Текст книги "Теория притягательности"

Согласно результатам одного исследования дети, читающие истории, в которых не описывается психологическое состояние персонажей (типа «Джим был счастлив»), при дальнейшем тестировании определяют психологическое состояние других людей лучше, чем дети, читающие истории, где есть описание психологического состояния персонажей. Одно из объяснений в данном случае заключается в том, что, когда мы вынуждены своим умом постигать психологическое состояние других людей, а не просто принимать готовые выводы как данность, это помогает нам лучше разбираться в людях.

Истории, которые мы читаем или слышим, оказывают на нас влияние, хотим мы того или нет. Нереалистичные отношения между персонажами этих историй приводят к тому, что мы хуже понимаем реальных людей. Например, любители любовных романов чересчур романтичны, и это может мешать им в реальной жизни. Психологи Марш и Фазио обнаружили, что такие люди негативно относятся к использованию презервативов. Как мы следим за тем, какие продукты питания потребляем, так же нужно следить и за тем, какие истории мы читаем и слушаем.

* * *

Нет человеческого общества, где не было бы хоть каких-то музыкальных традиций. Музыка используется в ритуалах почти всех религий. Наша реакция на музыку может отличаться в зависимости от того, к какой культурной среде мы принадлежим, но есть и много общего, в частности восприятие эмоциональной тональности. Метафорические ассоциации (например, высокий тон ассоциируется с радостным настроением) тоже могут быть общими для разных культур и народов.

Наше стремление к пониманию и желание выявлять закономерности и паттерны в музыке проявляются особенно ярко там, где повторяющиеся темы играют критически важную роль. Повторения в музыкальном произведении происходят на нескольких уровнях – от постоянного барабанного боя до узнаваемых элементов, характерных для данного музыкального стиля или жанра. Если произведение живописи нам сразу нравится или не нравится, то музыкальное произведение нужно прослушать несколько раз прежде, чем мы сможем решить, нравится нам оно или нет. Музыка по самой своей природе подразумевает, что ее нужно слушать снова и снова. Если вы прочитали книгу и она вам понравилась, считается совершенно нормальным, что больше вы никогда не возьмете ее в руки. Однако если вы, один раз услышав музыку, говорите, что она вам понравилась, но второй раз слушать ее вы не хотите, то окружающих это наверняка удивит.

* * *

Хотя спорт не считается искусством, нет никаких сомнений в том, что мы любим спорт во многом из-за эстетической составляющей. Некоторые его виды, такие как акробатика, фигурное катание, чарлидинг, синхронное плавание, боевые искусства, паркур и спортивные танцы, вообще представляют собой нечто среднее между спортом и искусством. Но и игровые виды спорта, такие как баскетбол и футбол, имеют сходство с выступлениями артистов: они играют перед аудиторией, для успеха требуются серьезные профессиональные навыки, игра вызывает сильную эмоциональную реакцию, а по ее окончании работа каждого члена команды подвергается разбору со стороны критиков.

В спорте, как и в литературе, много места занимает конфликт, соперничество. Спортсмены (например, теннисисты) соперничают между собой, и зрителями это воспринимается как межличностный конфликт. В тех видах спорта, где спортсмен выступает в одиночку (например, тяжелая атлетика или стрельба из лука), в сюжетном плане это воспринимается как противостояние человека и природы.

Командные виды спорта пробуждают у болельщиков чувство верности, являющееся одной из основ психологии морали. Болельщики в глубине души ассоциируют себя со своей командой и испытывают большую радость, когда их команда побеждает, и расстраиваются, когда команда проигрывает. Верность в равной степени важна для мужчин и для женщин, но мужчины большее значение придают верности своей группе, тогда как женщины – верности в отношениях между двумя людьми. В этом заключается одна из причин того, что мужчины отдают предпочтение командным видам спорта чаще, чем женщины.

Наша любовь к повторениям и паттернам удовлетворяется за счет ритуального аспекта правил игры, таких как вбрасывание шайбы в хоккее или штрафные броски в баскетболе. Кроме того, спорт всегда предполагает некоторую степень неконгруэнтности, принимающую форму неопределенности: даже когда одни и те же две команды играют между собой снова и снова, двух одинаковых игр не бывает. Бесконечное разнообразие вариаций в жестких рамках правил поддерживает в нас интерес к этим играм. Разным видам спорта свойствен разный уровень стратегического мышления. В американском футболе, к примеру, стратегия занимает значительно больше места, чем, скажем, в баскетболе или в гонках. Каждый игрок знает свое место на поле и свое амплуа, тщательно тренируется и доводит необходимые действия до автоматизма. Во многих других видах спорта важны только тактика и умение принимать мгновенные решения в хаотической обстановке. Впрочем, тактики американскому футболу тоже не занимать.

Причины, побуждающие нас заниматься спортом, являются зеркальным отражением мотивов, по которым мы с таким увлечением наблюдаем за спортивными состязаниями (например, страсть к соперничеству). Кроме того, заниматься игровыми видами спорта нас побуждают те же эволюционные мотивы, которые побуждают нас к играм вообще. Мы развиваемся, имитируя в игровой форме те самые навыки, которые затем используем в реальной жизни: умение бороться, прятаться, избегать опасности.

В прежние времена люди больше сами занимались спортом, чем наблюдали за спортивными соревнованиями, но с развитием средств массовой информации многие превратились в болельщиков. Предполагаю, что нечто подобное случится и с компьютерными играми. Может, такого и не будет, чтобы люди больше времени тратили, наблюдая за компьютерными играми, а не играя в них непосредственно, но зрелищность этих игр возрастает, и публичные соревнования между геймерами привлекают все больше болельщиков.

* * *

Пожалуй, самым важным аспектом нашего понимания качеств притягательности является понимание их влияния на наши убеждения. Мы постоянно слышим от людей разные идеи, постоянно оцениваем их и затем решаем – осознанно или бессознательно, – в какой мере они заслуживают доверия. В большинстве случаев наша вера опирается на объективные наблюдения (например, вы уверены, что в данный момент читаете книгу), рациональные рассуждения (вы логически в чем-то разобрались), свидетельства экспертов (консенсус между учеными внушает вам доверие) и т. д. Изучение этих рациональных оснований веры – тема других книг. Однако, к сожалению, существует еще и множество иррациональных факторов, укрепляющих или подрывающих нашу веру. Все, чему вы научились на протяжении жизни, все, что вы находите в ней интересного, вносит свою лепту в эстетические качества исследуемого предмета и влияет на степень доверия к идеям.

Возьмем для примера теорию заговора. Мы пытаемся найти объяснения наблюдаемых явлений (потому что из любви к неконгруэнтности нас постоянно тянет разгадывать), и нам нравится, что теория заговора такое объяснение предлагает (удовлетворяя наше стремление к паттернам и разрешению неконгруэнтности). Некоторые из конспирологических теорий оказываются правдой, например Уотергейтский скандал с Никсоном. Я не хочу сказать, что теория заговора – это сплошная выдумка, а лишь хочу отметить, что у каждой из принадлежащих к ней гипотез есть качества притягательности, заставляющие относиться к ним с особой осторожностью.

У всех людей есть тенденция отдавать предпочтение той информации, которая подкрепляет уже существующие у них убеждения. Конспирологи считают, что им удалось узнать и понять то, что для остальных остается тайной, и это наделяет их чувством превосходства над людьми. Любая угроза нашим убеждениям – будь то вера в заговор или религиозная вера – побуждает нас стать евангелистами и проповедовать то, во что мы верим. Если другие люди соглашаются с нами, дискомфорт, вызванный ощущением угрозы, ослабевает. Евангелические старания конспирологов приводят к повышению внимания к ним со стороны средств массовой информации и возникновению каскада доступной информации: когда мы снова и снова слышим какую-то идею, она становится знакомой и близкой нам и мы с большей готовностью в нее верим.

Современные мифы о похищениях людей инопланетянами представляют собой, по существу, теорию заговора с научно-фантастическим уклоном. Более того, рука об руку с мифом о посещении Земли пришельцами часто идет вера в сокрытие государственными органами важнейшей информации.

Пришельцы, как правило, антропоморфны, поскольку мы хотим, чтобы они так или иначе были очеловечены. В частности, очеловеченным инопланетянам не чужды секс и насилие. Кроме того, миф о пришельцах, с точки зрения его приверженцев, обладает тем достоинством, что в нем нет ничего сверхъестественного. В результате многие из тех, кто охотно верит в инопланетян, высмеивают как нелепицу веру в демонов, духов и вообще всякие религиозные убеждения. Они считают, будто их система убеждений в большей мере согласуется с научным мировоззрением (и в определенном смысле так оно и есть).

Так называемые жертвы похищений (абдукции) формируют группы поддержки, способствующие рециркуляции их идей подобно движению застойного воздуха в герметически закрытом здании.

Вера в паранормальные явления идет вразрез с фундаментальными, научно обоснованными принципами природы. В этом она отличается от просто ошибочных убеждений: когда вы думаете, что собаку выгуливали, в то время как на самом деле нет, или когда вы думаете, что мужчины и женщины имеют неодинаковый средний уровень IQ.

Во многих случаях вера в сверхъестественное возникает вследствие упоминавшихся выше различий в образе мышления между древним и новым мозгом. Как правило, люди, в большей мере опирающиеся на интуицию древнего мозга, более суеверны, более религиозны и более склонны верить в паранормальные явления.

Астрология, суеверия, миф о похищении людей инопланетянами и большинство религий посвящены людям и персонифицированным силам и немало на этом выигрывают. Люди, которые сопереживают другим, в большей мере склоняются к этим верованиям.

Когда убеждениям недостает научной основы, они играют на наших надеждах и страхах. Они могут обещать нам более справедливое мироустройство, счастливую жизнь после смерти или чудодейственное исцеление наших болезней и одновременно запугивать нас скрытыми во Вселенной опасностями, от которых мы слишком боимся отмахнуться, что может иметь вполне конкретные последствия. Например, страх перед прививками в настоящее время представляет собой немалую угрозу для общественного здравоохранения.

Находясь в хаотической, непредсказуемой среде, мы тщимся понять мир, полагаясь на суеверия и ложные объяснения. Как только идея утверждается в голове, мы просто перестаем замечать информацию, которая идет с ней вразрез, зато повсюду наблюдаем подтверждения нашим суевериям.

Существует огромное количество данных, свидетельствующих о том, что религия обладает свойством притягательности – хорошо это или плохо. И дело здесь не просто в том, что любая необычная идея заразна. По-настоящему привлекательных религиозных идей не так уж много, и каталог, который можно из них составить, весьма невелик. На вопрос, почему это так, как раз и пытаются ответить собранные в данной книге гипотезы. Я покажу, как коррелируют с религиозностью некоторые психические расстройства (особенно характерна гиперрелигиозность для таких заболеваний, как маниакальный синдром, обсессивно-компульсивное расстройство, шизофрения и височная эпилепсия). Вполне возможно также, что душевные расстройства и заболевания мозга способствовали формированию религий. Однако тот факт, что без религии не обходится ни одна культура, указывает, что фактор психических расстройств не является необходимой предпосылкой развития религиозности. Знаменитое Миннесотское исследование близнецов показало, что на 47 процентов религиозность обусловлена… генетически! От воспитания уровень религиозности зависит лишь на 11 процентов. Да-да, перечитайте предыдущие две фразы еще раз – как пришлось мне, когда я впервые об этом узнал.

Я мог бы еще долго обсуждать здесь различные религиозные воззрения и переживания, но не хочу отпугнуть верующих читателей. К какой бы религии вы ни относились сами, существуют тысячи других религий с многочисленными адептами, в воззрения которых вы не верите. Я гарантирую, что в мире наверняка найдутся религии, которые покажутся вам странными и нелепыми, так что вы вполне искренне удивитесь: «Как люди могут верить в такую чушь?» Даже религиозные люди зачастую с недоумением относятся к убеждениям других религиозных людей.

* * *

Некоторые считают, что изучать такие вещи, как искусство (или религия), нет никакого смысла. Одни – из числа «серьезных» ученых – считают, что обсуждать эти легкомысленные предметы ниже их достоинства. Другие возражают против серьезного изучения искусства из опасения, что это отнимет хлеб у художников. Третьи утверждают, что, если разложить искусство по полочкам, это лишит его всякой красоты. Четвертые считают, что мы попросту не способны понять, в чем именно состоит притягательность искусства. Здесь я постараюсь ответить на все эти возражения.

Религия и искусство – предметы легкомысленные и маловажные. Изучать их – значит понапрасну тратить время. Художественное творчество и любование произведениями искусства занимают немалое место в нашей жизни. Американские школьники ежедневно тратят на это до семи с половиной часов в сутки. Художественное творчество является важным средством самовыражения, психотерапии, а также привлечения особ противоположного пола. Сорок минут созерцания произведений искусства снижают уровень стресса настолько, насколько пять часов релаксации после работы. Кроме того, доказано, что очень хорошо снимает стресс музыка.

Разве то, на что мы тратим столько времени и внимания, не заслуживает самого пристального изучения?

Если говорить о религиях и других системах убеждений, то надо иметь в виду, что идеи (как хорошие, так и плохие) распространяются среди людей подобно вирусной инфекции. Хотя системы убеждений, связанные с паранормальными явлениями и шарлатанской медициной, легко разоблачаются наукой, они продолжают владеть умами поразительно большого числа людей. Более 40 процентов американцев верят в привидения, чертей и духовную медицину. Религиозные воззрения обнаруживаются в каждой культуре, и в этом смысле с религией могут сравниться только речь, изготовление орудий труда и искусство (включая музыку). Религиозные идеи являются важным фактором воздействия на убеждения и поведение людей во всем мире.

Развитие технологий лишит художников работы. Научно-технический прогресс привел к замене ручного труда машинным. Как правило, это приводит к тому, что работники переквалифицируются из сферы физического труда в сферу умственного труда. Теперь мы достигли такого уровня прогресса, что машины – компьютеры – начинают брать на себя даже умственный труд. Эта тенденция будет продолжаться и приведет к тому, что постепенно люди будут повышать уровень своей подготовки, чтобы управлять компьютерами, выполняющими менее квалифицированную работу.

Я прогнозирую, что по мере развития технологий компьютеры постепенно будут вытеснять и некоторые творческие профессии (например, подменять покадровую целлулоидную анимацию компьютерной графикой). Но это не значит, что в искусстве не останется места для человека. Люди будут заниматься искусством ради собственного удовольствия, как сегодня ради этого занимаются поэзией.

Смогут ли компьютерные программы будущего делать все то, на что способны сегодня люди, и даже лучше? Думаю, да, но, скорее всего, к тому времени отношения человека и компьютера изменятся настолько, что просто не будет смысла пытаться их разделять. Возможно также, что к тому времени, когда компьютеры научатся работать лучше нас, нам вообще не будет нужды работать. Должен отметить, что эта тема сейчас обсуждается куда более светлыми умами (с обеих сторон), и не мне с ними спорить. Время покажет.

Если компьютерные программы способны создавать достойные упоминания произведения искусства быстро и дешево, потребителям (то есть всем людям) это только на пользу. Может быть, даже фильмы будут модифицироваться по нашему желанию в зависимости от нашего текущего настроения.

Осознав принципы действия искусства, вы только все испортите, лишив его всякой красоты. Поэт Джон Китс жаловался, что Исаак Ньютон своими исследованиями и теориями «расплел радугу» и погубил очарование цвета и света. Китс умер в 1821 году, но, на мой (совершенно ненаучный) взгляд, художники и дизайнеры (что в искусстве, что в рекламе) продолжают весьма эффективно пользоваться цветом. Понимая, как и что работает, начинаешь видеть внутреннюю красоту предмета или явления. Например, некоторым нравятся пейзажные сцены, которые видны как будто из укрытия (частично перекрываются ветвями дерева). Думаю, это связано с тем, что ветки порождают в нас чувство безопасности (а это ощущение прекрасно само по себе) и тем самым позволяют нам глубже оценить красоту картины или фотографии. Доставляет ли секс нам меньше удовольствия от того, что мы знаем тонкости эволюции репродуктивного процесса? Становится ли пирожное менее вкусным от того, что любовь к сладостям привита нам самой эволюцией, что сладкие продукты питательны и редко встречаются в природе? Едва ли. Начиная писать данную книгу, я был уверен, что это объяснение все объясняет.

Однако главное достоинство научного мировоззрения в том и состоит, что приверженность науке зачастую помогает нам увидеть свои ошибки и заблуждения. Исследование, проведенное профессором Сарой Мур, показало, что, когда мы знаем, отчего любим пирожные, наша любовь к ним начинает ослабевать. А когда мы узнаем причины случившейся с нами неприятности, воспоминания о ней перестают быть такими мучительными. Еще одно исследование, проводившееся под руководством психолога Дэниела Гилберта, показало, что полное понимание причин позитивного переживания снижает степень и продолжительность испытываемого нами удовольствия. Так, например, если кто-то спрашивает, чем вам понравился фильм, сами попытки объяснить это приводят к тому, что фильм нравится вам уже несколько меньше. По-видимому, понимание снижает эмоциональный накал переживания, что хорошо в случае негативных переживаний (вы быстрее избавляетесь от психологической травмы), но мешает наслаждаться позитивными переживаниями (как в случае с пирожными).

Я оказался не прав и теперь не знаю, как сбить спесь со своего критика. Лучшее, что я могу сказать, – это то, что даже в тех случаях, когда понимание вредит получаемому удовольствию, есть надежда, что само объяснение наблюдаемого явления может оказаться достаточно интересным, чтобы компенсировать потерянное.

Существует как минимум одна форма искусства, где понимание определенно не дает получить удовольствие, – фокусы. Фокусники никогда не объясняют, что они делают, поскольку это погубит весь эффект. Именно неудовлетворенное желание понять делает фокусы такими интересным.

А теперь сравните это с тем, насколько интереснее становятся для нас некоторые вещи, когда мы узнаем, как они устроены: какую радость мы испытываем, когда разгадываем загадку, раскрываем тайну или узнаем, что рыбы сребробрюшки подсвечивают свое брюшко, чтобы быть невидимыми для плавающих под ними хищников.

Наконец, есть люди, которые думают, что понять такие вещи, как искусство или религия, просто невозможно. Что ж, поживем – увидим.

1. Запрограммированные на общение

Для всех животных жить – значит убивать.

Люди, как и оцелоты, олени и все прочие животные, должны питаться еще живыми или уже погибшими клетками. В далеком прошлом для нас было важно уметь определять наличие живых существ поблизости от себя. Что это такое перед нами? Разум человека обладает сложным пониманием базовых типов вещей. Сталкиваясь с чем-то новым, мы пытаемся классифицировать это, относя либо к живым, либо к неживым. Это может быть растение, другой человек, друг или враг, либо это может быть животное, на которое мы можем охотиться или которое может охотиться на нас.

Заметить животное в его естественной среде обитания бывает весьма непросто. Когда наши предки замечали неясную тень, которая могла оказаться упавшим деревом, а могла оказаться и львом, те из них, кто больше осторожничал, имели больше шансов выжить и завести детей, которые унаследовали, в генетическом и культурном смысле, привычку осторожничать. Если убегать от упавшего дерева, думая, что это лев, не умрешь, зато легко можно умереть, если наступить на волка, приняв его за кучу опавших листьев. Вследствие этого мы довольно часто ошибаемся, принимая неодушевленные вещи за одушевленные – просто потому, что считать любую непонятную вещь одушевленной безопаснее для жизни.

Люди, как и многие наши родственники-приматы, живут в сложной иерархической социальной среде, и это тянется едва ли не с тех времен, когда зародилось земледелие. Процветание индивида зависит от того, насколько тщательно он ухаживает за своим социальным садом, где у него есть и союзники, и враги, и соперники, и любовники, и начальники. Понимать структуру социального окружения и свое место в нем критически важно для счастья, воспроизводства и даже выживания.

Понимание своих личных отношений – это простейшая форма социальных рассуждений. Даже собаки знают, кто их друзья. Куда сложнее понимать отношения между двумя другими людьми, например между вашим другом и его женой, не говоря уже о том, чтобы понимать, кто еще знает об истинных отношениях между ними в вашем социальном окружении. Только подумайте, сколько всяких подробностей нужно знать человеку, чтобы следить за жизнью своих родных и друзей.

Чтобы отслеживать все сложные социальные переплетения в окружающем вас мире, необходимы немалые умственные способности. Те, кто не смог разобраться в этих сложных социальных связях и успешно ими манипулировать, наверняка были вытеснены в процессе естественного отбора теми, кто смог. Победили и выжили люди с высокоразвитым социальным интеллектом. Весьма вероятно, что из-за важности понимания социальной структуры в процессе эволюции в нас глубоко утвердилось первобытное желание уделять внимание людям и отношениям между ними. Так же, как людей манят запах жареного мяса и безопасные места, привлекают их и отношения между людьми.

Тезисом этой главы является социальная теория притягательности: наша склонность повсюду замечать людей и интересоваться ими означает, что информация о них и их взаимоотношениях делает все, что с ней связано, более интересным для нас.

Эта теория двояка. Во-первых, люди склонны верить в те паттерны, которые так или иначе связаны с социальным смыслом, намерением и посредничеством. Например, когда вы видите человеческое лицо на фотографии марсианской горы или думаете, что молнии швыряет на землю рассерженный бог. Это иногда называют агентицизмом, гипертрофированным социальным самосознанием, гиперактивной моделью психического состояния, гиперчувствительным / гиперактивным обнаружением разумной силы или антропоморфизмом.

Когда вы замечаете нечто такое, что в потенциале может оказаться очень хорошим или очень плохим для вас, например льва или другого человека, в вашем мозге происходит целый ряд процессов. Ваше внимание приковано к тому, что вы видите, поэтому вы меньше думаете о других вещах. Вы стараетесь собрать еще больше информации, двигая глазами или выбирая другую точку обзора. У вас может возникнуть эмоциональная реакция: страх, злость или желание. Возможно, вы начинаете строить планы – на всякий случай.

Но у человека этот инстинкт выходит за рамки просто анимизма, то есть одушевления неодушевленных предметов, например когда он принимает бревно за льва. Мы гиперчувствительны к присутствию не только животных, но и других людей – существ, наделенных разумом.

Во-вторых, социальные объяснения, которые мы слышим от других людей, кажутся нам более убедительными. Иными словами, объяснения, опирающиеся на поступки людей и отношения между ними, кажутся нам наиболее достоверными. Рассказы о характерах и желаниях находят резонанс в нашей душе. Например, когда в экономическом спаде обвиняют горстку людей, мы доверяем такому объяснению с большей готовностью, чем ссылкам на хаотические флуктуации рынка, – ведь для нас естественно думать, что все происходящее является результатом человеческой деятельности. Когда солдаты подвергают пыткам мирных жителей, мы охотнее верим утверждениям, что в семье не без урода, чем попыткам отыскать системные проблемы, поощряющие такое поведение военнослужащих.

Согласно социальной теории притягательности, мы видим людей даже там, где ими и не пахнет, и предпочитаем социальные объяснения. Каким же образом социальная притягательность влияет на нашу любовь к изобразительному искусству?

Мой друг Дэниел Томпсон позирует художникам. В последнее время он приводит с собой Фиби, свою собаку. Дэниел говорит, что художникам это нравится. Иногда они рисуют Фиби (чтобы «почистить палитру») перед тем, как начать работать с Дэниелом, или по окончании сеанса. Но еще не было случая, чтобы они захотели рисовать только собаку.

Один историк искусства как-то объяснял мне, что, если рассматривать искусство в разрезе эпох и культур, характеристик, которые были бы общими для всех времен и народов, отыскать не удается. Я возразил, что во всех присутствует изображение людей, особенно человеческих лиц. Достаточно прийти в любой художественный музей, чтобы увидеть, сколь велика там доля картин, на которых изображены люди. Почему людей художники рисуют гораздо чаще, чем собак? Социальная теория притягательности объясняет: потому что люди и отношения между ними нам чрезвычайно интересны. Нам нравятся изображения людей, и мы находим их наиболее запоминающимися. В изобразительном искусстве эта любовь проявляется в многочисленных живописных и скульптурных портретах. Животные портретов не заказывают и тем более не платят за них. В противном случае это был бы совсем другой мир.

В какой мере изображения людей доминируют в искусстве? Я дал студентке Ребекке Фреротте, изучающей историю искусства в Карлтонском университете, задание посчитать, на скольких картинах из числа произведений искусства, представленных в огромном художественном альбоме «Искусство прошлого и настоящего» («Art Past, Art Present»), изображены люди. Хотя речь там идет не только о живописи, но и о других средствах художественного творчества, я все эти произведения для краткости буду называть картинами. Так вот, из 420 представленных картин на 333 изображен хотя бы один человек. Иными словами, произведений изобразительного искусства с людьми втрое больше, чем без людей. По крайней мере, это касается наиболее знаменитых произведений, удостоенных включения в альбом, посвященный истории искусства.

Однако можно дать и более глубокий прогноз. Картин с небольшим числом изображенных людей должно быть больше, чем картин, где людей изображено много. Одна из причин этого состоит в том, что одного человека нарисовать легче, чем многих. Это касается также и кинематографа, где услуги актеров обходятся весьма дорого. Другая причина заключается в том, что, когда людей много, им труднее вести осмысленный диалог. Как вы могли сами заметить на званых обедах, максимальное число людей, поддерживающих общий разговор лицом к лицу, не превышает пяти. Если исходить из предположения, что люди тяготеют к группам, способным поддерживать осмысленный разговор, можно предсказать, что наибольшую популярность имеют произведения искусства, где изображены от одного до четырех человек (четверо плюс сам зритель – как раз и получается пять).

Третья причина связана с так называемой субитизацией – способностью быстро, почти мгновенно определять количество находящихся перед нами объектов, не считая их. Максимальное число объектов, поддающихся субитизации, для большинства людей составляет четыре. Легче всего поддаются обработке те объекты, которые нам больше всего нравятся, и об этом мы подробнее поговорим в главе 3. Если говорить о картинах, то зрители предпочитают любоваться такими произведениями, где число изображенных людей укладывается в рамки субитизации.

По всем этим причинам я и предсказывал, что наибольшей популярностью пользуются картины, где изображен один человек, и кривая распределения произведений искусства в зависимости от количества изображенных на них людей на уровне четырех-пяти человек резко идет вниз. Расчеты подтвердили мой прогноз: на 116 картинах изображен один человек, на 48 – два человека, на 26 – три, а дальше работы уже единичные.

Когда вы в следующий раз окажетесь в художественном музее, обратите внимание на то, как искусство служит человеку. Музей – это место, где множество людей любуются другими людьми.

Групповые танцы представляют собой почти вселенский культурный феномен. Люди собираются и танцуют вместе, достигая экстаза. Весьма вероятно, что в эволюционном смысле групповые танцы (в армии заменяемые на синхронную маршировку и муштру) представляют собой первобытный механизм укрепления чувства коллективизма. В книге Дэвида Бирна «Как работает музыка» («How Music Works») описывается схожий эффект участия в большом оркестре:

Оркестр превратился в более абстрактный организм, сообщество. И каким бы виртуозом ни был сам по себе каждый музыкант, его индивидуальность растворяется в коллективе. Может показаться, что это парадокс, но более цельная личность больше готова поступиться своей индивидуальностью ради музыки… Это не просто музыкальная трансформация. Это настоящее духовное преображение. Этому способствует, конечно же, сама природа музыки, но еще и масштаб оркестра позволяет мне, даже в моем статусе ведущего солиста, раствориться в музыке и пережить своего рода экстатическое освобождение.

Социальная теория притягательности предсказывает, что нарративные формы искусства также преимущественно посвящены людям и отношениям между ними. Да, существуют абстрактные картины, где люди не изображаются, но трудно представить себе литературу, где не было бы ни одного персонажа или хотя бы упоминания о нем. Интерес людей к художественной литературе и кино коренится в нашем интересе к реальной жизни. Например, значительная часть произведений этих видов искусства посвящена вопросам любви и дружбы, поскольку данные темы столько же места занимают и в реальной жизни. Вопросы любви и межличностных конфликтов поднимаются в литературе всех времен и народов.