Текст книги "Лонгборн"

Глава 7
«Если бы мне довелось увидеть одну из моих дочерей счастливой хозяйкой Незерфилда, – сказала своему мужу миссис Беннет, – и так же удачно выдать замуж остальных – мне бы тогда нечего было больше желать»

– Ваше платье, мисс.

Элизабет обернулась, губы ее приоткрылись в очаровательной улыбке. И платье было чудесное – такое, что, глядя на него, невольно улыбнешься. Тончайший зеленовато-голубой муслин великолепно оттенял цвет лица юной леди. Сара бережно внесла его в комнату и уложила на кровать Джейн и Элизабет, точно барышню без чувств.

Джейн, уже облаченная в вечерний туалет, предусмотрительно держалась на расстоянии от огня, чтобы не загорелся нежный муслин, и даже не присаживалась, опасаясь помять ткань. Ее волосы были тщательно расчесаны, завиты и уложены, по спокойному лицу никто не смог бы догадаться, что творится у нее на душе. У Джейн имелось одно непререкаемое достоинство: на нее можно было положиться. Уж она-то не посадит пятна на свой наряд, не станет ворчать, распекать прислугу или капризничать, требуя к себе особого внимания. Самообладание и независимость Джейн были как бальзам для взвинченных нервов Сары. Такая милая, некапризная, истинное утешение – прямо как пудинг из топленого молока: что может быть лучше под конец утомительного дня?

Прямые, как палки, волосы младших сестер еще предстояло превращать в локоны – мучительное занятие, от которого у Сары отваливались руки и у всех лопалось терпение. В верхних комнатах и в коридорах повис запах горячих немытых волос. Для Сары это был запах раздражения и усталости: руки у нее уже покрылись волдырями от раскаленных щипцов и утюжка для волос, ноги в башмаках гудели, спина ныла. Пусть только кто-нибудь попробует сейчас вывести ее из себя – да она нарочно подпалит капризнице волосы!

У Элизабет, впрочем, локоны вились сами собой, от природы; казалось, что и в этом проявляется ее живая непосредственность и уступчивость. Она сама подколола волосы и прикрепила к ним веточку искусственных роз. Теперь, в сорочке, корсете и нижней юбке, она ожидала, пока ей помогут одеться. Элизабет подняла руки, так что стал виден темный, пахнущий мускусом пушок под мышками. Сара занесла легкий муслин над головой барышни и бережно опустила. Общими усилиями они изловчились надеть платье, потом Сара начала вдевать в узкие петли маленькие шелковые пуговки на внутренней стороне предплечья. Элизабет вздрогнула.

– Ущипнула я вас?

– Чуть-чуть.

– Извините.

Сара продолжала трудиться молча. Присев на корточки, она одернула подол, затем, вскочив на ноги, подтянула завышенную талию под грудь.

– Все хорошо? – спросила Элизабет.

Сара кивнула.

Элизабет медленно повернулась, давая возможность Саре оправить сзади корсаж и застегнуть ряд мелких, обтянутых шелком пуговок между лопатками.

– Мы закончили?

Шурша юбками, Элизабет подошла к туалетному столику, чтобы осмотреть себя в зеркале. Сара шагнула за ней, разглаживая кокетку на тонких ключицах. Она действовала только левой рукой, боясь запачкать муслин: на правой, как назло, лопнул волдырь, и теперь из него сочилась кровь.

– Вы очень красивая, мисс Элизабет.

– Тебе пришлось помучиться, Сара, дорогая.

Сара заулыбалась, качнув головой. Даже ей, давно привыкшей к Элизабет, барышня казалась неотразимой. Находясь рядом, хотелось смотреть только на нее – все остальное казалось пустой тратой времени.

– Какая жалость, Сара, что ты наряжаешь нас, а сама не выходишь. Как ты всегда терпелива, безропотна.

Сара потупилась: что проку толковать об этом. Не может она пойти с ними на бал, это так же несбыточно, как отправиться на чаепитие к русалкам. Но вдруг у нее защипало в носу, она часто заморгала и отвернулась.

– Ты когда-нибудь ходишь на танцы, Сара, милочка? – Это заговорила Джейн, доброе сердце.

– Изредка, мисс.

– А что ты надеваешь, когда ходишь? – спросила Элизабет.

– Что уж найдется понаряднее.

На самом-то деле ничего по-настоящему нарядного у нее не было, но кому там ее рассматривать во время деревенских танцев на зеленой лужайке? Батракам в поношенных воскресных куртках или церковным музыкантам, наяривающим на скрипках, флейтах и барабанах? Обычно Полли, словно обезумев, принималась носиться со стайкой сельских ребятишек, радуясь играм, из которых Сара давно выросла. Мистер Хилл тихо напивался, и его приходилось тащить домой чуть ли не на себе. А когда добирались до дома, под живой изгородью хихикали поденщицы с парнями, и миссис Хилл грозно рычала: «Не глазей по сторонам! Нечего глазеть!» – на случай, чтобы Сара не увидела чего-нибудь такого, чего видеть не полагается. Да только Саре приходилось видеть быка с телками и хряка со свиньями, так что она примерно представляла, чем там занимаются.

– Мне кажется, тебе не помешало бы новое платье для следующих танцев. Как ты полагаешь, Элизабет? – Джейн уже подошла к шкафу. – Ну-ка, посмотрим…

– Мисс, это же… – От счастья Сара задохнулась и даже не смогла договорить.

Что, если в следующий раз на танцы к ним в деревню придет лакей из Незерфилда? А вдруг он еще и пригласит ее на танец? Тогда, не сомневайтесь, даже мистеру Смиту придется обратить на нее внимание, если она будет отплясывать на деревенской лужайке с таким видным кавалером в нарядном платье.

– Каким-то чудом, уж не знаю, как матушка этого добилась, – вступила в разговор Элизабет, – каждая из нас только что получила по новому платью. Значит, никому из сестер не придет в голову требовать, чтобы мы отдали свои старые наряды им, так что ты можешь выбрать что-то для себя.

Джейн вынула старое вечернее платье, атлас нежного серовато-бежевого цвета, и положила на кровать. Низкий вырез, коротенькие рукавчики. Подошла Элизабет, покачала головой.

– Тогда, может быть, вот это…

Накидка с рисунком из дубовых листьев, плотный шелк в рубчик, такую можно надевать дома холодными вечерами.

– Ей больше пойдет что-нибудь менее… – Элизабет повернулась к шкафу, нахмурилась. – Не вечерний туалет, а, возможно, более простое платье – подходящее для танцев в деревне на свежем воздухе.

Она извлекла на свет поплиновое платьице с вышивкой – закрытое, с длинными рукавами. На кремовом фоне переплетались тонкие зеленые стебли, алели крохотные бутоны роз. Сара сама кроила и шила это платье два года назад, тогда оно было прелестным и с тех пор не стало хуже; стирая, отжимая и гладя его, она неизменно восхищалась. А потом Элизабет положила рядом серовато-зеленое нарядное платье, отороченное белой бархатной лентой. Перед стиркой ленту каждый раз приходилось отпарывать, чтобы зеленая ткань не полиняла на бархат.

– Вот, – сказала Элизабет. – Выбирай, какое захочешь.

– Правда?

– Но только одно, а то Полли обидится, – добавила Джейн. – А ничего из нашего ей пока не придется впору.

– Надо попросить Китти или Лидию отдать ей платье.

Джейн улыбнулась:

– Лидия бы отдала.

– О, Лидди отдаст что угодно любому, кто попросит.

Из комнаты Мэри раздались звуки фортепиано, раскаты гамм и арпеджио, а из комнаты напротив – приглушенный смех младших барышень. Сара тихонько подняла платье из вышитого поплина, перекинула через руку и, присев в книксене, поблагодарила, пока не передумали. От восторга у нее захватило дух.

Элизабет кивком указала на лежащую на столике книгу:

– Если хочешь, можешь взять почитать.

Сара нагнулась, всматриваясь в заголовок. «Памела», – прочла она.

Наконец Элизабет и Джейн, наряженные и причесанные, попрощались с Сарой. Выпорхнув из комнаты, они неслышно сбежали по лестнице вниз. Сара, благоговейно отложив свою обновку, собрала щетки и гребни, сгребла шпильки и ленты, разгладила смятое покрывало. Теперь, после ухода юных леди, комната казалась скучной, серой и потерявшей смысл. Какие они обе чудесные, так и светятся. А Сара – она думала об этом, шагая по коридору для слуг и поднимаясь на чердак, чтобы повесить на вешалку новое приобретение, – Сара была всего лишь тусклой тенью, из тех, что пляшут на свету, стараясь удержаться и не пропасть во тьме.

На кухне мистер Смит, вытянув ноги у очага, жевал яблоко, такой чопорный в своей ливрее. Встретившись глазами с Сарой, молча отвернулся и снова захрустел.

– Где миссис? – спросила она.

Он проглотил кусок и только потом ответил:

– Наверху, у мадам.

Сара не стала задерживаться, прошла через кухню прямо вниз, в синеватые потемки судомойни. Там на дощатом настиле сидела Полли, вытянув перед собой ноги в башмаках и уперев их в стенку. Сара незаметно скользнула вниз и уселась рядом. Это был их общий секрет: в разгар суеты и беготни здесь бывало относительно спокойно и удавалось улучить минутку для отдыха.

– Ты никогда не думала, – спросила Сара, – что было бы хорошо куда-нибудь отсюда уехать?

Полли вскинула брови и прижала палец к губам: из кухни донесся голос миссис Хилл – она вернулась и спрашивала, где девушки, – и ответ мистера Смита.

Сара понизила голос до шепота:

– Я вот о чем: хорошо бы оказаться в таком месте, где можно просто жить себе и жить, чтобы не приходилось с утра до ночи работать. Пожить там одной и чтобы никто ничего от тебя не хотел и не ждал – пусть хотя бы на время, хоть ненадолго.

Полли, выгнув узкие плечики, прижалась спиной к кирпичной стенке дымохода. По другую сторону его пылала кухонная плита, а значит, было тепло и сухо.

– Полно тебе ворчать да жаловаться, – шепнула она. – Еще услышит кто.

Малышка Полли пережила морозную январскую ночь в корзинке на пороге фермерского дома, выдержала сомнительную заботу приютской кормилицы, провела несколько голодных и суровых лет в работном доме и со всем этим справлялась в одиночку. Она и выжила-то, думала Сара, только потому, что не догадывалась, насколько это трудно, почти невозможно. Еще это означало, что Полли неспособна грустить о прошлом, горевать или о чем-то мечтать. Нечего было и пытаться искать ее сочувствия, ведь нынешняя жизнь явилась для девочки – и, по-видимому, навсегда – пределом мечтаний: в прошлом у нее не осталось никаких сладостных воспоминаний.

Саре же хотелось снова погрузиться в грезы, окрашенные лучами летнего солнца и расплывчатые от теней: вот куры толкутся у деревенского дома рядом с маленьким мальчиком, который еще не носит штанишек. От него пахнет молоком и немножко мочой. Вот женщина в красном платье, она снимает ее с коленей, опускает на землю и целует. Мужчина сидит в доме у работающего станка, на раме подрагивает книга; он неловко поднимается, встает со стула… А вот она лежит в своей кроватке, рядом теплым клубочком свернулся братик, и прислушивается к голосам родителей в темноте. Голоса звучат, сплетаются, скрепляя и удерживая весь мир.

Сара знала, что такое счастье, она ясно представляла себе, чего лишилась.

Глава 8
Вся семья провела вечер все же очень приятно…

Из-за двери пролился свет свечи, образовав теплое озерцо среди синего сияния луны. На пороге стоял мистер Беннет. Набросив плед поверх халата, он вышел проводить семью. Джеймс, сидевший на козлах, приподнял шляпу, приветствуя нового хозяина, на что тот ответил сдержанным кивком, приличествующим джентльмену. Мистер Хилл помог дамам подняться в коляску, их юбки вспенились над подножкой, словно волны прибоя.

Миссис Хилл с обеими служанками стояли, как им и полагалось, на гравиевой дорожке, пока не отъедут леди. Лицо домоправительницы светилось добродушием и умилением. Полли подпрыгивала на месте, чтобы согреться, а Сара сунула под мышки потрескавшиеся руки и вглядывалась в лунную ночь, озабоченно хмуря лоб.

– Разве они не красавицы? – проговорила миссис Хилл. – Мои девочки.

Мистер Хилл захлопнул дверцу коляски и отступил назад. Теперь дело было за Джеймсом.

Он щелкнул языком, тряхнул поводьями и пустил лошадей. Замерев на миг, кони рванули, под колесами захрустел гравий, закачался фонарь на коляске, у одной из барышень невольно вырвался восхищенный возглас, долетел обрывок разговора – и все стихло.

Сара ничего этого не увидела, потому что старалась не смотреть в сторону Джеймса. Ничего не видела и миссис Хилл, заметила лишь, что слуга безупречно выглядел в новой ливрее, даже мистер Хилл не сделал по этому поводу ни одного замечания, хоть и отличался склонностью придираться. Самого же Джеймса беспокоило только, что от волнения дрожат руки: он боялся, как бы этот трепет через натянутые вожжи не передался лошадям, которые могли испугаться и понести.

Но кони знали дорогу лучше его, так что он отпустил поводья, наслаждаясь мерным покачиванием коляски, и только старался придерживаться левой стороны на случай, если мимо внезапно пронесется экипаж более резвый, чем их собственный. Лошади, чувствуя, что им доверяют, подняли головы и бойко перебирали ногами. Джейн, обращаясь к матери, заметила, что этот Джеймс производит впечатление весьма умелого кучера. Миссис Беннет согласилась, что движутся они и быстро, и ровно, так что нынче ей куда удобнее в коляске, чем когда лошадьми управляет старый мистер Хилл.

Джеймс поднял воротник, поддернул рукава до кончиков пальцев и вглядывался в посеребренный луной пейзаж, плавные склоны, темнеющие вершины, в белеющие, словно сугробы в полях, стада овец. Все вокруг казалось чистым, ясным и свежим. Джеймс принюхивался к мяте, растущей по обочинам, к сладкому аромату трав, когда они проезжали сенной амбар, – старинным, исконным запахам дома.

За спиной у него щебетали дамы – не коляска, а клетка с пестрыми птичками. Как доказать хозяевам свое усердие и старание? Сумеет ли он когда-нибудь отплатить за доверие, оказанное ему этим достойным человеком? Все изменилось в один миг: мир мгновенно перевернулся и обновился, потому что кто-то просто проявил доброту. Этим счастьем рисковать нельзя. Надо затаиться и не привлекать к себе внимания. Он даже не взглянет на Сару, как бы хороша она ни была, как бы ни хотелось ему смотреть на нее.

Они спустились в рощицу, где их окутал пряный аромат буковых орешков и торфянистый запах первых в этом году палых листьев.

После дорожной тишины Меритон их ошеломил. Грохот подков и железных колесных ободьев по булыжнику, вопли, улюлюканье, смех. Улицы были полны народу. Кричали конюхи и форейторы, ржали лошади, прохожие стучали в окна карет, пассажиры отчаянно махали, завидев на тротуаре знакомцев.

Чем ближе был Зал ассамблей, тем гуще делался поток двуколок, фаэтонов и кабриолетов. Здесь кучеры придерживали коней, готовясь выгрузить седоков. Выйдя, те оживленно устремлялись к входным дверям. Легкомысленные юнцы весело порхали вокруг степенных седовласых старцев. Сквозь окна можно было рассмотреть зал, уже полный народу. Бросив взгляд в ту сторону, Джеймс резко осадил лошадей возле изогнутой каменной лестницы.

По некоей странной немощи, нападающей только на людей знатного рода, Беннеты были не в состоянии ни сами растворить себе двери, ни выбраться из экипажа без посторонней помощи. К ним подлетел немолодой и сутулый, как цапля, слуга в широкой ливрее и распахнул дверцу, так что Джеймсу не пришлось спрыгивать и проделывать это самому.

Барышни повыскакивали, словно цыплята из курятника, шурша платьями. Каждая из них на миг оперлась на руку незнакомого им лакея (странная и непозволительная близость, как показалось Джеймсу), лица их светились радостью в предвкушении бала. Последней показалась миссис Беннет в лиловом платье, величественная и монументальная, и уплыла прочь в окружении дочерей, которые вились вокруг нее, болтали, смеялись и обменивались приветствиями со всё прибывающими гостями. Вскоре Беннеты смешались с толпой и исчезли в набитом зале, более не способном, казалось, вместить ни единой души.

– Ну что ж ты, любезный! Пошевеливайся! Убирай с дороги свою колымагу!

Кто-то заколотил по задку коляски. Джеймс, зацокав языком, отъехал в сторону.

Часть экипажей выстроились вдоль стены Зала ассамблей, прочие дожидались хозяев в извозчичьем дворе. Возницы коротали время здесь же, в трактире, пустив по кругу бутылку. Джеймса окликнули, предлагая присоединиться и пропустить глоточек, и он приветливо кивнул, но не сел с ними, а, отвязав, повел лошадей к водопойному корыту на Маркет-сквер. Когда лошади вдоволь напились, вдребезги разбив отражение луны в корыте, он отвел их назад к коляске и стал ждать.

Из Зала ассамблей доносился неясный разноголосый гул. Отдельных слов было не различить, слышались только взрывы смеха да перекличка голосов. Потом зазвучала музыка, голоса смолкли, их сменил громкий топот множества ног по деревянным полам.

Джеймс накрыл лошадей попонами. На той стороне улицы возницы распевали песенку – красивая мелодия, а слова похабные. Двое-трое, вскочив с мест, принялись неуклюже отплясывать джигу.

Кобыла ударила копытом по камням. Он потрепал ее по шее.

Поразительно, до чего спокойное местечко этот Лонгборн. Его появление всколыхнуло здешнюю тишь, точно брошенный камень, от которого по воде расходятся круги. Джеймс это чувствовал, замечал, как на него поглядывают Сара, и миссис Хилл, и девчушка. Но круги мало-помалу улеглись, а сам он к тому времени уже достиг дна и залег, словно всегда тут и был. Время теперь плыло над ним, мимо него, все плотнее прибивая его к этому месту, и он приноравливался к здешней жизни, становясь ее частью.

Вот только Сара… По ее ясным серым глазам заметно, что она непрерывно размышляет. Буравит Джеймса испытующим взглядом, нацеливается на него, как на спущенную петлю, что возникла случайно, а теперь мешается, да еще и умоляет ее не трогать.

Шум заставил его вздрогнуть. Один из возниц, покачнувшись, чуть не упал и толкнул другого. Началась перебранка, выкрики, смешки. Джеймс подышал на окоченевшие руки и отвернулся.

Прежде, в былые годы, ему приходилось куда острее ощущать напряжение жизни. Тогда обстоятельства заставляли постоянно быть настороже, держать ухо востро и просчитывать все на три шага вперед. Но этим вечером, сидя на козлах возвращающейся из Меритона коляски и подставляя лицо свежему ветру, он поглядывал на висящую низко над горизонтом полную луну, прислушивался к печальному свисту кроншнепа в полях и радовался, что можно не думать об осторожности, а просто жить.

Когда экипаж проехал по аллее, лошади сами остановились у парадного крыльца, и сонная Сара со свечой отворила двери и впустила дам, Джеймс почувствовал, что все это, непонятно почему, взяло его за душу. Может, так подействовали на него теплый свет свечи после долгой дороги под холодным лунным сиянием, или нежное девичье лицо, хмурое со сна, или барышни, которые поеживались от ночной свежести и переговаривались совсем тихо, чтобы не потревожить отца. Все это было полно такой простоты и определенности, что невольно казалось, будто таков и есть мир, таким он был всегда и пребудет вовеки.

Сара, подав семейству чай, отправилась спать. По стенам плясали тени от ее свечи. Чашки и тарелки можно будет перемыть утром. Хотя, подумала она, сейчас и так уже почти утро. Она вызвалась сидеть допоздна, чтобы Полли и мистер с миссис Хилл смогли выспаться. Не дело, если назавтра все они будут ползать как сонные мухи. А еще ночное бдение давало Саре возможность почитать в одиночестве, она торопливо поглощала очередной роман, невольно чувствуя себя виноватой. Книга оказалась первой частью двухтомного сочинения, притом не вполне благонравной, даром что дала ее Элизабет. Все эти посягательства на честь юной девушки, все эти обмороки – от одной мысли о том, что ее могут попросить почитать это вслух, Сару бросало в жар. «Памела», надо полагать, была предназначена для приватного изучения.

Имелась, впрочем, и еще одна причина, по которой она вызвалась бодрствовать допоздна. Ей хотелось самой убедиться, что Джеймс вернется. Она все равно пролежала бы без сна добрую половину ночи, ожидая, когда захрустит под колесами коляски гравий, когда скрипнет, отворяясь, дверь. Что бы там ни думали другие, она отлично знала: Джеймс – человек ненадежный, бродяга, перекати-поле. И, когда он внезапно исчезнет, так же неожиданно, как появился, ей хотелось обнаружить это первой.

Полли спала как убитая и шумно дышала во сне. Сквозь неплотно сомкнутые веки виднелись узенькие полоски белков. Сара задула свечу и улеглась рядом с ней, дрожа от холода и придерживаясь за острый край кровати, чтобы не упасть. Она лежала впотьмах с открытыми глазами. Какая, собственно, разница, вернется он или сбежит? Ей-то что до этого?

Джеймс тоже не спал, лежа на боку и глядя перед собой в темноту. Со старой болью удавалось справиться, приходилось справляться, хотя и невозможно было избыть ее совсем. И теперь у него было к чему возвращаться, разве не так? Подушка, набитый сеном тюфяк, плед. Четыре стены и пол. Крыша над головой. В холодном ночном воздухе его дыхание превращалось в облачка пара. Есть ради чего возвращаться домой.

Не могла уснуть и миссис Хилл. Она лежала, глядя на холодные звезды в небесах, а мистер Хилл храпел, и его открытый рот зиял, как могила. Где ни окажешься в этом мире, думала она, всегда над тобой будет звездное небо. Где бы ты ни был, Бог всегда смотрит на тебя, Он заглядывает тебе прямо в сердце.