Текст книги "Лонгборн"

Глава 3
«Прости, пожалуйста, но мне-то ясно, что об этом следует думать»

Оглушительный трезвон колокольчика, доносившийся из утренней столовой, вызвал Сару из судомойни. Она поднималась наверх медленно, нога за ногу: завтрак уже давно был подан и все после него прибрано. Наступило время для спокойных и мирных занятий: вышивания и музицирования, чтения или визитов к соседям. Так нет же, им понадобилось беспокоить прислугу. Кому и зачем, интересно знать, она так срочно потребовалась?

Миссис Беннет, раскрасневшаяся и взволнованная, нуждалась в ком-нибудь, кто разделит ее переживания, а заодно поможет побыстрее переделать множество дел. Из окна миссис Б. заметила приближение кареты семейства Бингли – та уже свернула на подъездную аллею.

– О, это же чудесно, просто чудесно, ты не находишь?

Сара встала рядом и тоже стала вглядываться: да вон же он, Бингли, Птолемей Бингли на запятках кареты, бок о бок со вторым лакеем. Экипаж подъехал прямо к парадному крыльцу Лонгборна. У Сары засосало под ложечкой. Она не знала, как называется это ощущение, да и времени не было размышлять о своих переживаниях и искать им имя: миссис Беннет, чувствительно пихнув служанку локтем в бок, вернула ее с небес на землю, в комнату для завтрака, к делам насущным. Хозяйка с блуждающей на лице девической улыбкой едва не приплясывала на месте от восторга. Глядя на нее, Сара и сама невольно улыбнулась.

– Сбегай-ка и приведи Джейн, ты поняла? Дело нешуточное, беги со всех ног! – затараторила миссис Беннет. – Она, полагаю, прогуливается в саду по дорожке. Спеши, милая, спеши что есть сил. Ступай же, позови ее.

Мистера Бингли и его сестер торжественно препроводили в дом, их голоса были превосходно слышны повсюду. Соседи, как оказалось, явились, чтобы лично пригласить Беннетов на бал в Незерфилде, имеющий состояться в ближайший вторник. У миссис Хилл от такой новости опустились руки.

Сара, вызвав барышень с прогулки, теперь была занята в гардеробной, развешивала плащи и аккуратно раскладывала капоры. Она пропустила между пальцами страусовое перо, погладила бутон розы из алого шелка, потом бросила быстрый взгляд в холл: там никого не было, хотя и слышалась отрывистая речь мистера Бингли и звонкий смех его сестер. Сара выбежала в вестибюль, а оттуда к парадной двери.

Карета Бингли дожидалась своего хозяина, кучер спустился с козел на землю и возился с упряжью. Лакеи стояли позади и непринужденно беседовали, передавая друг другу тонкую сигару.

Отважившись на такое – ведь она вышла из дому и даже затворила за собой двери, – Сара, щурясь на холодном утреннем свету, вдруг пришла в ужас от собственной дерзости. Ну, ничего страшного, она просто пройдет мимо, будто по делу, мало ли зачем ей понадобилось выйти, что в этом особенного? У него нет никаких причин вообразить, будто это его появление заставило ее выскочить наружу.

Однако, проходя мимо, девушка заметила, что привлекла внимание Птолемея. Он заулыбался, а на щеках выступили ямочки. Ах, как же приятно знать, что тебя заметили! У Сары даже голова закружилась. Она слышала хруст гравия под ногами и шелест юбки вокруг лодыжек, чувствовала, как давит корсаж, как щекочет шею завиток на затылке. Она сейчас все чувствовала острее, словно ожила, и лишь благодаря тому, что он заметил ее присутствие. А потом он отнял сигару от губ и подошел к ней, пуская облачко дыма из угла рта:

– Недурно здесь, правда?

– Да, сэр, наверное.

– Если вы располагаете временем, покажите мне окрестности, пока господа в доме. – Птолемей предложил ей руку.

Она прыснула.

Он продолжал держать перед ней согнутую в локте руку:

– Идем.

Сара посмотрела на руку и покачала головой:

– Не могу.

– Разумеется, можете.

– Я работаю.

– Отнюдь нет. Вы резвитесь, проказничаете. Это написано у вас на личике. И вон как далеко вы уже от дома. Так почему бы не продолжить?

– Если я попадусь…

Теперь он уже улыбался во весь рот, и это было похоже на восход солнца.

– А вы не попадайтесь.

Сара взяла его под руку, оказавшуюся теплой и твердой. Сарин рукав соприкоснулся с рукавом ливреи из добротной синей шерсти. Птолемей двинулся вперед, и она с нервным смешком волей-неволей последовала за ним, прочь с аллеи, через газон. Девушка будто наблюдала со стороны, как они вдвоем шагают куда-то, до смешного не подходящие друг другу: он крупный, представительный, в отличной синей ливрее, и она – худышка в застиранном платье грубого сукна, едва поспевает, и слабый аромат сигарного дыма тянется за ними следом.

– Сюда…

– Ой, я не…

Но Птолемей тянул ее в заброшенную часть сада, по тропинке, протоптанной среди спутанной жухлой травы. Приподнял низко висящую ветку и пропустил Сару. На рябинах еще кое-где алели ягоды, не поклеванные птицами, все кругом было сплошь покрыто каплями дождя, пахло сыростью и гнилью. Дом, оставшийся без нее, издали показался Саре машиной: вращаются шестерни, цепляются зубцы, скрипят ремни. Вот-вот наступит миг – возможно, прямо сейчас, – когда зубец ухватит пустоту и остановится: какое-то важное действие останется невыполненным, какая-то услуга не будет оказана. Тогда механизм захрустит, заскрипит протестующе, раздастся жуткий скрежет – и вся эта махина остановится, оттого что ее, Сары, не окажется на месте. И все это время она продолжала удаляться, словно иголка с вдетой в нее льняной ниткой. Нить разматывается, с каждым витком игла все дальше от катушки – стоит отмотать чуть дальше, перекрутить, потянуть, и нить оборвется.

Сара покосилась вверх на серые тучи, ни на мгновение не забывая о нем, таком внушительном и идущем так близко, ощущая запах его табака. Подумать только, одно и то же небо расстилается над целым миром, даже над Америкой и антиподами. И он прибыл сюда из этакой дали!

– Вы, должно быть, тоскуете здесь? – спросила она.

– Англия обладает известной прелестью.

Сара недоверчиво моргнула и взглянула на него:

– Да неужто?

– Я попытался быть галантным. – Птолемей посмотрел на нее таким долгим взглядом, что она, смутившись, отвернулась. – Но самое лучшее в вашей стране то, что, ступив на ее землю, перестаешь быть рабом.

– Но вы же не были рабом?..

– Я был рожден рабом.

– Ваша матушка…

– Была одной из невольниц мистера Бингли-старшего. – Птолемей поднес к губам свою тонкую сигару и затянулся.

Сара не знала, куда деваться, не находила что сказать. Ее бросило в жар.

– О господи, мне так жаль.

– Это не ваша вина, дорогая.

Они шли рядом по сырой траве, не произнося ни слова.

– Мистер Бингли-старший, да упокоит Господь его душу, привез меня сюда, – заговорил Птолемей после долгого молчания. – Он всегда ко мне благоволил. И к моей матери тоже, однако ее он оставил там. Я был тогда совсем ребенком. – Он протянул Саре дымящую сигару.

Девушка нерешительно покачала головой. Он придвинул ее ближе: ну же. Больше от смущения, чем из любопытства, она взяла у него сигару, поднесла к губам и вдохнула. Дым оказался едким, зловонным, у нее перехватило дыхание. Закашлявшись, она сунула сигару обратно.

– Вам надо попрактиковаться. – Птолемей похлопал ее по спине. – Сразу затягиваться не следовало.

Сара молча кивнула, ее замутило. Они продолжали идти по тропинке, а его рука теперь покоилась у нее на спине, там, где кончается корсаж и плечи прячутся под тонкой тканью сорочки и платья.

– Открыть вам секрет? – спросил он.

– Ладно, скажите, – не без труда проговорила Сара. Голова у нее кружилась.

– В один прекрасный день я открою собственную табачную лавку. У меня будет только самый лучший табак, о да, уж поверьте. Только наилучший виргинский табак.

Птолемей внезапно остановился, так что ей пришлось повернуться к нему лицом. Он был просто великолепен на фоне унылого замерзшего сада. Казалось, он внимательно изучает тонкую трубочку из табачных листьев, крутя ее в смуглых пальцах. Но вот на лице у него засияла чудесная улыбка, и он поднял глаза на Сару:

– Они никак не накурятся вдоволь, эти ваши истинные джентльмены из Лондона. Эти люди любят табак почти так же, как свой сахар.

У Сары прямо дух захватило от неожиданностей этого дня: от собственного проступка и оттого, что ее спутник такой необыкновенный. Вся ее скованность и настороженность словно бы улетучились вместе с табачным дымом. Она взяла сигару из руки Птолемея, желая показать, что одобряет и его самого, и его табак, и такие грандиозные планы, что она с ним заодно и намерена, как он выразился, попрактиковаться. На этот раз она пыхнула дымом уже чуть более спокойно.

Птолемей что-то сказал, но она не разобрала и вопросительно посмотрела на него, прищурив глаза.

– Вам влетит от нее? – Он мотнул головой, указывая на другой конец сада.

Оттуда к ним, размахивая руками, шагала миссис Хилл с лицом кислым, как айва.

– Боже милостивый! – Сара спрятала за спину окурок.

– Плохо дело?

Девушка кивнула, охваченная ужасом. Как же ей теперь оправдаться перед миссис Хилл, как объясниться? Бежать, скорее бежать!

– Мы с вами могли бы прогуляться, – удержал ее Птолемей, – во второй половине дня, когда заканчиваются домашние хлопоты.

Она вскинула на него сконфуженный взгляд, одновременно пугаясь и радуясь, приподняла подол и пустилась бегом навстречу миссис Хилл.

К счастью, миссис Хилл не потребовала объяснений. В сущности, она даже и не дала Саре возможности их представить. Просто сперва отвесила ей подзатыльник («Ой!»), а потом шлепнула пониже спины, заставив пробежать несколько шагов в сторону дома.

– Миссис, пожалуйста…

– Нечего трещать «миссис, миссис»! Подумать только, и мистер Коллинз в гостях, и семейство Бингли! А ее носит невесть где!.. – Миссис Хилл влепила очередной шлепок, направляя Сару к парадному входу, схватила ее за руку и втолкнула в вестибюль. – Приготовь вещи Бингли. Они уезжают.

– Недолго же они побыли.

Миссис Хилл понизила голос и почти шипела:

– Я звала тебя, Сара, а тебя нигде не было. Я чуть со стыда не сгорела. Принимайся за работу. Да поторопись, девочка. Пошевеливайся как можешь!

«А если я никак не могу?» – строптиво подумала Сара. Но щеки у нее пылали огнем оттого, как ужасно она осрамилась и подвела миссис Хилл.

Глава 4
Мысли о незерфилдском бале чрезвычайно занимали всех дам в семействе Беннет…

Сразу после отбытия Бингли небеса разверзлись и погода испортилась настолько, что барышни лишились всякой возможности выйти на прогулку.

Что же до Сары, то ее ненастье лишило сна: дождь отчаянно барабанил по чердачной крыше, стучал в маленькое окошко, с грохотом низвергался по водосточным трубам. Полли это не мешало, она безмятежно посапывала, закинув за голову руки. Сара лежала, не смыкая глаз, размышляя о Птолемее Бингли. Она вспоминала вьющийся дымок его сигары, его темные глаза, теплую ладонь на своей спине чуть повыше корсажа.

Дождь падал и на крышу конюшни, и капал, и капал, и капал где-то за пределами сияния лампы… и за пределами действия книги. Джеймс встряхнулся, опомнился и обнаружил, что уже некоторое время перелистывает страницы, не вчитываясь в слова. Пришлось заложить страницу, набросить плащ, сунуть ноги в сапоги и выйти с фонарем в ночной ливень, прихватив с собой лестницу. Забравшись на крышу конюшни, он долго вслушивался в стук капель – в одном месте он был не таким, как везде. Джеймс нашел неплотно сидящую черепицу и закрепил ее. Пока довольно и этого, а в сухую погоду и при свете дня можно будет все сделать начисто.

И миссис Хилл тоже не спала – стояла у окна под храп мужа за спиной, смотрела на залитый лужами двор, на качающийся от ветра фонарь – дождевые капли в его свете посверкивали, точно хрусталь, – смотрела, как Джеймс поднимается по лестнице на крышу, как поправляет сдвинутую черепицу. Она видела, что он благополучно спустился вниз, и не отрывала глаз, пока он не отнес лестницу на место, пока за ним не захлопнулась дверь, пока свет снова не появился в его окошке.

Когда свет у Джеймса погас, миссис Хилл почувствовала, что замерзла, плотнее закуталась в шаль, опустилась возле кровати на колени и стала молиться про себя. Она произнесла все молитвы, но дождь все барабанил в чердачное окно, и, дрожа от холода, она прочитала молитвы еще раз, произнося слова одними губами. Каждую фразу она на миг удерживала в мыслях, стараясь полностью понять и уделить ей должное внимание. Ей было за что благодарить Господа: служба – заведенный порядок и обычные дела – доставляла ей удовольствие, ей нравилось ухаживать за красивыми вещами и бережно сохранять их, печь пышный хлеб и превращать сырые продукты в изысканные и аппетитные кушанья. Радовала ее и их маленькая компания, те люди, что были рядом с ней в последнее время. Если бы знать точно, что все в их жизни таким и останется, что Джеймс обоснуется на этом месте, а Сару удастся научить и вразумить, что Полли остепенится и от нее будет прок… Если бы только быть уверенной в том, что все не пойдет прахом, не изменится в одночасье, тогда о большем и мечтать не нужно.

И все же тревога в душе не унималась: миссис Хилл беспокоилась и о себе самой. Придет ли время, когда она сможет заняться собственными делами, а не только чужими? Получит ли когда-нибудь то, чего хочет сама, или так и будет светиться отраженным светом чужого счастья, пытаясь хоть чуть-чуть согреться от его тепла?

Работа, как было хорошо известно миссис Хилл, от всех невзгод оградить не может, однако служит недурным средством против унылых раздумий. Саре, погрузившейся в заботы о платьях и нижних юбках, которым следовало вернуть их красоту и во что бы то ни стало заставить выглядеть как новые, было сейчас не до мечтаний. Кроме того, это задание позволило относительно надежно скрыть девочку от надоедливого мулата.

По счастью, в последние дни он появлялся у них на кухне не так часто, как прежде. Из-за дождей и в преддверии предстоящего в недалеком будущем важного светского события семейства почти не общались. Миссис Хилл это уютное уединение в Лонгборне пришлось по душе. Дождь струился по окнам, окрестности стали серыми, дороги размыло – ни въехать, ни выехать. Лонгборн казался ковчегом посреди потопа: что бы ни творилось снаружи, его обитатели чувствовали себя в безопасности.

Однако вечно так продолжаться не может.

Следовательно, разговор с Сарой неизбежен: нельзя спускать подобное с рук. Но как завести беседу на столь щекотливую тему, не рискуя ранить чувства невинной девушки? Невинность – то же прозрачное стеклышко, защищающее от непогоды. Стоит Саре оступиться, и она натворит ужасных, непоправимых бед, навредит сама себе и другим, а стекло разлетится вдребезги по всему полу.

Лучше говорить попросту. Простые правила, которым должно следовать простой девушке.

– Я запрещаю тебе видеться с этим мулатом.

– Что? – Потрясенная Сара даже рот приоткрыла. – Вы о Птолемее? Почему?

– Ты правда не понимаешь и хочешь, чтобы я сказала?

Сара кивнула, плотно сжав губы.

– Ты курила, Сара. Ты отправилась гулять по парку – не твоему парку, вынуждена напомнить, это собственность твоих господ – в то время, когда тебя ждала работа. Да еще и с этим мужчиной, с этим… э… чужаком, которого мы почти не знаем! Уволить могут и за меньший проступок, да еще и оштрафовать вдобавок. А как подумаю, какой урон эта выходка могла нанести репутации дома…

Миссис Хилл скрестила руки на груди, сознавая, что три пятых из всего ею сказанного можно легко опровергнуть. Она заметила также, что на нее смотрит муж, оторвавшись от работы, что Джеймс, направлявшийся в холл, замер на пороге, а Полли улизнула в судомойню, пока никто не успел обвинить и ее в каком-нибудь проступке, – заметила и поняла, что нужно было отчитать Сару с глазу на глаз, уж такой-то малости девушка заслуживала.

А теперь Сара вся ощетинилась: повела плечами, притопнула ногой, выпрямилась:

– А коли его сюда снова пришлют?

Миссис Хилл это не понравилось. Явный вызов! Она тоже вспыхнула:

– Будешь держаться от него подальше.

Высоко подняв брови, Сара молча смотрела на экономку.

– А что ты ожидала услышать?! – От негодования миссис Хилл возвысила голос. – Думала, я позволю тебе перед ним красоваться? И нас всех выставлять на посмешище?

– Что же, мне и друга иметь нельзя? Так, по-вашему?

– Он тебе не друг.

Сара, поколебавшись, кивнула:

– Это все?

– Если ты все поняла и станешь впредь благоразумнее, думаю, можно на этом закончить.

Сара сделала реверанс. И, закусив губу, вернулась к работе, поскольку только одно это ей и оставалось. Взяв чайник, она прошла по судомойне и выплеснула остатки воды в поломойное ведро. Оставшуюся на дне заварку Сара выскребла в глиняный горшок – спитой чай сохраняли для подметания полов. Она немного помяла заварку, разбирая слипшиеся мокрые листья.

Руки у нее дрожали. Девушка вытерла их о передник и прижала к лицу. Огрубевшая кожа царапала щеки.

Если работать без души, хорошо не выйдет – сколько раз миссис Хилл повторяла ей эти слова?

А миссис Хилл хмурилась тем временем на кухне: сдобное тесто никак не подходило. Она желала Саре только хорошего, но девочка, конечно, все видит по-своему, да и не понимает ничего. Откуда же глупышке знать, чем она рискует?

Когда на следующее утро Сара принесла мистеру Коллинзу горячую воду, он уже проснулся и сидел в постели. Девушка хотела поставить кувшин рядом с умывальником и тихонько уйти. Ей предстояло разнести по спальням еще четыре таких же кувшина, и она, разумеется, не собиралась вступать в разговоры, если только к ней не обратятся. Однако гость откашлялся и заговорил как бы невзначай, с самым безмятежным видом:

– Твои молодые хозяйки, по всей видимости, получили самое превосходное образование, не так ли?

– Сэр?

– Как выяснилось, этих юных леди не допускают до кухни, что несколько обескураживает и, признаюсь, удивляет. Впрочем, я все же льщу себя надеждой, что какие-либо обязанности по дому у них имеются. Не представляю, как в столь многочисленном семействе и при скромном доходе мистера Беннета все они могут сидеть сложа руки, не исполняя никакого настоящего дела. Да и возможно ли одобрить подобное воспитание, при котором дитя неспособно принести пользы ни себе, ни кому бы то ни было? – Мистер Коллинз принялся суетливо расправлять простыню на коленях. Он был похож на маленького мальчика.

– Барышни Беннет добрые и благонравные, разумные девицы, сэр, – произнесла Сара, не погрешив против истины в отношении по крайней мере некоторых из них.

– Но послушные ли?

Она замешкалась. Никто и никогда не заставлял барышень сделать хоть что-то против их собственной воли, поэтому ответить было затруднительно. Однако Саре не хотелось разочаровывать гостя. Она кивнула.

Мистер Коллинз просиял:

– А мисс Элизабет? Можно ли назвать ее особой деятельной и практичной? Сумеет ли она должным образом распорядиться скромным доходом?

Сара понурилась. Увы, ей нечем его обнадежить… «Обратите внимание на Мэри» – правильней и честней было бы ответить так. Интересами, темпераментом и внешностью Мэри куда больше походит на мистера Коллинза. Но если он сам этого не видит, то советовать не ее дело.

– Это весьма важный вопрос. Будь искренна со мною, дитя мое.

Элизабет, вспомнила Сара, поручила ей перешить свое старое платье для незерфилдского бала. И барышня всегда своими руками делала из обрезков ткани цветы и другие головные украшения. Все шло в дело – ни лоскутка, ни обрывочка шелка или батиста у нее никогда не пропадало.

– Они бережливы, – решилась ответить Сара. «Да ведь так и есть, – рассудила она про себя. – По крайней мере, по части туалетов. А куда деваться?»

Гость ухватился за это с радостью, даже прямее сел на постели:

– А мисс Элизабет, так ли она мила и любезна, как кажется?

Волосы у Элизабет вились от природы, что, несомненно, говорило в ее пользу. Они с Сарой были ровесницами и росли в одном доме с самого детства. Элизабет всегда проявляла к Саре чуткость и участие, всегда давала ей книги. Но душа у Элизабет была точно из драгоценной слоновой кости, а мистер Коллинз… Хорошо бы он сам понял, ведь невозможно сказать ему напрямик (Сара ни за что не станет этого делать), что он совершенно не пара мисс Элизабет.

– Мисс Элизабет мила и любезна, насколько это вообще возможно.

Он вновь обрадованно закивал и довольно потер руки. Приподняв одеяло, мистер Коллинз спустил ноги с кровати, завозил бледными босыми ступнями по ковру. Затем отдернул гардину и уставился в окно. Казалось, он совершенно забыл о присутствии горничной. Саре вспомнилось, как они с Полли выбивали пыль из ковра, на котором он теперь стоял, как задыхались и чихали. Тут она спохватилась: четыре кувшина дожидались ее в судомойне, и вода в них остывала.

– Сэр?

Он повернулся, благожелательно поглядел на нее.

– Сэр, нельзя ли и мне спросить у вас совета? Я хочу сказать, как у священника.

При этих словах он весь раздулся, распушился, как птица в мороз:

– Что тебя тревожит, дитя мое?

– Я работаю не покладая рук. – Она переступила с ноги на ногу. – Я стараюсь быть хорошей. Делаю все, что мне велят.

– Что ж, продолжай, выполняй свой долг и дальше. Труд освящен и освящает. Помни притчу о виноградарях.

Она кивнула, но не совсем уверенно. Всякий раз, слыша историю о равном вознаграждении для тех, кто потрудился совсем мало, и для тех, кто работал изо всех сил, Сара приходила в уныние и теряла надежду.

– Но как же Марфа? – спросила она. – Разве история Марфы не учит, что должно быть время и на то, чтобы пребывать в покое, слушать и учиться?

– Ах, это!.. – Мистер Коллинз глянул на девушку, сузив глаза.

– Или полевые лилии, которые не трудятся и не прядут, вообще ничего не делают?

– Да, да, но ты должна понять, что труд – твой долг, и, исполняя долг, подобно каждому из нас, ты обретешь радость и искупление грехов.

– Но моя работа не приносит мне радости! – Саре хотелось топнуть. – Она приносит усталость и боль. Я тружусь изо всех сил, но, получается, не могу позволить себе даже минутки, одной минутки удовольствия. Меня только бранят и вечно в чем-то винят.

– Удовольствия? – Мистер Коллинз шагнул к ней, выпучив глаза. От него пахло постелью, маслом для волос и скверными зубами. – Ты оступилась, совершила ошибку, дитя мое?

Сара попятилась. Она забылась и зашла слишком далеко, дальше, чем намеревалась.

– Прошу прощения, сэр. Я не должна была заговаривать.

Своей пухлой рукой он остановил ее:

– Что это за ошибка, дитя? Облегчи душу. Ты должна рассказать мне.

Перед ней пронеслось все, что было сделано и сказано, все, о чем она думала, что чувствовала, начиная со дня приезда Джеймса в поместье. Происшествие с тачкой, ракушки в его дорожном ранце, его комната, аккуратно прибранная и полупустая; Тол Бингли, мечты о саде Воксхолл и амфитеатре Астлея… темный и грязный переулок в Меритоне, обнаженная кожа солдата и его крики; тошнота от запаха табачного дыма – все это разом нахлынуло на нее, – слишком много, чтобы все обдумать, объяснить и преподнести мистеру Коллинзу, перевязав красивым бантиком.

– Я разговаривала с соседским лакеем.

Он отступил, лицо сморщилось и нахмурилось.

– И все?

Она кивнула.

– Только… разговаривала?

Сара снова кивнула.

– Что ж, я полагаю, время от времени подобное необходимо.

Сара видела, что он пытается собраться с мыслями.

– Но не испытывала ли ты какого-то непривычного удовольствия от беседы с ним?

Что-то она испытывала, это было неоспоримо. Но то, что она чувствовала, нельзя было назвать непривычным удовольствием. Пожалуй, это вообще не было удовольствием, скорее зарождающейся догадкой, что удовольствия вообще возможны.

– Непривычного – нет, не думаю, сэр.

– Вот и хорошо, – с облегчением откликнулся мистер Коллинз. – Тебе, полагаю, лучше поговорить на эту тему с экономкой, а не со мной. Эта тема скорее относится к домашнему хозяйству, нежели затрагивает вопросы морали и религии. – Он махнул рукой, отпуская ее, и отвернулся к окну, любуясь широкими зелеными лугами, кустарниками и рощами – своим будущим наследством.

Уходя, Сара достала из-под кровати ночной горшок и вынесла, отвернувшись от его содержимого. Она перебежала залитый дождем двор, приблизилась к нужнику и, выливая в дыру содержимое горшка, размышляла, что вот это и есть ее долг, а она не может найти удовлетворения в его выполнении и удивилась бы, узнав, что кому-то на ее месте подобное удалось. Сара ополоснула горшок под насосом и оставила проветриваться под дождем. Если таков ее долг, то ей очень хотелось бы с кем-нибудь поменяться.