Текст книги "Холодное железо: Лучше подавать холодным. Герои. Красная страна"

– Кто? Я?

Повертела между пальцами какую-то черную крупинку и, отправив ее щелчком в полет, со сверхъестественной меткостью угодила в фонарь рядом с Трясучкой. Шипение, вспышка – и стеклянный колпак треснул. Северянин, выругавшись, попятился, стряхнул с плеча отлетевшие искры.

– Некоторые называют это «гуркским сахаром». – Коска причмокнул губами. – Звучит для моего уха слаще, чем «гуркский огонь».

– Две дюжины бочонков, – промурлыкала Ишри, – любезно предоставленных пророком Кхалюлем.

Монца нахмурилась.

– Для человека, с которым мы никогда не виделись, не чрезмерно ли такое проявление любви?

– Более того. – Темнокожая гурчанка змеей заскользила с ящиков на пол, извиваясь всем телом так, словно в нем не было костей. Руки, закинутые кверху, волочились следом. – Он ненавидит ваших врагов.

– Нет лучшего основания для союза, чем общая ненависть. – Коска наблюдал за ее телодвижениями с недоверием и восхищеньем в глазах. – Это прекрасный новый век, друзья мои. Прошли времена, когда нужно было месяцами рыть подкопы, изводить тонны дерева на подпорки, набивать все это соломой, заливать маслом, поджигать и бежать сломя голову… и в половине случаев стена оставалась на месте. Сейчас же все, что требуется, – это выкопать ямку поглубже, положить туда сахарку, высечь искру и…

– Бабах, – пропела Ишри, вставая на цыпочки и потягиваясь.

– Адский бабах, – поправил Коска. – Нынче, похоже, все ведут осаду подобным образом, и кто я такой, чтобы отставать от общества… – Он смахнул пыль со своей бархатной куртки. – Сезария гений минирования. Это он, знаете ли, взорвал колокольную башню в Гансетте. Чуть-чуть раньше назначенного времени, правда, и несколько человек попали под обвал. Я когда-нибудь рассказывал…

– И что, если тебе удастся обрушить стену? – снова перебила Монца.

– Ну, тогда наши люди вольются в брешь, затопят ошеломленного противника и займут наружный двор. А там сады, местность плоская, есть где встать войскам и готовиться к приступу. Взятие внутренней стены – вопрос лестниц, крови и жадности. Потом штурмуем дворец, и далее, сама понимаешь, как обычно. Мне – грабеж, тебе…

– Месть. – Монца, прищурясь, вгляделась в зубчатые очертания стены. Там находился Орсо в каких-то нескольких сотнях шагов от нее. Возможно, так действовали ночь, пожар, пьянящая смесь темноты и опасности, но в душе ее вдруг всколыхнулись былые чувства. Ярость, которую испытывала она в ту ночь, когда бежала под дождем из дома похитителя костей. – Когда будет готов подкоп?

Балагур оторвался от своего любимого занятия, поднял взгляд.

– Через двадцать один день и шесть часов. При той скорости, с которой продвигаются сейчас.

– Досадно. – Ишри выпятила нижнюю губу. – Я так люблю фейерверки… Но должна вернуться на Юг.

– Уже устали от нашего общества? – спросила Монца.

– Убит мой брат. – В глазах гурчанки не отразилось никаких чувств. – Женщиной, которая искала мести.

Монца нахмурилась, подозревая насмешку.

– Эти суки всегда находят способ добиться своего, не так ли?

– Да, только страдают всегда не те люди. Брат мой теперь счастлив, он у Бога. Так, во всяком случае, говорят. Горюют остальные члены моей семьи. И мы должны трудиться отныне еще усердней. – Одним плавным движением она оказалась на лестнице, уронила голову набок. – Попытайтесь не дать себя убить. Не хотелось бы, чтобы мои усердные труды здесь пропали даром.

– Только о ваших трудах я и буду думать, когда мне начнут резать горло.

В ответ молчание. Ишри исчезла.

– Похоже, ваш запас храбрецов иссяк, – послышался хриплый голос Трясучки.

Коска вздохнул:

– Не слишком-то он был велик изначально.

В тусклых отсветах горевшей башни с трудом можно было различить бегущих вниз по каменистому склону солдат. На глазах у Монцы опрокинулась последняя лестница, с которой посыпалось несколько крохотных фигурок.

– Но волноваться не о чем. Сезария роет подкоп. И это всего лишь вопрос времени, когда Стирия наконец объединится. – Коска вынул из кармана флягу, отвинтил крышку. – Или Орсо придет в себя и предложит мне снова сменить сторону.

Монца не засмеялась. Возможно, не была для этого создана.

– Может, тебе стоит выбрать наконец какую-то одну?

– Зачем? – Он поднес флягу к губам, сделал глоток и удовлетворенно причмокнул. – Это война. В ней нет правой стороны.

Какой бы важности событие ни предстояло, ключ к успеху – это подготовка. В течение трех недель Талин готовился к коронации великого герцога Рогонта. Морвир тем временем готовился к попытке убить его вместе с союзниками. В оба плана было вложено столько труда, что сейчас, когда день осуществления обоих наконец наступил, Морвир почти сожалел о том, что успех одного мог означать единственно бесповоротный провал другого.

До сей поры, честно говоря, пытаясь выполнить хотя бы малую часть непомерно амбициозного заказа герцога Орсо – убить шесть глав государств и одного капитан-генерала, – он особого успеха не имел. Сорвавшееся покушение на Меркатто в день ее триумфального возвращения в Талин, результатами коего были лишь парочка отравленных простолюдинов и разболевшаяся спина, стало первой из целого ряда неудач.

Сумев пробраться через незапертое заднее окно в мастерскую одной из лучших талинских портних, он поместил смертоносный америндовый шип в лиф изумрудно-зеленого платья, заказанного графиней Котардой из Аффойи. Увы, познаний в пошиве дамских платьев Морвиру явно недоставало. Будь рядом Дэй, она, конечно, заметила бы, что сей предмет одежды более чем вдвое превосходит худенькую жертву объемами. Тем же вечером графиня появилась на балу во всей красе и произвела изумрудным платьем фурор. Лишь впоследствии Морвир узнал, к великой своей досаде, что точно такое платье заказала себе толстуха-жена одного из богатейших талинских купцов, которой прийти на бал помешало некое загадочное недомогание, приведшее к смерти всего за несколько часов.

Пятью ночами позже, после нелегкого дня, проведенного в глубине угольной кучи, где дышать приходилось через трубочку, он сдобрил паучьим ядом устрицы, предназначенные для герцога Лирозио. Будь рядом Дэй, она наверняка посоветовала бы выбрать чаще употребляемый продукт питания, но сам Морвир не смог устоять перед экзотичностью блюда. Увы, после плотного обеда герцог маялся несварением и на ужин съел только маленький ломтик хлеба. Устрицы достались кухонной кошке, ныне покойной.

По прошествии недели, сказавшись в очередной раз пурантийским виноторговцем по имени Ротсак Ривром, он проник на собрание, где обсуждались торговые пошлины, под председательством канцлера Сипани. Вступил там в оживленную беседу о винограде с одним из сопровождающих престарелого государственного деятеля и сумел, к великому своему удовлетворению, мазнуть краешек уха Соториуса раствором леопардового цветка. Затем, исполненный энтузиазма, принялся ожидать результатов, но канцлер упорно отказывался умирать и, казалось, напротив, пребывал в самом добром здравии. Оставалось предположить только, что Соториус каждое утро совершает ритуал, сходный с его собственным, и посему обладает иммунитетом к неизвестно какому количеству ядов.

Но Кастор Морвир был не из тех, кого способны обескуражить несколько неудач. В жизни он претерпел многое и не видел причины изменять своей позиции непоколебимого стоицизма лишь потому, что задача кажется невыполнимой. Поскольку коронация была уже на носу, он решил сосредоточиться на главных мишенях – великом герцоге Рогонте и его любовнице, своей ненавистной экс-нанимательнице, а ныне великой герцогине Талина, Монцкарро Меркатто.

Сказать, что для увековечивания этой коронации в коллективной памяти Стирии расходов не пожалели, было бы явным преуменьшением. Все дома, окружавшие площадь перед Сенатским домом, успели выкрасить заново. Помост, на котором Меркатто держала свою так называемую речь, отделали мрамором и обнесли золочеными перилами. Сегодня же по лесам перед фасадом ползали многочисленные рабочие, развешивая поверх старинной каменной кладки гирлянды свежесрезанных белых цветов и превращая мрачноватое здание в блистательный храм тщеславия великого герцога Осприи.

Морвир, трудившийся теперь в удручающем одиночестве, накануне позаимствовал одежду, документы и ящик с инструментами у плотника, который приехал в Талин в поисках работы и пропажей своей, следовательно, ни у кого не вызвал бы интереса. И, проникнув под сей остроумной маскировкой в Сенатский дом, осмотрелся там и составил план действий. Заодно, раз уж так получилось, с изрядным блеском немного поработал над балюстрадой. Воистину, он был потерей для плотничного дела… но Морвир ни на миг не забывал о том, что основной его профессией оставалось убийство. Сегодня он вернулся, дабы осуществить свой план. И тем исполнить заказ на великого герцога Рогонта.

– Здрасте, – буркнул он стражнику, входя в Сенатский дом через высокие двери вместе с другими рабочими, возвращавшимися с обеда.

С хрустом откусил от яблока и беззаботно зачавкал, подражая вульгарным манерам простолюдинов. Осторожность на первом месте, всегда, но при попытке кого-нибудь одурачить наилучшие плоды приносят простота и крайняя самоуверенность. Стражники, ни тот, что у дверей, ни те, что караулили внутри здания, не обратили на него ни малейшего внимания. Бросив огрызок яблока в ящик с инструментами, Морвир не без грусти подумал о том, сколько удовольствия доставило бы оно Дэй.

Сенатский дом века назад остался без купола, и огромное внутреннее пространство его было открыто небесам. Три четверти круглого зала занимали сиденья, которых хватило бы усадить тысячи две, если не больше, почетных гостей. Мраморные ступени, на коих они стояли, располагались ярусами, как в театре, дабы все могли видеть сенаторов былых времен, произносивших свои великие речи. Сейчас на месте их выступлений был возведен круглый помост из инкрустированного дерева, где в окружении золоченых венков из дубовых листьев стояло роскошное золотое кресло.

Стены были завешены гигантскими, шагов по тридцать в длину, флагами главных городов Стирии из цветного сулджукского шелка, о цене которого Морвир боялся и думать. Лазурное, с белой башней знамя Осприи занимало самое почетное место, сразу за центральным помостом. По бокам от него располагались крест Талина и раковина Сипани. Далее шли мост Пуранти, красный флаг Аффойи, три пчелы Виссерина, шесть колец Никанте, а также знамена Муриса, Этризани, Итрии, Борлетты и Каприле. Казалось, в новый гордый орден были приняты все, хотели они этого или нет.

Всюду кишел занятый работой народ. Развешивали драпировки и устилали сиденья белыми подушками для удобства благородных гостей портные. Стучали молотками по перилам и помосту плотники. Забрасывали белыми цветами пол в стороне от главных проходов цветочники. Выстраивали бережно бесконечными шеренгами свои восковые изделия свечники, добираясь до высоких канделябров по приставным лесенкам. И за всеми наблюдали осприйские гвардейцы с начищенными до зеркального блеска доспехами и алебардами.

Короноваться здесь, в самом сердце Новой империи?.. Подобный выбор говорил о непомерной самонадеянности Рогонта. А если какого-то качества Морвир и не терпел в людях, так это самонадеянности. Смирение, в конце концов, обходится куда дешевле… Скрывая глубочайшее отвращение, он разболтанной и уверенной походкой простого рабочего человека прошел мимо ремесленников, возившихся с резными сиденьями, и спустился к центральному помосту.

На дальней стене зала, на высоте примерно в десять шагов, имелись два маленьких балкончика, где, по мысли Морвира, в былые времена сидели писцы. Сейчас на них высились два огромных портрета герцога Рогонта. На одном герцог был изображен решительным и суровым, в героической позе, в доспехах и с мечом. На втором – погруженным в размышления, облаченным в судейское одеяние, с книгой и компасом в руках. Знаток искусства мира и искусства войны… Морвир не сдержал усмешки. На каждом из этих балкончиков есть подходящее местечко, откуда может вылететь отравленный дротик и, проколов раздувшуюся от самомнения голову этого идиота, выпустить из нее воздух вместе с амбициями. Попасть же туда можно по двум лесенкам из маленькой, неиспользуемой ныне комнатки, где в прежние времена хранились записи…

Морвир нахмурился. Пусть в данный момент открытая… но в дверном проеме, еще вчера пустовавшем, красовалась невесть откуда взявшаяся дверь. Прочная, дубовая, окованная стальными полосами. Подобных изменений в самом конце подготовки он никоим образом не предвидел. И первым побуждением его было поставить на первое место осторожность, развернуться и уйти, как он и делал обычно, если обстоятельства вдруг менялись. Но… одной осторожностью места в истории себе не обеспечишь. И событие, и задача, и потенциальное вознаграждение слишком значительны, чтобы отказаться от всего из-за какой-то двери. История дышит ему в затылок. И на сегодняшний вечер имя ему – дерзость…

Он миновал помост, который деловито золотила дюжина маляров, подошел к двери. Поджав губы, качнул ее в одну сторону, потом в другую, словно проверяя, гладко ли ходят петли. Затем, быстро оглянувшись, дабы убедиться, что за ним не наблюдают, проскользнул в сводчатую комнатку.

Ни окон, ни светильников там не было. В полумраке, который разгонял лишь свет, падавший из дверного проема и с лесенок, что вели на балконы, Морвир разглядел у стен груды пустых ящиков и бочонков. И только задумался, какой же из балконов выбрать для стрелковой позиции, как услышал приближавшиеся к двери шаги. Он быстро юркнул за ящики, охнул, ощутив впившуюся в локоть занозу, вспомнил про инструменты и, подцепив ящик ногой, затащил его следом. Мгновеньем позже дверь скрипнула, шаги зазвучали в самой комнате, и кто-то прокряхтел:

– Черт, тяжело!

– Ставь сюда, – сказал другой голос. Что-то стукнуло, скрежетнуло. – Фу, зараза!

– Где ключ?

– Вот.

– Сунь его в замок.

– А зачем тогда замок, коли в нем ключ?

– А затем, чтобы чего не вышло, дурак! Неохота мне, когда мы поставим этот чертов ящик перед всем народом и его светлость велит открывать, спрашивать у тебя, где ключ, и слышать, что ты его где-то обронил. Ясно теперь?

– И то правда.

– Отсюда он точно никуда не денется, из запертой комнаты да с дюжиной стражников под дверью, не то что из твоих дырявых карманов.

– Уговорил. – Что-то тихо звякнуло. – Пожалуйста. Доволен?

Шаги удалились. Хлопнула дверь, скрежетнули замки, лязгнул засов, и наступила тишина. Морвир остался запертым в комнате, выход из которой охраняли стражники. Но это не могло испугать человека, наделенного столь выдающейся силой духа. У него еще оставалась возможность скрыться, скинув веревку с балкона, в решающий момент, когда все взгляды будут прикованы к герцогу Рогонту, принимающему безвременную смерть. Стараясь не вогнать новые занозы, он осторожно выполз из-за ящиков.

В центре комнаты стоял большой ларец. Сам по себе произведение искусства – инкрустированное дерево, резная серебряная оковка, тускло мерцающая в полумраке. В нем явно находилось нечто весьма важное для предстоящей церемонии. И раз уж судьба дала Морвиру ключ…

Он встал перед ларцом на колени, без труда отпер замок и аккуратно откинул крышку.

Удивить человека с его опытом было очень и очень нелегко. Но тут глаза у него вытаращились, челюсть отвисла и на лбу выступил пот. Лицо словно обожгло золотым сиянием… однако чувства, которые охватили Морвира при виде этого предмета, были чем-то большим, нежели восторг перед его красотой или понимание его символической значимости и даже практической ценности. Что-то дразнящее промелькнуло в глубинах разума…

Озарение пронзило подобно удару молнии, отчего все волоски на теле поднялись дыбом. Мысль была исполнена столь ослепительного блеска и столь пронзительно проста при этом, что Морвир даже испугался. Беспримерная дерзость, чудесная легкость, совершенно уместная ирония… Лишь одного хотелось – чтобы Дэй была жива и оценила его гениальность.

Он привел в движение потайную защелку в своем ящике, вынул дно вместе с плотницкими инструментами, под которым лежали аккуратно сложенная шелковая рубашка и нарядная куртка, предназначенные для побега отсюда. Под ними покоились его истинные орудия труда. Морвир натянул перчатки – женские, из тончайшей телячьей кожи, менее других мешавшие движениям его проворных пальцев, затем извлек коричневый стеклянный кувшинчик. Извлек не без трепета, ибо там содержался яд его собственного изобретения, действующий через прикосновение, названный Морвиром «препарат номер двенадцать». Повторение случая с Соториусом исключалось – отрава была настолько смертоносной, что даже сам Морвир не мог выработать против нее иммунитет.

Он аккуратно откупорил кувшинчик – осторожность на первом месте, всегда, – и, вооружившись рисовальной кисточкой, приступил к работе.

Дышалось в спертом воздухе тяжело, колени и спина у Коски разболелись – пробраться по туннелю можно было только согнувшись вдвое. А он за последние несколько недель успел отвыкнуть от бо́льших физических усилий, чем требовалось для сидения за столом и работы челюстями. Теперь же он принес мысленный обет совершать каждое утро моцион, прекрасно зная, что не сделает этого даже завтра. Но лучше все-таки давать обеты и не исполнять их, чем не давать вовсе… не правда ли?

Меч на каждом шагу цеплялся за земляные стены. И зачем он взял с собой эту чертову железяку?.. С опаской поглядывая на блестящую дорожку из черного порошка, уходившую во тьму, Коска поднял фонарь из толстого стекла и крепкого чугуна повыше. Огонь и гуркский сахар – не лучшие соседи в ограниченном пространстве.

Впереди наконец замерцал свет, послышалось еще чье-то тяжелое дыхание, и узкий проход вывел в раскоп пошире, размером со спаленку в приличном доме, освещенный парой фонарей, со стенами и потолком, подпертыми брусьями, которые выглядели весьма ненадежно. В основном пространство занимали большие бочонки. На боку каждого было выведено одно-единственное гуркское слово. Познаний Коски в этом языке хватало лишь на то, чтобы заказать выпивку, но иероглиф, означавший «огонь», он узнал.

Сезария, казавшийся в полумраке большой черной тенью, подтаскивал, пыхтя и обливаясь потом, последний бочонок к остальным.

– Пора, – просипел Коска и с облегчением распрямил спину. К голове тут же прилила кровь, и его качнуло.

– Осторожно! – вскрикнул Сезария. – Фонарь не урони! Одна искра – и мы взлетим на небеса!

– Не волнуйся. – Коска твердо встал на ноги. – Я человек не религиозный, но сомневаюсь, что нас подпустят к ним близко.

– Ну, так в ад провалимся.

– Это куда вероятней.

Сезария, рыча сквозь зубы, со всею осторожностью придвинул бочонок вплотную к прочим.

– Все ушли? – спросил.

– Уже, поди, в траншее сидят.

Великан вытер руки о грязную куртку.

– Тогда мы готовы, генерал.

– Чудесно. А то последние дни прямо ползком ползли. Это преступление, что человеку приходится еще и скучать. А как подумаешь, насколько коротка жизнь. Лежа на смертном одре, наверняка больше жалеешь о времени, проведенном впустую, чем о худших своих ошибках.

– Сказал бы, коли нечем было заняться. Нашли бы тебе работенку… мог помочь копать.

– В моем-то возрасте? Единственное место, где я буду перекидывать землю, отхожее. Да и эта работа уже кажется гораздо тяжелей, чем бывало. Что дальше?

– Дальше, я слышал, только хуже.

– Спасибо. Я вообще-то о подкопе спросил.

Сезария показал на пороховую дорожку, что тянулась сюда из туннеля и обрывалась, не доходя до бочонков. Хлопнул по мешочку, висевшему на поясе.

– Сейчас досыпаем до конца, побольше, чтобы уж точно взялось. Выбираемся из туннеля, подпаливаем порох на выходе, потом…

– Огонь бежит к бочонкам и… какой силы будет взрыв?

Сезария покачал головой:

– Никогда не видал даже четверти такого количества, пущенного в дело за раз. Да и смесь покрепче прежнего. Этот новый состав… боюсь, как бы слишком сильным не оказался.

– Лучше перебрать, чем недобрать.

– Если только вся гора на нас не рухнет.

– Такое может случиться?

– Кто знает?

Мысль о тоннах камня над головой Коску в этот миг не порадовала.

– Что ж, передумывать поздновато. Люди Виктуса готовы к атаке. Рогонт вечером станет королем и собирается почтить нас своим царственным присутствием на рассвете, желательно уже внутри крепости, чтобы самому скомандовать решающий штурм. Будь я проклят, если мне хочется все утро слушать стенания этого дурака. Да еще и в короне.

– Думаешь, он будет носить ее не снимая?

Коска задумчиво почесал шею.

– Хм… понятия не имею. Но мы, кажется, несколько отвлеклись.

– Да. – Сезария смерил хмурым взглядом бочонки. – Как-то это… неправильно. Роешь нору, тычешь факелом в какую-то пыль, потом бежишь и…

– Хлоп, – сказал Коска.

– Ума не надо. Храбрости не надо. По мне, хреновый способ сражаться.

– Единственный хороший способ сражаться тот, что убивает твоего врага, а тебя оставляет живым и веселым. Коли наука способна упростить процесс, что ж, тем лучше. Все остальное – вздор. Начнем, пожалуй.

– Слушаюсь, мой капитан-генерал, и повинуюсь. – Сезария отцепил мешочек от пояса, нагнулся и начал осторожно высыпать из него порох, продолжая дорожку к бочонкам. – Поневоле задумаешься, на что оно похоже.

– О чем ты?

– Ну, занимаешься вот этак своим делом, а следующий миг тебя уже на куски разрывает. И убийцу-то своего в лицо не увидишь.

– Другим приказы отдавать – то же самое. По-твоему, убить человека порохом хуже, чем велеть кому-то проткнуть его копьем?.. И когда ты в последний раз смотрел врагу в лицо?

Не под Афиери, уж точно, когда радостно помог нанести Коске удар в спину…

Сезария вздохнул:

– Может, оно и так. Но я все равно порой скучаю по прежним временам. Когда еще командовал Сазин. Мир тогда вроде был другой. Более честный.

Коска фыркнул:

– Ты не хуже меня знаешь, что нет по эту сторону ада такого грязного трюка, которым не пользовался бы Сазин. Да этот старый скряга весь мир взорвал бы, кабы ждал, что перепадет грошик.

– Оно правда, конечно. Но как-то… нечестно.

– Вот уж не думал, что ты такой рьяный борец за честность.

– Не скажу, что это помеха делу, но мне приятней выиграть честный бой, чем нечестный. – Он высыпал остатки пороха блестящей кучкой на крышку бочонка. – Лучше себя чувствуешь почему-то, сражаясь хоть по каким-то правилам.

– Ха. – Коска с маху ударил его фонарем в затылок, и Сезария, не удержавшись на ногах, рухнул ничком. – Это война. В ней нет правил.

Великан застонал, зашевелился, пытаясь приподняться. Коска вскинул фонарь повыше и нанес еще один удар. Стекло лопнуло, масло полыхнуло, в волосах Сезарии затрещали искры. Слишком близко от пороховой дорожки, чтобы чувствовать себя в безопасности, но Коска всегда любил азартные игры.

Торжествующие речи над поверженным противником он тоже любил, но времени на них уже не было. Поэтому Коска нырнул обратно в темный тоннель и заторопился к выходу.

Всего через дюжину шагов он опять запыхался. Еще через дюжину увидел мелькнувший вдалеке дневной свет. Суетливо опустился на колени и закусил губу, гадая, как быстро сгорит пороховая дорожка, если поджечь ее сейчас.

– Хорошо, что я всегда любил азартные игры…

Он начал осторожно откручивать с фонаря треснувший колпак. Но тот заело.

– Дерьмо! – Коска потянул его вверх, пальцы соскользнули. Что-то погнулось, видимо, когда он ударил Сезарию. – Дрянь такая! – Взялся покрепче и крутанул что есть силы.

Колпак вдруг соскочил. Коска от неожиданности, пытаясь его удержать, выронил нижнюю половину, та грохнулась на пол, подпрыгнула, погасла и покатилась куда-то в чернильную мглу.

– Мать твою!..

Ничего не оставалось, кроме как вернуться за одним из фонарей к бочонкам. Поднявшись на ноги, Коска протянул вперед руку, пытаясь нашарить стену, сделал несколько шагов. И ударился лицом о какую-то перекладину.

– Ох!

Во рту стало солоно от крови, в ушах загудело. Перед глазами забрезжил свет. Коска потряс головой, но свет не исчез. Заплясал на деревянных подпорках, земляных стенах и блестящей пороховой дорожке. То был свет фонаря, и, если Коска не перепутал в темноте стороны туннеля, шел он оттуда, где оставался Сезария.

Гениальная была мысль – взять с собою меч… С приятным уху звоном Коска вытянул его из ножен, кое-как изловчился в тесноте направить острие вперед, задев попутно потолок и обрушив себе на лысину земляной ручеек. Свет тем временем приблизился.

Из-за поворота появился окровавленный Сезария с фонарем. Они уставились друг на друга. Коска – слегка пригнувшись, Сезария – сложившись вдвое.

– За что? – прорычал великан.

– Я никому не позволяю предать меня дважды.

– Я думал, ты деловой человек.

– Люди меняются.

– Так это ты убил Эндиша.

– Самый сладостный момент в моей жизни за последние десять лет.

Сезария покачал головой. На лице его отразилась борьба смешанных чувств – недоумение, злоба и страдание.

– Меркатто заняла твое кресло, а не мы!

– Это совсем другое дело. Женщины могут предавать меня, сколько им угодно.

– Ты всегда закрывал глаза на проделки этой бешеной суки.

– Я неизлечимый романтик. А может, просто никогда тебя не любил.

Свободной рукой Сезария выхватил нож.

– Надо было тебе меня добить.

– Рад, что не сделал этого. Смогу теперь применить еще какой-нибудь ловкий приемчик.

– Ты, конечно, не захочешь отложить меч и сразиться на ножах?

Коска усмехнулся:

– Это ты у нас любишь честность. Я пытался убить тебя сперва ударом сзади, потом – взрывом спереди. Проткнув сейчас мечом, бессонницей мучиться не буду. – И ринулся в атаку.

Невыгодно быть великаном в таком тесном пространстве. Сезария занял собой почти весь проход – не промахнешься. Он умудрился, правда, отбить ножом первый неуклюжий выпад, но царапину на плече все же получил. Коска, отводя руку для следующего, проехался костяшками по стене и охнул. Сезария ткнул фонарем ему в лицо, он отпрянул, поскользнулся и упал на одно колено. Великан, шагнув вперед, взмахнул ножом. Кулак ткнулся в потолок, вызвав небольшой земляной обвал, нож вонзился в перекладину. Покуда Сезария, морщась и ругаясь по-кантийски, силился его выдернуть, Коска поднялся на ноги и сделал выпад. Острие клинка проткнуло рубаху и легко вошло в грудь. Глаза Сезарии выпучились.

– На! – прорычал ему в лицо Коска. – Понял… о чем я?

Великан, простонав что-то невнятное, выпустил нож и начал валиться на него, насаживаясь на клинок, пока золоченая рукоять не уперлась в залившуюся кровью рубаху. Вцепился в Коску, повалил его и рухнул сверху, и та же рукоять вдавилась с маху в живот старому наемнику, выбив из него дух.

– Ловкий, говоришь… – Сезария оскалил окровавленные зубы, – приемчик? – И с силой ударил фонарем по пороховой дорожке у самого лица Коски.

Стекло разбилось, огонь скакнул наружу. Раздалось шипение, потом тихий хлопок – порох занялся. Щеку Коски обдало жаром. Он начал отчаянно извиваться под тяжелым, обмякшим телом Сезарии, пытаясь сдвинуть его в сторону, разжать руку и выпустить рукоять меча. В нос ударила едкая вонь горящего гуркского сахара. Вдоль дорожки неторопливо побежали в глубь прохода искры.

Кое-как ему удалось высвободиться и вскочить на ноги. Задыхаясь, хватаясь рукой за стену, спотыкаясь о подпорки, Коска ринулся к выходу. Впереди появилось и стало приближаться овальное световое пятнышко. Он глупо хихикнул, подумав: в этот момент или в следующий соратники увидят кусок горы, внутри которой он бежит, за милю в небесах. И вырвался наконец из подкопа на волю.

– Бегите! – неистово размахивая руками, крикнул неведомо кому Коска. – Бегите!

И сам неуклюже поскакал вниз по склону. Споткнулся, упал, больно ударившись о камень, снова вскочил на ноги и в облаке пыли понесся дальше, к плетеным щитам, прикрывавшим ближайшую траншею и постепенно приближавшимся. Вопя во все горло, подбежал, бросился наземь, проскользил на животе между ограждениями и нырнул вниз головой в траншею. Следом градом посыпалась взрыхленная земля.

На него уставился Виктус.

– Что за…

– Всем в укрытие! – заорал Коска.

Залязгала броня – солдаты попадали на дно траншеи. Подняли над собой щиты, зажали латными рукавицами уши в ожидании взрыва, который разнесет мир. Коска вдавился спиною в стену, крепко зажмурился, стиснул зубы и обхватил голову руками.

Прошло мгновенье, другое, третье…

Тишина.

Он приоткрыл один глаз. Увидел голубую бабочку, беспечно впорхнувшую в траншею. Она полетала немного над неподвижными людьми и спокойно уселась на острие чьего-то копья.

Виктус, натянувший шлем чуть ли не до подбородка, медленно сдвинул его обратно на затылок. С недоумением взглянул на Коску.

– Что случилось, черт побери? Запал горит? Где Сезария?

Мысленному взору Коски внезапно явились выгоревшая и погасшая пороховая дорожка, люди Виктуса, идущие по туннелю с фонарями, свет, выхватывающий из темноты труп Сезарии, в груди которого торчит меч с хорошо знакомой всем золоченой рукоятью.

– Э-э-э…

По земляной стене у него за спиной пробежала едва заметная дрожь. Мгновеньем позже раздался грохот – такой силы, что голову копьем пронзила боль. Затем внезапно наступила абсолютная тишина. Лишь слабый звон стоял в ушах. Земля под ногами сотряслась. По траншее пронесся сильнейший порыв ветра, чуть не свалив Коску наземь. Следом хлынуло удушливое облако пыли, от которой засаднило в легких. И посыпались дождем с небес камни, больно жаля непокрытую голову и руки. Коска, кашляя, съежился и вновь прижался к стене.

Сколько он так просидел, сказать было трудно. Когда же наконец открыл глаза, распрямил плечи и кое-как поднялся, пошатываясь, окружающий мир являл собой царство безмолвного тумана. Это была земля мертвых, где люди казались призрачными тенями. Впрочем, дымка уже медленно таяла. Коска поковырял в ушах, но звон не затих.

Начали подниматься остальные, с серыми от пыли лицами, с опаской поглядывая по сторонам. Лишь один солдат остался лежать в луже на дне траншеи. Шлем у него был проломлен осколком камня, сброшенным переменчивой судьбой с небес прямо ему на голову.

Коска высунулся из траншеи и уставился, моргая, сквозь редеющую завесу пыли на вершину горы.

– Ох…

Стена Фонтезармо была на месте. Ее зубцы и башни по-прежнему чернели на фоне свинцово-белого неба. От взрыва в скале образовался гигантский кратер, но круглая башня на самом его краю, словно даже слегка нависшая над пустотой, стояла непоколебимо. За одно мгновение Коску постигло сильнейшее разочарование в его жизни, а случалось их немало.

Затем совершенно беззвучно и медленно, как во сне, центральная башня дрогнула, накренилась и обрушилась в зиявший под нею кратер. Огромная часть стены, ее окружавшей, пошла трещинами и потянулась следом, проседая и дробясь на куски под собственной тяжестью. Сей рукотворный каменный оползень загрохотал вниз по склону, стремительно приближаясь к траншеям.