Текст книги "Холодное железо: Лучше подавать холодным. Герои. Красная страна"

– Деньги? – спросил Виктус.

Коска хлопнул обоих по плечу.

– То, что нам не нужно сражаться благодаря моей сделке. Эндиш будет единственной потерей, которую понесет сегодня Тысяча Мечей. Можно даже сказать, он умер за нас всех. Сержант Балагур, за мной!

Развернувшись, он вынырнул из палатки в сияние дня. Ишри грациозно выплыла следом.

– Великолепный спектакль, – промурлыкала она. – Вам следовало стать актером, а не генералом.

– Разница между ними не так велика, как вы думаете.

Коска, подойдя к капитан-генеральскому креслу, облокотился на спинку. Он не чувствовал ничего, кроме усталости и раздражения. После долгих лет, в течение которых он мечтал отомстить за Афиери, расплата казалась мелкой и не принесла удовлетворения. Ужасно хотелось выпить. Но морвировская фляга была пуста. Он устремил хмурый взгляд на реку. Талинцы, пытаясь выбраться на берег возле нижнего брода, вели отчаянное сражение на поле всего в полмили шириной в ожидании помощи от Тысячи Мечей. Помощи, которая никогда не придет. Они превосходили врага числом, но осприйцы все еще удерживали позицию, не выпуская их с отмелей. Узкий брод был весь запружен народом. Месиво из человеческих тел шевелилось, сверкало оружием, разбухало и опадало.

Коска тяжело вздохнул:

– Вы, гурки, думаете, будто во всем этом есть какой-то смысл, не так ли? Божий промысел и тому подобное?

– Я так слышала. – Ишри перевела взгляд черных глаз со сражения в долине на него. – А каков, по-вашему, Божий промысел, генерал Коска?

– Мне досадить, давно подозреваю это.

Она улыбнулась. Раздвинула, во всяком случае, губы, показав острые белые зубки.

– Озлобленность, паранойя и непомерный эгоцентризм в одной фразе.

– Прекрасные качества, без которых не бывает великих военачальников… – Он поднес к глазам руку, прищурился, вглядываясь в холм на западе в тылу талинского войска. – А вот и они. Точно по расписанию.

На вершине холма показались первые флаги. Первые блещущие копья. Первые солдаты, вслед за которыми двигалось, похоже, еще немало.

– Взгляните-ка. – Монца ткнула указательным пальцем руки в перчатке в сторону холма, и мизинец, конечно, показал туда же.

Через гребень переваливалось еще одно войско, примерно в миле от того места, откуда ранее вышли талинцы. Изрядное по числу боевой силы. Орсо, стало быть, все же приберег несколько сюрпризов. Подкрепление из Союза?.. Монца облизала губы, сплюнула. От робких надежд до полной утраты иллюзий шаг невелик, но он никогда никого не радовал.

Тут под порывом ветра развернулись флаги во главе войска. Она навела подзорную трубу. Нахмурилась, протерла глаза. Снова посмотрела в трубу. Раковина Сипани, никакой ошибки.

– Сипанийцы, – пробормотала Монца. Всего несколько мгновений назад они считались самыми нейтральными людьми в мире. – Какого черта они дерутся за Орсо?

– Кто это сказал? – Она повернулась к Рогонту и увидела, что тот улыбается, как вор, умыкнувший самый толстый кошелек за время своей противозаконной деятельности. – Возрадуйтесь, Меркатто! Чудо, о котором вы просили!

Монца захлопала глазами.

– Они на нашей стороне?

– Именно, да к тому же в тылу у Фоскара! Самое забавное, что это ваша работа.

– Моя?

– Всецело! Помните совещание в Сипани, созванное этим расфуфыренным мямлей, королем Союза?

Пышная процессия, толпы, запрудившие улицы, радостные крики, коими приветствовали Рогонта и Сальера, угрюмое молчание при виде Арио и Фоскара…

– Помню, и что?

– Я имел не больше желания заключать мир с Арио и Фоскаром, чем они со мной. Единственное, чего я хотел, – склонить на свою сторону канцлера Соториуса. Пытался убедить его в том, что в случае проигрыша Лиги Восьми жадность герцога Орсо дойдет и до границ Сипани, какими бы нейтральными они ни были. И едва слетит с плеч моя молодая голова, как на плаху ляжет его старая.

Подобный ход событий казался самым вероятным. От Орсо нейтралитет служил такой же слабой защитой, как от сифилиса. Удовлетворить его амбиции не могли никакие завоевания. Вот почему в числе прочих причин он и был для Монцы таким хорошим нанимателем. Пока не попытался ее убить…

– Но старик цеплялся за свой драгоценный нейтралитет, как капитан за штурвал тонущего корабля, и я отчаялся его уговорить. Стыдно признаться, но отчаяние мое было столь велико, что я всерьез подумывал даже о бегстве из Стирии в края повеселее. – Рогонт подставил солнцу лицо, прикрыл глаза. – И тут… о, счастливый день, о, благословенный случай… – Он снова взглянул на Монцу. – Вы убили принца Арио.

Черная кровь, льющаяся из белого горла, вываливающееся в открытое окно тело, пожар, огонь и дым…

Рогонт улыбнулся самодовольно, как фокусник, раскрывающий свой последний секрет.

– Соториус был хозяином. Арио находился под его защитой. Старик понял, что Орсо никогда не простит ему смерть сына. Понял, что Сипани вынесен приговор. Если не удастся остановить Орсо. В ту же ночь, не успел Дом досуга Кардотти догореть, мы пришли к соглашению. Канцлер Соториус втайне присоединил Сипани к Лиге Восьми.

– Девяти, – буркнула Монца, глядя, как сипанийская рать неуклонно марширует с холма к бродам и практически не защищенному тылу Фоскара.

– Мое долгое отступление из Пуранти, которое вы сочли столь неблагоразумным, имело целью дать ему время подготовиться. Я добровольно вошел в эту маленькую ловушку, чтобы стать приманкой в большой.

– Вы поумней будете, чем кажетесь.

– О, это нетрудно. Тетя Сефелина всегда говорила, что кажусь я полным болваном.

Монца бросила хмурый взгляд на другое войско, неподвижно стоявшее на вершине Мензийского холма.

– А что с Коской?

– Некоторые люди не меняются. Он получил изрядное количество денег от моих гуркских сподвижников за то, чтобы воздержаться от сражения.

Внезапно Монце показалось, что она далеко не так хорошо разбирается в людях, как думала.

– Я тоже предлагала ему деньги. Не взял.

– Подумать только, а вы еще славитесь умением вести переговоры. Не взял у вас. Ишри, видимо, говорит более сладко. «Война – всего лишь колющее острие политики. Клинки могут убивать людей, но управлять ими способны только слова, и добрые соседи – надежнейшее убежище в бурю». Цитата из «Основ высокого искусства» Иувина. Переливание из пустого в порожнее в основном, но главка о манипулировании силой просто прелесть. Вам следовало бы читать больше, генерал Меркатто. Круг вашего чтения довольно узок.

– Я поздно начала, – буркнула она.

– Моя библиотека к вашим услугам. Можете насладиться ею, когда я покончу с талинцами и завоюю Стирию. – Рогонт со счастливой улыбкой окинул взглядом долину, где над войском Фоскара сгущалась угроза окружения. – Конечно, все могло бы быть иначе, назначь Орсо более опытного командира, чем юный принц Фоскар. Сомневаюсь, что в мою ловушку угодил бы столь одаренный человек, как генерал Ганмарк. Или хотя бы столь бывалый, как Карпи Верный. – Он наклонился к Монце, одарил ее самодовольной ухмылкой. – Но Орсо за последнее время понес несколько тяжелых утрат среди своего командного состава.

Она фыркнула, отвернулась и сплюнула.

– Рада, что смогла помочь.

– О, без вас у меня ничего не получилось бы. Все, что нам сейчас нужно, – это удерживать нижний брод, пока не подойдут наши храбрые союзники из Сипани и не прижмут войско Фоскара к реке. Где и утонут благополучно амбиции герцога Орсо.

– И все? – Монца с мрачным видом уставилась на брод.

Аффойцев – красно-коричневую толпу в самом конце правого крыла осприйских сил – оттеснили-таки от реки. Не больше чем на двадцать шагов, но этого хватило, чтобы в месиво грязи на берегу смог выбраться противник. Судя по всему, часть баолийцев чуть раньше переправилась через реку выше по течению и зашла на них с фланга.

– Ну да, и мы уже практически на пути к… Ох. – Рогонт тоже увидел это.

Из гущи сражающихся вырвались несколько человек и поспешили вверх по склону к городу.

– Похоже, ваши храбрые союзники из Аффойи пресытились вашим гостеприимством.

Ликование, обуявшее было штаб Рогонта при виде сипанийцев, быстро потухло, когда от пятящегося строя аффойцев начали отделяться все новые фигурки и разбегаться в разных направлениях. Лучники, стоявшие выше по склону, тоже принялись поглядывать в сторону города. Уж конечно, они не горели желанием ближе познакомиться с солдатами, которых весь последний час осыпали стрелами.

– Если эти баолийские ублюдки прорвутся, они ударят с фланга и расширят прорыв по всему фронту. Это означает разгром.

Рогонт прикусил губу.

– Сипанийцы меньше, чем в получасе.

– Прекрасно. Подойдут как раз вовремя, чтобы подсчитать наши трупы. А потом и свои.

Он нервно оглянулся на город.

– Может, нам стоит отступить за стены…

– Нет времени оторваться от противника. Даже у такого мастера отступлений, как вы.

Лицо герцога утратило все краски.

– Что же делать?

Внезапно Монце показалось, что она прекрасно разбирается в людях. И с тихим звоном она вытянула из ножен меч – кавалерийский, выбранный на оружейном складе Рогонта. Простой, тяжелый, смертоносно острый. Герцог перевел взгляд на клинок.

– А. Это.

– Да. Это.

– Видимо, пришло время, когда и впрямь следует забыть о благоразумии. – Рогонт выпятил челюсть, поиграл желваками. – Кавалерия. За мной… – Голос дрогнул и сорвался.

«Сильный голос для генерала, – писал Фаранс, – стоит полка».

Монца поднялась в стременах и гаркнула во всю глотку:

– Кавалерия, стройсь!

Штаб герцога засуетился, зашумел, замахал мечами. Конники подтянулись ближе, начали выстраиваться в длинные шеренги. Забряцала сбруя, залязгали доспехи, загремели копья. Лошади, фыркая, били копытами, всадники, пытаясь успокоить их и заставить стоять смирно, сыпали бранью. Закрепляли шлемы, опускали забрала.

Баолийцы бились неистово, увеличивая бреши в рядах защитников, размывая правое крыло Рогонта, как прибой песчаную стену. Монца услышала их боевой клич, когда они прорвались-таки и ринулись вверх по склону, увидела развевающиеся рваные флаги, блеск машущих клинков. Строй лучников на пути тут же рассыпался. Стрелки побросали оружие и помчались к городу, смешавшись с бегущими аффойцами. К ним присоединилось несколько осприйцев, уже успевших понять, что происходит.

Монцу всегда удивляло, насколько быстро, стоит начаться панике, разваливается армия. Так мост, прочный и незыблемый мгновение назад, внезапно обращается в руины после выпадения замкового камня. Обвал был близок, она чувствовала это.

Рядом остановилась лошадь, и Монца встретилась взглядом с Трясучкой, сжимавшим в одной руке топор, в другой поводья и щит. Он не стал обременять себя доспехами. Надел лишь куртку с золотым шитьем на обшлагах. Ту самую, которую выбрала для него она. Которую мог бы надеть Бенна. И которая сейчас подходила ему мало. Как хрустальный ошейник боевому псу.

– Я уж думала, ты вернулся на Север.

– Без денег, которые вы мне должны? – Взгляд его одинокого глаза устремился на сражающихся. – Никогда еще не поворачивался спиной к драке.

– Это хорошо. Рада, что ты здесь.

И Монца не солгала. В тот миг, во всяком случае. Помимо всего прочего, у него имелась славная привычка – спасать ей жизнь.

Она успела отвернуться к тому времени, когда он снова посмотрел на нее. И к тому времени настало время идти.

Рогонт вскинул меч, и солнце, отразившись в нем, зажгло клинок ослепительным пламенем. Прямо как в сказке.

– Вперед!

Цокнули языки, вонзились в конские бока шпоры, щелкнули поводья. Все разом, словно были одним гигантским зверем, конники двинулись с места. Сначала шагом, сдерживая возбужденных, фыркающих лошадей. Самые пылкие рванулись было вперед, нарушив строй, но офицеры закричали, требуя его выровнять. Затем пошли быстрей, еще быстрей, бряцая оружием и броней. И все быстрей колотилось при этом сердце Монцы, охваченное той пряной смесью страха и радости, которая является, когда исчезают мысли и не остается ничего, кроме дела. Баолийцы их увидели и теперь спешно пытались хоть как-то построиться. Уже можно было разглядеть лица этих буйноволосых воинов в тусклых кольчугах и косматых мехах и даже свирепый оскал на лицах.

Копья вокруг Монцы опустились, сверкнув наконечниками. Всадники перешли на рысь. Ветер ударил в лицо, в груди запылал огонь. Ни единой мысли о боли и утоляющей ее хаске. Ни единой мысли о том, что было сделано и чего не удалось сделать. Ни единой мысли о мертвом брате и людях, которые его убили. Одна забота – крепче держать поводья и меч в руке. Одна забота – не сводить глаз с баолийцев на склоне впереди, уже дрогнувших. Когда на человека несется несколько тонн конской плоти, не по себе делается и в лучшие времена. А после изматывающего сражения на броде и бега вверх по холму – тем более.

Не успев построиться толком, они начали рассыпаться.

– К бою! – проревел Рогонт.

Монца испустила боевой клич, услышала, как заорал рядом Трясучка и откликнулись эхом все остальные в строю. Сильней пришпорила коня. Тот дернулся в сторону, выправился, перешел на галоп. Полетели комья земли и трава из-под копыт, зубы у нее застучали. Зеленая долина затряслась и заскакала вокруг, понеслась навстречу искрящаяся река. Глаза от ветра заслезились, мир расплылся, но Монца отчаянно заморгала, и он вновь обрел ослепительную резкость. Она увидела баолийцев, кинувшихся врассыпную, бросая на бегу оружие. В следующий миг конница их настигла.

Лошадь переднего всадника наскочила на копье. Древко треснуло и сломалось. Всадник вылетел из седла, рухнул на копьеносца, и они вместе покатились по склону.

На глазах у Монцы другое копье ткнулось в спину бегущего, распороло его от плеч до задницы, отшвырнуло труп в сторону. Баолийцев насаживали на копья, рубили мечами, топтали лошадьми. Одного толкнул грудью конь, скакавший перед нею, под меч, рубанувший его в спину, после чего солдат с воплем ударился о ногу Монцы и упал под копыта скакуна Рогонта.

Другой, с белым от страха лицом, бросил собственное копье, разворачиваясь бежать. Монца с силой опустила меч, и вся рука ее сотряслась, когда тяжелый клинок смял шлем.

Ветер свистел в ушах, грохотали копыта. Она кричала, смеялась и вновь кричала. Рубанула еще одного бегущего, почти отхватив ему руку от плеча. Кровь брызнула черным фонтаном. Ударив следующего, промахнулась и еле удержалась в седле, когда тяжелый меч понес ее за собой. Кое-как успела выправиться, вцепившись в поводья правой, больной рукой.

Конница, оставляя за собой изувеченные, окровавленные тела, пробилась сквозь баолийцев. Сломанные копья полетели в сторону, обнажились мечи. Склон кончился, и кавалеристы вырвались на ровный речной берег, усеянный телами аффойцев. Там кипела ожесточенная схватка, в которую вступали, увеличивая бессмысленную давку у берега, все новые и новые талинские отряды, пересекавшие брод. Вокруг метались офицеры, выкрикивая команды, тщетно пытаясь придать какое-то подобие порядка этому безумию. Лязг и грохот металла. Вопли сражающихся доносились до Монцы раскатами далекого грома сквозь ветер, свиставший в ушах, и собственное хриплое дыхание.

В брешь, проделанную баолийцами на крайнем правом фланге, начал пробиваться свежий талинский полк – тяжелая пехота в полном боевом снаряжении. Противостоявшие ей осприйцы в голубых мундирах защищали берег отчаянно, но сейчас их было уже куда меньше числом, а из реки каждую минуту лезли еще и еще солдаты, усердно расширяя брешь.

Рогонт, чьи сверкающие доспехи украсились кровавыми пятнами, развернулся в седле, указывая в ту сторону мечом, и прокричал что-то, чего никто не расслышал. Но значения это не имело. Остановиться возможности уже не было.

Талинцы начали выстраиваться клином вокруг трепыхавшегося на ветру белого боевого знамени с черным крестом. Офицер, пытаясь подготовить их к атаке конницы, неистово тыкал мечом в воздух. У Монцы мелькнула мысль, что с командиром этим она могла быть знакома. Клин, чье острие выглядело, как сплошной заслон из блестящей брони, опустился на колени и ощетинился копьями. Но часть солдат, которым преградили дорогу осприйские клинки, присоединиться к нему не успела.

Из-за сражающего людского месива на броде взвилось облако арбалетных стрел. Монца поморщилась, глядя, как они несутся к ней, и перестала дышать. В чем не было ни малейшего смысла. Задержкой дыхания стрел не остановишь… Те, просвистев в воздухе, посыпались вниз, дробно стуча по доспехам, почти беззвучно входя в землю и в конскую плоть.

Одна из лошадей, раненная в шею, развернулась на всем скаку, рухнула на бок. На нее наткнулась другая. Конник вылетел из седла, выронил копье, взрывшее при падении землю. Монца поскакала в объезд, и тут что-то стукнуло по ее кирасе и отлетело в лицо. Стрела. Щеку, оцарапанную перьями, обожгло болью, Монца охнула, зажмурилась на миг. Открыв глаза, увидела другого конника, который схватился за стрелу, угодившую ему в плечо. Дернул за нее раз, другой и повалился с коня, мчавшегося галопом. Нога застряла в стремени, и конь поволок его за собой.

Остальные неслись вперед, где огибая павших, где топча их лошадьми.

Монца обнаружила, что успела прикусить язык. Когда – неведомо. Она сплюнула кровь, снова пришпорила коня. Скривила губы.

Прошептала: «Надо было нам держаться фермерства».

Строй талинцев стремительно приближался.

Откуда в каждом сражении берется пылкое дурачье, Трясучка не понимал. Но без охотников покрасоваться дело никогда не обходится. Здешние направили коней прямехонько на белый флаг, в самую гущу копий на острие клина. Скакавшая впереди лошадь сбавила перед ними ход, взвилась на дыбы, так что всадник повис на поводьях. Но в нее врезалась мчавшаяся следом и толкнула обоих на сверкающие копья. Только кровь брызнула да обломки тех копий полетели. Третья взбрыкнула, не доскакав, седок кувыркнулся через ее голову под ноги первому ряду копейщиков, которые радостно его и проткнули.

Конники поумнее разошлись в стороны, обтекая клин, как река скалу, и атаковали с флангов, где копий было поменьше. Талинцы заметались с криками, пихая друг друга, без толку размахивая оружием, норовя оказаться где угодно, только не в передних рядах.

Монца пошла слева, Трясучка неотступно следом. Двое конников впереди скакнули через головы первого ряда внутрь клина, принялись орудовать мечами и булавами. Остальные обрушились на метавшихся с краю солдат, сминая их, топча, пробиваясь сквозь них к реке. Монца на скаку срубила одного и через миг тоже оказалась в гуще схватки. Получила удар копьем в нагрудную пластину и едва не вылетела из седла.

Трясучке вспомнились слова Черного Доу – убить человека удобней всего в бою, и вдвойне удобней, когда он на твоей стороне. Он пришпорил коня, догнал Монцу и, поднявшись в стременах, занес топор высоко у нее над головой. Лицо исказила гримаса ярости. И он с ревом опустил его… на голову копейщику, который ее ударил. Тот рухнул, и Трясучка, заново занося топор, угодил в чей-то щит, пробил в нем огромную дыру и опрокинул державшего его солдата под копыта топтавшейся рядом лошади. Может, это был солдат Рогонта, но не время было разбираться, кто есть кто.

Убить всех, кто не верхом. Убить и тех, кто верхом, коли встанут на пути.

Убить всех.

Он испустил боевой клич, тот самый, что звучал под стенами Адуи, когда удалось отпугнуть гурков одними только криками. Пронзительный, оглушающий рев, пусть даже голос у него был сорван сейчас и хрипел. И принялся наносить удары направо и налево, почти не видя, куда, лязгая топором по доспехам, с глухим чавканьем вонзая его в плоть. Крик, стоны, визг…

– Умрите! Умрите! Вернитесь в грязь, твари!

Все звуки слились в единый бессмысленный грохочущий рев. Вокруг бушевало море машущих клинков, вздымающихся щитов, сверкающего металла, дробящихся костей, брызжущей крови, яростных и испуганных лиц. А Трясучка рубил и рубил наотмашь, как обезумевший мясник коровью тушу.

С огнем в груди, под палящими лучами солнца, в поту с головы до ног он вслед за остальными стремился вперед и только вперед, к воде, оставляя за собой кровавую тропу из покалеченных тел, мертвых людей и лошадей. Свалка вдруг расступилась, солдаты бросились врассыпную перед ним. Трясучка пришпорил коня, догнал двоих, прыгнувших с берега в реку. Одного рубанул между плеч, второго на отмахе в шею. Оба рухнули в воду.

Повсюду вокруг оказались конники, спускавшиеся к броду, вздымая сверкающие фонтаны брызг. Трясучка заметил мельком Монцу, которая по-прежнему была впереди, понукая коня зайти поглубже в воду. Увидел блеск ее взлетевшего и упавшего меча. Атака захлебывалась. Среди отмелей взмыленные лошади передвигались с трудом. Кавалеристы, нагоняя рассеявшихся талинцев, рубили их мечами. Те в ответ пытались достать противника копьями и подрезать ноги лошадям. Лупили булавами какого-то выпавшего из седла и барахтавшегося в воде всадника в съехавшем шлеме, с глубокими вмятинами на доспехах.

Кто-то вдруг с силой обхватил Трясучку поперек живота – он аж крякнул – и потащил назад. Куртка с треском порвалась. Затем чья-то рука, протянувшаяся сзади, впилась пальцами в израненную сторону его лица и начала царапать ногтями мертвый глаз. Трясучка взревел, принялся брыкаться и извиваться, пытаясь разомкнуть прижатые к телу руки, но не преуспел. Выронил щит, после чего его стащили-таки с лошади, и он оказался в воде. Вырвался, перекатился, встал на колени.

Увидел рядом молоденького паренька в кожаной куртке с упавшими на лицо мокрыми волосами. Тот таращился на какой-то предмет у себя в руке – плоский и блестящий, похожий на глаз. Эмаль, которая мгновением раньше украшала лицо Трясучки. Потом парнишка вскинул взгляд. Они уставились друг на друга. В следующий миг Трясучка, уловив рядом движение, нырнул в сторону. Мимо головы просвистел, всколыхнув ветром волосы, его собственный щит. Выпрямляясь, Трясучка замахнулся топором, рубанул нападавшего по ребрам. Брызнула кровь, солдат взвыл, скорчился, зашатался и с плеском рухнул в воду.

Мальчишка тем временем ринулся на Трясучку с ножом. Тот, кое-как извернувшись, успел поймать его за руку. Они сцепились и покатились по мелководью, рыча, царапаясь и отплевываясь от воды друг другу в лицо. Нож резанул Трясучке плечо, но он был гораздо больше и гораздо сильней и навалился в конце концов на мальчишку сверху. Пропустил рукоять топора сквозь кулак, взялся за обух. Мальчишка вцепился ему в запястье свободной рукой, но сил остановить Трясучку у него не было. Тот, стиснув зубы, выкручивая руку так и эдак, приставил все же лезвие к его горлу.

– Нет, – просипел мальчишка.

Говорить «нет» следовало до битвы… Трясучка надавил всем весом, постанывая от натуги. Глаза у паренька вытаращились, когда металл стал медленно врезаться в плоть. Затем вошел глубже, расширяя рану. Кровь брызнула струйками на руку Трясучки, на куртку, в воду. Течение понесло ее прочь. Парнишка разинул рот, подергался несколько мгновений и обмяк, уставившись в небо.

Трясучка, пошатываясь, поднялся на ноги. Лохмотья, оставшиеся от куртки, тяжелые от воды и крови, мешали двигаться, и он сорвал их с себя, прихватив заодно нечаянно часть волос на груди – так задубела рука, намертво сжимавшая щит. Огляделся, щурясь от беспощадного солнца. Кругом в искрящейся реке по-прежнему сражались пешие и конные. Трясучка нагнулся, выдернул топор из горла мальчишки. Оплетенная кожей рукоять легла в ладонь, как ключ в замок.

Затем он зашлепал по воде, высматривая новых врагов. Высматривая Меркатто.

Чудесный прилив сил, дарованный атакой, отхлынул быстро. Горло у нее саднило от крика, ноги болели от стискивания конских боков. Правая рука, державшая поводья, превратилась в сплошной сгусток боли, левая ныла от пальцев до плеча. В висках стучала кровь. Монца развернула коня. Где запад, где восток?.. Впрочем, вряд ли это имело сейчас значение.

«У войны, – писал Вертурио, – нет четких граней».

На броде их вовсе не было. Там шло множество жестоких и бездумных стычек одновременно. Трудно отличить друга от врага, а поскольку никто особо и не всматривается, разница между тем и другим невелика. Смерть может явиться отовсюду.

Копье она увидела слишком поздно, когда оно вонзилось рядом с ее ногой в бок лошади. Та дернулась, замотала головой, роняя пену с оскаленных зубов и бешено вращая глазами. Монца схватилась за седельную луку. Копье вошло глубже, ноге стало горячо от хлынувшей из раны крови. В следующий миг лошадь накренилась, и Монца беспомощно взвизгнула, падая вместе с ней. Пытаясь ухватиться за воздух, выронила меч. Рухнула боком в воду, и седло ударом в живот вышибло из нее дух.

Перед лицом забурлили пузырьки. Тело обдало холодом, сердце страхом. Монца что было сил рванулась вверх. Тьма сменилась ослепительным сиянием, тишина – ревом битвы. Она жадно глотнула воздух вместе с водой, выкашляла ее, глотнула снова. Вцепилась левой рукой в седло, пытаясь вытащить ногу, но та застряла в стремени под тяжелым телом лошади.

Тут что-то треснуло ее по лбу, и Монца, разом обессилев, вновь оказалась под водой. Руки стали ватными, легкие запылали огнем. Она опять дернулась вверх, но сил хватило только на один вдох. Завертелось перед глазами голубое небо с клочьями белых облаков – как тогда, когда она летела с Фонтезармо. Сверкнуло солнце на миг и вновь расплылось. Лицо с приглушенным бульканьем накрыла искрящаяся вода.

Не таковы ли были последние мгновения Верного под мельничным колесом?.. Есть на свете справедливость.

Солнце заслонила черная фигура. Трясучка. Он показался сейчас, стоя вот так над нею, футов десяти ростом. В глазнице у него что-то ярко сверкало. Он нахмурился, медленно поднял ногу. Вода с подошвы сапога потекла ей в лицо. На миг Монца была уверена, что он собирается поставить эту ногу ей на шею и прижать ко дну. Но сапог с плеском опустился рядом. Монца услышала, как Трясучка зарычал, схватившись за труп лошади. Почувствовала, как слегка уменьшилась тяжесть, давившая на ногу. Потом еще и еще… Она задергалась, застонала, глотнула воды, выкашляла ее. И наконец высвободила ногу и вынырнула.

Встала, дрожа, на четвереньки, по локоть в воде. Каждый вдох отдавался судорогой в ноющих ребрах.

– Дерьмо, – прошептала она. – Дерьмо.

Курить хотелось немилосердно.

– Идут, – сказал над головой Трясучка. Подхватил ее под мышки, потянул на ноги. – Клинок бы какой найти…

Монца, шатаясь под тяжестью мокрой одежды и мокрой брони, подбрела к трупу, застрявшему меж камней на мелководье. Непослушными руками сняла с его руки петлю, на которой держалась тяжелая булава с металлическим древком, выдернула из-за пояса длинный нож.

Как раз вовремя.

На нее медленно надвигался солдат в доспехах, держа наготове меч, усеянный каплями воды. Недобро глядел поверх щита маленькими глазками. Монца попятилась, притворяясь совершенно выдохшейся. Что особых усилий не требовало. И едва он сделал еще шаг вперед, кинулась на него. Не то чтобы прыжком. Скорей нырком, с трудом переставляя в воде одеревеневшие ноги, не поспевавшие за телом.

Взмахнула булавой, та лязгнула о щит, и удар отозвался в руке до самого плеча. Сойдясь вплотную, попыталась ткнуть его ножом, но лишь царапнула нагрудную пластину. Ответный толчок щитом едва не сбил ее с ног. Сил, когда над головой взлетел меч, хватило только увернуться. Бессмысленно молотя воздух булавой, Монца жадно глотнула воздуха. Меч взлетел снова.

Тут за спиной солдата возник Трясучка с ухмылкой безумца на лице. Сверкнул на солнце окровавленный топор, опустился тому на плечо, расколов броню и плоть. В лицо Монце струей ударила кровь, в уши – захлебывающийся визг. Она торопливо отвернулась, пытаясь утереться тыльной стороной руки.

И первое, что увидела, – бородатое лицо другого солдата под открытым шлемом и несущееся на нее копье. Попыталась увернуться, но острие ударило ее в грудь с такой силой, скрежетнув по кирасе, что Монца отлетела и навзничь рухнула в воду. Солдат, споткнувшись обо что-то на дне, проскочил мимо, вздымая фонтаны брызг. Она успела подняться на одно колено, прежде чем он снова развернулся к ней и занес копье, и вонзила нож по самую рукоять в не защищенное доспехами место у него под коленом.

Он навис над ней с выпученными глазами, разинул рот, собираясь закричать. Монца с рычанием вздернула булаву и ударила его в подбородок. Брызнули осколки зубов и кровь, голова солдата запрокинулась. В следующий миг она нанесла удар по открытому горлу. Он упал. Перекатившись через его тело, она поднялась на ноги. Откинула с лица окровавленные волосы, сплюнула оказавшуюся во рту воду. Огляделась.

Вокруг оставалось еще полно солдат. И пеших, и конных. Но никто не сражался. На нее смотрел Трясучка, стоявший неподалеку с опущенным топором в руке. Почему-то полуголый. На белой коже его запеклась пятнами кровь, в глазнице сверкал под лучами полуденного солнца стальной шарик, эмаль с которого куда-то подевалась.

– Победа! – услышала Монца крик. Увидела, вся дрожа и пытаясь проморгаться, всадника на буром коне посреди реки. Он стоял в стременах, держа высоко на головой сияющий меч.

– Победа!

Шагнула к Трясучке, покачнулась. Он бросил иззубренный топор и подхватил ее, не дав упасть. Она вцепилась ему в плечо правой рукой. В левой по-прежнему сжимала булаву, поскольку никак не удавалось разжать сведенные пальцы.

– Мы победили, – шепнула Монца. Губы сами собой расплылись в улыбке.

– Победили, – сказал он, крепко прижимая ее к себе и отрывая от земли.

– Победили.

Коска опустил подзорную трубу, поморгал, протер глаза, полуослепшие от того, что один был зажмурен почти целый час, а другой все это время плотно притиснут к окуляру.

– Ну вот. – Он поерзал в капитан-генеральском кресле, подергал штаны, врезавшиеся в потную задницу. – Бог улыбается результатам… так вы, гурки, говорите?

Тишина в ответ. Ишри исчезла столь же незаметно, как и появилась. Коска глянул в другую сторону, на Балагура.

– Великолепное представление, правда, сержант?

Тот оторвал взгляд от своих костей, посмотрел в сторону долины, нахмурился и ничего не сказал.

Своевременная атака герцога Рогонта закрыла брешь в его рядах, сокрушила баолийцев, разметала и обескуражила талинцев. Совсем не этим славился герцог проволочек. И Коске в глубине души до странного приятно было ощущать за случившимся дерзкую руку – а то и кулак – Монцкарро Меркатто.

После того как угроза на правом крыле миновала, осприйская пехота полностью заблокировала восточный берег нижнего брода. Сипанийские союзники честно и отважно ринулись в бой с не ожидавшим такого подвоха арьергардом Фоскара, выиграли его и заняли западный берег. Добрая половина армии Орсо – вернее, та часть солдат, чьи трупы еще не лежали на склонах, не колыхались, застряв, на отмелях ниже по течению реки и не плыли в море, – будучи пойманной на броде, сложила оружие. Остальные бежали по зеленым лугам на западный край долины. По тем самым лугам, по которым они так гордо маршировали, уверенные в победе, всего несколько часов назад. Их догоняла и окружала осприйская конница, блеща доспехами в лучах ярого полуденного солнца.