Текст книги "Дикая девочка. Записки Неда Джайлса, 1932"

Шествие замыкали проводники-апачи, Джозеф и Альберт Вейлоры, верхом на мулах. На головах у них красовались красные банданы – непременный атрибут разведчиков былых времен, который позволял отличить их от тех индейцев, на которых велась охота. Толпа странно реагировала на их появление: то и дело слышались свист и шиканье, на многих лицах застыло выражение глубокой неприязни, которую южане до сих пор питали к апачам. Джозеф не обращал на это внимания и бесстрастно смотрел прямо перед собой. Зато Альберт бросал на зевак злобные взгляды. Он немного отстал и, заметив меня на трибуне, выхватил из седельной сумки ружье, потряс им над головой и испустил оглушительный индейский боевой клич, от которого толпа пришла в большое волнение. А потом догнал колонну.

Выступление из Дугласа носило откровенно церемониальный характер. За пределами города все спешились, погрузились в автобусы и поехали в Мексику. Припасы и оборудование отвезли на грузовиках. Большую часть дня экспедиция потратила на то, чтобы пройти мексиканскую таможню. Чтобы избежать неудобных вопросов, зачем вооруженные американцы пересекают границу, президент Ортис Рубио выдал на имя каждого члена экспедиции охотничий билет, позволяющий ввозить в страну спортивное оружие – карабины или ружья.

На равнине совсем рядом с Агуа-Претой нас ждал удобный лагерь. Не успели мы туда прибыть, как мексиканцы устроили под гигантским навесом грандиозный парадный обед. Столы были накрыты по всем правилам, официанты в белых фраках разносили коктейли, оркестр играл марьячи, и добровольцы при свете керосиновых фонарей танцевали с девушками, которых привезли из города на автобусе, как и некоторых почетных гостей.

Мэр Карджилл и члены Оргкомитета с женами также приехали на праздник в лагерь. Здесь к ним присоединились мэр Агуа-Преты, «президенте» Рожерио Лорето и даже сам губернатор Соноры, Фаусто Топете. Я с изумлением наблюдал, как из одного из припозднившихся автобусов выгружается Уэйд Джексон с тяжелой сумкой и камерой.

– А вы-то что здесь делаете, Большой Уэйд? – спросил я его.

– Ты не поверишь, сынок, – проговорил он с отвращением, – но я отправляюсь с вами. Эта ослиная задница, редактор, в конце концов заставил меня поехать. Говорит, нам нужны два фотографа, чтобы подменяли друг друга, если с одним из нас что-то случится… ну, например, я копыта откину от сердечного приступа.

Среди привезенных на праздник девушек была и Магдалена, и я заметил, как она в дальнем углу площадки под тентом разговаривает с шефом полиции Гетлином. За всей этой суетой с приготовлениями к отъезду я на прошлой неделе ее почти не видел и даже не попрощался. Я подошел к ней.

– Не думал, что увижу вас, Магдалена, – сказал я ей.

Она не подняла на меня глаз, похоже, плакала.

– Что с вами?

– С ней все в порядке, – нетерпеливо перебил Гетлин. – Чем могу служить, мальчик? Мы с молодой леди говорим о деле.

– О каком деле? – спросил я.

– О таком, какое вас не касается.

– Они забирают некоторых из нас с собой до Бависпе, Нед, – сказала Магдалена. – В этом городе живет моя семья. Я не хочу ехать.

– Зачем вы берете с собой девушек? – спросил я Гетлина.

Он улыбнулся своими тонкими противными губами:

– В мои многочисленные обязанности входит обеспечение развлечений для наших избранных добровольцев.

– Значит, вы теперь еще и сутенер, шеф? – в ырвалось у меня, прежде чем я успел подумать.

Я даже не заметил движения, которым он схватил меня за горло. Затем придвинулся ко мне так близко, что я чувствовал запах у него изо рта.

– Ты кем себя вообразил, сучонок? – выплюнул он мне в лицо. – Ты, может, считаешь себя крутым парнем?

Я вовсе не считал себя крутым парнем, но ответить не мог просто потому, что он сильно сжал мне горло.

– Так что, считаешь? – с угрозой переспросил Гетлин.

Я ухитрился помотать головой.

– И правильно, – заявил Гетлин. – Никакой ты не крутой. Так просто, кое-что умеешь. А если ты еще раз такое мне скажешь, я тебя жизни лишу. Ты меня хорошо понял?

Я кивнул.

– И девушку эту ты больше беспокоить не будешь, – продолжал Гетлин. – Мы теперь не в кантине. Мы в поле. Ты здесь ради удовольствия экспедиции к апачам. Ради моего удовольствия. И нечего скакать тут, как щенок вокруг течной сучки. Понял меня, мальчик?

В эту минуту к нам подошла Маргарет Хокинс.

– Что тут происходит? – требовательно спросила она.

– Учу молодого мистера Джайлса правилам поведения в поле, Маргарет, – ответил шеф полиции. – Только и всего.

– Отпустите его, Лесли, – сказала Маргарет. – Вы делаете ему больно. Он же еще ребенок.

– Да, мэм. Именно это я и пытался ему втолковать, – сказал Гетлин, ослабляя хватку. – Вот так-то, сынок. Леди поспешила тебе на помощь. Но, я думаю, мы поняли друг друга, верно? – Он отпустил мое горло.

Я потер шею. А Гетлин чуть приподнял шляпу в сторону Маргарет.

– Всегда счастлив видеть вас, Маргарет. Сейчас я занят размещением персонала, но попозже хотел бы пригласить вас потанцевать. – У хватив Магдалену под локоток, он повел ее прочь.

– Нед, с вами все хорошо? – с тревогой спросила Маргарет.

– Все в порядке.

– Что такое вы ему сказали?

– Назвал его сутенером.

– Не думаю, что вы хотите, чтобы такой, как Гетлин, стал вашим врагом, – сказала Маргарет.

– Поздно об этом размышлять, Мэг, – с казал я. – К роме того, он действительно сутенер. Эта девушка приехала сюда не по своей воле. И она такую жизнь не выбирала. А теперь он заставляет ее ехать с нами. Обслуживать добровольцев. Это настоящее рабство.

– Ладно-ладно, Недди, – проговорила Маргарет. – Я сама поговорю с ним об этом.

– А я и не знал, что вы с ним перешли на имена.

В эту минуту мимо нас прошел официант; он не то тащил, не то волок упиравшегося мальчишку Хесуса, ухватив его за воротник.

– Сеньор Нед! – завопил тот, пытаясь вывернуться из захвата официанта. – Я искал вас!

Официант остановился и начал что-то быстро говорить по-испански, указывая темпераментными жестами на мальчишку.

– Я не все понял, – сказал я Хесусу, – он говорит, что ты вор и сын шлюхи. Это правда?

Мальчишка пожал плечами.

– Я своей матери не знаю.

– Что ты стащил?

– Американцы от пары четвертаков не обеднеют. Пожалуйста, скажите ему, что я еду с вами, сеньор Нед.

– Ты со мной не едешь.

– Нет, еду, – продолжал настаивать Хесус. – Я на вас работаю. Я ношу вашу камеру, я учу вас испанскому, я вам очень нужен. Ну пожалуйста, сеньор Нед!

– Esta bien, – обратился я к официанту на своем зачаточном испанском, – puede dejar al chico [33]33
  «Хорошо. Отпустите паренька» (исп.).


[Закрыть].

Официант неохотно отпустил Хесуса, предварительно отвесив ему крепкий подзатыльник. Парень взвыл.

– Si yo le agarro robando otra vez, yo cortare la mano [34]34
  «Еще раз поймаю на воровстве, руку отрублю» (исп.).


[Закрыть], – пригрозил официант, ребром ладони по запястью показывая, каковы его намерения.

Я тоже угостил Хесуса подзатыльником, и он снова завыл, что, похоже, порадовало официанта.

– Будет воровать, я сам ему голову оторву, – пообещал я.

– Если я буду у вас работать, то воровать не стану, – сказал Хесус, потирая затылок.

– Об этом поговори с Большим Уэйдом, малыш, – сказал я. – Я не имею права нанять тебя, и я не в лучших отношениях с директором по персоналу.

Сейчас я лежу на койке в полотняной палатке, которую делю с Уэйдом Джексоном. Он уже уснул и храпит, как гром небесный. Мальчишка Хесус, завернувшись в одеяло, лежит на полу и тихо посапывает, похоже, спит. Уже три часа ночи, а мне не спится. Вообще непонятно, как спать в таком шуме. Мало того что Уэйд храпит, так масса людей все еще пьют и пляшут. Несколько минут назад, судя по всему, драка началась. Орут, ругаются и по-английски, и по-испански. Даже стреляют.

Только я все это записал, как полог нашей палатки отодвинулся, и внутрь проскользнула тень.

– Кто здесь? – спрашиваю.

– Это я, Маргарет, Недди.

– Что вы здесь потеряли?

– Я боюсь, – с казала она. – С лышали стрельбу? Можно, я побуду тут, с вами? – Не дожидаясь ответа, Маргарет забралась ко мне на койку. Одетая.

– Не подумайте ничего дурного, маленький братец, – прошептала она. – Вы меня не волнуете. У меня был выбор: вы или Толли, и я решила, что буду искать защиту у вас.

– Спасибо, Маргарет, – сказал я. – Я польщен.

– Понимаете, трудно предположить, кто может оказаться в кровати Толли, – усмехнулась Маргарет.

– Я думал, вы выберете шефа Гетлина, – с казал я. – Я видел, как вы с ним танцевали.

– Судя по звукам, шеф сейчас занят своими прямыми обязанностями, – заметила Маргарет.

– О, так, значит, если бы не это, вы пошли бы в его палатку?

– Я этого не говорила.

– Вы это подразумевали, – сказал я. – Господи, Маргарет, я поверить не могу, что вам нравится эта свинья.

– Что ж поделать, нравится, – призналась она. – У меня очень плохой вкус на мужчин. Вот почему я стараюсь держаться от них подальше.

– Как же так вышло, Маргарет? – спросил я. – Наверно, какой-то мужчина очень плохо с вами обращался.

– Ох, так и думала, что вы спросите, Недди, – проговорила Маргарет, – но сейчас мне не хочется об этом говорить.

– Ладно.

Мы немного полежали молча. Я чувствовал мягкую тяжесть груди Маргарет на моем плече, слышал биение ее сердца, от всего ее тела шло чудное тепло. И понял, что начинаю возбуждаться.

– Тесновато здесь, правда? – промямлил я, попытавшись отодвинуться и, конечно, задев ее.

Она определенно почувствовала, что со мной происходит, потому что сказала:

– А может быть, в кровати Толли было бы безопаснее? Не разочаровывайте меня, Недди, я хочу, чтобы мы были друзьями.

– Простите меня, Мэг, – сказал я. – Я ваш друг. Я это не нарочно. Я всего-навсего живой человек.

Она засмеялась.

– Вы чудесный мальчик. Будь я хотя бы на… гм… пять лет моложе, я влюбилась бы в вас. А вы потом разбили бы мне сердце.

– Я никогда бы этого не сделал, Маргарет.

И мы снова лежали молча. Я пытался думать о другом, о пьяной драке там, на улице. Крики и ругань становились все громче, и наконец мы услышали, как подоспели люди полковника Каррильо и принялись наводить порядок.

– Господи, – сказала Маргарет, – да они поубивают друг друга, мы еще выйти не успеем. Хорошо, что ваши товарищи по палатке так крепко спят. Уж не знаю, что лучше – храп Большого Уэйда или то, что там творится.

Но прошел еще почти час, прежде чем лагерь угомонился. Я почувствовал, как тело Маргарет рядом со мной понемногу расслабилось, дыхание стало ровным, и она постепенно уснула. Сам я уснуть не мог, поэтому зажег свечу, перевернулся на бок и сейчас пишу эти строчки.

1 мая 1932 года

Дорога на Сонору

Наплевав на угрозы шефа Гетлина, утром я отправился в палатку, в которой разместили проституток, проведать Магдалену. Девушки рассказали мне, что она, чтобы избежать позора при возвращении в деревню с экспедицией, ночью убежала. Они не знали, куда она могла пойти. Может быть, пытается вернуться в город? А может быть, скитается по равнине? Обнаружив, что она пропала, я отправился к Гетлину узнать, послал ли он кого-нибудь на поиски.

Тот поморщился и покачал головой.

– Она – всего-навсего шлюха, мальчик, – сказал он. – Нашел о ком тревожиться. Что до меня, то я уже устал от того, что у нее то живот болит, то голова.

– Она не собиралась становиться шлюхой, – возразил я.

– Ей еще повезло, что нашла работу, – сказал Гетлин. – Да ладно, она, наверно, вернулась в город и теперь откроет лавочку где-нибудь на углу.

– Да, шеф? – сказал я. – Ей же всегда везет.

– Знаешь, если уж ты так тревожишься, можешь пойти поискать ее сам, – он умолк и окинул взглядом равнину. – Только там до черта много места, и если ты опоздаешь к выходу, то уже не догонишь экспедицию.

И вот я побежал назад в палатку, чтобы взять с собой Хесуса, а тот, как всегда, проявил находчивость: уговорил одного из шоферов, заночевавших в лагере, отвезти нас в Агуа-Прету. Искать Магдалену на равнине было совершенно бессмысленно, и я надеялся, что у нее хватило сил дойти до города. Впрочем, даже если так, то я понятия не имел, где ее там искать. Уж в кантину-то она не вернулась, это точно.

– Есть у тебя мысли, где она может быть? – с просил я Хесуса, когда шофер высадил нас.

– Если она вернулась в город, то есть только одно место, куда она могла пойти, – отозвался он.

Мы вошли в церковь на дальнем конце площади. Хесус перекрестился. Остановившись у входа, мы принялись рассматривать немногих посетителей, сидевших на скамьях.

– Думаю, она там, – сказал Хесус, указывая на склонившую голову женскую фигуру в одном из передних рядов.

Я подошел к женщине, ее голова была покрыта шалью, и пока я не скользнул на скамью позади нее и не заглянул в лицо, я не был уверен, что мальчишка прав. Это действительно оказалась Магдалена; она со страхом взглянула на меня.

– Что вы тут делаете, Нед? – спросила она, и на мгновение мне показалось, что она сейчас попытается удрать.

– Ищу вас, – ответил я. – А вы-то что здесь делаете, Магдалена?

– Вы хотите заставить меня вернуться? – спросила она.

– Нет. Нет, конечно, – заверил я ее. – Если только вы сами не хотите.

– Мне нельзя домой, Нед.

– Понимаю, – с казал я. – Но что вы теперь собираетесь делать?

– Не знаю, – отозвалась она. – Подожду, пока экспедиция отсюда уйдет, а потом, наверно, вернусь в кантину. А если меня там не примут, пойду в другую.

– Но, может быть, вы найдете какую-нибудь другую работу, Магдалена? – спросил я.

– Какую, Нед?

– Ну, не знаю… какую-нибудь… просто какую-нибудь… – Я порылся в кармане, выудил бумажник и достал несколько банкнот. – Вот немного денег, пока вы не встанете на ноги. Я вернусь, когда все это кончится, и разыщу вас.

Когда Магдалена брала деньги, я заметил у нее в руках четки. Она благодарно улыбнулась.

– Спасибо, Нед. Вы так ко мне добры.

– Мне сейчас надо возвращаться, – сказал я. – Я просто хотел повидать вас и убедиться, что все в порядке.

Она кивнула.

– У меня все хорошо.

Дойдя до массивных резных деревянных дверей церкви, я еще раз оглянулся. Закутанная в темную ткань фигура все в той же позе сидела на скамье. Я сомневался, увижу ли я ее снова.

Обратная дорога в лагерь заняла у нас с Хесусом массу времени. Там мы узнали, что в массовой драке накануне был убит один мексиканец-вакеро, а еще трое, в том числе двое американцев-ковбоев, серьезно ранены. Виновных в этом преступлении сегодня под конвоем солдат полковника Каррильо отправили в Агуа-Прету, к шерифу. Из-за этого происшествия выход экспедиции задержался, и только около полудня народ погрузился в автобусы и мы тронулись в путь. Надо сказать, гораздо менее празднично, чем накануне. Все были заняты делом, а многие, честно скажем, страдали с похмелья.

Мы с Большим Уэйдом, Маргарет и Хесусом ехали в автобусе для персонала. Разрешение взять мальчишку с собой выхлопотал каким-то образом Большой Уэйд. В конце концов, у нас было немало поклажи, а он уже доказал, что умеет быть полезным.

Дороги в Соноре гористые, местами очень ухабистые, поэтому ехали мы медленно, вздымали тучи пыли, к тому же в автобусе нещадно качало. После часа такой езды одного из наших пассажиров стошнило прямо в салоне, и к вони дизеля добавился запах рвоты. Чтобы перекрыть эту вонь, Большой Уэйд решил закурить сигару, но я, право, не уверен, что от этого стало лучше. Еще через два часа движения в гору автобус остановился, потому что двигатель перегрелся и вода в радиаторе закипела. Нас всех попросили выйти и топать до конца подъема пешком.

Хесус ухитрился отыскать в другом автобусе любителя пеших прогулок, и тот согласился уступить свое место Большому Уэйду.

– Сам Бог надоумил нас взять мальчишку с собой, – сказал мне Джексон. – Я тебе за него по гроб жизни обязан, сынок. – А затем обратился к Маргарет: – Я знаю, что джентльмен обязан предложить свое место леди. Но вы в отличной форме, и надеюсь, в этих обстоятельствах вы меня простите.

– Никаких проблем, Большой Уэйд, – ответила Маргарет. – Я даже предпочту прогуляться, чтобы не нюхать чудовищную смесь блевотины, дизельной гари и сигарного дыма.

Вот так мы, по большей части в молчании, добрели до конца подъема и начали спускаться вниз. Я развлек себя тем, что, прежде чем мы снова загрузились в автобус, сделал несколько снимков окрестностей моей широкоформатной камерой. Пейзаж, если смотреть на него с земли, сильно отличался от того, что я видел с самолета Спайдера Кинга. Он стремительно менялся, и теперь за окнами автобуса была уже не безлесная равнина, в круглые пологие холмы, покрытые бледно-зеленой весенней травой с вкраплениями каких-то ярких полевых цветов. На склонах холмов росли дубы и горные кедры, а по берегам рек и ручейков у подножий пышно зеленели тополя и сикаморы.

Двигатель автобуса рычит так громко, что разговаривать трудно. Впрочем, я и не стремлюсь беседовать, а для развлечения у меня при себе камера и мой блокнот, хотя из-за тряски некоторые строчки похожи на каракули мертвецки-пьяного.

Уже давно стемнело, когда после длинного дня ухабистой дороги… пыли… ремонта проколотых шин наш невеселый караван добрался наконец до лагеря рядом с городком Бависпе, на берегу одноименной речки. Лагерь оборудовали для экспедиции заранее, нас ожидал готовый обед. Все были вымотаны до предела.

Мы быстро поели, перебросились парой слов и разбрелись по палаткам. Сейчас стоит тишина, за исключением, разумеется, храпа Большого Уэйда, но я уверен, что сегодня ночью это не помешает мне уснуть. Темнота по приезде не дала мне рассмотреть окрестности. По дороге в автобусе я размышлял, что, наверно, надо разыскать родителей Магдалены и рассказать им, что приключилось с их дочерью. Но сообразил, что не было случая спросить, как ее фамилия. Да и вообще, что я им скажу?

7 мая 1932 года

Бависпе, Сонора

Неделя выдалась суматошной. Прошла она в приготовлениях и планировании нашей первой вылазки в Сьерра-Мадре. Несколько раз выбирались в однодневные походы в предгорья, чтобы дать акклиматизироваться и людям, и животным. Вдоль реки оборудовали грунтовую взлетно-посадочную полосу с масляными фонарями и ветровыми носками для «воздушных сил» экспедиции, насчитывавших пять самолетов, включая самолет Спайдера, который ежедневно облетал горы, выискивая диких или, как их еще называли, потерянных апачей.

Мне выделили гнедого мула по кличке Бастер, милого и не-тряского, к тому же охотно прощавшего мне отсутствие навыков верховой езды. Хесус получил ослика Мини, на которого вьючили наше фотографическое оборудование. Мальчишка трусил на своем осле позади меня, ни дать ни взять Санчо Панса. Большой Уэйд ехал на крепком гнедом, отчаянно бранясь для услаждения как собственного слуха, так и слуха каждого, кто оказывался в пределах слышимости.

– Дурдом какой-то, – ворчал он. – Заметил кто-нибудь, что ни наш почтенный мэр, ни достославные члены оргкомитета не идут с экспедицией? Нет, вместо себя они посылают толстого, пожилого пьяницу-фотографа, чтобы он угробил остатки здоровья и привез им отпускные фотокарточки.

И правда, пока экспедиция напоминает увеселительную поездку на каникулы. Красивая новая страна. Очень похоже на то, что рассказывал Большой Уэйд: предлог для того, чтобы вывезти кучку богачей на охоту и рыбалку в Сьерра-Мадре. Проводники то и дело сопровождают желающих пострелять оленей и перепелок либо поудить форель в чистых горных ручьях неподалеку от Бависпе. В эти дни наша главная обязанность – фотографировать сияющих от счастья победителей с добытой дичью или уловом. Негативы мы отправляем самолетом в Дуглас, и они регулярно появляются на страницах «Дуглас Дейли Диспетч». День спустя пилот возвращается с газетами, и добровольцы имеют возможность полюбоваться своими портретами с такими, например, подписями: «Мистер Дадли Чалмерс из Гринвича, Коннектикут, с 14-дюймовой форелью, пойманной им на муху в ручье Санта-Мария, крошечном притоке реки Бависпе» или «Мистер Чарлз Макфарлейн и его английский пойнтер Брюстер с добытой ими виргинской куропаткой». Похоже, никто не торопится ринуться на поиски пресловутых индейцев-апачей.

По вечерам под большим навесом накрывают общий обед – и для добровольцев, и для персонала. И, так уж повелось, этот обед мало напоминает спартанскую трапезу военного лагеря, скорее уж – застолье на каком-то официальном мероприятии, с сервировкой и официантами. Помимо припасов, привезенных из Дугласа, повара стараются подать на стол продукты окрестных крестьянских хозяйств, а также свежую дичь и рыбу, так что, по мнению большинства, едим мы очень хорошо.

И хотя за обедами царит своего рода демократический дух, потому что все столуются вместе, занятно наблюдать, как общество во время еды непременно разделяется на отдельные группки. Ковбои садятся за стол вместе, то же самое делают и конюхи, и бывшие военные, и богатые наследники. А вот Джозеф и Альберт Вейлоры поставили себе палатки у реки на околице деревни. Они готовят себе отдельно и вообще держатся особняком.

Наш обеденный кружок, с некоторыми вариациями, состоит из Маргарет, Большого Уэйда, Спайдера Кинга, Браунинга и вашего покорного слуги. Нередко с нами садится Толли. Сдается мне, потому что мы не склонны осуждать его… особенности. А вот некоторые его богатенькие ровесники, и тем более военные, прямо-таки боятся находиться с ним рядом, как если бы он был заразным. Причем не слишком стараются скрывать свое презрение, а кое-кто в открытую насмехается над ним.

И вот что я должен сказать о Толли: какой бы бабой он ни был, у него есть известная сила характера; он откровенно и совершенно не смущаясь говорит о своих свойствах. По большей части он не обращает внимания на оскорбления и издевки и даже в некотором роде поощряет их. Особенно любит подкалывать его Уинстон Хьюз, сын стального магната. Это туповатый и флегматичный тип из Йельского университета, с близко посаженными глазками и этаким самодовольно-насмешливым выражением физиономии, словно его шутки способны оценить только посвященные. Вчера за обедом он под хихиканье соседей по столу передразнивал изысканные манеры Толли. А вот Толли подошел к нему, подчеркнуто дружески положил руку на плечо и, наклонившись, громким шепотом сказал:

– Уинти, тебе стоит прекратить подражать мне, а то все догадаются, что ты мой любовник.

Хьюз так и подпрыгнул на стуле.

– Боже правый, Филлипс, – прошипел он, густо краснея. – Убери от мня свои поганые лапы, а то я из тебя душу выну!

– До встречи в моей палатке, крепыш, – проговорил Толли, посылая ему воздушный поцелуй.

Толли вернулся за наш стол.

– Господи, ну и придурок, – сказал он. – Удивительно, как он в Йель-то поступил. Должно быть, его папаша профинансировал им какую-нибудь лабораторию.

– Знаете что, дорогуша, – произнесла Маргарет, – а этот Уинстон действительно намерен вынуть из вас душу.

– Маргарет права, – сказал я. – Зачем вы провоцируете их, Толли? Прямо-таки напрашиваетесь?

– Чего вы оба от меня хотите? – осведомился Толли. – Чтобы я притворялся, что не такой, какой есть? Расхаживал вразвалочку, как какой-нибудь мачо-ковбой? – Он нагнулся к Маргарет и с неподражаемой интонацией произнес: – Эй, милашка, пошли поваляемся на сене.

Маргарет расхохоталась.

– Ну конечно, Толли. В любое время.

– Так-то лучше, Толли, – сказал я. – Вам бы стоило вести себя хоть немного не как…

– Не как кто, Джайлс? – спросил он. – Не как педик? Не как малохольный? Не как псих?

– Ну да, – с казал я. – Не как гомосек. Так деревенские мальчишки называют таких, как вы. Хотя, думаю, вы правы, Толли. Надо быть самим собой, и к черту все церемонии. В сущности, когда я думал, что вы чудак из чудаков, Толли, одно ваше качество приводило меня в восторг: вы не скрываете, кто вы такой.

– Гомосек, говорите? – переспросил Толли. – А поинтересней ничего нет? А то совсем неоригинально. – Он повернулся к Браунингу: – Мистер Браунинг, скажите нам, пожалуйста, как называют таких парней, как я, у вас на родине?

Будучи весьма старомодным, Браунинг не одобрял того, что слуги обедают вместе со своими хозяевами, поэтому чаще всего, если к нам приходил Толли, он сбегал за другой стол. Но сегодня в силу каких-то обстоятельств он был вынужден сидеть с нами.

– Прошу прощения, сэр? – переспросил он, как будто не слышал нашего разговора.

– Понимаю ваше смущение, – сказал Толли, – но вы точно не глухой.

– Моя профессия, сэр, – отозвался Браунинг с самой приятной улыбкой, – подразумевает умение находить грань между смущением и глухотой.

– Тогда повторю вопрос. Как в вашей стране называют таких парней, как я? – отчеканил Толли.

– Их, конечно, называют молодыми джентльменами, сэр, – ответил Браунинг.

– Ха! Чертовски тактично с вашей стороны, – обрадовался Толли. – Однако это не ответ на мой вопрос.

– По правде говоря, у нас много названий для ваших… предпочтений, сэр. Как у эскимосов для льда, – с достоинством сказал Браунинг. – Но позвольте мне сказать, что меня никогда не привлекала сортировка людей и приклеивание ярлыков. По-моему, это очень американская черта. Мы в Британии и, думается, вообще в Европе считаем тех, кто увлекается этим, провинциалами. Причем весьма недалекими.

– Хорошо сказано, мистер Браунинг, – оценил Толли. – Не могу с вами не согласиться. А все-таки вы увернулись от ответа на мой вопрос. Ну же, выкладывайте.

– Петушками, сэр, – ответил Браунинг. – Это самое распространенное название в нашей стране, сэр.

– А, ясно, петушками, – обрадовался Толли. – Отлично. А еще как?

– Пуфиками, сэр. А иной раз просто пуфами. Ну, говорят: «Он немножко пуф», – Браунинг вскинул вверх кисть руки с растопыренными, будто солнечные лучи, пальцами.

Маргарет буквально упала на стол, внезапно ослабев от смеха.

– Вам нехорошо, мисс? – спросил ее Браунинг.

Маргарет приподняла лицо над согнутым локтем.

– Я не над вами смеюсь, мистер Браунинг, – выговорила она сквозь слезы. – Но то, как вы это рассказываете, право, очаровательно. – И она снова принялась хохотать. – Толли, и над вами я тоже не смеюсь, – еле слышно проговорила она. – Правда-правда.

– Очень надеюсь, что я не оскорбил вас, сэр, – с казал Браунинг.

– Ни в малой мере, – заверил его Толли. – Но честное слово, это одно из лучших определений, какие я когда-либо слышал. «Толли Филлипс хороший парень, только немножко пуф».

Заразившись смехом Маргарет, мы теперь все хохотали. А Толли громче всех. С других столов с завистью смотрели, как мы заливаемся и машем руками.

Вот так мы и развлекаемся, не то чтобы как дети, но во всем этом есть что-то, наводящее на мысль не о чреватой опасностями экспедиции, а о детском летнем лагере.

А если говорить серьезно, то все последние дни я стараюсь не попадаться на глаза Гетлину. Взгляды, которыми они с Маргарет обмениваются, причиняют мне боль, но непонятно, видятся ли они тайком. Я надеюсь, что дело не в этом, но не могу заставить себя прямо спросить ее. Какие темные стороны ее души подвигли ее связаться с таким типом, как Гетлин? Ну все, этот блокнот кончился. Завтра возьму новый.