Текст книги "Меч и Цитадель"

– И Абайю убьет, – добавил мальчишка, изрядно меня удивив.

– Да, от него ждут и этого, и еще множества самых разных деяний. Говорят, будто он уже приходил к нам однажды, в давние-давние времена. Об этом ты знаешь?

Маленький Севериан отрицательно покачал головой.

– В тот раз он приходил примирить род людской с Предвечным, отчего и был прозван Миротворцем. После него осталась прославленная святыня, самоцвет под названием Коготь.

Пока я говорил обо всем этом, рука словно сама собой потянулась к ладанке, но шнурка, стягивавшего горловину мешочка из мягкой человечьей кожи, я не ослабил, а просто пощупал камень. Стоило мне коснуться ладанки, незримый свет, созданный Декуманом в моем сознании, угас почти без остатка. Сам не знаю, отчего я так долго предполагал, будто Коготь не действует, пока не вынешь его оттуда, где он хранится, и, лишь этой ночью обнаружив, что ошибался, расхохотался от всей души.

На миг прервав пение, Декуман поднял веки, а маленький Севериан вцепился в меня крепче прежнего.

– Тебе больше не страшно? – спросил он.

– Нет, – отвечал я. – А ты, значит, заметил мой страх?

Мальчишка без тени улыбки кивнул.

– Так вот, я собирался сказать, что существование этой святыни, похоже, навело кое-кого на мысль, будто Миротворец был вооружен когтями. Сам я в его существовании не раз сомневался, но если такой человек когда-либо существовал, то все свое оружие он обращал главным образом против себя самого. Понимаешь, о чем я?

На его понимание я не слишком рассчитывал, однако мальчишка уверенно кивнул.

– Там, на тропе, мы с тобою нашли амулет, препятствующий приходу Нового Солнца. А люди в трехцветной раскраске – думаю, они и есть те, кто прошел испытание в этом зале, – вооружены стальными когтями. Скорее всего, они хотят отсрочить приход Нового Солнца, чтобы самим занять его место и, может быть, завладеть его силами. И если…

Снаружи донесся пронзительный крик.

XXII. У подножья великой горы

Мой смех, пусть ненадолго, нарушил сосредоточенность Декумана, а вот вопль за стеной – ни в коей мере. Сеть его чар, почти вся распавшаяся на куски, когда я схватился за Коготь, срасталась, затягивалась – медленнее, но куда туже прежнего.

Подобные ощущения всякий раз возникает соблазн назвать неописуемыми, хотя на деле это обыкновенно не так. Обнаженный, беспомощный, я словно бы парил в пустоте меж двух наделенных разумом солнц, причем откуда-то знал, что эти солнца – полушария Декуманова мозга. Заливавший меня со всех сторон свет казался заревом кузнечных горнов, всепожирающим, лишающим способности двигаться. В его сиянии все на свете казалось напрасным, тщетным, а сам я – бесконечно, ничтожно маленьким.

Таким образом, моя сосредоточенность тоже в каком-то смысле осталась ненарушенной, однако я (пусть смутно) сознавал, что этот вопль вполне мог предвещать некую новую возможность, открывшуюся, а может, готовую открыться передо мной. Много, много позже, чем следовало – быть может, лишь после того, как пропустил сквозь ноздри не менее дюжины вдохов, – я кое-как поднялся с пола.

В дверной проем рвалось нечто… Поначалу, как абсурдно это ни прозвучит, мне подумалось, будто в зал испытаний волной течет зловонная болотная хлябь, будто Урд сотрясают конвульсии, и топкая трясина вот-вот поглотит все вокруг без остатка. Плавно, не разбирая дороги, миновала она порог двери, и в тот же миг в зале погас второй факел.

– Берегись! – крикнул я, видя, что поток подбирается к сидящему на полу Декуману.

Не знаю, что было тому причиной, прикосновение твари или мой крик, но Декуман, вздрогнув, отпрянул в сторону. Я вновь почувствовал, как развеиваются его чары, как рвутся в клочья тенета, удерживающие меня меж двух солнц. Разлетевшись в стороны, солнца померкли, исчезли, как не бывало, а я словно бы изрядно прибавил в величине и, повернувшись ни вправо ни влево, ни вверх ни вниз, снова, целый и невредимый, оказался в зале испытаний, рядом с маленьким Северианом, вцепившимся в мой плащ.

В руке Декумана сверкнули когти (а я и не подозревал, что он при оружии). Кем бы ни оказалось это черное, почти бесформенное существо, его бок разошелся под острой сталью, словно жир под ударом плети. Кровь твари тоже оказалась черной или, может быть, темно-зеленой, а вот Декуманова – алой: казалось, волною накрывшая мага тварь растопила его кожу, как воск. Вскинув мальчишку на спину, я велел ему покрепче держаться за мои плечи, а ногами обхватить пояс, собрал все силы и прыгнул вверх. Кончики пальцев коснулись одной из потолочных жердей, но ухватиться за нее я не смог. Между тем тварь завертелась из стороны в сторону, слепо, однако вполне целеустремленно. Возможно, это создание вынюхивало, искало добычу по запаху, но мне с самого начала казалось, что чует оно не запахи, а мысли – это вполне объясняло, отчего чудовище так замешкалось, отыскивая меня среди пленников аванзалы, когда я перевоплотился в Теклу, но живо нашло здесь, в зале испытаний, когда Декуман целиком сосредоточил мысли на мне.

Я снова подпрыгнул, но на сей раз не достал до жерди по меньшей мере на целую пядь. Чтоб завладеть одним из оставшихся факелов, пришлось бежать в сторону жуткой твари. До факела я добрался благополучно, схватил его, однако, выдернутый из скобы, факел тут же угас.

Тогда я ухватился за скобу, подпрыгнул еще раз и, помогая ногам рукой, сумел ухватиться за тонкую, гладкую жердь другой рукой, левой. Под моей тяжестью жердь изрядно прогнулась, но подтянуться кверху и поставить на скобу ногу мне, даже с мальчишкой за спиной, удалось.

Бесформенная темная тварь внизу вздыбилась, опала, вновь потянулась вверх. Не выпуская жерди, я выхватил из ножен «Терминус Эст». Клинок меча рассек колышущуюся студенистую плоть без труда, но рана сомкнулась и затянулась сразу же следом за сталью. Тогда я – признаться, беззастенчиво воспользовавшись уловкой Агии – обратил оружие против кровли над головой. Листья местных деревьев, связанные прочным лыком, поддались не сразу: казалось, первые лихорадочные удары не производят на них ни малейшего впечатления, однако третий отделил от кровли кусок немалой величины. Упавшая часть кровли зацепила последний из факелов. На миг пламя факела поугасло, но тут же взвилось вверх, пожирая сухие листья, а я нырнул сквозь прорубленную брешь во мрак ночи.

Чудо, что после прыжка с крыши вниз, наобум, с обнаженным мечом в руке, мы оба остались живы. От удара о землю я выронил и «Терминус Эст», и мальчишку, и сам упал на колени. Багровое зарево под кровлей из листьев пылало все ярче и ярче. Услышав хныканье маленького Севериана, я крикнул ему, чтоб не вздумал бежать, поднял мальчишку на ноги, свободной рукой подхватил «Терминус Эст» и вот тут бросился наутек, прочь от горящего зала испытаний.

Остаток ночи мы наобум бежали сквозь джунгли. На бегу я старался по мере возможности двигаться в гору – и не только потому, что путь к северу вел на подъем, но и с тем, чтоб уменьшить вероятность падения с какого-нибудь обрыва, внезапно подвернувшегося под ноги. К началу утра вокруг по-прежнему простирались джунгли, а мы по-прежнему не имели никакого понятия, где очутились. Мальчишка, совсем выбившийся из сил, уснул у меня на руках.

Еще одну стражу земля под ногами, вне всяких сомнений, круто поднималась кверху, и, наконец, мы вышли к сплошной завесе из стеблей лиан, точно такой же, как та, сквозь которую я лишь позавчера прорубал путь в джунгли. Приготовившись осторожно, чтобы не разбудить, уложить мальчишку на землю и обнажить меч, я заметил пятно яркого дневного света, струящегося в прореху среди лиан чуть левее. Ускорив шаг, я едва ли не бегом бросился к ней и, миновав ее, оказался на каменистом плато, поросшем жесткой травой и кустарником. Еще несколько шагов привели меня к прозрачному ручейку, звеневшему среди камней, – несомненно, тому самому, возле которого мы с мальчишкой заночевали два дня назад. Не зная, да и знать не желая, потеряла ли бесформенная тварь наш след или все еще преследует нас, я улегся невдалеке от воды и немедля уснул.

Снился мне лабиринт, кое в чем походивший на подземелья магов, но в то же время разительно от них отличавшийся. Здесь коридоры были заметно шире, а порой нисколько не уступали галереям Обители Абсолюта. Стены некоторых украшали ряды ростовых зеркал, отражавших меня в изорванном плаще, с изнуренным, осунувшимся лицом и полупрозрачную, облаченную в роскошное платье со шлейфом Теклу, идущую со мной рядом. Планеты со свистом неслись по длинным, пологим, извилистым тропам, невидимым ни для кого, кроме них. Голубая Урд, точно младенца, но не касаясь ее, несет с собою зеленую луну, а красная Верданди оборачивается Декуманом, кожа его словно изъедена кислотой, все тело – сплошная кровавая язва…

Пустившись бежать, я споткнулся, упал, отчаянно засучил руками и ногами. На миг в залитом солнцем небе мелькнули звезды – настоящие звезды, однако сон с неумолимостью тяготения Урд влек меня дальше и дальше. Шагая вдоль стены из стекла, я увидел за нею мальчишку, порядком испуганного, в старой, заплатанной серой рубахе, какую мне доводилось носить в дни ученичества, бегущего, очевидно, с четвертого уровня в Атриум Времени. За ним, рука об руку, улыбаясь друг дружке и даже не заметив меня, прошли Доркас с Иолентой. На смену им явилась вереница меднокожих, кривоногих автохтонов в перьях и ожерельях, пляшущих за спиною шамана под проливным дождем. За ними по небу, огромная, словно облако, затмив собой само солнце, проплыла ундина…

И я проснулся. По щекам барабанили капли дождя. Маленький Севериан спал рядом со мной мирным сном как ни в чем не бывало. Поплотнее укутав его плащом, я отнес мальчишку к прорехе в завесе лиан. За их полог, под пышные кроны деревьев, дождь почти не проникал; здесь мы улеглись и снова уснули. На сей раз спал я без сновидений, а пробудившись, обнаружил, что проспали мы день и ночь. Все вокруг озаряли неяркие проблески рассвета.

Мальчишка, проснувшийся первым, бродил среди толстых стволов. Он показал мне кратчайший путь к ручью, я вымылся и, как уж сумел, без горячей воды, побрился, чего не делал с того самого вечера в каменной хижине под высоким утесом, а затем мы, вновь отыскав знакомую тропку, продолжили путь на север.

– А этих, разноцветных, мы не встретим? – с опаской спросил маленький Севериан.

Я велел ему не тревожиться и, если что, ни в коем случае не бежать – с «этими, в три цвета раскрашенными», я, дескать, справлюсь. Откровенно сказать, меня куда больше беспокоил Гефор с тварью, посланной им по моему следу: если она не погибла в пожаре, то вполне могла прямо сейчас приближаться к нам со спины. Конечно, с виду Гефорово чудище казалось животным ночным, из тех, что боятся солнца, однако полумрак джунглей не слишком отличался от ночных сумерек.

Из раскрашенных нам навстречу попался всего один, да и тот даже не подумал преграждать нам путь, а пал передо мною ниц. «Убить его, и делу конец», – подумалось мне. Да, разумеется, нам с малолетства строго внушали, что лишать жизни и наносить увечья мы вправе лишь по распоряжению судей, однако чем дальше уходил я от Несса, навстречу войне и безлюдным горам, тем вернее сии внушения выветривались из головы. Кое-кто из мистиков полагает, будто порождаемые битвами испарения оказывают определенное воздействие на мозг, пусть даже находящийся далеко с подветренной стороны, и это вполне может оказаться правдой… но тем не менее я всего-навсего поднял раскрашенного с земли и велел ему отойти в сторону.

– О Великий Маг, что сделал ты с крадущейся тьмой? – спросил он.

– Отправил назад, в преисподнюю, из коей вызвал ее, – отвечал я, рассудив, что, если мы до сих пор не столкнулись с этой тварью, она либо погибла, либо Гефор отозвал ее.

– Пятеро из нас обрели перерождение, – сообщил раскрашенный.

– Что ж, если так, ваше могущество превзошло мои ожидания. Ей доводилось убивать сотни человек за ночь.

Я был далек от уверенности, что он не нападет на нас с тыла, но нападения не последовало. Тропа, которой я еще вчера шел как пленник, словно бы обезлюдела. Ни караульные, ни кто-либо другой путь нам больше не заступали; немало полос красной ткани оказались сорваны с веток и порядком истоптаны, хотя я представить себе не мог почему. Тропу также украшали следы множества ног, а ведь прежде она была ровной (возможно, ее даже регулярно выравнивали граблями).

– Что ты такое высматриваешь? – спросил мальчишка.

– Слизь того самого зверя, от которого мы бежали ночью, – вполголоса, отнюдь не уверенный, что нас не подслушивают за деревьями, объяснил я.

– И как? Видишь?

Я отрицательно покачал головой.

Мальчишка на время умолк, а поразмыслив, задал новый вопрос:

– Большой Севериан, а откуда он взялся?

– Сказку помнишь? С одной из горных вершин за пределами берегов Урд.

– Где жил Вешний Ветер?

– Нет, с той же самой – навряд ли.

– А как он сюда добрался?

– Дурной человек привез его, – отвечал я. – А теперь, маленький Севериан, будь добр, помолчи.

Возможно, ответ прозвучал резковато, но лишь потому, что мне не давала покоя та же самая мысль. Должно быть, на борт корабля Гефор пронес своих зверушек тайком, это яснее ясного, а последовав за мною из Несса, без труда мог прятать нотул в каком-нибудь небольшом, плотно закрытом сосуде за пазухой – они хоть и ужасны, однако не толще салфетки, и Иона об этом знал.

Но что же насчет твари, которую мы видели в зале испытаний? В аванзале Обители Абсолюта она возникла после появления Гефора, но как? А по пути на север, в Тракс – что же, как собачка, следом за Гефором с Агией шла?

Припомнив все, что успел разглядеть во время гибели Декумана, я призадумался, сколько же эта тварь могла весить. Должно быть, не меньше, чем полудюжина человек. Возможно, даже не меньше дестрие. Чтоб втайне от всех перевезти ее куда-либо, нужна большая повозка. Выходит, Гефор гнал такую повозку через эти горы? В подобное мне не верилось. В то, что студенистое чудище, на наших глазах погубившее мага, мирно делило повозку с саламандрой, на моих глазах уничтоженной в Траксе, – тем более.

Деревня магов к нашему появлению словно бы обезлюдела. Над развалинами зала испытаний еще курился дымок. Тщетно искал я на пожарище останки погибшего Декумана: среди углей нашелся лишь его наполовину сгоревший посох. Внутри он оказался полым и, судя по гладкой внутренней поверхности, со снятым навершием мог служить сарбаканом для метания отравленных игл. Несомненно, на него и рассчитывал Декуман, если я не поддамся сотворенным им чарам.

Очевидно, мальчишка заметил и выражение моего лица, и направление взгляда.

– А тот человек вправду был колдуном? – спросил он, словно прочел мои мысли. – Он чуть не заколдовал тебя, да?

– Верно, – кивнув, подтвердил я.

– А ты говорил, магия – просто жульничество.

– Кое в чем, маленький Севериан, я нисколько не мудрее тебя. Да, столкнуться с настоящей магией я вовсе не ожидал. Тем более что фокусов здесь повидал множество – и потайную дверь в подземелье, куда меня посадили, и твое «чудесное появление» под одеянием того человека возле костра. Однако всевозможных темных вещей на свете – хоть пруд пруди, и, видимо, те, кто усердно их ищет, непременно что-нибудь да находят. И после этого становятся, как ты говоришь, настоящими колдунами.

– Знали б они настоящую магию – могли бы всеми на свете командовать!

В ответ я только покачал головой, но с тех пор много об этом думал. По-моему, мальчишке можно было возразить при помощи даже не одного – двух доводов, хотя высказанные в более зрелой, «взрослой» форме они наверняка выглядят куда более убедительно.

Довод первый состоит в том, что каждое поколение магов передает следующему поколению ничтожно мало знаний. Меня с детства обучали науке, вполне достойной считаться самой фундаментальной из прикладных наук, и во время учения я понял вот что: вопреки расхожему мнению, основой прогресса науки служат не столько теоретические размышления либо систематические исследования, сколько передача достоверных сведений, полученных хоть случайно, хоть интуитивно, от исследователей преемникам. Охотникам же за темными знаниями в силу самой их натуры свойственно уносить знания с собою в могилу или передавать их далее в столь туманном, замутненном своекорыстной ложью виде, что ценность переданного становится близка к нулевой. Рассказывают порой о тех, кто учит возлюбленных или детей всему, что умеет, без утайки, всерьез, однако подобные люди (опять же, в силу самой их натуры) крайне редко обзаводятся теми либо другими – может статься, родные и близкие даже ослабляют их дар.

Второй же довод заключается в следующем: само существование подобных сил свидетельствует о существовании сил, им противоположных. Силы первого рода мы называем темными, хотя им отнюдь не чужды и некие разновидности смертоносного света наподобие пущенного в ход Декуманом, а силы второго рода – светлыми, хотя, на мой взгляд, сие не мешает им порой прибегать к помощи темноты – ведь даже людям самым добропорядочным свойственно задергивать занавеси полога над кроватью на время сна. Тем не менее в разговорах о свете и тьме есть некая доля истины, так как эта метафора содержит явный намек на взаимосвязь, взаимообусловленность того и другого. В сказке, которую я читал маленькому Севериану, говорилось, что наша вселенная есть лишь невероятно долгое слово, изреченное Предвечным. А значит, все мы – слоги этого слова. Однако любое изреченное слово – всего-навсего пустой звук, если на свете не существует других слов, слов неизреченных. Если зверю известен лишь один крик, этот крик никому не говорит ни о чем; даже ветер и тот обладает не одним – множеством голосов, так что сидящие дома, слыша шум ветра, сразу же понимают, хороша ли погода или за дверью ненастье. Сдается мне, силы, которые мы называем темными, и есть слова, не изреченные Предвечным (если он, Вседержитель, вообще существует), и квазисуществование сих слов до́лжно поддерживать, дабы другое слово, слово изреченное, не утратило смысл. Да, неизреченное может быть весьма важным, но изреченное много важнее. Именно посему одного моего знания о существовании Когтя хватило, чтоб противостоять Декумановым чарам.

А если искатели темного знания находят искомое, не могут ли и искатели светлых знаний отыскивать то, что ищут? И разве они не более склонны передавать знания преемникам? Именно так Пелерины берегли Коготь из поколения в поколение, и в эту минуту, подумав о них, я тверже прежнего укрепился в решении отыскать их и вернуть им святыню, ибо, даже не знай я этого прежде, ночное столкновение с альзабо весьма наглядно напомнило, что я – всего-навсего бренная плоть и в свое время (возможно, куда скорее, чем полагаю) неизбежно умру.

Поскольку гора, к которой мы двигались, возвышалась на севере, и, таким образом, тень ее падала в сторону седловины, покрытой джунглями, лианы сплошной завесой с той стороны не росли. Блекло-зеленые листья только поблекли еще сильнее, а число мертвых деревьев значительно увеличилось, хотя деревья и сделались много меньше, затем в пологе листьев, весь день укрывавшем нас сверху, мелькнула брешь, а спустя сотню маховых шагов – еще одна, и, наконец, он вовсе исчез.

Вблизи поднявшаяся перед нами громада горы утратила всякое сходство с образом человека, но я-то знал: морщины на склонах, что тянутся вниз из гряды облаков, – не что иное, как высеченные в камне складки его одежд. Сколь часто, должно быть, он пробуждался от сна и надевал их, даже не подозревая, что они сохранятся здесь, нисколько не изменившись, на протяжении многих эпох, настолько огромные, что человеческим глазом и не углядишь…

XXIII. Проклятый город

В следующий раз воду мы отыскали только назавтра, около полудня, а другой воды с той горы нам отведать так и не довелось. Запас вяленого мяса, оставленного мне Касдо, почти иссяк. Оставшиеся несколько полосок мы разделили поровну и запили их из крохотного, не шире длины большого пальца, горного ручейка. Видя обилие снега и на вершине, и на склонах горы, я удивился этакой скудости и лишь значительно позже узнал, что склоны ниже границы снегов, где снег с наступлением лета мог бы растаять, дочиста выметаются ветрами, а выше сверкающие сугробы могут, не тая, расти, накапливаться сотнями лет.

Одеяла, промокшие от росы, мы расстелили здесь же, на камнях, просушить. Сухие, порывистые горные ветры даже в тени высушили их в течение стражи. Я знал: следующая ночь окажется для нас примерно такой же, как та, первая, проведенная мною в горах после ухода из Тракса, однако сия перспектива отчего-то нисколько не портила настроения. Нет, дело было не в том, что опасности, с коими нам довелось столкнуться в заросшей джунглями седловине, остались позади: вместе с ними за спиною оставалась нечто грязное, омерзительное. Казалось, я перепачкан какой-то скверной, а горная стужа непременно поможет очиститься. Некоторое время корни этих чувств оставались практически неизученными, но когда подъем сделался действительно крут, я понял: тревожит меня память о собственной лжи, о том, что я обманул магов, уподобился им, притворившись, будто повелеваю невероятными силами и посвящен в великие тайны. Да, ложь эта была вполне оправданной, так как спасла жизнь и мне, и маленькому Севериану, однако, прибегнувший к ней, я стыдился себя самого. Мастер Гюрло, к коему я перед уходом из гильдии проникся глубочайшим презрением, лгал что ни день, и теперь я никак не мог разобраться, презираю ли его из-за постоянной лжи или же не терплю криводушия, поскольку порок этот связан именно с ним.

И все же на сей счет у мастера Гюрло имелось оправдание ничуть не хуже моего, а может быть, даже лучше. Он лгал ради сохранения гильдии и увеличения ее достатка, приукрашивая в отчетах для всевозможных представителей власти наши успехи и, если потребуется, умалчивая об оплошностях. Разумеется, поступая так, он, де-факто глава гильдии, укреплял собственные позиции, однако вместе с тем упрочивал и мое положение, и положение Дротта, и Роха, и Эаты – всех тех учеников с подмастерьями, кому в свое время предстояло ее унаследовать. Будь он тем самым грубоватым простаком, каким хотел выглядеть в глазах окружающих, я бы ни минуты не сомневался, что лжет он исключительно ради собственной выгоды, однако кем-кем, а простаком мастер Гюрло отнюдь не был и, может статься, многие годы чувствовал себя точно так же, как сейчас я.

Кроме того, я вовсе не был уверен, что действовал ради спасения маленького Севериана. Возможно, когда он удрал, а я отдал противнику меч, для него было бы куда выгоднее, если б я вступил в бой, а значит, прямую выгоду на тот момент смиренная капитуляция принесла одному мне – ведь в схватке я мог быть убит. А после, бежав из плена, я, несомненно, вернулся в деревню не только за мальчишкой, но и за мечом, как воротился за ним в руднике людей-обезьян, поскольку, утратив «Терминус Эст», стану просто бродягой без роду-племени…

В подобных раздумьях провел я около стражи, однако, взбираясь на отвесный утес с мечом и мальчишкой на спине, по-прежнему не мог бы с уверенностью сказать, в какой мере забочусь о том и другом. По счастью, отдохнул я на славу, да и подъем оказался не из особо трудных, а одолев его, мы наткнулись на одну из древних дорог.

В жизни мне довелось повидать множество странных мест, но ни одно из них не вызывало во мне столь же сильного ощущения анормальности. Слева, не более чем в двух десятках шагов, широкое полотно дороги обрывалось: нижнюю часть ее унес в пропасть оползень. Справа же из-под наших ног змеею тянулась вверх, к каменному исполину, прячущему лик за пеленой облаков, лента сплошного черного камня, безукоризненно ровная, словно проложена только вчера.

Поставленный на ноги, мальчишка крепко вцепился в мою ладонь.

– Мать говорила, по дорогам ходить нельзя: на дорогах солдаты.

– Да, и не ошиблась, – отвечал я. – Но ведь она собиралась идти вниз, где солдат действительно хватает. Не сомневаюсь, когда-то здесь тоже имелись солдаты, однако все они умерли задолго до того, как самое большое дерево там, в джунглях, проклюнулось из семени.

Мальчишка порядком замерз, и я, отдав ему одно из одеял, показал, как завернуться в него и придерживать, чтоб получилось нечто вроде плаща. Наверное, со стороны мы выглядели словно крохотная серая фигурка, сопровождаемая несоразмерно огромной тенью.

Вскоре путь привел нас в туман, что весьма меня удивило – откуда бы взяться туману на такой высоте? Лишь позже, поднявшись еще выше и взглянув вниз, на его верхний слой, озаренный лучами солнца, я понял, что это одно из облаков, казавшихся невероятно далекими там, в заросшей джунглями седловине.

Однако и седловина, и джунгли, оставшиеся так далеко внизу, вне всяких сомнений, возвышались над Нессом и нижним течением Гьёлля на многие тысячи кубитов. Тут мне и сделалось ясно, сколь далеко ушел я от столицы, если джунгли имеются даже на такой высоте. Выходит, мы добрались почти до самого пояса мира, где всегда лето, а разница в климате обусловлена только горами. Отправившись на запад, за пределы этих гор, я, согласно усвоенному на уроках мастера Палемона, очутился бы в джунглях настолько губительных, что рядом с ними те, недавно нами покинутые, показались бы сущим раем – в прибрежных джунглях, в царстве жуткой жары и туч москитов, но даже в тех краях меня со всех сторон окружали бы признаки близкой гибели: да, эти джунгли получают такую же долю сил солнца, как и всякий другой уголок Урд, однако она куда меньше того, что доставалось им в прежние времена, а между тем растительность умеренных широт бежит к северу от наступающих с юга льдов, и посему деревья и травы тропиков гибнут, уступая место новоприбывшим.

Пока я любовался на облако под ногами, мальчишка изрядно ушел вперед. Теперь он с блеском в глазах оглянулся и крикнул:

– А кто сделал эту дорогу?

– Несомненно, рабочие, что превратили гору в статую. В их распоряжении наверняка имелись невообразимые силы, а также машины гораздо мощнее любых из нам известных. Однако им требовалось каким-то образом вывозить отсюда обломки камня и мусор. Наверное, когда-то по этой дороге катили тысячи повозок и колесниц.

Но все-таки кое-чего я не понимал и сам: ведь железные колеса подобных повозок оставляют следы даже на твердом булыжнике мостовых Тракса и Несса, а эта дорога была такой гладкой, словно служила только для ритуальных процессий. «Пожалуй, – подумалось мне, – ею ходит лишь солнце да ветер».

– Гляди, Большой Севериан! Там рука!

Мальчишка указывал на острый каменный выступ высоко наверху. Задрав голову, я поначалу не нашел в нем, продолговатом отроге угрюмой серой скалы, ничего нового, но вдруг невдалеке от его оконечности что-то блеснуло на солнце. Без ошибки узнавший блеск золота, я сумел разглядеть, что золото – это кольцо, а под ним, застывший в камне, тянется вдоль скалы большой палец, наверное, в сотню шагов длиной, а над большим пальцем холмами высятся прочие.

Денег у нас не имелось, а между тем я понимал, как они нам пригодятся, когда мы, наконец, будем вынуждены вернуться в населенные земли. Если меня еще ищут, золото вполне может отвести взгляды ищущих в другую сторону. Кроме того, золотом можно заплатить за место ученика в достойной гильдии для маленького Севериана, так как продолжать странствия вместе со мной ему, ясное дело, совсем ни к чему. Вероятнее всего, огромное кольцо – лишь золотой лист поверх камня, но если и так, отодранный и скатанный в трубку, лист золота такой величины стоить будет немало. Вдобавок, вопреки всем стараниям воздержаться от этих мыслей, я невольно задумался: а мог ли обычный лист золота продержаться на камне столь долгое время, многие сотни лет? Скорей уж давным-давно отслоился бы и упал. А если кольцо из цельного золота, денег оно стоит бешеных, однако на возведение подобного монумента не хватит даже всех состояний на Урд, и тот, кто оплатил его изготовление, должен был обладать богатствами поистине неисчислимыми. Пусть даже на ту часть кольца, что уходит под палец, золота пожалели, металла в нем все равно немало…

Поразмыслив обо всем этом, я поспешил дальше, наверх, и вскоре мои длинные ноги далеко опередили короткие ножки мальчишки. Время от времени дорога шла в гору так круто, что мне просто не верилось, будто по ней когда-то раскатывали груженные камнем повозки. Дважды нам преграждали путь трещины – одна такой ширины, что мне, прежде чем прыгать через нее самому, пришлось перебросить на ту сторону маленького Севериана. Надежды отыскать воду до остановки на ночлег не оправдались: к наступлению ночи нигде по пути не нашлось ни воды, ни укрытия хоть сколько-нибудь лучше неглубокой расщелины в камне. Укутавшись одеялами и мом плащом, мы улеглись в нее и выспались, как сумели.

Наутро жажда усилилась. Сезон дождей должен был начаться лишь осенью, однако я сказал мальчишке, что нынче, по-моему, следует ждать дождя, и мы во вполне добром расположении духа двинулись дальше. Затем маленький Севериан, в свою очередь, научил меня унимать жажду, держа за щекой гладкий камешек (я этой горной хитрости прежде не знал). Ветер сделался холодней, а воздух – заметно разреженнее, чем накануне. По счастью, дорога петляла так, что время от времени нам удавалось немного погреться на солнце.

Все бы ничего, да только, петляя, лента дороги уводила нас от кольца все дальше и дальше, пока кольцо совсем не исчезло из виду, а мы не оказались в сплошной тени, невдалеке от коленей сидящей статуи. Последний крутой (как был бы я благодарен, выруби кто в нем ступени!) подъем – и тут впереди, словно парящие в прозрачном горном воздухе, показались высокие стройные островерхие башни.

– Тракс! – вскричал мальчишка.

Судя по его радости, о Траксе он слышал от матери множество сказок, а уводя их со стариком из родного дома, мать посулила туда его и отвести.

– Нет, – объяснил я, – это не Тракс. Это скорее похоже на мою Цитадель – на нашу Башню Матачинов, и Башню Ведьм, и Медвежью Башню, и Колокольную.

Мальчишка изумленно вытаращил глаза.

– Нет-нет, это, конечно же, не она. Просто… понимаешь, в Траксе я побывал, и Тракс – город каменный. А эти башни сооружены из металла, совсем как наши.

– У них глаза, – сказал маленький Севериан.

И вправду, глаза у башен имелись. Поначалу я решил, будто у меня разыгралось воображение – тем более что глазами обладали лишь некоторые из башен, – но тут осознал, что не все они стоят к нам лицом и что у башен этих, кроме глаз, есть и плечи, и руки… одним словом, что это вовсе не башни, а металлические фигуры катафрактов, воинов, с головы до пят закованных в латы.