Текст книги "Лонгборн"

Сара выглянула в пустой коридор. Ни шагов, ни дверного скрипа. Снаружи до нее донесся голос мистера Коллинза, он что-то спрашивал, а другой голос, пониже, коротко отвечал. Должно быть, мистер Коллинз вышел раньше через боковую дверь, а теперь возвращается с гостями. Люди они, видать, непростые, раз предпочитают стоять перед запертым парадным входом, не желая попасть в дом каким-нибудь другим путем.

Сара совсем растерялась. Что делать? Эх, была не была! Она сунула метлу в угол, решительно отодвинула засов.

И тут же оказалось, что ее самоуправство, если таковое и было, не имеет решительно никакого значения, поскольку, едва дверь распахнулась, Сара перестала существовать. Вот только что была, отворяла скрипучую дверь, впуская яркое солнце, – а в следующий миг исчезла. Два важных джентльмена заполнили собой дверной проем, шагнули через порог и прошли в дом, не взглянув в ее сторону даже мимоходом; в их представлении дверь открылась сама по себе. За ними трусцой семенил мистер Коллинз.

– Прошу, прошу, мистер Дарси, полковник Фиц-уильям, будьте так любезны, вторая дверь налево.

Мелькнули неясные силуэты, сочные краски – один сюртук зеленого бархата, другой синего, мягко скрипнула дорогая кожа, пахнуло ароматом сосновой хвои, воска и шерсти. Девушка смотрела, как начищенные до блеска сапоги разметали чайные листья по всему полу. Джентльмены были такие невозмутимые, такие огромные и важные, будто существа какой-то совсем иной природы, не менее отличные от простых смертных, чем ангелы.

Мистер Коллинз, невзрачный в своем черном облачении, прикрыл за ними двери, и в доме сразу стало темно. И Сара снова обрела плоть, вернулась на свое место: да, это она, Сара, перепуганная и растерянная.

– Представить только, я просто вышел прогуляться и вдруг неожиданно встретился с полковником Фиц-уильямом и мистером Дарси! И они направлялись сюда, вообразите, милая, в мое скромное обиталище!

Сара ободряюще ему улыбнулась.

Он побежал догонять гостей, потирая руки и озадаченно бормоча что-то на ходу, словно не мог понять, почему подобное счастье вызывает у него такую тревогу. Вот и он скрылся в гостиной. Сара услышала, как он усаживает дорогих гостей, предлагает напитки и закуски, звонит в колокольчик. На зов немедленно явилась домоправительница, прошествовала по коридору, попутно бросив на Сару осуждающий взгляд.

Девушка снова взялась за метлу и принялась гонять по полу влажные чайные листья.

– Очевидно, – говорила Элизабет, пытаясь освободиться от нижней юбки, – он походит на свою тетю, леди Кэтрин. Мне кажется, он стремится найти во мне изъяны.

– Едва ли это ему удастся. – Сара поставила на умывальник кувшин горячей воды и достала кусок мыла из муслиновой обертки.

Барышня отмахнулась от комплимента:

– О, разумеется, я не его идеал, отнюдь. Я как-то услышала, представь, как он перечислял свои требования: женщина лишь в том случае удостоится его внимания, коли сочетает в одном лице достоинства всех трех граций.

– Но, мисс, не станет же разумный человек добиваться вашего общества только ради того, чтобы искать в вас изъяны.

– Следовательно, так и есть. Он неразумен.

Это мыло пахло добавленными в него розовыми лепестками, от времени порыжевшими и свернувшимися, как чайный лист. Недавно сваренное, лавандовое, сушили вот уже две недели, но барышни смогут им пользоваться, не опасаясь повредить нежную кожу, только через месяц. А к тому времени они уже будут дома! Эта мысль легким свежим ветерком овевала Сару, пока она раскладывала полотенца: одно на мраморную плиту умывальника, другое на пол, чтобы Элизабет было куда встать.

– И все же я, как ни стараюсь, не могу понять, почему он упорно продолжает являться сюда и с полковником, и без него, а в Розингсе он постоянно, знаешь… смотрит.

Сара пригляделась к мылу: так и есть, в нем застыла маленькая мушка – ее легко было принять за обрывок лепестка. Она поскорее отколупнула ее и отбросила прочь. Барышня была слишком поглощена своими мыслями, чтобы обращать внимание на то, чем занимается служанка.

– Трудно предположить, что он приезжает общаться – потому что сидит не размыкая рта по десять минут кряду. И наверняка не ради кексов – вот уж ничего особенного, как бы мистер Коллинз с ними ни носился… Ох уж эти тесемки! – Элизабет раздраженно вздернула вверх руку.

Сара подошла, распутала узелок и расшнуровала, аккуратно протаскивая тесьму сквозь отверстия. Распустив шнуровку, Сара потянула за нее, и Элизабет, опираясь на Сарино плечо, переступила через упавший на пол корсет.

– А вы не догадываетесь, мисс, почему он так подолгу смотрит на вас?

– Возможно, он в это время обдумывает, что бы это ему съесть за ужином. Не знаю. Представить себе не могу.

Сара положила корсаж на кровать. Элизабет, сбросив с плеча сорочку, позволила той соскользнуть на пол. Стоя босыми ногами на расстеленном Сарой полотенце, Элизабет слегка отжала льняную салфетку и отерла ею лицо, шею и уши.

Сара разложила на постели ночную сорочку. Что тут скажешь, возможно, Элизабет права, и он впрямь смотрит на нее голодными глазами. Вот только барышня не понимает еще природу этого голода. Элизабет снова смочила салфетку, завернула в нее мыло, потерла под мышками. Мыльная вода потекла по ребрам вниз, полотенце под стройными ногами потемнело.

Теперь заговорила Сара:

– А вам не кажется, что он может быть к вам немного… неравнодушен, мисс?

– Боже, конечно нет! – рассмеялась Элизабет, бросая в тазик салфетку. – Не будь такой глупышкой, Сара.

У Элизабет разболелась голова. Уже во второй раз за день. Она снова и снова перечитывала письма Джейн, и у нее наворачивались слезы, а слезы привели к головной боли, и теперь не могло быть и речи о посещении Розингса. Нельзя же не воспользоваться таким прекрасным предлогом! Саре и самой ужасно хотелось получить письмо. Какое это наслаждение – заливаться слезами и страдать от головной боли: затемненная комната, холодный компресс на лбу и тишина, наступающая после того, как все семейство удаляется на чаепитие.

На этот раз, услышав дверной колокольчик, Сара сразу побежала открывать, готовая сообщить визитеру, какому-нибудь бедному прихожанину, обремененному престарелыми или больными родственниками, что хозяев нет дома. Но это снова оказался мистер Дарси, все такой же большой и блестящий. Он так же, не глядя, прошел мимо Сары, сразу направился в коридор и распахнул дверь в гостиную. Она услышала удивленное восклицание Элизабет, представила, как летит в сторону мокрый компресс, проворно отворяются ставни. Но Сара была бессильна, шансов задержать мистера Дарси, бросившись ему наперерез, у нее было не больше, чем у длинной вечерней тени. Она так и стояла на пороге, ощущая себя прозрачной, ей даже показалось, что через ее руку просвечивает медная шишечка дверной ручки и чистая синева вечернего света льется прямо сквозь нее.

Опустившись на ступеньки крыльца, Сара оставила дверь открытой. Она считала дни – девять, причем один уже, слава богу, подходит к завершению – до поездки обратно в Лонгборн. Подставив лицо свежему вечернему ветерку, она сидела, откинув голову к двери и вдыхая терпкий аромат лавров. Где-то рядом в кроне пел соловей.

«Я бы написала тебе письмо, Джеймс. Если бы у меня была бумага. Были бы чернила. И еще марка, чтобы его послать. Я бы расспросила, как у вас там дела в Лонгборне. Как справляется Полли, ведь я пока не могу прийти ей на выручку. Сварил ли мистер Хилл обувную ваксу, я-то до отъезда не успела. Я бы написала тебе о гнедой, как она чесала шею о дверной косяк, и о том, что здесь поет соловей, и о свинье с черной щетиной, белыми копытцами и мокрым розовым пятачком – она стала мылом, которое сохнет теперь в шкафу, и о том, как мисс Элизабет мылась куском мыла, в который попала муха, и о том, что на полях, когда мы приехали, появлялись первые всходы, а нынче они уже совсем высокие. А еще о мистере Дарси, до того безупречном, лощеном и солидном, что рядом с ним я на миг выпадаю из этого мира и становлюсь призраком, который может двигать предметы, но не может сделать так, чтобы его самого увидели. Я написала бы тебе о том, что ты помог мне обрести самое себя и почувствовать, что я живу. Я бы спросила, скучаешь ли ты по мне так же сильно, как я по тебе, так сильно, что ни одно место на земле мне не интересно и не нужно, кроме того, где остался ты. Что дни до нашей встречи надо перетерпеть, как прыжок в холодную воду или скучную работу, что ничего хорошего от этих дней я не жду, но они скоро пройдут, закончатся, и я отправлюсь в путь домой, к тебе».

Сара услышала, как в доме хлопнула дверь. В вестибюле раздались стремительные шаги. Девушка вскочила со ступенек, и как раз вовремя, чтобы не дать об себя споткнуться. Парадная дверь распахнулась настежь, мистер Дарси выступил из тени и пронесся по дорожке. Он так хлопнул калиткой, что та еще долго ходила ходуном. Когда он скрылся из виду, Сара мышкой юркнула по дорожке следом и заперла калитку на щеколду.

Вернувшись в дом, она тихонько прокралась по коридору, прислонила ухо к двери гостиной. До нее донеслись негромкие звуки – Элизабет плакала. Сара взялась было за ручку двери, но передумала и отошла. Иногда, решила она, лучше и дальше остаться незамеченной, чем лишний раз обращать на себя внимание господ.

Лонгборн все это время отнюдь не был для Джеймса тихой пристанью. Покой и тишина словно улетучились, дом сотрясали крики и гвалт. Барышни, хотя в отсутствие старших сестер их осталось всего трое, производили не в пример больше шума. Мэри играла гаммы и арпеджио или разучивала итальянскую песенку, раз за разом повторяя мелодию до одного и того же трудного места, где неизбежно сбивалась. Стоило ей смолкнуть, как Китти и Лидия затевали скандал из-за нарядов или пронзительными голосами сообщали очередные сплетни. Чаще фальшивые звуки пианино и девичий визг раздавались одновременно, а мистер Беннет, укрывшись в тиши библиотеки, выглядывал только на звук обеденного гонга. Миссис Беннет тем временем сотрясала воздух сетованиями на головные боли, но никто ее не слушал; Полли таскала тяжелые кувшины с водой вверх по лестнице и зловонные ночные горшки вниз; миссис Хилл, вся в слезах, резала лук, а мистер Хилл, глотнув на чердаке хереса, незаметно удирал из дому на встречу с приятелем. Джеймс, если была нужда, исполнял роль возницы, прислуживал за столом, отскребал грязь с фрачных фалд и зеленые травяные пятна с дамских накидок, сводил пятна свечного жира с манишек, таскал воду и рубил дрова, а иногда даже позволял себе удовольствие сходить с маленькой Полли в курятник за яйцами или в огород за зеленью. Но все это время он ощущал собственное подвешенное состояние: так повисает в воздухе оборванная мелодия.

Почти каждое утро младшие барышни отправлялись в Меритон. Им безотлагательно требовались ленты или розовый шелк, чулки или зубной порошок, а порой просто хотелось навестить дорогую тетушку Филипс. Ходили они пешком, так что Джеймсу не приходилось там с ними бывать, но из трескотни девиц по возвращении становилось совершенно ясно, что всякий раз, будто по волшебству, они натыкались в Меритоне на офицеров. Чтобы с ними столкнуться, юной леди стоило только пройтись разок-другой по Маркет-стрит.

Филипсы к тому же устраивали приемы и карточные вечера, в Зале ассамблей проходили балы, на которые Джеймс отвозил хозяев в коляске, а однажды состоялся большой званый вечер у полковника Форстера, и туда младших барышень тоже повез Джеймс.

Он ожидал хозяек рядом с ярко освещенным и шумным домом в своей обычной позе: ссутулив плечи, низко надвинув шляпу и опустив глаза.

Шум в доме становился все громче, гул нарастал, пока наконец происходящее в квартире полковника не начало напоминать настоящий бедлам. Соседи могли бы, чего доброго, позвать констебля или даже привезти мирового судью, чтобы урезонить буйных гостей. Время было уже позднее, часы на колокольне пробили час, потом четверть второго, потом половину. А в два часа, когда гости все же стали расходиться, из дома, упираясь, вылетел юнец, одетый в дамское платье и капор, с напомаженным ртом и нарумяненными щеками. Офицеры в мундирах удерживали его с двух сторон под руки. Мальчишка под улюлюканье побежал по улице, отбиваясь от пытавшихся удержать его однополчан. Лидия и Китти наблюдали за этим представлением, держась за бока и обессилев от хохота.

– Ты видел, видел? – Китти, все еще не в силах отдышаться, плюхнулась на сиденье. – Ты видел Чемберлена, Джеймс? Мы нарядили его в женское платье, чтобы он сошел за даму, и никто даже не догадался! По крайней мере до тех пор, пока мы не расхохотались. Это просто умора!

Джеймс поклонился и захлопнул дверцу коляски: сразу стало тише. Он забрался на козлы и по ночной прохладе поехал в Лонгборн. Изнутри коляски доносилось кудахтанье барышень, точно он вез корзинку с индюшками. Джеймсу сделалось не по себе. В столь свободном обращении с безусым мальчишкой не было, пожалуй, большой беды, но если рано или поздно эти девицы столкнутся с серьезной опасностью, то беспечность и непоколебимое самомнение могут сыграть с ними скверную шутку.

Глава 14
Уикхем вот-вот уедет, а потому здесь едва ли кому-нибудь важно знать, что он собой представляет

Уже наступил май и обочины дорог пестрели цветами, когда Джеймс повез Китти и Лидию в гостиницу, где они должны были встретить старших сестер и Марию Лукас.

Сару на обратном пути пристроили внутри почтовой кареты, на откидном боковом сиденье. Ей приходилось все время поджимать ноги, чтобы не задевать своими башмаками изящные туфельки молодых леди. Всю дорогу из Лондона Сара провела, скрючившись в неудобной позе, ее укачивало, но она, подавляя приступы тошноты, все смотрела в окна на мир, улетавший назад по обе стороны кареты.

Однако и тошнота, и затекшие ноги были вмиг забыты, стоило ей, добравшись до гостиницы, увидеть в окно Джеймса.

Тот открыл дверь экипажа и помог Саре выйти. Он придержал ее за талию, и их глаза встретились, но он тут же отвернулся, чтобы предложить руку мисс Джейн, затем мисс Элизабет и Марии Лукас, спускавшейся последней. Сара так разволновалась, что даже улыбнуться не смогла. Пошатываясь, поскольку земля предательски закачалась под ногами, она последовала за барышнями в гостиницу и покараулила у двери уборной, чтобы никто их не потревожил.

Пока барышни подкреплялись в отдельном кабинете гостиницы, Сара забежала в отхожее место, после чего вернулась к Джеймсу, присела на крыльцо и любовалась тем, как он запрягает отдохнувших лошадей, их старых добрых лошадей из Лонгборна. Сняв капор, она подставила лицо теплому хартфордширскому солнышку.

Во всем мире, думала она, не найти человека счастливее ее: гостиничная суета ее не касается, Джеймс рядом, в руках кружечка пива и кусок пирога. Джеймс устроился поближе к ней на крыльце, она протянула ему кружку, он отпил немного и вернул.

– У тебя красивое платье.

Сара провела шершавой ладонью по розовым веточкам на поплине – это повседневное платье Джейн у нее было самым нарядным.

– Спасибо.

Они оба краем глаза посматривали на часового, который расхаживал взад-вперед перед городскими воротами. Военные теперь были повсюду. До того неприятно! Куда ни пойдешь, на каждом шагу красные мундиры и длинные мушкеты.

– Мы две недели были в Лондоне.

Джеймс кивнул.

– Я и не думала, что мы так надолго задержимся, – добавила Сара. – Ты только представь, целых две недели!

Джеймс обнял Сару за плечо, она прислонилась к нему, и глаза ее вдруг наполнились слезами. Он обернулся к ней и грубым пальцем заботливо смахнул слезинку. Сара положила голову ему на плечо.

Барышни наконец покончили с едой и вышли. Сара и Джеймс дожидались их уже порознь. Джеймс помог юным леди подняться в коляску, передал покупки и кое-какой багаж – самые хрупкие вещи. Когда юные леди со всеми пакетами и сумками наконец разместились, Джеймс подсадил Сару на козлы и сел рядом. Он довез их до самого Лонгборна ровно и без тряски. На козлах Сара и Джеймс могли ехать, почти прижавшись друг к другу, и никому бы в голову не пришло назвать это непристойным или сделать им замечание.

Миссис Хилл стиснула Сарины руки, поцеловала в щеку со словами: «Я рада, что ты приехала» – и отвернулась, пряча лицо. Полли чуть не сломала ей ребра, а выпустив из объятий, принялась возбужденно скакать вокруг и сыпала все новыми вопросами, не дожидаясь ответов. Мистер Хилл церемонно поклонился и молча потрепал Сару по руке.

Кухня словно бы сильно уменьшилась в размерах, темная, холодная, но это была ее старая, знакомая, родная кухня.

Когда все мало-помалу пришли в себя, в кухню ворвалась мисс Лидия и сунула было руку за ячменным сахаром. Увидев Сару, она замерла и протянула ей открытую склянку:

– Хорошо, что ты вернулась, Сара. Здесь тебя не хватало.

– Спасибо, мисс. – Сара взяла кусочек.

– Никто лучше тебя не выводит винные пятна с одежды. Взгляни-ка потом на мое нарядное муслиновое платье и скажи, что ты сможешь с ним сделать. Впрочем, теперь это уже не имеет никакого значения. – Лидия задумалась, кусок ячменного сахара смешно оттопыривал щеку. – Да ведь ты, наверное, еще и не знаешь? Новость так ужасна, что тебе, осмелюсь предположить, ничего не сообщили, а я просто не представляю, как мы все это перенесем.

Сара подвинула свой кусок сахара поглубже за щеку.

– Господи помилуй, что стряслось? – Она приготовилась услышать о катастрофе, болезни, смерти.

– Я о милиции, Сара. Полк отбывает.

Сара позволила себе взять Лидию за руку и слегка пожать ее:

– Очень жаль, но мы ведь всегда знали, что рано или поздно это случится.

Лидия удрученно кивнула. Саре стало ее жаль. Дни покажутся бесконечно длинными, вечера тоскливыми, даже балы в Меритоне снова станут нудными: на них и потанцевать толком не с кем, кроме стряпчих, сыновей олдермена да викариев, одна надежда, что приедет с визитом чей-нибудь повзрослевший племянник. Пятнадцатилетней девушке, не имеющей вкуса к красоте природы, чтению и раздумьям, предстояло скучнейшее лето дома, в деревне: сущее наказание, право слово!

Джеймса известие о том, что полк милиции отбывает в конце месяца, по-настоящему обрадовало. Полли видела это и тоже радовалась, ведь Джеймс был ей другом, играл с ней в карты, помогал выполнять поручения, давал мел, чтобы порисовать на конюшенном дворе. Но вместе с полком уедет и мистер Уикхем, а мистер Уикхем то и дело дарил ей деньги. Он бросал ей в карманы пенни, полупенни и фартинги, точно ненужный ему мусор. Полли нравилось пересыпать монеты из ладони в ладонь. А еще она складывала их столбиками на полу около кровати и воображала, что купит на них в Меритоне, когда ее в следующий раз пошлют с поручением, или у шотландца, если он, конечно, придет. Уикхем называл ее маленькой мисс, улыбался ей, и это было приятно. А иногда трепал по щеке, что Полли не так уж нравилось, однако она понимала, что это знак расположения.

– Если он тебя обидит, – предупредил однажды Джеймс, – только скажи, я с ним разберусь.

Джеймс был хороший, всегда готов поиграть с ней в пять камешков или в блошки, но, уж если на то пошло, он совсем ничего не понимал в жизни. Разве мог он сравниться с таким человеком, как мистер Уикхем, офицер с пистолетами и саблей? Полли, признаться, никакого внимания на его слова не обратила, потому что мистер Уикхем и не думал ее обижать. Он единственный из всех, кроме, пожалуй, Джеймса, не причинял Полли беспокойства. От него она не получала ни поручений, ни нагоняев, он никогда не ворчал на нее, наоборот, дарил монеты и улыбки да время от времени доброе слово.

А потом стало известно, что Лидия может поехать в Брайтон по приглашению миссис Форстер, новоиспеченной супруги полковника. Лидия была счастлива, но старших сестер новость скорее огорчила, а Полли и Саре пришлось лихорадочно стирать, гладить, складывать, чтобы успеть в срок упаковать вещи к отъезду. Поэтому Полли, приунывшая было по поводу отъезда Уикхема, теперь не могла дождаться, когда же он наконец уедет и вся эта стиральная суета хоть на время прекратится.

Сара целыми днями находилась в четырех стенах общей комнаты Китти и Лидии, занимаясь поистине сизифовым трудом. Не успевала она упаковать саквояж, как Китти, заливаясь злыми слезами, откидывала крышку, запускала руки по локоть в уложенные вещи и начинала выбрасывать оттуда свои, оказавшиеся там по настоянию Лидии. Китти уже извлекла свое бальное платье, новые перчатки, но особенно рассердилась, обнаружив там свою лучшую нижнюю юбку. Пока Китти клокотала от ярости, Лидия спокойно поднимала и складывала вещи, собираясь снова уложить в багаж. Пусть Китти не обижается и не завидует, а рассудит спокойно, и она поймет очевидное: если бы она, а не Лидия, ехала в Брайтон, Лидия непременно дала бы ей с собой все свои самые лучшие вещицы, отдала бы сама, без ссоры, не оплакивая каждую, потому что к чему нарядные вещи, если тебя в них все равно никто не видит?

Мэри у себя в комнате прикрыла глаза, опустила пальцы на клавиши и, глубоко вздохнув, заиграла все ту же ирландскую пьесу, пытаясь не замечать крики, шум и кутерьму в соседней комнате. В один прекрасный день, она это знала, ее пальцы будут летать над клавиатурой легко и проворно, как птички. В один прекрасный день. Но пока он не настал, ее уделом оставался тяжкий труд: заниматься, заниматься, заниматься, не обращая никакого внимания на легкомысленных сестер. Невоздержанное поведение последних сейчас проявлялось в череде коротких взвизгиваний, позволявших догадаться, что Китти окончательно вышла из себя и дергает Лидию за волосы. Будь ее сестры способны на размышления о высоком, о музыке, религии, доброте, а не только об офицерах (пальцы Мэри сильнее застучали по клавишам, выбивая начальные ноты нежной мелодии Гайдна), они, без сомнения, были бы куда счастливее, чем теперь. Мысли ее невольно перенеслись к обходительному, любезному мистеру Коллинзу, счастье которого она, без сомнения, могла бы составить. Увы, она лишена самоуверенности Шарлотты Лукас, которая, возможно, и имеет шансы в будущем стать достойной своего супруга, но определенно не любит его, а если и любит, то не так, как полюбила Мэри. Однако Шарлотте, этой авантюристке, нельзя ни намеком показать, какое смятение вызвал ее циничный поступок в трепетном сердце Мэри. Да, Мэри имела неосторожность предаться мечтам – допускать подобной слабости ни в коем случае не следовало. Она позволила себе грезить о взаимной любви, о замужестве, о новой роли, которая ждала бы ее в таком случае. Она витала в облаках, представляя, как, став суженой мистера Коллинза, спасла бы всю семью, и тогда на нее перестали бы смотреть сверху вниз как на заурядного неуклюжего подростка.

В самый последний день пребывания полка в Меритоне мистер Уикхем вместе с другими офицерами обедал в Лонгборне. Оставалось только пережить этот вечер, а там они уедут – и скатертью дорожка. В окрестностях не останется красных мундиров. Как только Уикхем окажется в семидесяти милях от них, в Брайтоне, можно будет перестать беспокоиться о том, питал ли он недобрые намерения относительно Джеймса или Полли.

Джеймс прислуживал за столом. Молча, опустив глаза и ссутулив плечи, он бесшумно, деловито и услужливо сновал между офицерами и дамами. «Постараюсь быть тем, – думал он, – за кого они меня принимают, то есть почти пустым местом».

Однако, когда он наполнял бокал Уикхема, молодой офицер вдруг обернулся и задержал на нем взгляд. Джеймс решительно не хотел замечать этого, он внимательно следил за тем, как вино наполняет бокал, пристально изучал графин, поворачивая его, чтобы не капнуть на скатерть, и пурпурную кляксу на салфетке, которой вытер хрустальное горлышко. Затем он отступил на шаг и подошел к Элизабет, чтобы наполнить ее бокал. Элизабет, к облегчению Джеймса, вообще не удостоила его вниманием. Но устремленные на него сверкающие, тигриные глаза Уикхема заставили его содрогнуться.

Уикхем между тем целиком сосредоточил внимание на Элизабет. Он только раз скользнул рассеянным взглядом по молоденькой служанке, очищающей блюда, и тут же вернулся к тарелке, прибору и своей собеседнице. Смотри-ка ты, подумал Джеймс, он изо всех сил старается быть любезным, даже вкрадчивым, как будто знает, что окружающие догадываются о чем-то неблаговидном, и стремится отвести от себя подозрения.

Вот если бы Уикхем служил в войсках регулярной армии, размышлял Джеймс, со свечой в руках спускаясь в подвал за вином, то можно было бы помечтать, что мальчишка получит назначение в Испанию, где идет война. Можно было бы потешить себя, воображая, как он попадает в плен к партизанам, как те отрезают его мужское достоинство и засовывают ему в рот, а потом подвешивают на дереве и оставляют истекать кровью, на поживу волкам. Это бы немного сбило спесь с наглеца.

И гости, и семейство в тот вечер выпили изрядно. Джеймсу и мистеру Хиллу пришлось не раз отправляться в подвал за все новыми бутылками. Большая компания, собравшаяся в салоне, расшумелась от вина и избытка чувств, им порождаемых. Дружеское веселье затянулось на несколько утомительных часов. Ничто так не возбуждает в людях приязни, как неизбежность скорого расставания.

Старый мистер Хилл окончательно обессилел и в одиннадцать отправился в постель, подмигнув Джеймсу:

– Справишься без меня, а? Ох молодежь, молодежь, для меня это уж чересчур.

Полли, когда гости покинули столовую, принялась собирать со стола захватанные грязные бокалы. Подняв поднос с хрусталем, она вдруг обнаружила Уикхема, молча стоявшего в дверях. Девочка кивнула и улыбнулась ему, спокойно и приветливо. Офицер крутил в руках бокал темного, как кровь, портвейна.

– Не хотите ли поздравить меня с удачным побегом, маленькая мисс?

Видно, такой у него способ переносить тяготы светской жизни – ему непременно нужны короткие минуты отдыха, общения с тем, кто похож на него, кто его понимает.

– Это вы ловко, мистер Уикхем, сэр.

Он ступил в пустую столовую, подошел поближе, по-прежнему держась между ней и дверью. Улыбнулся – стало видно, что губы и зубы у него окрашены вином.

– А вы как себя чувствуете сегодня, маленькая мисс?

Устала, еле стою на ногах, мечтаю добраться до постели, подумала Полли, но произнесла:

– Жаль, что вы уезжаете, сэр.

Уикхем – сама безутешность – кивнул:

– О да, это очень печально. Но я тут подумал…

– Что подумали, сэр?

– Ты ведь знаешь, что мы едем в Брайтон?

Полли переступила с ноги на ногу, перенесла тяжесть на другое бедро, ступни у нее горели. Надо держаться с ним повежливее последний разочек, тогда, глядишь, перед отъездом от него перепадет еще пенни.

– Да, сэр.

Она невольно поглядела на кармашек его жилета: как раз оттуда всякий раз и появлялись монеты. А Уикхем, сжав губы, все крутил в бокале портвейн, его рука и не думала тянуться к заветному карману.

– Уверен, сладостей здесь тебе никогда не достается вдоволь.

Тут уж Полли с неподдельным интересом посмотрела на офицера и отрицательно помотала головой.

– А в Брайтоне, вообрази, есть лавка со сладостями, где целые короба и банки наполнены леденцами, карамельками, засахаренными фруктами всех цветов радуги и с любым ароматом, какой только можно себе представить.

– И даже ананасы?!

Полли слышала про ананасы, слышала о том, что в богатых домах их подают к столу, но ей ни разу не довелось увидеть их своими глазами. Ей они представлялись похожими на коричные яблоки, только большие, очень сладкие и сверху покрытые грубой корой с острыми зелеными иголками, как у сосны.

Уикхем кивнул, улыбнулся уголком рта, поставил бокал к ней на поднос, а потом сунул руку в карман. Только не в жилетный, а в карман бриджей.

– Правда? Даже ананасы?

– И много-много чего еще.

Полли проглотила слюну с мечтательным видом. Он слегка откинулся назад и наблюдал за ней, полузакрыв глаза:

– Сколько вам лет, маленькая мисс?

– Я точно не знаю. Двенадцать или, может, тринадцать. А что?

– Хотите, я куплю ананасных конфет и пришлю вам?

Полли уставилась в лицо с крупными чертами, которое все в один голос называли красивым, и увидела встопорщенные усики, крупные поры между бровями и прожилки на носу. Взрослые бывают ужасно неприятными на вид, если подойти к ним слишком близко.

– А вы могли бы? Правда могли бы?

Она собиралась спросить, какие еще конфеты там продают, пока окончательно не остановила выбор на ананасных, – а вдруг там бывают лимонные и еще леденцы от кашля с лакрицей, мать-и-мачехой и анисом?

– Правда. Пришлю. Если ты будешь ко мне ласкова.

Уикхем нетвердой походкой приблизился к ней вплотную. Полли чуть отступила, решив, что он хочет пройти мимо. Но он наклонился, решительно и очень бережно взял у нее из рук поднос с хрусталем и поставил на стол. Бокалы звякнули, покачнувшись в его неловких руках.

– Ты же будешь умницей, да? Ласковой.

– Сэр?

– Что ты смотришь, словно не понимаешь…

Полли попятилась, край стола врезался ей в поясницу, Уикхем навис над ней, дыша винным перегаром и табаком. Она отвернула лицо и наморщила нос. Он поднял руку, коснулся ее щеки, провел вниз, по шее. На воротничке платья его рука задержалась. Сердце у Полли рвалось из груди, как птичка, по коже бежали мурашки, она не могла понять, чего от нее хотят.

– Полли?

Голос Джеймса прозвучал так неожиданно – и так вовремя.

Уикхем на мгновение застыл, потом попятился и повернулся как раз вовремя, чтобы встретиться лицом к лицу с вошедшим. Джеймс сжимал в руках пустой винный графин, между нахмуренными бровями пролегла глубокая морщина. Полли бочком-бочком попятилась подальше от Уикхема, который приводил себя в порядок, одергивая мундир.

Джеймс и не глянул в его сторону:

– Ты нужна миссис Хилл на кухне.

– Я мигом.

Полли помешкала, потому что все это было очень странно и не особенно приятно, а ведь прежде мистер Уикхем был к ней так добр.

– Ты, видно, не поняла. Срочно!

Полли закатила глаза, но повиновалась. Подняв тяжелый поднос, она покинула столовую поступью королевы. Поравнявшись с Джеймсом, бросила на него сердитый взгляд. Он собрался было выйти вместе с ней, но Уикхем окликнул:

– Минуту, Смит.

Джеймс остановился. Уикхем, отойдя к боковому столику с напитками, поочередно брал в руки графины и бутылки, рассматривал, вынимал пробки, нюхал.

– Сэр, приношу свои извинения, но…

– А я не принимаю твоих извинений. Черт бы тебя побрал!

– Но я, с вашего разрешения, просто хотел поставить…

Уикхем нашел бокал, плеснул себе виски. Несмотря ни на что, Джеймс даже невольно ему посочувствовал: завтра молокососу будет так плохо, что смерть покажется избавлением.