь чужих ожиданий способно стать ядром личности, основной частью имиджа. Если этого не изменить, во взрослой жизни у человека может развиться гипертрофированное чувство долга, в том числе в отношениях.

Во всем мире не найдется человека, которому бы нравилось быть исполнительным больше, чем мне. Моральные обязательства, постоянное чувство, что я должен, не покидают ни на минуту. Вопрос, хочу ли я этого, в расчет не принимается. Если мне следует что-то сделать, делаю – и точка. Полагаю, в ином случае я бы просто не справился с чувством вины.

Чувство вины и долга

Понятно, что груз ожиданий, возложенных на одного, ведет к развитию обостренного чувства долга в разных сферах жизни. Которое, в свою очередь, легко перерастает в ощущение вины. В процессе работы сложилось устойчивое впечатление: вина – постоянный спутник единственного ребенка, часть психологического состояния. Как сказал один из респондентов, «когда ты единственный, чувство вины – врожденное». Некоторые описывали эти ощущения довольно резко:

Мне бы хотелось избавиться от этого всепоглощающего чувства. Я виноват, если не перезвонил, если оставил включенным автоответчик, если работал, положив ноги на стол, если надолго занял ванную. Я виноват с головы до ног. Это ужасно, ужасно бесит. Чувством вины пропитана вся жизнь единственных детей.

Еще эти воскресенья. Я должен приезжать каждую чертову неделю. Единственный способ отдохнуть – выдумать какое-то мероприятие, которое они сочтут уважительной причиной. Если я просто скажу, что не приеду, мать ответит: «Что ж, тогда нам незачем даже вставать с постели утром, не так ли?» Она контролирует меня – и считает, что у нее есть на это священное право.

Полагаю, я для нее – большое разочарование: страдаю лишним весом, не замужем, недавно перенесла нервный срыв, у меня проблемы с выпивкой, зарабатываю на жизнь уборкой чужих домов. Хватит поводов?

Всегда недостаточно

Понятно, что некоторые ожидания всё-таки оправдывались – и родители были счастливы. Иногда. Анализируя интервью, мы заметили, что в большинстве случаев единственные дети чувствовали, что не достигли желаемого результата – или критерии успеха менялись прямо на ходу:

Что бы я ни делала, матери всегда было недостаточно. От меня хотели не просто поступления в университет, но именно в Оксбридж[3]3
  Оксбридж – слово-гибрид, образованное из названий двух старейших и самых престижных университетов Великобритании, Оксфорда и Кембриджа.


[Закрыть]. Когда училась в колледже, пригласила домой первого бойфренда, а потом рассказала матери, что сплю с ним. Не могу понять, зачем я тогда это сделала? Она устроила ужасный разнос. Я вернулась в колледж, перенесла нервный срыв, взяла академический отпуск и уехала на год в Южную Африку. По возвращении получила диплом и начала работать по специальности, а это очень сложная, конкурентная область. Удалось зарекомендовать себя, и к двадцати восьми годам я была достаточно успешной. Тогда мама спросила, почему я так много значения придаю карьере: мол, как же семья? В этом вся суть, не так ли? Перед смертью она потребовала, чтобы я пообещала родить ребенка. Когда я спросила о том первом мальчике, с которым были отношения, мама ответила, что просто не хотела, чтобы я выскочила замуж и загубила перспективы. Она видела меня лучшей во всем.

«Всегда недостаточно» – ключевое выражение. Чувство, что они удовлетворили родительские амбиции, посещает единственных детей редко. И они становятся излишне требовательными к себе. Завышенные ожидания окружающих никогда не сравнятся с их собственными. Самый строгий надзиратель для единственного ребенка – он сам.

Я всегда стремлюсь делать что-либо лучше, а не просто так же хорошо, как другие.

Мне кажется, к сорока годам человека подкашивает не депрессия, а стресс или тревога оттого, что он недостаточно успешен и продуктивен. Это может превратиться в панику.

Я постоянно взваливаю на себя всевозможные проблемы.

Однажды потеряла сознание и попала в больницу. Врачи диагностировали стресс – многие годы я контролировала свою жизнь, а теперь она разваливалась на глазах. Приходили даже мысли о самоубийстве.

Ранний побег

Как уже говорилось, базовая характеристика опыта, переживаемого единственным ребенком, – интенсивность ощущений. Заточенный в кругу своей маленькой семьи, он чувствует мощное давление со стороны взрослых, требующих «достигать и добиваться». Очевидным выходом может стать побег – чем скорее, тем лучше. Несколько респондентов упоминали, что с трудом дождались момента, когда наконец смогли покинуть отчий дом – и не просто, а уехать как можно дальше.

Первым в моем списке был самый далекий от дома университет, затем – второй по удаленности. Я хорошо понимала, что хочу уехать, чтобы жить по-другому. Думаю, мне этого так и не простили.

Я считала дни до отъезда. Мама ничего не говорила, но обижалась. «После всего, что я для тебя сделала» – и всё в таком духе.

В школе на нас оказывали давление: ожидалось, что мы выберем так называемый колледж «для хороших девочек», но я решила устроить тихий бунт. Выбрала самый крупный, который смогла найти, с самой большим количеством мужчин. Еще хотелось уехать достаточно далеко: в то время дорога до Барроу занимала добрых два дня на автомобиле, ехать целую вечность.

Чем дальше от мамы, тем лучше. Отъезд был попыткой добиться независимости.

В том, чтобы ожидать успехов от детей, нет ничего дурного. Это свойственно всем родителям. Кроме того, устанавливать достижимые для ребенка цели – часть здорового воспитательного процесса. Опасным может быть диапазон и уровень желаемого. Особенно тревожным делает единственного ребенка наследие неоправданных родительских ожиданий – микс из чувства вины, стресса, самокритики и уверенности в том, что его усилий не будет достаточно. А хуже всего, пожалуй, подтачивающее чувство, что твоя ценность зависит от того, оправдываешь ли ожидания.

Вся вина

Единственный ребенок сталкивается с дилеммой. С одной стороны, он всегда в центре внимания, получает всё лучшее и, если в семье всё хорошо, может считать это своей заслугой. Но когда что-то идет не так…

Я одна во всем виновата.

Рядом ведь никого нет, так что и винить больше некого, правда?

Как правило, в семье есть паршивая овца, которой достаются все тумаки. Но неприятно, когда этот крест ложится на твои плечи.

И дело не только в том, что на несуществующего родственника можно было бы взвалить вину. Еще он мог бы заметить, что иногда в ситуации конфликта неправы родители.

Если кто-то на тебя злится, значит, не любит, и в этом точно виноват ты сам. Гнев всегда воспринимаешь на свой счет. Брат или сестра могли бы беспристрастно взглянуть на ситуацию, – а так, если родители сердятся или осуждают, объект их злости всегда ты. Думаю, поэтому единственные дети так поздно понимают, что родителям свойственно ошибаться. Моя мать была очень жесткой, и я поздно начал сомневаться в правильности ее суждений.

Итак, с помощью интервью мы выяснили, что существуют две причины: во-первых, в семье есть только ты, а значит, обвинить больше некого; во-вторых, в отсутствие брата или сестры нет источника обратной связи, которая помогла бы обнаружить неправоту родителей. Чувство вины может возникнуть и на почве собственных мыслей о том, что не оправдал ожиданий…

Если твой поступок их разочарует, они наседают с удвоенной силой.

…или вследствие прямо высказанных родителями претензий.

Я буквально был проекцией матери – она рассказывала, что я из себя представляю. Это вступало в противоречие не столько с самоидентификацией, сколько с тем, что я сам думал и чувствовал. Но я ей верил. Мать говорила: «Ты дрянной мальчишка», а я стоял и думал: «Что ж, значит, я действительно дрянной».

Большинство людей стремятся как можно скорее избавиться от чувства вины. Однако единственный ребенок воспринимает его как само собой разумеющееся.

Я всё время говорю «извините». Долгое время не замечала этого, пока мне прямо не указали. Недавно на вечеринке я извинилась несколько раз, и незнакомый человек – как позже выяснилось, тоже единственный ребенок – сказал: «Вы, должно быть, были одна в семье». Настолько это заметно!

Для любого ребенка, у которого есть брат или сестра, привычно оправдываться. «Это не я, это он/она». У «одиночек» такого опыта нет. Они могут научиться приему у друзей и сверстников, но это совсем не то же самое, что в кругу семьи.

Так же немыслимо для них заподозрить в неправоте родителей: дисбаланс сил между ребенком и взрослыми делает подобную затею бесполезной. Кроме того, они никогда не видят, как обвиняют другого, что мешает приобрести чувство меры в этом вопросе.

Я просто безнадежна, вечно беру всё на себя: если поезд пришел с опозданием, если суп остыл, если отчет не готов, – во всем виновата я. Часто вижу, как люди спихивают ответственность на других – открыто или тайком, – и меня это, по правде сказать, восхищает.

Всегда вспоминаю случай с двоюродными братьями на Рождество. Их было четверо, с небольшой разницей в возрасте. Дурачась, мы каким-то образом опрокинули хозяйскую статуэтку. На шум пришли взрослые, и кузены, не сговариваясь, обвинили в случившемся меня. Это меня повергло в шок! Не думаю, что они поступили так со зла: свалить вину на кого-то – очевидное решение, а я просто подвернулся под руку. Но суть в том, что я не стал спорить – даже не сообразил, что можно отрицать вину, поскольку не имел такого опыта.

Другая причина, заставляющая единственного ребенка брать на себя вину, состоит вот в чем: он уже в раннем возрасте достаточно взрослый и понимает, что так поступают ответственные люди или что такого поведения ждут от него взрослые. Ведь обвинять других – инфантильно и легкомысленно.

Даже когда я знаю, кто виноват, мне тяжело указать на него – это неправильно, так не делается. У меня в голове будто звучит голос родителей, и я чувствую себя маленьким ребенком, когда начинаю винить других.

И потому извинения становятся автоматической реакцией.

Я постоянно извиняюсь, можно сбиться со счета. Кто-то толкает меня на улице – «Извините». И так всё время. Извините, что дышу… Кто-нибудь врежется в меня – «Извините». Почему мы просим прощения даже тогда, когда ничего не сделали? Друзья недоумевают: «За что сейчас извиняешься? Ты же ничего не натворил».

Как почему? Потому что мы во всем виноваты, не так ли? Если уж что-то пошло не так и в том есть чья-то вина, – значит, она точно наша. Это очевидно.

Даже если мне кто-то наступит на ногу, я попрошу прощения за то, что оказался на его пути. Дикость! Я на учился этому, чтобы успокаивать мать – она была безумно обидчива, могла не разговаривать со мной неделю. Другого выхода, кроме извинений, не было. И потом, если на тебя сердятся, значит, тебя не любят – и, стало быть, ты сделал что-то не так. Хотя на самом деле у них, скорее всего, просто неудачный день, а ты попался под руку.

Но вокруг нет никого, кто помог бы увидеть, что этой связи нет.

Мы всего лишь маленькие чудаки с тяжелым грузом вины на плечах.

При малейшей возможности единственный ребенок возьмет на себя вину за все проблемы на свете.

Я чувствую себя виноватой в самых нелепых вещах. Например, я родом с острова Мэн и часто рассказываю о нем людям, которые хотят провести там отпуск. Я пою ему дифирамбы, так как считаю, что там прекрасно. Потом они всё бронируют, а я погружаюсь в панику и тревожусь обо всем: какая будет погода, понравится ли место, придет ли вовремя паром! Если они возвращаются довольные, я чувствую себя отлично. А вот если им не понравилось – допустим, у них что-то стащили или погода испортилась, – я чувствую себя так, будто это всё моя вина. И почти готова предложить возместить им стоимость чертова тура.

Некоторым единственным детям удается увидеть, чего им не хватает.

Всегда казалось, что я лишен чего-то важного. Хотелось, чтобы рядом находился кто-то, с кем можно разделить чувство вины. Но не на кого было ее свалить – я всегда один.

Последствия неизбывного чувства вины

Вы – в центре вселенной, сколько себя помните. Любой выговор переживается как катастрофа, потому что в узком семейном кругу ни с кем так не обращаются. Даже если вы не ладите с братом или сестрой, всё же можно увидеть, что иногда то же происходит и с другими. Но вы у родителей один – и всё время слышите, что вас любят и берегут как зеницу ока, а получая похвалу, считаете себя единственным достойным человеком: вы же не видите больше никого, к кому ваши родители относились бы так же. И вдруг всё отнимают, потому что вы провинились. Вы переживаете событие как конец света, не зная, что это естественное течение жизни. Вы никогда не видели, чтобы это случалось с кем-либо. И беда всегда приходит за полученной от шалости радостью – между ними нет никакой золотой середины.

Из-за этих крайностей ребенок становится очень уязвимым. Его легко использовать, он часто испытывает чувство вины, становится легкой мишенью для более шустрых детей, которые приноровились перекладывать ответственность.

Единственные дети привыкли считать, что все вокруг должны вести себя прилично – честно и «по-взрослому». Так что нередко они оказываются в позиции слабого, не умея быстро отреагировать и адекватно ответить на несправедливость, если другие играют не по правилам. (Эти же представления о честности и справедливости заставляют их заступаться за сверстников, над которыми издеваются.) У них могут появиться защитные механизмы, но они редко помогают успешно реагировать на нападение – единственные дети к этому не склонны и боятся открытых конфликтов. Их защита направлена на то, чтобы избегать контакта с противником, уберечь себя заранее.

Мне тяжело воспринимать критику. По правде говоря, на работе я прикладываю много усилий, чтобы этого избежать. Я тщательно собираю – можно сказать, коллекционирую – информацию, которая пригодится для защиты, если мне будет что-то угрожать. Мой начальник всегда делает замечания очень изворотливо, на них сложно ответить, и меня охватывает сильное чувство несправедливости: «Это нечестно».

Мое поведение основывается на том, чему я научилась еще ребенком, – извинения всегда помогали в борьбе с маминым недовольством. Позже привыкла брать на себя ответственность за всё. Когда в компании возникает конфликт, стараюсь его уладить – неплохой способ избежать упреков в свой адрес. Если рядом человек в дурном расположении духа, думаю, что это моя вина. Мне нужно, чтобы всё шло тихо и гладко; чтобы в семье все выглядели довольными и счастливыми, как в моей собственной, когда я была ребенком.

Единственные дети склонны винить себя во всем, но это вовсе не означает, что им легко переносить недовольство окружающих. Наоборот, большинство называет себя сверхчувствительными.