Текст книги "Меч и Цитадель"

Если рассказывать здесь обо всех приключениях Лягушонка – о том, как жил он среди волков, как учился охотиться и драться, повесть наша займет целое множество книг. Однако те, в ком течет кровь жителей горной вершины за пределами Урд, рано ли, поздно чувствуют ее зов, и в свое время Лягушонок, явившись в зал Сената Волков с огнем, сказал:

– Вот он, Красный Цветок! Его именем правлю отныне я.

Никто не дерзнул воспротивиться, и, возглавив волков, Лягушонок объявил их подданными своего королевства, а вскоре к волкам присоединились и люди. Еще мальчишка, он неизменно превосходил ростом всех остальных, ибо в жилах его струилась кровь Раннего Лета.

Однажды ночью, в то время, когда распускаются дикие розы, она явилась Лягушонку во сне и рассказала о его матери, Птице Лесной, и о ее отце с дядюшкой, а главное, о его брате. Разыскав брата, сделавшегося пастухом, Лягушонок вместе с волками, и с Черной Смертью, и с множеством людей отправился к королю – требовать причитающееся обоим наследство. Король же был стар, сыновья его умерли, не оставив после себя сыновей, и посему он беспрекословно уступил братьям трон, а братья разделили королевство по справедливости: Рыбка взял себе стольный город и угодья, а поросшие лесами холмы отошли Лягушонку.

Однако число его подданных неуклонно росло. Похищая женщин иных народов, они растили детей, и когда не нужные более волки воротились в лесную глушь, Лягушонок рассудил, что его подданным для житья нужен город, обнесенный стенами, дабы держать оборону во время войны. Отправился он к стадам Рыбки, выбрал средь них белой масти корову с белой масти быком, запряг их в плуг и пропахал в земле борозду, отметив ею, где следует возвести стену. Когда Рыбка пришел просить вернуть ему скот, то застал приготовления к строительству. Когда же подданные Лягушонка показали ему борозду – вот-де их будущая стена, – он, рассмеявшись, перепрыгнул ее, и люди, прекрасно знавшие, что малое, будучи осмеянным, не вырастет большим никогда, предали его смерти. Взрослым он к тому времени уже вырос, так что пророчество звездочетов, созванных к колыбели Вешнего Ветра, исполнилось в точности.

Увидев убитого Рыбку, Лягушонок похоронил его в борозде, дабы земля та верней сохраняла плодородие. Так научил его Нагой, прозывавшийся еще Дикарем, или же Скванто.

XX. Колдовской круг

С первыми лучами рассвета мы вошли в горные джунгли, словно в огромный дом. За спиной на траве, на кустах, на камне играло солнце, но, миновав завесу лиан, спутанных так, что проход пришлось прорубать мечом, мы обнаружили впереди лишь сумрак да громады толстых стволов. Ни комариного звона, ни пения птиц, ни дуновения ветра… Поначалу голая земля под ногами была почти столь же камениста, как на склонах гор, но стоило нам пройти около лиги, и путь сделался гораздо ровнее, а вскоре после этого привел нас к лесенке из десятка ступеней, несомненно, вырубленных в твердой земле лопатой.

– Гляди! – ахнул мальчишка, указывая на нечто красное, странной формы, лежащее посреди верхней ступеньки.

Я остановился и опустил взгляд. На ступеньке покоилась петушиная голова: в глаза вогнаны иглы из какого-то темного металла, в клюве зажата полоска сброшенной змеей кожи.

Глаза мальчишки сделались круглыми, словно блюдца.

– Что это?

– Думаю, амулет.

– А кто его тут оставил? Ведьма? Для чего он?

Порывшись в памяти, я вспомнил то немногое, что знал о сем лжеискусстве. Маленькой Текла была предоставлена попечению няньки, вязавшей и распускавшей узлы, дабы ускорить роды, и утверждавшей, будто видела лик будущего мужа Теклы (уж не мой ли?) в полночь, отраженным в блюде из-под свадебного торта.

– Петух, – объяснил я мальчишке, – считается провозвестником дня. С магической точки зрения его крик поутру, можно сказать, призывает солнце. Этот же ослеплен – вероятно, затем, чтоб не заметил, когда настанет рассвет. Змея, сбрасывающая кожу, означает очищение либо новую юность. А ослепленный петух удерживает старую кожу.

– Но для чего это все? – снова спросил мальчишка.

Я сказал, что не знаю, однако в душе нисколько не сомневался: амулет должен предотвратить появление Нового Солнца, – и видеть это было довольно горько. Выходит, обновление, которого я с таким нетерпением ждал в детстве, однако всерьез в него, пожалуй, не верил, не всем по нраву? Выходит, есть на свете и те, кто хочет ему помешать? Вдобавок Коготь… Коготь при мне, а враги Нового Солнца наверняка уничтожат его, попади он им в руки!

Не успели мы пройти еще хоть сотню шагов, на ветвях деревьев появились полосы красной ткани. Одни были чисты, другие покрыты черными непонятными письменами либо – что показалось мне куда более вероятным – символами и иероглифами вроде тех, с помощью коих некоторые неучи, притворяющиеся обладателями обширнейших знаний, подражают письму астрономов.

– Придется повернуть назад, – сказал я. – Или идти в обход.

Едва я закончил фразу, за спиной раздался шорох. Поначалу я всерьез решил, будто на тропу выступили демоны – с огромными глазищами, сплошь в черных, белых, алых полосах, но тут же понял, что это всего лишь люди с разрисованными телами. Ладони их венчали стальные когти, и незнакомцы демонстративно, напоказ мне, подняли их кверху. В ответ я обнажил «Терминус Эст».

– Нет, мы тебе не препятствуем, – заверил один из них. – Ступай. Ступай своей дорогой, если угодно.

Казалось, под его раскраской прячется бледная кожа и светлые волосы рожденного в южных краях.

– Весьма благоразумно с вашей стороны. Мой клинок много длиннее, и я покончу с вами обоими, не получив ни царапины.

– Ну, так ступай, – повторил блондин. – Если согласен оставить ребенка нам.

Услышав это, я огляделся в поисках маленького Севериана. Увы, мальчишка каким-то непостижимым образом исчез, будто провалившись сквозь землю.

– Но если хочешь, чтоб его вернули тебе, отдай мне меч, и идем с нами.

С этим раскрашенный, не выказывая ни малейшего страха, подошел ближе и протянул ко мне руки. Стальные когти, торчавшие меж его пальцев, крепились к узкой полоске железа, зажатой в кулаке.

– Повторять не стану, – предупредил он.

Вложив меч в ножны, я скинул с плеча ремень перевязи и отдал ему оружие.

Незнакомец прикрыл глаза. Веки его украшали темные точки, обрамленные белым, – точно такие же отметины свойственны некоторым гусеницам, отчего птицы путают их со змеями.

– Сколько же он выпил крови…

– Верно, немало, – подтвердил я.

Открыв глаза, незнакомец устремил на меня немигающий взгляд. Его раскрашенное лицо, как и лицо второго, стоявшего чуть позади, оставалось бесстрастным, неподвижным, будто маска.

– Недавно выкованный меч был бы здесь бессилен, но этот может принести беду.

– Полагаю, он будет возвращен мне, когда мы с сыном уйдем. Что вы сделали с мальчиком?

Ответа не последовало. В молчании оба обошли меня с двух сторон и двинулись вперед, в ту самую сторону, куда направлялись мы с маленьким Северианом. Чуть поотстав, я зашагал за ними.

Место, куда меня отвели, я мог бы назвать деревней, однако на деревню в общепринятом смысле слова, такую, как Сальт, или хотя бы кучки автохтонских хижин, иногда называемые деревнями, она не походила ничуть. Деревья там были огромнее и отстояли одно от другого гораздо дальше, чем в любом лесу, где мне довелось побывать, а густая листва их крон, смыкаясь в нескольких сотнях кубитов над головой, укрывала «деревню» непроницаемым зеленым пологом. Казалось, эти громады растут здесь на протяжении многих эпох: к двери в одном из стволов вела лестница, а кроме двери, в стволе имелись и окна. Ветви другого, соседнего дерева служили фундаментом дому о пяти, а то и шести этажах; с сучьев третьего свисало нечто вроде гнезда исполинской иволги. Открытые люки под ногами, очевидно, вели в рукотворные подземелья.

Меня подвели к одному из люков и велели спуститься вниз по грубой работы трапу, ведущему в темноту. На миг меня, сам не знаю отчего, охватили дурные предчувствия: уж не ведет ли он далеко-далеко, к глубочайшим пещерам вроде тех, что лежат под темной, как ночь, сокровищницей людей-обезьян? – но нет, все мои страхи оказались напрасны. Спустившись с высоты, превосходившей мой рост разве что вчетверо, а после, миновав нечто вроде занавеси из ветхой циновки, я оказался в тесной подземной комнатке.

Люк надо мною захлопнули, оставив меня в темноте. Ощупью обследовав комнату, я обнаружил, что она вправду невелика – примерно три на четыре шага. Стены и пол оказались земляными, потолок – из неошкуренных бревен, а никакого убранства внутри не нашлось.

Схватили нас примерно посреди утра. Еще семь страж, и наверху стемнеет. До этого меня, может статься, отведут к кому-нибудь, облеченному властью. Если так, всеми силами постараюсь убедить его, что мы с ребенком совершенно безобидны, а значит, нас лучше всего отпустить с миром. Если нет, взберусь по трапу наверх и попробую выломать люк, а пока остается только сидеть и ждать.

Нет, сон меня не сморил, в этом я совершенно уверен. Я просто воспользовался способностью призывать к себе прошлое и с его помощью если не телом, то духом покинул мрачное подземелье. Какое-то время, как в детстве, наблюдал за живностью в некрополе за стеной Цитадели. Любовался стрелами гусиных стай в небе и кроликами да лисами, порой пробегавшими мимо. Снова резвились они передо мною, в траве, а с течением времени начали оставлять цепочки следов на снегу. Снова я, подойдя к Трискелю, лежавшему замертво среди растерзанных трупов зверей на задворках Медвежьей Башни, увидел, как он встрепенулся и поднял голову, чтобы лизнуть мою руку. Снова сидел я рядом с Теклой, в ее тесной камере, где мы столько раз читали друг другу вслух и, прерывая чтение, спорили о прочитанном.

– Весь мир утекает в небытие, будто вода в часах, – сказала она. – Предвечный мертв, и кто же воскресит его в грядущие века? Кому такое по силам?

– Ну разумеется, – отвечал я. – Часы и должны останавливаться со смертью хозяина.

– Суеверие! – Забрав у меня книгу, Текла взяла меня за руки. Ее длинные пальцы оказались холодны, точно лед. – Когда хозяин лежит на смертном одре, подливать в часы воду некому. С его смертью сиделки смотрят на циферблат, чтобы отметить время. И только после, взглянув еще раз, замечают, что часы встали и время неизменно.

– То есть они умирают прежде смерти хозяина? Тогда, если вселенная стремится к концу, это не значит, что Предвечный мертв, – возразил я. – Это значит, что он никогда не существовал.

– Нет, он болен, серьезно болен. Оглянись вокруг, Севериан, взгляни на эти темницы, на эти башни над головой. Ты хоть понимаешь, что ни разу в жизни к ним не приглядывался?

– Если так, он еще может попросить кого-нибудь долить воды в механизм, – рассудил я, а затем, сообразив, что сказал, покраснел.

Текла расхохоталась:

– Не видела я, чтоб ты хоть раз вспомнил об этом, с тех самых пор, как впервые сняла перед тобою платье! А потом поднесла твои ладони к грудям, и ты покраснел, будто плод кофейного дерева, помнишь? «Попросить кого-нибудь долить воды»! Ха! Где же наш прежний юный атеист?

Моя ладонь легла на ее бедро.

– Как и в тот день, смущен перед лицом божества.

– Так, значит, в меня ты тоже не веришь? Хотя, пожалуй, и правильно. Должно быть, я лишь то, о чем грезит всякий юный палач, – прекрасная пленница, еще не изувеченная пытками, призвавшая тебя, чтоб утолить похоть.

– Такие грезы, как ты, за пределами моей власти, – со всей возможной галантностью объявил я.

– А вот и неправда: я ведь сейчас в твоей власти!

И тут в камере, кроме нас с Теклой, появился кто-то еще. Я оглядел запертую дверь и лампу с серебряным отражателем, обвел взглядом все уголки. Вокруг на глазах темнело, вместе со светом исчезла и Текла, и даже я сам, но вторгшийся в мои воспоминания о нас исчезать не спешил.

– Кто ты и чего от нас хочешь? – спросил я.

– Ты прекрасно знаешь, кто мы такие, а мы знаем, кто таков ты.

Ответ прозвучал холодно, властно – пожалуй, столь властного тона я в жизни еще не слышал. Сам Автарх говорил куда мягче.

– И кто же я?

– Севериан из Несса, ликтор города Тракса.

– Да, я – Севериан из Несса, – подтвердил я. – Но я больше не ликтор города Тракса.

– Вернее, тебе очень хотелось бы, чтобы мы в это поверили.

Вновь тишина.

Спустя какое-то время я понял, что дознаватель попросту не желает снисходить до расспросов: желаешь-де на свободу, оправдывайся сам. Тут мне ужасно захотелось схватить его (более пары кубитов разделять нас никак не могло), однако я понимал, что он наверняка вооружен такими же стальными когтями, как и стражники на тропе. Кроме этого, мне уже довольно давно хотелось вынуть из ладанки Коготь, хотя большую глупость трудно себе даже представить.

– Архонт Тракса, – сказал я, – пожелал, чтоб я лишил жизни одну женщину. Вместо этого я отпустил ее, а сам был вынужден бежать из города.

– С помощью магии миновав все воинские караулы.

Я всю жизнь полагал всех самозваных чудотворцев мошенниками, но сейчас некие нотки в голосе дознавателя намекали, что, пытаясь обмануть других, они склонны обманываться сами. Да, в его замечании чувствовалась насмешка, но вовсе не над магией – надо мной.

– Возможно, – заявил я. – Что ты можешь знать о моих силах?

– Они не столь велики, чтоб вызволить тебя отсюда.

– Освободиться я еще даже не пробовал, однако на свободе уже побывал.

Дознаватель заметно встревожился:

– На свободе ты не был. Ты просто призвал дух этой женщины!

Я как можно тише, чтоб он не услышал вздоха, перевел дух. Как-то раз, когда мою личность на время заменила собой личность Теклы, девчонка из заключенных в аванзале Обители Абсолюта приняла меня за высокую даму, а сегодня… Неужто ожившая в памяти Текла заговорила моими устами?

– Стало быть, я – некромант, повелевающий духами мертвых. Ведь женщина эта мертва.

– Ты сказал нам, что отпустил ее.

– Отпустил я другую женщину, лишь слегка напоминавшую эту. Что вы сделали с моим сыном?

– Отцом он тебя не называет.

– Порой на него находит и не такая блажь, – отвечал я.

Отклика не последовало. Немного подождав, я поднялся и снова как следует ощупал стены подземной темницы. Нет, ничего… ничего, кроме ровной земли. Каких-либо отсветов я не разглядел, какого-либо шума не слышал, однако крышку люка вполне можно накрыть сверху каким-нибудь переносным навесом, надежно преграждающим путь свету солнца, а если крышка вдобавок умело пригнана и петли как следует смазаны, поднять ее беззвучно тоже не составит никакого труда. Однако первая же перекладина лестницы, стоило наступить на нее, звучно скрипнула.

Вторая и третья перекладины тоже поскрипывали под ногой. Стоило мне подняться на четвертую, в плечи и темя вонзилось нечто наподобие острий кинжалов, а шею защекотала струйка крови из правого уха.

Снова спустившись на третью перекладину, я осторожно пошарил над головой. То, что по пути в подземелье показалось мне рваной циновкой, оказалось парой дюжин, а то и более, тонких, заостренных стеблей бамбука, каким-то образом закрепленных в шахте остриями вниз. Спустился я без помех, поскольку собственным телом сдвинул их в сторону, но теперь они мешали подняться, примерно как зазубрины на наконечнике остроги, не позволяющие рыбе соскользнуть. Ухватив один из стеблей, я попробовал обломить его, но не тут-то было: обеими руками, пожалуй, сломал бы, а вот одной… Нет, бессмысленно. Будь у меня время и свет, я вполне мог бы пробраться меж ними, но… Да, источник света у меня имелся, однако воспользоваться им я не рискнул и, разочарованный, спрыгнул на пол.

Еще один обход комнаты ничего нового не принес, однако поверить, будто допрашивавший меня, пусть даже зная, как преодолеть преграду из стеблей бамбука, взобрался наверх, ни разу не скрипнув ступенями лестницы, я не мог. Опустившись на четвереньки, я ощупал и пол, но и на сей раз узнал не больше, чем прежде.

Попытки сдвинуть в сторону лестницу не привели ни к чему. Тогда я, начав от ближайшего к шахте угла, подпрыгнул, коснулся стены на той высоте, до какой смог достать, сделал полшага в сторону, снова подпрыгнул, и, наконец, оказавшись примерно напротив того места, где сидел, нашел, что искал – прямоугольный проем около кубита в высоту и двух в ширину, с нижним краем чуть выше моей головы. Сквозь него дознаватель вполне мог бы – к примеру, при помощи веревки – спуститься вниз и точно так же выбраться, а вероятнее всего, просто просунул внутрь голову и плечи, чтоб его голос звучал так, словно он вправду рядом со мной. Ухватившись за край проема покрепче, я подпрыгнул, подтянулся и нырнул в дыру.

XXI. Поединок магов

Комната по соседству с той, где меня заперли, оказалась почти такой же, только пол выше. Разумеется, здесь тоже царила непроглядная тьма, но теперь, уверенный, что за мной больше не наблюдают, я вынул из ладанки Коготь. Светился он неярко, однако вполне достаточно, чтоб оглядеться вокруг.

Здесь лестницы не было, зато в углу имелась узкая дверца, очевидно, ведущая в третью подземную комнату. Вновь спрятав Коготь, я шагнул за порог, но оказался не в комнате, а в туннеле не шире дверного проема, свернувшем вбок и раз, и еще раз, не успел я пройти хоть полдюжины маховых шагов. Поначалу мне подумалось, что это просто колено, как в дымоходе, предназначенное для того, чтоб свет снаружи не выдал проема, выходящего в комнату, куда заточили меня. Однако для этого больше трех поворотов не требовалось, а я насчитал куда больше и все еще оставался в кромешной тьме. Поразмыслив, я снова вынул из ладанки Коготь.

На сей раз (вероятно, из-за тесноты коридора) свет камня казался несколько ярче, но смотреть вокруг было совершенно не на что: все возможное мне удалось выяснить ощупью. Вокруг – ни души. Я – в лабиринте с земляными стенами и низким (нависшим над самым теменем) потолком из неошкуренных жердей. Дальше ближайшего поворота ничего не увидеть даже при свете.

Едва я собрался сунуть Коготь в ладанку, ноздри защекотал не слишком приятный запах, едкий и в то же время будто нездешний. Нос мой, надо сказать, далеко не так чуток, как у Отца Волка из той самой сказки – остротою чутья я, если уж на то пошло, уступаю большинству из людей. Запах был вроде знакомым, однако мне далеко не сразу удалось вспомнить, что точно так же пахло в аванзале наутро перед нашим побегом, когда я вернулся к Ионе после разговора с девчонкой. Девчонка поведала мне о некоей безымянной твари, что-то вынюхивавшей среди заключенных, а пол и стена там, где лежал Иона, оказались измазаны какой-то влажной, вязкой мерзостью.

Вспомнив обо всем этом, прятать Коготь в ладанку я не стал, но хотя во время блужданий по лабиринту еще не раз натыкался на тот же зловонный след, оставившей его твари так и не увидел. Наконец, проблуждав под землей стражу, а то и больше, я набрел на лесенку, ведущую вверх, в неглубокую открытую шахту. Квадрат дневного света над головой слепил глаза и исполнял душу радости. Какое-то время я просто стоял в его лучах, не касаясь ногой перекладины. Казалось, стоит подняться наверх, меня почти наверняка немедленно схватят вновь, однако я был так голоден и так хотел пить, что вряд ли сумел бы усидеть внизу, а вспомнив об ищущей меня мерзкой твари (несомненно, одной из «зверушек» Гефора), вовсе едва не взлетел по лестнице птицей.

В конце концов я с осторожностью взобрался наверх и выглянул из шахты. Нет, страхи мои оказались напрасны: вела она не в деревню, где я уже побывал: извилистый лабиринт привел меня к какому-то потайному выходу за ее пределы. Безмолвные громады деревьев здесь сдвинулись куда теснее, а свет, показавшийся мне таким ослепительным, был всего-навсего зеленоватым сумраком под сенью их крон. Выбравшись из шахты, я обнаружил, что покидаю нору, хитроумно укрытую меж двух корней – в двух шагах пройдешь мимо и не заметишь. Будь у меня возможность, завалил бы ее чем-нибудь потяжелее, чтобы преследующая меня тварь не выбралась (или хотя бы не сразу выбралась) наружу, но под рукой не оказалось ни камня, ни чего-либо другого, пригодного для этой цели.

Прибегнув к старому верному трюку – то есть определив, куда клонится земля, и по возможности следуя под уклон, – я вскоре наткнулся на неширокий ручей. В просвете над руслом виднелась полоска открытого неба, судя по коей день продолжался уже восемь, а то и девять страж. Рассудив, что деревня наверняка расположена где-то неподалеку от найденного мною источника чистой, пригодной для питья воды, я в скором времени отыскал и ее. Закутанный в плащ цвета сажи, укрывшись в глубокой тени, я принялся наблюдать за деревней. Вначале поляну пересек человек, в отличие от двоих, остановивших нас на тропе, не раскрашенный с головы до ног. Еще один спустился вниз из подвешенной к ветвям дерева хижины, подошел к ручейку, напился и вернулся домой.

Вокруг на глазах темнело, а странная деревня мало-помалу пробуждалась от сна. Около дюжины человек, спустившиеся из подвешенной к сучьям хижины, начали таскать хворост на середину поляны. Из дома на дереве появились еще трое – в долгополых одеждах, с двурогими посохами в руках. Вскоре после того, как на поляне запылал костер, из сумрака выскользнули и другие, должно быть, следившие за тропами в джунглях, а перед костром расстелили полотнище ткани.

Один из троицы в длинных одеяниях встал спиною к костру, а двое других присели на корточки у его ног. Во всех троих чувствовалась некая исключительность, однако напоминала она скорее об отстраненности экзультантов, чем об инакости иеродул, с которыми мне довелось столкнуться в садах Обители Абсолюта – такую манеру держаться придает человеку сознание собственной власти, высоко возносящей его над прочими, простыми людьми. Остальные, раскрашенные и нераскрашенные, скрестив ноги, уселись наземь, лицами к дереву. В негромкий ропот множества голосов вплелась звучная речь стоящего, но слов издали было не разобрать. Спустя какое-то время присевшие на корточки подле него поднялись. Один распахнул одежды, и из-под них, точно из шатра, шагнул вперед усыновленный мною сын Бекана. Второй в той же манере извлек из-под облачения «Терминус Эст» и вынул его из ножен, показав сошедшимся блестящий клинок и черный опал рукояти. Затем один из раскрашенных поднялся, прошел с десяток шагов в мою сторону (отчего я, хоть и прикрыл лицо маской, всерьез испугался, как бы он меня не заметил) и поднял крышку одного из люков, ведущих под землю. Вскоре после этого он выбрался наверх из другого люка, ближе к костру, несколько быстрее прежнего подошел к главному среди троицы в длинных одеждах и заговорил.

О чем он докладывает, сомнений быть не могло. Расправив плечи, я вышел в освещенный пламенем круг.

– Там меня нет, – сказал я. – Я здесь.

Сидящие дружно ахнули, чем я, хоть и понимавший, что могу вот-вот умереть, был весьма польщен.

– Как видишь, тебе от нас не уйти, – заговорил облаченный в длинные одеяния, стоявший посередине. – Ты побывал на свободе, но нашей волей был возвращен сюда.

Голос дознавателя, допрашивавшего меня в подземной темнице, я узнал безошибочно и ответил ему в том же тоне:

– Если ты ушел по Пути далеко, то должен знать, что власти надо мной у тебя куда меньше, чем может показаться непосвященным. – (Подражать речи таких людей проще простого: ведь они сами по-обезьяньи заимствуют манеру разговора у аскетов и жриц наподобие Пелерин.) – Вы похитили моего сына, а ведь он в то же время – сын Говорящего Зверя, о чем ты также уже должен бы знать, если удосужился расспросить его без неразумной спешки. Дабы вернуть его, я доброй волей отдал рабам твоим меч и до времени подчинился тебе сам. Теперь же мечу настало время вернуться к хозяину.

На плече человека есть определенная точка, уверенное нажатие на каковую большим пальцем парализует руку целиком. Стоило моей ладони лечь на плечо человека в длинном одеянии, державшего «Терминус Эст», тот уронил меч к моим ногам, а маленький Севериан, проявив неожиданную для своих лет твердость духа, поднял его и подал мне.

– К оружию! – подняв посох, крикнул тот из троих, что стоял посредине.

Его сподвижники все, как один, поднялись на ноги. Кулаки многих ощетинились уже описанными мною когтями, а многие другие обнажили ножи.

Я перекинул перевязь «Терминус Эст» через плечо, привычно убрал его за спину и сказал:

– Разумеется, ты не думаешь, будто сей древний меч служит мне оружием? У него более высокое предназначение, и вам лучше других следовало бы это знать.

– Именно так Абундантий нам и говорил, – поспешно вставил тот, кто выпустил из-под одежд маленького Севериана.

Третий из них все еще растирал онемевшую руку.

Я смерил взглядом стоявшего посредине: очевидно, речь шла именно о нем. Его взгляд оказался ясен и тверд, словно камень.

– Абундантий мудр, – сказал я, размышляя, каким бы образом покончить с ним, чтоб остальные нас не атаковали. – Думаю, известно ему и о проклятии, поражающем тех, кто дерзнет покуситься на особу мага.

– Так, значит, ты маг, – проговорил Абунданций.

– Я, забравший из рук архонта добычу и незамеченным прошедший сквозь скопища его воинов? Да, порой меня именуют и так.

– Докажи же нам, что ты маг, и мы восславим тебя как брата. Но если не выдержишь испытания или откажешься от него… нас много, а меч у тебя лишь один.

– Честное испытание я выдержу, – заверил я, – пусть даже ни тебе, ни твоим сподвижникам испытывать меня не по чину.

Однако Абундантий оказался слишком умен и от пререканий на этот счет предпочел воздержаться.

– Сие испытание известно здесь каждому, кроме тебя, и каждый знает, что оно справедливо. Прошли его – либо надеются вскоре пройти – все, кого ты видишь вокруг.

Дома, куда меня отвели, я прежде не замечал. Сооруженный большей частью из бревен, он прятался среди деревьев. Окон в стенах его не имелось, и дверь внутрь вела лишь одна. Когда в дом внесли факелы, я не обнаружил в единственном его зале ни перегородок, ни какого-либо убранства, кроме сплетенного из травы ковра на полу, а длина зала по отношению к ширине оказалась такой, что выглядел он едва ли не коридором.

– Здесь ты и сойдешься в бою с Декуманом, – пояснил Абундантий, указав на товарища, которому я обездвижил руку, очевидно, чуточку удивленного этакой честью. – Ты превзошел его там, у костра. Теперь он должен одолеть тебя, если сумеет. Можешь сесть здесь, возле двери, дабы не опасаться, что мы придем ему на подмогу. Он сядет в дальнем конце. Приближаться друг к другу, касаться друг друга, как ты коснулся его плеча у костра, запрещено. Творите чары, а утром мы увидим, за кем осталась победа.

Взяв маленького Севериана за руку, я отвел его в дальний, тупиковый конец полутемного зала.

– Я сяду здесь, – объявил я. – Уверен, на помощь Декуману вы не придете, а вот не прячутся ли в джунглях мои соратники, вам знать неоткуда. Ты оказал мне доверие, и посему я также доверюсь тебе.

– Дитя, – заметил Абундантий, – лучше оставь на нашем попечении.

Я покачал головой:

– Нет, он должен остаться при мне. Он мой, а разлучив нас там, на тропе, вы лишили меня половины могущества. Больше я с ним не расстанусь.

Абундантий, чуть поразмыслив, кивнул:

– Как пожелаешь. Мы всего лишь хотим, чтобы с ним не случилось беды.

– Беды с ним никакой не случится, – заверил его я.

Перед тем как уйти, четверо обнаженных воткнули факелы в железные скобы, вбитые в бревна стен. Декуман, скрестив ноги, уселся у двери, а посох положил на колени. Я тоже сел и привлек мальчишку к себе.

– Страшно, – сознался он, уткнувшись крохотным носом в мой плащ.

– И удивляться тут нечему. Последние три дня ты много пережил.

Декуман затянул неспешный ритмичный напев.

– Маленький Севериан, расскажи для начала, что случилось с тобой на тропе. Я оглянулся – а тебя след простыл.

Утешений и уговоров потребовалось немало, но, наконец, его всхлипы стихли.

– Они ка-ак выйдут… трое раскрашенных, с когтями. Я испугался и побежал.

– И все?

– А потом еще трое раскрашенных поймали меня и заставили спуститься в нору, под землю. Темно, не видать ничего… А потом разбудили, подняли наверх, и вылез я из норы под плащом какого-то человека. А потом пришел ты и меня спас.

– Тебя кто-нибудь о чем-нибудь спрашивал?

– Какой-то человек в темноте.

– Ясно. Послушай, маленький Севериан, никогда больше не убегай, как там, на тропе, понимаешь? Беги только следом за мной, если побегу я. Не побежал бы ты, когда нам встретились те трое раскрашенных, мы б с тобой здесь сейчас не сидели.

Мальчишка кивнул.

– Декуман! – окликнул я сидящего напротив. – Эй, Декуман, поговорить нам с тобой не запрещается?

Но Декуман меня словно не слышал – разве что невнятный напев его зазвучал чуточку громче. Голову он поднял, словно что-то высматривая среди жердей кровли, однако глаза его были закрыты.

– Что он такое делает? – спросил мальчуган.

– Чары плетет.

– А для нас они не опасны?

– Нет, – отвечал я. – Подобная магия – чаще всего жульничество, фокусы. Помнишь, как тебя сунули сквозь люк под одежды тому человеку, чтобы всем вокруг показалось, будто ты перенесен туда силой его колдовства?

Однако, успокаивая малыша, я понял: не так-то все просто. Декуман целиком сосредоточил силу мысли – недюжинную силу мысли! – на мне, отчего я уже чувствовал себя точно голый посреди огромной комнаты, залитой ярким светом, под взорами тысячи глаз. Один из факелов замерцал, закоптил и угас. В зале стало темнее, однако тот, невидимый глазу свет словно бы засиял ярче прежнего.

На свете существует немало способов убить человека, не оставив на теле следов, и я, перебирая их в памяти, поднялся на ноги.

Но стоило мне шагнуть вперед, из стен с обеих сторон примерно на эль высунулись хищные острия пик. То были не такие пики, как у солдат, энергетическое оружие, наконечники коего бьют сгустками пламени, но попросту тонкие шесты с железными наконечниками, вроде пилетов, оружия крестьян из Сальта, однако вблизи они тоже смертельно опасны, и мне, хочешь не хочешь, пришлось сесть на место.

– Наверное, они там, снаружи, глядят на нас сквозь щели между бревнами, – сказал мальчишка.

– Да, теперь и я это знаю.

– И что же нам делать?

Я промолчал.

– Кто эти люди, отец? – не дождавшись ответа, спросил маленький Севериан.

Впервые в жизни он назвал меня отцом… Я привлек его ближе к себе, и от этого сеть Декумана, опутавшая мой разум, словно бы дала слабину.

– Могу только догадываться, – отвечал я, – но, по-моему, у них здесь что-то вроде школы магов, сектантов, упражняющихся, как сами они полагают, в тайных искусствах. Сторонники их якобы есть повсюду, хотя мне лично в это не слишком-то верится, а еще они крайне жестоки. Слышал ли ты о Новом Солнце, маленький Севериан? О человеке, что, по словам пророков, однажды придет, оттеснит назад льды и наведет в мире должный порядок?