Текст книги "Единственный ребенок в семье. Как выжить без братьев и сестер"

Глава 3. Самовосприятие

Первая странность: нет осознания, что ты единственный ребенок, пока не станешь одиноким взрослым. Только в тридцать с лишним я начал задумываться о том, как прошло детство; только на четвертом десятке стал учиться строить отношения. После тридцати кое о чем догадался, меня преследовали воспоминания, странные мысли об этом ребенке, которым я был и которого всегда считал обыкновенным, выросшим как все. Но нет ведь никакой точки отсчета, не с кем себя сравнить. Сейчас я понимаю, что в детские годы был ужасно одинок. Вот я забрался на стену рядом со школой, а вот пытаюсь играть сам с собой дома, пока мать сидит у камина. Неожиданные вспышки, наполненные одиночеством.

Одно из самых сильных впечатлений от интервью: резкий контраст между тем, каким самоуверенным выглядит единственный ребенок со стороны – и каким сомневающимся и беспокойным является на самом деле. Апломб, который такие дети демонстрируют, скрывает массу непреодолимых сомнений в себе. Собеседники признавались в том, что их никогда не оставляет чувство внутреннего напряжения. Говорили, что совершенно теряются, когда дело доходит до навыков, которые другие люди, кажется, демонстрируют без труда – но которые им самим не удается ни постичь в теории, ни освоить на практике:

Никогда не умел реагировать на шутки и даже не знал наверняка, когда люди шутят, а когда нет. У остальных с этим, кажется, не было проблем. Почему же мне было сложно?

Как лучше сократить разрыв между имиджем и реальностью, они не знают, и это заставляет занимать оборонительную позицию и развивать защитные механизмы, о которых мы говорили в главе 1. Одна из наших собеседниц описала свою способность адаптироваться к любым обстоятельствам, используя образ хамелеона:

Я умею угождать людям. Когда ты сам по себе, есть выбор: лидировать с помощью сил или побеждать за счет симпатии к тебе – здесь надо быть «хамелеоном». У тех, кто растет с братьями и сестрами, есть возможность объединиться, если хотят: «Эй, мы Брауны, мы делаем то-то и говорим так-то, вот так!» Понятно, что у них общего. А вот я быстро впишусь и буду счастлива, куда бы ни попала. Но со временем эта гибкость начинает вызывать вопросы: кто же я на самом деле? Браун и в Африке Браун, а нам приходится подстраиваться.

Главы 7 и 8 посвящены тому, как обнаруживают замкнутость и эмоциональную незрелость единственного ребенка его партнеры и друзья, которых ввело в заблуждение его поведение на людях. Мы постараемся составить общую картину того, как единственный ребенок видит себя. Многие из наших респондентов убедились: их самовосприятие в ранние годы было далеко от истины, что поставило их в невыгодное положение. Вероятно, многим единственным детям удается наверстать упущенное – и более корректно судить о себе в дальнейшем. Но это происходит уже после того, как ложный образ влияет на привычку делать выбор и принимать решения.

Так как у единственного ребенка нет братьев и сестер, которые помогли бы ему составить реалистичные представления о масштабе собственной личности, восприятие самого себя бывает у него весьма расплывчатым. Что, в свою очередь, влияет на то, как он живет:

К тому, чтобы чем-то заняться или проявить инициативу, меня всегда подталкивали друзья. Я же не был этому рад и никогда не знал наверняка, что обо мне думают.

Люди советовали попробовать себя в «лидерских» профессиях, но я не верил, что действительно способен на это. Сейчас гораздо больше опыта, и я раздражаюсь, встречая на высоких должностях некомпетентных людей, ибо у меня действительно были все шансы вскарабкаться вверх по золотой лестнице. Думаю, будь у меня брат или близкий друг, он смог бы меня переубедить.

Представление о себе складывается у людей на основе обратной связи, которую им дает окружение, прежде всего – ближайшие родственники. По нашему мнению, не отражаясь в братьях и сестрах, единственные дети формируют собственный образ на основе некоторых общих факторов. Причем они сильно отличаются от тех, что влияют на самооценку детей в больших семьях. Что же это за факторы?

С большим опозданием

Людям, у которых отлично развито представление о себе, странно слышать, что единственные дети начинают с низкого уровня осознанности. Многие не думают, что отличаются от других, пока не становятся взрослыми:

Я только недавно оглянулся назад и задумался, не стал ли мой характер именно таким из-за того, что я был единственным ребенком.

Имея проблемы с общением в школе, единственный ребенок решает, что всё дело в нем:

Знаете, что странно? Не думаю, что вообще было какое-то представление о себе. Я просто был – и всё, как Топси[5]5
  Топси – персонаж повести Гарриет Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома». Эта маленькая негритянка на вопрос «Слышала ли ты когда-нибудь о том, кто сотворил тебя?» отвечает: «Нет. Думаю, что я просто выросла». Имя Топси часто упоминается, когда говорят о вещах, происхождение которых неизвестно.


[Закрыть]. Некое самоощущение появилось уже позже, когда начал общаться со сверстниками в большом мире и, соответственно, получил точку отсчета.

Не уверен, что можно осознать себя единственным ребенком до того, как повзрослеешь. Ты просто живешь. И только когда пойдешь на работу или обретешь семью, однажды вернешься в пустой дом и подумаешь: «Ох, как же одиноко». До этого надо дойти.

То же мнение – что они пришли к осознанию своего «состояния» сравнительно поздно – имеют еще несколько респондентов:

Проблема в том, что, будучи единственным ребенком, не знаешь, обычный ты или нет. Наверное, все считают себя нестандартными, но я чувствую, что очень сильно отличаюсь. Удивительно, что значимость этого дошла до меня только недавно. Потребовались годы, чтобы выяснить, что не так.

Чудовищная неловкость, с какой наши информанты часто описывали случаи из детства и юности, была гораздо серьезнее обычного смущения. Они припоминали, что чувствовали себя совершенно безоружными в ситуациях, которые окружающие воспринимали спокойно:

Я не могла быстро реагировать. Не умела сразу сказать что-то в свою защиту или ответить на обидное замечание, что без труда удавалось другим. Однажды мы с матерью катались на велосипедах за городом. Уже темнело, а фонарей у нас не было. Вдруг навстречу вылетел мужчина – на велосипеде и тоже без огней. Он заорал: «Где ваши чертовы фары?» К моему изумлению, мать тут же крикнула в ответ: «А твои где?» Скорость ее реакции поразила. Моя первая мысль – надо слезть с велосипеда!

Незнание о том, насколько ты типичен, – проблема для единственного ребенка. Когда мы просили собеседников сравнить свои ситуации с другими, чаще всего ответ звучал так: «Откуда мне знать? Тогда мне сравнить себя было не с кем».

Только глазами родителей

Как мы прояснили в главе 1, единственные дети чувствуют, что родители по-настоящему боготворят их:

Я считала себя особенной, потому что у них не было никого, кроме меня. Мама часто говорила, что я очень много для нее значу, и это правда.

Существенную часть основы для представления о себе составляет отражение в «зеркале» родных, а у единственных детей нет ни братьев, ни сестер, которые давали бы обратную связь, так что им приходится в этом вопросе полагаться только на родителей – и зависеть от их мнения:

Я представлял себя таким, каким описывали родители: то хорошим мальчиком, то негодным, то умным, который не постарался как следует… в общем, каким только мальчиком я не бывал, – но это всегда был их образ, их проекция. Сам не осознавал, что собой представляю. Когда в семье двое или трое детей, шансы получить пищу для размышлений об этом всё-таки увеличиваются.

Моя самооценка в значительной степени основывалась на том, что говорили родители. Подозреваю, что я равнялся на отца, добившегося многого. Он говорил: «Сам себя не похвалишь – и никто не узнает, как ты хорош». Очень хотелось ему нравиться, так что я потратил юность на то, чтобы достичь целей, которые он мне поставил.

Если проецируемая картина подразумевает успех и «какой же ты у нас умный!», единственный ребенок может получить хороший старт. Но обратная сторона таит вдвое больше трудностей, чем преимуществ. В подразделе «Все ожидания», в главе 1, показано, как попытки воплотить в жизнь родительские амбиции приводят к возникновению чувства вины. Если сначала поверите во всё, что родители говорят, а потом не оправдаете их ожиданий, в результате можете получить самооценку неудачника. «Я чувствую себя виноватым – и вдобавок неудачником!»

Сначала была стипендия, потом – окончание школы, затем – экзамен по анатомии в медучилище, который я завалила. Отец сказал только: «Это полностью твоя вина; если бы подготовилась, сдала бы» – и больше никогда не заговаривал об этом. Ни грамма сочувствия. В его глазах я облажалась, и точка.

Если этот «особенный» ребенок ведет себя не так, как хотелось бы маме и папе, он не слышит обидных сравнений с братьями или сестрами. Вместо этого его сравнивают с родителями. И не в его пользу:

Не знаю точно, как я себя воспринимала, но других людей боялась до смерти. Была мучительно застенчивой, что очень вредило. Не могла спокойно воспринимать замечания в свой адрес. Не припоминаю, чтобы мне когда-то говорили, что смогу добиться чего-то, так что я в это не верила. Бабушка всегда сравнивала меня с мамой: «Почему ты не похожа на мать? Ее все звали улыбашкой, а вот тебя так никто не назовет».

Единственные дети могут чувствовать, что должны стать предметом родительской гордости:

Для единственного ребенка родители всегда стараются создать идеальные условия. Когда детей несколько, ты просто держишься поблизости и с интересом наблюдаешь, что из них вырастет. С единственным же родители начинают думать, будто это испытание на прочность. Это большая ответственность, и в результате приходят все эти мысли: мол, ребенок является вашим отражением, а потому вы хотите, чтобы он хорошо говорил, хорошо себя вел и так далее.

Таким образом, единственный ребенок воспринимает себя как отражение семьи, и это чувство может остаться с ним надолго:

Не хочется, чтобы поступки детей стали пятном на твоей репутации.

Снова комментарий партнера:

Для него очень важно, как наши мальчики выглядят.

Когда у единственного ребенка впервые завязываются отношения за пределами семейного круга, образ себя, сформировавшийся под влиянием родительских проекций, может повлиять и на эти отношения:

Среди одноклассников чувствовал себя изгоем. Я ходил в обычную школу в Ист-Лондоне, и дети там, как говорила мать, были «не моего круга». Я принял как данность, что не смогу найти друзей. Место было и впрямь неприятное, и тут я – в белоснежных гольфах. Тяжело даже вспоминать, настолько несладко пришлось.

Большинство родителей стараются дать детям поддержку и уверенность в себе. Для единственного ребенка, как мы убедились в главе 1 (подраздел «Всё внимание»), это является хорошим подспорьем. А у девочки, которой не приходится конкурировать с братьями, могут появиться особые умения:

Думаю, я достаточно напористая. Мой муж рассказал бы, что часами торчит на кухне! Будь у меня брат, всё было бы по-другому, сказался бы культурный уклад родителей. Я бы стряпала на кухне с мамой. Но брата не было – так я оказалась в кабинете отца. В отсутствие сына ему приходилось довольствоваться мной.

Я всегда умела решить проблему, разобраться в ситуации, а еще делать всякое по дому, что-то прикрутить или просверлить. Вырасти я с братом, точно не была бы такой рукастой.

Под влиянием поддержки родителей единственные дочери начинают воспринимать себя как сильных и способных. Многие рано прощаются с образом «маленькой девочки»:

Я росла настоящей пацанкой – могла выполнить любую работу, увлекалась лошадьми. Потом пошла в школу и там была сама за себя – никаких старших братьев. Если чего-то хочешь, то надо сделать самой, иначе результата не видать. Наверное, поэтому привыкла командовать. Возможно, всю жизнь это заставляло меня действовать, добиваться своего, – знала, что никто не сделает за меня.

Я была пацанкой. Не знаю, может, у меня было раздвоение личности – вроде и куклы были, а росла сорванцом. Помню, долгое время хотела быть мальчиком, до слез расстраивалась, что родилась девочкой. Мне так нравились ковбои и индейцы.

В юности парни со мной обращались как с одним из приятелей, пришлось смириться. То, что была единственной девчонкой в компании, не имело значения – я ни в чем не уступала.

Быть может, на единственного ребенка поведение родителей оказывает более серьезное воздействие. Например, легко перенимается ролевая модель сильной матери:

Напористость досталась мне от матери, она ужасно подавляет папу. Он делает всё, как она скажет, так что ролевую модель сильной женщины, возможно, я взяла из отношений между родителями. В брак я пришла с кучей представлений о том, что женщины должны и чего не должны. Некоторые я сохранила до сих пор, от других избавилась. Например, считала, что чистить обувь в доме – обязанность мужа, поскольку так всегда делал отец. Кит вскоре мне всё объяснил!

Но рано обретенная независимость всё-таки формируется вследствие общей обстановки в семье или школе:

Если ты единственный ребенок, это имеет огромное значение, правда. Я стал таким настойчивым потому, что со многими вещами приходилось справляться в одиночку.

Для женщин такой опыт имеет преимущество. Будучи средоточием родительских надежд, девочка может оказаться в выгодном положении. Будь у нее брат, более «мужественные» ожидания достались бы ему. Но в его отсутствие родители могут не столь сильно проецировать на нее традиционные роли, которые общество в той или иной степени предписывает женщинам. Отсутствие конкуренции со стороны мужчин может помочь ей рано осознать свои сильные стороны и обрести веру в собственные способности:

Фактически я научилась знакомиться с людьми и заводить друзей только в колледже, там же впервые встретилась с мужчинами. К восемнадцати годам все это уже знают, а я в первый раз находилась рядом с юношами. Мне были неведомы эти женские штучки: девушки не соревнуются с мужчинами, во время разговора помалкивают и всё такое. Я так не делала, потому что мне никто никогда об этом не говорил, а в восемнадцать лет к таким навыкам уже поздно подступаться. Я очень любила посоревноваться.

Меня никто не учил почтительно относиться к мужчинам. Позже я проходила обучение для медсестер психиатрической практики, и один из принципов звучал так: медсестры так же хороши, как все. Так что никакого раболепия перед врачами-консультантами или психологами не было. Нас учили быть уверенными в себе, мне такой подход по душе. Позже я пошла в обычные медсестры, и там перед консультантами следовало расшаркиваться, беспрекословно выполнять их указания и всячески проявлять уважение. Я не понимала, что в них особенного: на мой взгляд, они были не лучше и не хуже психиатров. Пока я работала в психиатрии, обстановка лишь укрепила мои убеждения. А потом меня заставили это переосмыслить. Раньше мне в голову не приходило, что мое мнение бывает не так важно, как чье-то еще. Я считала, что консультанта можно спокойно критиковать, но людей вокруг это приводило в ужас!

Сложности с оценкой

Вы не видите, как ваши родители по-отечески относятся к кому-то другому. Не можете об этом судить, ибо лишены чувства меры. Это слишком большая ответственность для одного человека.

Тяжело жить без братьев и сестер, с которыми можно поделиться проблемой или спросить их мнение – например, когда выбираешь платье. Собственной оценке я не доверяю.

Образ себя появляется вследствие рефлексии, основанной на обратной связи. У единственных детей нет никого, кто дал бы им такую оценку.

Когда отец заболел, я чувствовала себя беспомощной и неподготовленной: не успела получить никакого опыта, на который могла бы опереться. Рядом не было никого, к кому можно было бы прийти и услышать: «Да, ты права» или «У тебя есть причины так поступить». Муж меня всегда поддерживает, но хочется участия близких родственников.

Беда в том, что, когда отражаешься только в себе, не можешь правильно оценить ситуацию. Для единственных детей это неизбежность, и они верят всему, что говорят родители. Рядом нет брата или сестры, которые помогли бы подвергнуть это сомнению. Третий общий фактор – мало возможностей оценивать и адекватно воспринимать самого себя:

Думаю, чертова проблема в том, что рядом не было никого, кто бы мне хоть объяснил: что правильно, что нет… До пятнадцати-шестнадцати лет не приходило в голову задать себе эти вопросы или как-то оценить свои взгляды на жизнь. Я был один – в борьбе с миром и обстоятельствами. Не было правильного самоощущения. В противном случае я бы не вел себя подобным образом.

У других детей есть шанс понаблюдать за отношениями родителей с близкими:

Если у вас есть брат или сестра, то, даже когда отношения с ними не идеальные, это помогает увидеть: жизнь бывает ко всем примерно одинаково и добра, и жестока.

Наблюдая за родителями и другими детьми в семье, вы учитесь составлять собственное мнение о том, справедливы ли действия старших. Так можно прийти к пониманию, что родители не всегда правы:

Они не всегда правы – значит, их суждения обо мне не всегда справедливы – значит, я бываю прав.

Правда, единственный ребенок не в состоянии понять этого до тех пор, пока не покинет родительского гнезда:

Хорошо помню случай, когда пошел на вечеринку с девочкой по имени Аннабель. Мне было четырнадцать или пятнадцать, она жила по соседству и всегда мне нравилась, хоть я этого не показывал. Мы должны были даже потанцевать – до сих пор вспоминаю с содроганием. Я не знал, что надеть, и покорился судьбе: в результате меня нарядили в школьный пиджак, розовую синтетическую рубашку (никогда ее не забуду), галстук и подходящий по цвету платок с отвратительным цветочным узором, который нашла мать и сочла модным; на ноги – отцовские танцевальные туфли из лаковой кожи. Моя бабушка выглянула из гостиной со словами: «Мне кажется, он выглядит замечательно. Иди и повеселись на славу!» А у меня в голове в этот момент крутилось: «Совсем не уверен, что стану звездой вечеринки в этом наряде». Чувствовал ужасную неуверенность в себе, настоящий кризис. Мы отправились на вечеринку – и вуаля! – само собой, она «забыла свою сумочку в другой комнате», и больше я ее не видел. Меня охватили боль, одиночество, а еще чувство, будто специально подставили. Кажется, до сих пор на душе остались шрамы.

Подобный опыт может быть гораздо более болезненным. Те, у кого есть родные братья и сестры, учатся…

…в безопасной обстановке, где родители всегда могут рассудить противников. Единственному ребенку приходится узнавать об этом за пределами семейного круга. Часто им вообще не удается научиться этому, или опыт приходит слишком поздно – и без помощи третейского судьи.

Судить о справедливости или ошибочности родительских поступков можно только после того, как усвоишь, что они, в принципе, бывают неправы. Самооценка единственного ребенка потому и имеет так много общего с образом, который транслируют родители, что он значительно позже узнает о том, что они способны ошибаться:

Если вы единственный, научиться жизни можно, только наблюдая за другими. Дома нет ничего, что поможет узнать, как расценивать ту или иную ситуацию или поведение – и чего вообще стоит ожидать от людей.

Как мы уже упоминали, родители единственных детей оказывают на свое чадо серьезное влияние. Этот процесс может идти неявно, выражаясь лишь в их поведении:

Большинству вещей единственные дети учатся у родителей – и проносят их через всю жизнь. Повзрослеть – означает стать способным низвергнуть догмы. У мамы был комплекс неполноценности, и я только недавно поняла, что унаследовала его.

В других случаях подавляющее влияние родителей более очевидно:

Сразу после свадьбы мы поселились неподалеку от моих родителей, и тогда казалось, что муж мешает мне делать то, чего я хочу. Но как только мы переехали подальше от матери, всё пошло как по маслу: я постепенно наладила жизнь, постаралась понять свою индивидуальность. И только сейчас, когда мать снова живет рядом, осознала, что она и была главным препятствием.

Суждения единственной дочери – о родителях и о себе – далеки от объективности, потому что у нее нет братьев и сестер. По той же причине страдает и чувство меры, когда речь идет о собственной самооценке. Становление характера происходит прежде всего под влиянием того, что видишь дома, в кругу семьи. Единственный ребенок может наблюдать только взаимодействие между взрослыми. Он никогда не видел, как его родители общались бы с другим своим ребенком, и отсутствие этого опыта имеет большое значение для него. Мы продолжим исследовать этот феномен в главе 6, которая подытожит часть I.

Если ты единственный ребенок, другие люди определяют, каков ты на самом деле.

И крайне важным становится одобрение от этих людей:

Я всю жизнь был одержим мнением других.

Как это я – не центр вселенной?

Каждый маленький ребенок уверен в том, что он пуп земли. Родившиеся братья или сестры быстро развеивают эту иллюзию. С единственными детьми такого не происходит вплоть до момента, когда они начинают контактировать с внешним миром. Он, вероятнее всего, будет к ним менее добр, нежели домашний. Потому они переживают настоящий шок, когда узнают, что мир не крутится вокруг них:

Если ты единственный ребенок, это определенно влияет на то, какую роль в жизни ты себе отводишь. Думаю, мы действительно считаем, что планета крутится вокруг нас. Потому, наверное, что видим, как нами дорожат в семье и насколько важно для родных наше присутствие или отсутствие. Всё всегда делают по-твоему – и никак иначе.

Снова пережить чувство, которое приносят безраздельное внимание и забота взрослых, в дальнейшем уже не удается. Так что остаток жизни единственный ребенок может потратить на то, чтобы как-то приспособиться к своей, мягко говоря, нереалистичной самооценке «центра вселенной». С объективной оценкой своего места в мире наши собеседники столкнулись позже, принимая не самые адекватные решения.

Разумеется, они могут потратить много времени и усилий, чтобы сохранить свое привилегированное, хоть и обманчивое положение. И использовать для этого разные способы, которые мы постарались описать в главе 1 (подраздел «Всё внимание»). Одним из них может стать поиск подходящего партнера. Единственные дети воспринимают себя как особенных людей, так что и партнеров подбирают соответствующих. Например, «страдалец» поможет им чувствовать себя прекрасно или будет играть роль жертвы, которую можно без конца спасать от всех несчастий. Это может вызывать проблемы: например, когда единственному ребенку не хватает ощущения исключительности или когда партнер не столько особенный, сколько с причудами:

Я ни разу в жизни не встречался с кем-то нормальным.

Я знаю, что всегда влюблялась только в странных людей, с причудами.

Единственные дети считают себя особенными, это правда. Я несколько раз встречалась с теми, кто рос без братьев и сестер, и всегда была причина, по которой они меня выбирали. Проблемы начинались позже, когда они понимали: во мне ничего нет из того, что они предполагали изначально.

Когда вы узнаете, что мир не находит в вас ничего особенного, горькое разочарование может пошатнуть веру в себя и сделать вас невероятно восприимчивым к критике. Как мы увидели в главе 2 («Семейные дрязги»), у вас нет привычки слышать и фильтровать критику в свой адрес, – привычки, которую приобретают братья и сестры в большой семье. Возможно, единственные дети воспринимают неприятные замечания столь же остро, как любой человек, но сами они уверены, что более чувствительны в этом плане:

Это точно – ненавижу, когда критикуют меня или мою работу. Гораздо лучше умею критиковать сам!

Мне не нравится слышать критику… это говорит о том, что тебя не любят, отвергают, а ты всех подвел. Падаешь с пьедестала.

Такая реакция вызвана тем, что их мало кто объективно оценивал в детстве, и старой доброй привычкой при любом удобном случае взваливать вину на себя:

Не выношу критики, когда она относится лично ко мне. Если меня в чем-то упрекали, надувался как пингвин. Меня это абсолютно деморализовало, потому что я считал каждое сказанное слово правдой. Я работал над этим сам и с партнершей, но как же, черт возьми, тяжело.

Я умею за себя постоять, если меня критикуют, но ужасно недовольна собой, когда кто-то говорит гадости про мою внешность или взгляды. Знаю свою сумасшедшую потребность в том, чтобы всем нравиться, так что бесстыдно вступаю в битву за популярность. Но потому-то критика так и ранит… чувствуешь, что тебя не любят.

Будучи не уверенным в правдивости самооценки, единственный ребенок очень переживает о том, что думают о нем другие:

Я ужасно не уверен в себе: когда слышу, как люди смеются или перешептываются, предполагаю, что обо мне, хотя обычно это не так. Кто-то что-то скажет – и я инстинктивно думаю, что разговор про меня.

Беспечный подход, который исповедуют другие дети, точно не для них. Единственный ребенок всегда беспокоится.

Подростковый бунт

В подростковом возрасте большинство склонно экспериментировать с внешностью, испытывать родителей на прочность и, в целом, слегка бунтовать. У единственных детей такого не происходит. Просто поразительно, как мало признаков подросткового бунта было в жизни наших респондентов. По словам семейного психолога,

…чтобы бунтовать и исследовать границы собственной личности, детям нужны сильные родители. Если брак балансирует на грани распада или один из родителей болен, если ради ребенка приносятся огромные жертвы или ему всегда потакают, подросткового бунта может и не случиться.

Когда от тебя многого ждут, живешь с ощущением долга: надо всё делать хорошо и вести себя подобающе. У единственных детей не бывает «дьявольского» периода – на это просто нет времени. Вплоть до тех пор, пока их не начинают понемногу отпускать на волю, то есть в восемнадцать-девятнадцать лет. Для того чтобы полноценно пройти через эту фазу, нам всем нужны моменты, когда родители беспокоятся о ком-то другом. Единственные дети не хотят расстраивать мать и отца. И понимают, что у них, кроме родителей, никого нет.

Несколько наших респондентов ощущали, что в них «слишком много вложено». Вспоминали, что рано стали «маленькими взрослыми» и почувствовали тяжесть большой ответственности:

Подростковый бунт? Это что? У единственных детей в открытом виде его не бывает. Ты просто не можешь себе этого позволить, разве не так? На тебе слишком большая ответственность. У родителей есть только ты, и они подобного не вынесут – вот и приходится искать обходные пути.

Если ребенок вдруг начинает демонстрировать независимость, у родителей хватает власти, чтобы это контролировать или срезать на корню:

На определенном этапе я думала, что грубить матери чертовски умно. Но однажды она усадила меня напротив и сказала, что я превращаюсь в испорченного единственного ребенка. Это заставило задуматься, пристыдило. С тех пор я перешла эту черту только раз в жизни.

«Не спорь с матерью». Эта фраза до сих пор звучит в ушах. Сейчас понимаю, что отец принимал любой разумный вопрос за возражение и, кажется, слишком тревожился о том, чтобы все видели, как хорошо я воспитан (а может, боялся утратить контроль). Мне не дозволялось сомневаться. Я чувствовал, что сопротивляться этому невозможно, и даже не пытался. Полагаю, с тех пор я и стараюсь выглядеть хорошим. Что я делал тогда, так это ходил надутый и расстроенный, да и по сей день так поступаю – не самая социально полезная привычка.

Несмотря на то, что у родителей единственного ребенка больше возможностей контролировать любые возражения, мы связываем редкость подросткового бунта среди собеседников с тем, что они даже не пытались бунтовать. А это, в свою очередь, вызвано тем, как они воспринимали себя в таком возрасте:

Я не бунтовала, всегда вела себя достойно, не выкидывала фокусов. Никогда открыто не шла против родителей – и до сих пор соответствую их ожиданиям.

Я бы не посмела устроить подростковый бунт, поскольку боялась расстроить родителей. У меня была парочка бойфрендов, и отец всегда встречал меня на крыльце по вечерам, когда я возвращалась.

Но внутренним мятежам суждено случиться, – неважно, осознаете вы их или нет. Находятся другие способы самоутверждения. Одна из форм подросткового бунта у единственных детей – ничегонеделание. Они могут также освоить пассивную агрессию, чтобы контролировать людей более изощренными методами, – привычка, которая может сохраниться и в дальнейшей жизни. А также они способны прибегать и к менее очевидным средствам:

Я страдала анорексией – тогда никто не поставил мне диагноз, но сейчас, оглядываясь назад, отчетливо понимаю, что́ со мной было. Я с ума сходила, лишь бы не есть. Из-за этого обстановка дома была тяжелая: меня всё время хотели накормить насильно, но делали только хуже. До сих пор не понимаю, почему так вышло. Очевидно, это была форма протеста.

У меня не было подросткового бунта, но в лучшие подруги я выбрала одну из самых отъявленных хулиганок в школе, хотя сама была тихоней. Противоположности притягиваются?

Я выражала протест приемлемыми способами: встречалась с мужчинами постарше и тому подобное. Бунт был в том, чтобы отличаться ото всех, делать вещи, которые не считаются нормой. Но до антисоциального поведения всё-таки не доходило, так что меня не особо осуждали.

Неподходящий партнер – один из мощных способов самоутверждения:

Я всю жизнь была послушной, образцовой единственной дочерью, но потом нашла способ вырваться – по уши влюбилась в мужчину, который пребывал, по мнению родителей, просто за гранью добра и зла, у парня была криминальная история. Оставь они меня в покое, он бы мне быстро надоел, но они даже судебную опеку оформили. Чертовски глупо – в результате я решила сбежать с ним.

У некоторых бунт трансформировался в сильное стремление покинуть дом, иногда в необычайно раннем возрасте, что мы уже частично затронули в главе 1 («Быть для них всем»):

Я была готова покинуть дом как можно раньше. Никакого болезненного разрыва не случилось; просто по мере того, как взрослела – в промежутке между тринадцатью и шестнадцатью годами, – я почувствовала, что атмосфера стала удушающей. Съехалась с бойфрендом в шестнадцать лет.

Мама не знала, что я курю: это была еще одна попытка бунта. К семнадцати или восемнадцати годам осознал, что хочу уехать. Я никогда не мог протестовать открыто, потому и шел навстречу их требованиям. Но мог выразить это побегом: чем дальше, тем лучше.

От школы можно было съездить во Францию и пожить в местной семье. Мне казалось – обычное дело, но для матери это было мучительно. Я определенно еще никогда не отсутствовал дома так долго. При этом я знал, что разлука просто необходима – как попытка смягчить последующий удар, когда я уеду совсем. Надо было проявить жесткость во имя добра, чтобы суметь вырваться.

У некоторых наблюдалось косвенное признание отдельных элементов протеста: