Текст книги "В аду места не было"

А однажды мне заявили, мол, ваш Газар (турецкого имени не помню) плачет каждый раз за обедом, иди, поговори с ним, может, тебе он скажет, почему плачет. Я поговорил. Он посмотрел на меня, подошел, взял за руку, обнялся. Глаза его были, как источник слёз. Он был моим ровесником, сыном дяди Ашота, по линии дедушки Аболо. Я ронял слёзы на его голову, он – мне на плечи. Сперва мы молчали, не могли говорить.

Потом я спросил:

– Почему ты плачешь, когда тебе дают поесть? Ты всегда плачешь за едой, почему? Ты знаешь, где Галуст?

– Не знаю Дживан. Я один-одинёшенек.

– А почему за обедом плачешь?

– Не знаю. Когда дают поесть, вспоминаю наш дом, и слёзы наворачиваются, не могу их сдержать. Отстаём, побежали! – и побежал догонять стадо.

– Не забудь, что ты армянин. Иногда сам с собой разговаривай на армянском, чтобы не забыть, – крикнул я вслед.

Так и ушёл, волоча ноги.

Мы шли, предавшись каждый своим мыслям под скрип колёс. Иногда я поглядывал на лесные заросли справа от дороги. Там Газар. В котором именно – не знаю. Рядом с нами река Алис, но её не видно, и шума её не слышно. Алис остаётся справа, мы движемся влево. Пригодных для проживания домишек не видно, кругом разруха. Мы трогались на рассвете, и кто знал, куда нам предстоит дойти? Овражек начинался и заканчивался кизиловыми деревьями. Было хорошее время для кизила – большого, кисленького. Я удивлялся, почему его не едят.

На правом берегу Алис, возле деревеньки встретил я старика. Только взглянул на меня, как сразу:

– Мальчик, кто ты? Они переселенцы, я знаю. Вы ведь из армянской страны, лежащей недалеко от русской стороны?

– Ага, – ответил я ему, – ты добрый человек, я сделаю, как ты скажешь.

– Я тоже пришёл сюда из тех мест. Считай, что этот огород твой, можешь рвать все лучшие огурцы, луковицы. Я сейчас сам тебе принесу. Ешь спокойно, яврум1515
  Мой малыш (тур.)


[Закрыть], волы будут пастись, никуда не уйдут, травы много. Жарко и пыльно – лягут и станут мычать. Вот, ешь, что хочешь, остальное возьми с собой. Как тебя зовут?

– Халил, Хало…

– Нет, назови свое настоящее имя.

– Моё имя? – Я почти что плакал от страха.

– Так не пойдёт, – сказал он, – не плачь. Я ассириец, брошенный здесь в одиночестве. Это долгая история, я был аскяром, бывал в стороне Эрзрума, Вана. Видел всё своими глазами. Не плачь, я знаю, ты сиротка. Хорошо, что ты остался в живых. Я бежал вместе с Бочгуном. Освободил одну армянку с ребенком. Она не выдержала, умерла. Ребенка оставила на мою милость. Решил взять его в наш дом. Нашу страну уже взяли «хофилизы», я не мог вернуться. Снова встретил несчастных армян. Взял одну армянку себе в жёны и остался в тех местах. Жили мы тихо и мирно, но однажды ночью вошли разбойники увели дочь и жену. Хочешь, оставлю тебя у себя? Мне страшно, знают, что я не турок. К тому же я уже стар – сегодня есть, завтра меня не будет.

– Хали Халил меня зовут, – я пошёл.

Мы попрощались и расстались. Мы были в засушливом Чайане. Нашим здесь не нравилось, у них не было мысли тут обосноваться. К северу от Чайана лежала равнина – богатая хорошей землёй, но бедная на воду. Не было ни родника, ни сильного ручья: он был, но совсем маленький. Наверху стояла воронкообразная деревенька. Благодаря ручейку широкая полоса земли полностью превратилась в богатый виноградный сад, но получить большее от этой маленькой воды было невозможно.

Главным моим другом по полям был глухой старенький курд. Зачем он оставил родную деревню и пустился в путь, было не понятно. Я так ничего и не услышал от него. До сих пор иногда думаю, быть может он и был тем «курдом-апостолом», спасшим нас от ятагана. Но может ли человек не помнить своего спасителя?

Как только поднималось солнце, этот глухой старый курд, втянув руки и раскрыв ладони, с жаром молился встающему могучему светилу. Я смотрел, и это очень трогало мою душу. Человек молился.

Как-то так однажды получилось, что мы, несколько подростков, отправились вслед за стадом и вошли в заброшенные сады тех мест. Грозди были хорошие, но такие сладкие, будто уже готовый изюм. По всей длине сад был окружен живой изгородью и хорошо ухожен. Мы не заметили, что на прилегающем к саду участке стояла сторожевая вышка. Сад был огромен, целое море лоз! Гроздья винограда были похожи на желтые улыбки. Мы облили животных, сами попили и спустились вниз, к лугу. Но в этот день так хотелось вкусить большего, не было сил терпеть! Бросили жребий, чтобы решить, кто пойдёт. Жребий выпал нам троим. Был полдень, стояла невыносимая жара. Подумали, что сторож спит, или разморен от жары. Пошли вверх по оврагу. Вошли без труда. Каждый сорвал с понравившейся ему лозы и положил в сумку. Мы молча вышли и спокойно спустились к ожидавшим нас ребятам. Поднялись по скале и распластались на траве. Начали есть. И тут заметили, что сторож со своей дубиной стоит над нами. Мы встали, окаменевшие от страха, как статуи. Мы застыли в ожидании наказания.

– Насыпьте всё в сумки,

– Куда? – испуганно спросили мы сторожа.

– Ваши сумки, и валите отсюда…

– Э, а ну, на колени, ряд! Каждый из вас заслужил по одной дубине – не больше.

Мы немного успокоились – отделались ценой по одной шишке на каждого.

– Однако, твоя сумка останется, – сказал он мне. – Пусть за ней придёт твой родитель или ага…

Был уже поздний вечер, но я не спускался в деревню. Я ждал, чтобы совсем стемнело, и домашние не заметили отсутствия сумки. Но мне не удалось реализовать задуманное: заметили.

– Где твоя сумка? – Я попробовал дать скользкие объяснения.

– Забыл, принесу, оставил там-то…

Не вышло – меня слишком хорошо знали.

– Мальчишка, скажи, кто взял, у кого она, я пойду за ней, – уверил меня старый Исмаил. Сердце мое было покорено, и я всё ему рассказал. Сказал, что сторож произнес: «Пусть твой ага придёт за ней».

– Ладно, ладно, пойду принесу, он отдаст, не стесняйся больше.

Пошёл и принес сумку, полную винограда. К радости невесток.

В те дни от родительской семьи наших невесток пришла весточка: оставьте Чайан, идите в Чифлик, в губернию Анкары. Насколько я помню, Зия и Мемед когда-то бывали в тех местах. Семья Шабанова Исмаила приготовилась продолжить путь к Западу, к Анкаре. Пустились в путь. Жаль, невозможно передать всего, всё изобразить. Не забыл я Дэидже, по-армянски она называлась Гайлагет – «Волчья река». Была пора весенних наводнений. Рано утром шли мы на запряжённых телегах. На каждом шагу были следы разрушительных наводнений. Все они вели к уставшей от собственного безумия, присмиревшей реке. Не река, а раскалённая жидкость. Текла она на север, чтобы смешаться с Алис. Мы шагали очень осторожно, дороги были разрушены, под ногами хлюпала скользкая грязь. Наконец мы пришли в Чифлик.

Разгрузились ранним утром. Свободных домов было много, выбирай, какой хочешь. Выбрали дом, стоящий на краю обрыва и имеющий все необходимые пристройки. Амбар, тониратун, сарай. Как райская земля – тишина, чистота и прекрасная природа.

У меня добавилось забот. Помимо выпаса стада, я должен был теперь каждый день на своих плечах приносить сушняк. Была на моей шее и другая забота – о родительской семье наших невесток. У них было двое сыновей, старше меня. Они были один ленивее другого, к тому же, зачем их обижать, если есть я. Они были ещё безжалостнее своих родителей: «Пусть Халил сделает, для того его и содержим, защищаем». Поэтому я дома почти не появлялся. Пропадал то в амбаре, то на выгоне, то в хлеву. Моим домом был Чифлик. Ночевал, где попало, лишь бы не выполнять их задания. У меня были животные и собака. Друзей у меня не было, семьи не было. Там было всего 4—5 домов, в двух из которых жили наши.

Должен сказать, что в Чифлике было три человека по имени Зия. Один был уже известный вам Зия, другой – ага-Зия, и третий – Зия-бек.

Над западным оврагом властвовала небольшая скала. На этой скале располагался летний дом ага-Зия, захватившего почти весь Чифлик. Был у него и жилой дом, и хлев, и амбары, и склады. Сам он не появлялся, жил в Анкаре. Был он богатым купцом, имел магазины. Его называли ага-Зия. Этот ага-Зия, будучи османским турком, мог присвоить всё, что ему понравится. Вот почему был этот ага-Зия владельцем богатств. Конечно, это было не заработанное, а награбленное и захваченное, в основном у армян.

Был в Чифлике и третий Зия. Это был Зия-бек – рыцарь-разбойник. Никто не испытывал к нему ненависти, хотя этих «никто» и самих не было видно, потому что на нашем пути населения почти не встречалось. Я за всё время встретил только двоих. Иногда в жилище Зия-бека входил какой-то человек, с которым он и исчезал к вечеру. Спустя несколько недель он снова поселялся в своем доме. Был он любителем приятного времяпрепровождения, ни детей, ни богатств в его доме не было. Этот Зия бек был рыцарем, как внешне, так и по своей доброте.

Я видел его вблизи. Он погладил меня и протянул большое яблоко, которое держал в руке, сказав: «Эй, будь здоров, сынок, расти храбрым юношей. Косточки отнесёшь и посадишь на могиле твоих предков. Я не турок, только никому ни слова!»

По моему телу пробежали мурашки – скорее от страха, чем от удовольствия. Наверное, оттого, что я слышал слово «разбойник».

Его происхождение и национальность не были известны. Действовал он по прозванью и по праву турка. Его занятием был разбой. Он не подчинялся никакому правительству. Зия-ага из Анкары обаял его, нашёл с ним общий язык, переманил на свою сторону и заключил устный договор, согласно которому Зия-бек был полноправным хозяином и покровителем своих жизни, имущества и земли в Чифлике. Зия-ага был хозяином Чифлика, а разбойник Зия-бек был хозяином хозяина. У него был фаэтон, которым он почти не пользовался. Мне кажется, те, кто встречался с ним, скорее пользовались этой встречей, чем подвергались испытанию. Так говорил простой народ. Как ему удавалось, будучи разбойником, вести спокойную, даже роскошную жизнь, трудно объяснить, но жил он без крови и без грабежа, уверяю.

Однажды братья наших невесток привели одного из моих ровесников ударить меня. Сказали, что готовятся к смертельной драке. Этот щенок боялся меня. Чтобы он не боялся, у меня сперва отобрали дубину, а потом заставили на меня напасть. Я потребовал свою дубину, но её спрятали, не отдали. Мальчик успел ударить меня толстой дубиной. Я разозлился, набросился на него, но он убежал. Я отобрал дубину и побежал за ним, чтобы проучить, но он успел убежать. Я обиделся, до вечера не появлялся дома. Перед приходом домой братья стали уговаривать меня не рассказывать взрослым ничего. Уговорили, но обида в сердце осталась. Больше ничего о том щенке не помню.

Были короткие осенние дни. Наши хозяева решили привезти зимнего топлива. Ранним утром мы тронулись на телегах. Очень скоро мы оказались в лесу. Решили идти в глубь оврага. Дороги не было – спускались между деревьев. Об обратной дороге вверх никто не думал. Выбрали большое дерево с толстым дуплом и приступили к делу. Рубили топором. В конце концов, ствол был повален. Вдруг мы поняли, что уже темнеет. Отрубили тяжёлые, мокрые сучья, чтобы поход не оказался напрасным, но на первом же отрезке пути стало ясно, что волы обессилены. Мы их подталкивали, подгоняли, выбросили часть дров, но дело вперед не двигалось. Уже было темно, а мы всё ещё находились посреди леса. Никто из нас не мог отлучиться, чтобы дать знать о нашем опоздании. Пошёл дождь, смешанный со снегом. Только тогда догадались, что нужно было сперва взять дров на краю леса и только потом грузить легкую древесину. Но уже давно стемнело. Вдруг во мгле послышался конский топот.

– Вай-нам, – заголосил кто-то из наших, – это разбойники.

Все затихли, онемели, будто приросли к телегам. Во тьме послышался первый голос. Мемед узнал его.

– Это Зия-бек. Молодец, Зия-бек! Да благословит тебя Бог, Зия-бек!

– Не бойтесь, это я, – послышался во тьме его голос. – Ваши плачут, говорят, что воры на вас напали. Почему вы так опоздали? Ладно, вы идите, а я пойду вперёд, скажу, чтоб не переживали.

После этих слов он поскакал обратно. На этом закончилась попытка набрать на зиму дров.

Зия, сын Исмаила, придумал хорошую вещь – восстановить хотя бы одну из покинутых на берегу рек мельниц. Это могло послужить хорошим источником прибыли. Единственным препятствием было то обстоятельство, что он в этом не смыслил. А знающих людей не было. Оставалось лишь начать дело, с надеждой научиться по ходу. «Всё-таки, я пожил среди армян, как бы то ни было – должно получиться», – говорил он и поселился на мельнице. Это стало для меня испытанием – каждый день, закончив работу, я должен был нести на мельницу обед. Выходил в сумерках. Час дороги туда, час обратно. Ещё полчаса на самой мельнице. Возвращался я поздно ночью. Дорога была заснежена, почти не проходима. Я не был трусом, но там ходили волки, и ужас каждый раз сковывал мне сердце. О судьба! На этот раз тоже повезло – волки не съели.

Однажды Ерго – мой греческий товарищ по несчастью, который служил у двух Зия, -бека и -ага, сказал:

– Хало, скажи своим ханум, пусть разрешат тебе оставаться со мной на ночь в хлеву. И место тёплое, и дружить будем.

– А моя собака останется одна – жалко!

– Я один – меня не жалеешь, а собаку свою жалко! – И мы рассмеялись.

Я получил разрешение, и мы, двое братьев по рабству, грек и армянин, стали почти неразлучны. Он был постарше меня, знал много легенд и сказок. Ерго был хорошим советчиком. Он пользовался доверием обеих Зия. Однажды он пришёл и говорит:

– Хало, возле оврага в погребе стоят ульи, в них мёд остался. Пчёлы уже спят, давай украдём немного.

Он поведал мне свой план:

– Одно из окон погреба закрыто прутьями. Твоя голова должна пролезть, а если где-то голова проходит, значит и тело тоже. Я тебе помогу, ты пролезешь, откроешь крышку улья, засунешь туда руку и два раза повернешь. Сколько бы ты на руку не собрал, этого будет достаточно». Пошли, попробовали – голова моя пролезала.

– Но смотри, – предупредил Ерго, – ты должен так чисто сработать, чтобы следов не осталось, иначе, если весной ага-Зия догадается – мы пропали.

На следующий день мы осуществили задуманное. И в последствии нас не уличали – мы спокойно пользовались медом.

Однажды, с вязанкой за спиной, решил я отдохнуть возле прохладного парного источника с чистейшей водой. Я умывался, когда вдруг над моей головой появились две молодые красивые армянки. Они стояли и смотрели на меня. Я не верил своим глазам, хотел что-то сказать, но язык не поворачивался. Одна из них протянула мне платок, говоря:

– Оботрись.

А другая:

– Я заплакана, армянский мальчик, можешь вытереть мои слёзы?

Я крикнул: «Уходите, духи, дайте мне вырасти». Они ушли в сторону стен находящегося в нескольких шагах дома Зия-бека. Платок остался в моих руках. Кто же ты был, Зия-бек, откуда ты нашёл этих армянских красоток?

Тем летом мы уже были побогаче – были волы, кони, поля, появилась и соха. Мельница работала.

Вместе с Шабановым Исмаилом как-то раз поехали мы в Анкару за покупками. Были с нами и другие. Надо был зайти и на двор ага-Зия – выразить ему законное почтение. В пути была опасность встречи с разбойниками, особенно близ Анкары, до нас подобные случаи были, но с нами ничего такого не произошло. Утром мы увидели какие-то дома. Потом мы увидели узкую колею, идущую в город. По ней над длинными железными линиями, постукивая и гудя, двигалась какая-то машина, тянущая за собой несколько вагонов. Это был первый увиденный мною поезд.

Остановили телеги, дали травы волам и двинулись к центру. Магазины, рынки. Это были центральные улицы. До сих пор у меня в ушах звенит зазыв, впервые услышанный на улицах Анкары: «Аади-буди, ади-буди!»1616
  «Попкорн! Попкорн!»


[Закрыть] – кричали продавцы кукурузы.

«Наверное, это очень вкусная вещь, и везёт тому, кто её ест», – подумал я. К вечеру двинулись мы назад, к дому. Увиденная мною Анкара была сухим полуразрушенным городом. Через два дня мы без приключений добрались домой.

А ещё через два дня я получил первое в своей жизни серьёзное задание – нужно было отвезти в Анкару коня. Мемед был в Анкаре и прислал весточку, чтобы мы как-нибудь прислали лошадь. Утром я сел на коня и – айда! В пути я так увлёкся, что стал отпускать коня. Конь стал скакать к ущелью. Я попытался натянуть поводья, но конь не подчинялся, он нёсся к гибели. На берегу обрыва он вскочил на дыбы, сбросил меня и ускакал. Я начал ощупывать себя – понял, что кости целы. Постепенно стал приходить в себя. Первое, что пришло в голову – надо найти коня. Что я скажу дома? Сначала я решил пойти домой пешком, и рассказать, будто коня отобрали воры, но потом передумал: такой подлости я не сделаю. Но с каким лицом я приду домой? К полднику дошёл я до деревни, и думаю, пойти домой или к кобыле? Я подумал, что конь привык к кобыле, и, скорее всего, пойдёт к ней, но не знал, куда её в этот день отвели. Бросился в поля. На вершине появились наши животные. Глянул издали – нет коня, он не с кобылой.

Я заплакал. Пришлось прийти домой и всё честно рассказать. Послушали и стали надо мной смеяться. Наконец, сжалившись надо мной, сказали: «Повезло тебе. Он вернулся и смешался со стадом». Вечером я пришёл домой с легким сердцем – хотя бы не накажут.

А однажды утром я услышал потрясающую новость. Ерго сел на лучшего скакуна и сбежал. Новость принёс Зия-бек, он первым обнаружил побег. Он не стал терять времени, вскочил в седло помчался за ним. Мы ждали последствий. Результат не заставил себя ждать – через неделю разбойник Зия-бек вернулся с похищенным конем, привязанным к седлу его кобылы. Все были уверены, что Ерго убит. Но, к нашему удивлению, оказалось, что он жив. Зия отпустил его. Воистину, разбойник был настоящим рыцарем!

Вскоре прошли слухи, которые поразили нас как молния: «Русские исчезли, а с ними и армяне. Возвращайтесь в свои дома». Сначала мы не поверили, но потом весть за вестью мы слышали подтверждение: «Русские ушли, а с ними и армяне».

В семье всё чаще стали говорить о том, что нужно вернуться на прежние места, на родину. Я часто слышал, как в этих спорах Зия говорил: «Я хочу умереть на пороге своего дома». И мы стали собираться назад. Мы попрощались с Зия-беком и тронулись в путь. Он проводил нас с пожеланиями удачи. Так мы снова пустились в беженство.

По пути мы узнали, что Али Осман давно вернулся. Решили идти по Кесарии. На обратном пути в окрестностях Сваза увидели мы разрушения, учинённые голодом – люди почти ничем не отличались от скота, а разбойники нападали уже и днём и ночью, грабёж превратился в повседневное явление. Пару раз подошли они к нашим рядам, чтобы испытать, на что мы способны. В таких случаях люди из каравана доставали имеющееся у них оружие и выставляли его напоказ по всей длине каравана, чтобы показать, что у силы противостоять разбойникам у нас есть. Иногда напоказ разбойникам мужчины стреляли по кружащемуся над караваном грифу. Ночью выставлялась обязательная охрана.

Начался страшный голод. Голод не задел нас, мы имели какие-то запасы, которыми пользовались с достаточной бережливостью.

Через несколько месяцев мы уже приближались к нашей деревне. Действительно: ни армян, ни русских – снова всё принадлежит туркам.

К нашей деревне мы подошли поздней осенью. Заботиться о проживании стало гораздо труднее, чем прежде. Мемед был прилежным трудягой, и чтобы мы не теряли времени, приносил нам каждый день еды. Помню, что это было глубокое, часто полное плова, блюдо. Ели мы вместе. Для меня это было скорее испытание голодом, чем насыщение, поскольку каждый кусок был на счету. Он заставлял меня нещадно работать, бороться с собой; иногда мне казалось, что я делаю нечто, что превыше моих сил. Между собой мы не переговаривались. Он и сам понимал, что меня мучает непрестанный голод, и что это отражается на работе. Все, кроме меня, были разочарованы в возвращении. Зия остался без дела, Исмаил был мрачен. Правда, иногда он говорил Мемеду: «Хватит его мучить, жалко парня, из-за тебя он слишком устаёт, теряет силы, он же для нас не на один день!»

Я был спасённым и сбережённым ими мальчиком и единственным инструментом, которым злоупотребляли. Мемед ни с кем не разговаривал. Он так и не получил наследника. У Исмаила не было другой надежды, был только я, меня считали будущим женихом этого дома.

Я спал возле углей бухарика (небольшая печь. – Прим. ред.) – было тепло. Вскоре меня переселили в другое крыло дома. Там находился тот злополучный сундук с лавашом. Этот сундук свёл меня с ума. Я начал день за днём поддаваться искушению, и однажды запустил руку в сундук. Вытянул один лаваш и, не высовывая головы из-под тряпичного прикрытия, стал глотать его, не прожёвывая. Так я стал ночным воришкой в доме. В конце концов это выяснилось, и меня переместили.

В ту зиму Карапет пару раз тайно позвал меня к себе и угостил большими яблоками. Он крал их из сарая Али Османа, где они были сложены на хранение. Трудные были времена.

Именно в эти трудные времена наши заразились чесоткой. Незаражённым остался я один. Я по незнанию был не осторожен, ел с ними из одного блюда, общался. Однажды одна старая курдянка подозвала меня и сказала:

– Сынок, у ваших чесотка – это дурная, заразная болезнь. Держись от них подальше, жалко тебя, сиротку. Я тебя научу, что делать. Пей каждый день свою мочу, моча не даст тебе заразиться, жалко тебя, сделай, как я учу.

Весь день я запирался в погребе с животными. Тем не менее, я носил воду как в наш дом, так и родителям наших невесток. Их семья жила в покинутом доме Магата, довольно далеко от нас, в центре села. Там я измельчал траву и, по совету старой курдянки, пил свою мочу. Чесотка меня не взяла.

Однажды мы с одним мальчишкой пасли в горах волов и нескольких коров. Днём я должен был спуститься в деревню за своей порцией еды. По дороге я увидел, что кто-то попытался прикрыть свежей землёй какой-то предмет. Это был мешок. Желудок продиктовал мне, что делать: я вскрыл его. Там находились два куска масла – побольше и поменьше. Хлеба не было, только куль с мукой. «Ну, а мука и есть хлеб», – подумал я и стал жадно сыпать её на язык. Потом я стал размышлять спокойнее: «Довольно, остальное пусть останется». Однако, что мне делать, где спрятать мешок? Сразу вспомнил нашу Зарик. Зарик была внучкой другого нашего деда. Курд Садрич, который поселился в нашем доме, выбрал нашу Зарик себе в жёны из оставшихся в живых. У него была ещё одна жена, старая курдянка, от которой у Садрича не было детей. У Зарик было от него уже двое детей.

Я решил вернуться к животным как обычно, не опаздывая, чтобы не было лишних вопросов. Бегом побежал и вернулся. Вечером я вертелся долго, пока не встретил Зарик. Подозвал её и всё ей рассказал.

– Где ты его нашёл? – спросила Зарик. Я назвал место.

– Хорошо, я поняла. Ты иди по своим делам, я найду и принесу. Будешь идти мимо моего дома, потихоньку буду тебя подкармливать.

Так и сделали. Потом я узнал, что ночью два вора вошли в дом к бедной вдове и всё унесли. В деревне осталось несколько армянок, тех, что попали в курдские дома. Кроме Зарик из наших в деревне жила ещё Мариам. Этот пес (по-моему, его звали Фрик), лысый черкес, похитил её. Она сошла с ума, ушла в поля и с криком «Аршак, Аршак, Аршак! Иди домой, а то худо будет!» пропала.

Я издали следил за Мариам. Однажды побежал за ней. Она убежала с криком: «Уйди, уйди от меня». Это было последнее, что я от неё слышал.

После возвращения в деревню в моей душе обострились боль и тоска. Я ходил по нашим полям, по нашим лугам, пил из наших вод, лез на нашу гору.

Один из родников высох. Быть может, и во мне высохнет родник мести? Но нет…

Пришла весна. Мы снова запрягли повозки и двинулись в путь. В этот раз на Запад, к Эрзеруму. Мы слышали, что в тех краях много чего осталось после армянских погромов и побегов. Мы тронулись на телегах под руководством Исмаила и ещё нескольких сельчан. Скотоподобный отец нашей парочки невесток был неразлучен с нами. Его присутствие всегда томило меня. Оно было неприятно и моему ага-Исмаилу.

Сперва места, которые мы проходили, казались мне знакомыми, хотя я никогда там не был. Все это благодаря рассказам деда, я ничего не говорил, только смотрел и смотрел, это долина Мандзи, это дорога на Котер, мост над Чёрной речкой, а где мост Котер? Где твои села, армянский народ, где твои дома? Ни следа, ни признака жизни армян.

Я видел брошенные склады в Мамахатуне. И сахар, и мука, а еще сапоги, одежда, боеприпасы, огневые точки, установленные на вершинах холмов. Паши были поражены, аскярам казалось, что они видят сон наяву. С ума, что ли, сошли местные жители? Как они оставили всё, с чем ушли? Ну и сон, даже в сказках такого не бывает. Опять начали убивать армян. С четырех сторон слышалось: «Сволочи, неверные армяне!».

– Инсаф эйли (Пощадите, – Прим. ред.), бей эфенди эскяр!

Шарах!

Паф, паф, паф!

– Дедушка Исмаил, – спросил я, – кто эти люди? Они смотрят на меня. Пойду принесу воды. Они, кажется, пить хотят…

– Нет, сынок, не ходи. Над водой стоят аскяры. Не дают им пить, воду портят. Они армяне, сынок, армяне.

Подобные зрелища были на всём протяжении от Мамахатуна до Эрзрума. Однажды только Исмаил бросил хлеба лежащим на земле сироткам. Они едва успели спросить: «Папа, кто этот плачущий мальчик», как к ним подошел аскяр и сломал им головы. Мы в течение целого дня разбили лагерь близ западной части Ашхалы, смотрящей на Эрзрум. Волы спокойно паслись. Было жарко. Мы пошли в город. В городе царил переполох – возле армянской церкви захватывали армянские магазины. Каждый улучшал свою территорию, приумножал своё имущество, приводил всё в порядок. Пели, пировали…

– Молодцы, неверные, глупые армяне, сколько добра нам оставили. Да пропадут пропадом, и они, и свиньи-русские.

Эрзрум остался позади. После этого в нашем караване начались споры – куда идти дальше? Где можно что-то обрести, и вернуться домой? Слышали, что где-то меняют какие-то вещи на соль. Хотели заняться этим. Хотя бы солью, но платят, можно потом продать. Это была очень неопределённая надежда.

Во всяком случае, мы туда не пошли, свернули в Олти. Армяне тех мест убежали, побросав имущество, вдруг нам что-то перепадет? Мы дошли до равнины Хала. Прозрачная река провожала нас справа. Ее течение меняло угол. Это был приток Аракса. В самом деле, у потока воды был какой-то секрет. Мы не пользовались её водой. По городу шла длинная улица, на которой стояла мертвая тишина, и не видно было никакого движения. Волы хорошо поели, поспали, и их снова запрягли в телеги и двинулись в путь к Алашкерту. Ни одного армянина по дороге я не встретил.

Мы вошли в Олти, находящийся в глубоких ущельях. Там было немного фруктовых деревьев, там и сям пасущиеся овцы, козы и журавли, журавли… Их было несметное количество. Люди там были, но они избегали нас, были очень холодны. Не здоровались первыми. Не угощали, не помогали. Отвечали холодно и кратко, их девушки и женщины сторонились нас.

Мы стали голодать. В то время было решено, чтобы лысый Тарон, брат нашего Тамо, у которого была дурная слава, взял меня и отправился выпрашивать еду. Я был при нём в качестве сиротки, чтобы сжалившиеся жители давали нам молока, масла, сыра и сливок, другого выхода не было. Что мог поделать Исмаил? Ему пришлось согласиться. Меня поражала хладнокровность Тарона – какие бы собаки на нас ни нападали, волкодавы или другой породы, он оставался невозмутимым, ничего не делал, только махал своей дубиной. Собаки нападали на меня, а не на человека с дубиной. Я увёртывался, и бегал вокруг него. —Успокойся, – говорил он, – не бегай. И продолжал ходить по домам.

Однажды мы попали к каким-то трудягам. Все прекратили работу, посмотрели на нас. Женщин среди них было очень мало.

– Дайте поесть, хозяева, – сказал Тарон, – вот, он сиротка.

– Откуда вы? Зачем пришли? Что здесь есть?

Тарон начал рассказывать привычные сказки. Одна из невесток сказала:

– Уходите домой.

Стоящая рядом с ней девочка хихикнула и швырнула мне кусок хлеба, который был у неё в руках. Люди, несмотря ни на что, стали складывать в нашу сумку остатки своей еды. Мы вернулись к нашим телегам. Лысый стал храбриться, а я превратился не только в сына старенького Исмаила, но и в существо, полезное всем.

Что это был за народ – не могу сказать. Были они черноволосые. Говорили на турецком наречии. Мы им не нравились, даже вплоть до ненависти, особенно было им не по вкусу слово «османец».

Двери были толстые, деревянные, с большими порогами, дворики – без деревьев. Повсюду были волкодавы. Мы продолжали идти. Деревня была залита солнцем. Переходили, попрошайничая, от дома к дому. Я прыгал вокруг лысого, то есть, вокруг его дубинки. Шли мы к двери очередного дома. В доме были женщины, мужчин не было.

– Что вам нужно? Неужели у вас нет еды? На телегах, и без запасов?

– Попали в такое положение, сестрица, что делать? Помогите…

– Оставив свой край, свои земли, гонитесь за награбленным? Кто этот мальчик, кем он тебе приходится? Красивый мальчик, не оставишь его нам? Жалко – вы сами бедны, не можете его прокормить, оставьте нам. Видно, он тебе не родственник, он не из ваших, оставь нам, я тебе взамен много чего дам, – и обратилась ко мне: «Не хочешь остаться, джан? Мы будем хорошо с тобой обращаться».

– Нет, сестрица, это сын моего брата, он ждёт нас на телегах. Как я его оставлю?

– Чтоб тебе провалиться! Если сам захочет, оставишь?

Душа моя было помутнена, смешались чувства, я думал: «Что бы мне сделать, чтобы меня оставили, вот было бы хорошо, если бы я остался».

– Ну, раз не отдаёшь, так голодными отсюда и уйдёте. – И снова обратилась ко мне – останься, дитя, он и малолетство твоё не щадит.

Она уже собралась прогнать нас, но взглянула на меня на миг и передумала.

– Ради ребенка подаю. И вовсе он не ваш, это видно, таскаешь с собой, потому что боишься, знаешь, что тебя жалеть не станут… грабители османские!

Вот так, попрошайничая, дошли мы до озера Чалдр и должны были держать путь на Ахалкалак. Было много уток. Вода была не такая уж и чистая, берега – грязные и обросшие тиной. У нас не было оружия, а то бы раздобыли дичи, тем более что давно не ели мяса. Изредка попадались немногочисленные домашние животные, поля были не ухожены, деревни покинуты. Вошли мы в одну деревню близ Ахалкалака. Ни собаки, ни кошки – ни души, только брошенные дома. Выбранный нами дом был на краю деревни. Пшеница созрела, колыхалась, как море, только собери. Поискали и нашли всё, что нужно: и косу, и тесло, и верёвку, и колёса и мешки. Словом, всё необходимое. Работай, чтобы поскорее вернуться. Вдруг видим – хозяин возвращается. По ту сторону горы ещё война, армяне воюют. Свояк начал воровать наши запасы еды. Садился на мою телегу, заставлял меня садиться, и вытягивал из мешка наши запасы. Я стеснялся остановить его, или каким-то образом дать понять Исмаилу. «Дедушка Исмаил, почему он не садится на свою телегу? – обращался я к нему, стесняясь. – Понимаю, сынок, но что поделать, сам не знаю».