Текст книги "Изобретатель кроссовок. История основателя Reebok"

Глава 8
Все дело в людях

Зимой 1960 года, как и было предсказано, Билл умер от болезни, вызванной алкоголизмом. Они с папой конфликтовали до самого конца. Это был печальный, но ожидаемый и очевидный исход. В глубине души мы все знали, что Билл умрет рано, и что Foster быстро последует за ним.

Папа стал единственным владельцем J. W. Foster & Sons и унаследовал двух сотрудников от той части бизнеса, в которой Билл вручную шил обувь класса делюкс и отправлял Фрэнку Райану в США. Однако вскоре после смерти Билла оба сотрудника уволились, а потом никого и вовсе не стало.

В молодости отец весьма ловко управлялся с шитьем обуви. Он мог сохранить контракт, пока искал бы новых сотрудников, но теперь, спустя долгие годы вражды и незаинтересованности, он больше не вкладывал в компанию, и экспорт в США прекратился.

Со времен своей олимпийской славы фирма J. W. Foster & Sons превратилась в пустую оболочку, и у папы, которому уже было за пятьдесят, не было ни сил, ни малейшего желания начать все сначала, чтобы спасти историческую компанию, которую создал дедушка Джо на рубеже веков.

Кроме того, он по-прежнему обижался из-за того, что я его бросил, и винил меня в гибели своей компании. Наш с Джеффом уход, возможно, стал катализатором, но фирма уже находилась в сильном упадке. Было грустно, но предсказуемо наблюдать за ее крахом. Весь тот труд, который вложил в нее дедушка, та созданная им репутация ведущего производителя спортивной обуви, все те спортсмены с золотыми олимпийскими медалями, которые действительно любили бренд Foster, и практически монопольное положение, которым Foster когда-то пользовался, поставляя спортивную обувь для британских футбольных и регбийных клубов, – все это испарилось и оставило после себя лишь приносящую разочарование дымку, сотканную из апатии и враждебности.

Отец знал, что у него нет другого выбора, кроме как просто закрыть бизнес, но в самый последний момент местный городской совет по счастливой случайности вручил ему спасательный круг – он издал постановление о принудительном отчуждении фабрики и выплатил компенсацию. На эти деньги отец приобрел небольшой спортивный магазин неподалеку, которым он управлял в течение следующих нескольких лет.

Перед тем как над Olympic Works начала раскачиваться груша для сноса зданий, отец предложил Джеффу забрать любую технику, которую он сможет увезти. Поскольку наше производство все еще буксовало после загадочного исчезновения лондонского агента, нам требовалось не так уж много, но мы решили, что большой пресс для формования подошвы сократит наши расходы на услуги местного поставщика комплектующих.

Туманным декабрьским утром, в среду, меня разбудил гудок автомобиля на Болтон-стрит. Не успев толком проснуться, я открыл дворовые ворота, через которые въехал грузовик. Он скрипел сцеплением и шипел тормозами от усилий, которые он прилагал, везя в кузове огромную машину.

Джефф присоединился к нам с водителем во дворе, и мы все вместе ломали головы, как снять ее с грузовика. Водитель понадеялся, что у нас на фабрике будет необходимое подъемное оборудование. За несколько месяцев до этого на распродаже я купил систему блоков, и примерно через час мне удалось установить ее на прочную выступающую балку.

Мы выгрузили машину из грузовика и теперь уставились на стальное чудовище, стоявшее в центре двора. Тут, конечно же, пошел сильный дождь. Нам нужно было немедленно переместить пресс на его законное место. Вот только место находилось в мастерской на первом этаже, куда вела шаткая лестница. Из последних сил мы с Джеффом и Дэвидом, нашим молодым учеником, подняли его по лестнице с помощью веревок и ломов.

Мы тащили его по полу, дюйм за дюймом, пока концы не проломили половицы, осыпав нас пылью и опилками. Наконец, с помощью каких-то самодельных роликов, мы передвинули его на место и, любуясь, отошли в сторону. Установка заняла полдня, но мы знали, что один только этот пресс сэкономит нам столько денег, что с лихвой возместит все затраченные на него усилия.

Поскольку мы с Джеффом должны были работать с прессом для формования подошвы, нам нужен был кто-то, кто взял бы на себя роль закройщика, который перемещал бы лекала для верхов по коже и выреза́л их острым ножом. Объявление в Bury Times принесло шквал заявок. Однако был один претендент, который выделялся как по квалификации, так и по внешнему виду.

Норман Барнс был сильно выше нас с Джеффом, да к тому же тощий, как змея. Он говорил очень мало, но много слушал.

Чутье подсказывало мне, что он будет надежным и трудолюбивым работником, а эти две черты были необходимы для нашего первого штатного сотрудника. Предчувствия меня не обманули. Норман останется опорой нашей фабрики до конца своей трудовой жизни.

Норман был человеком старой закалки, каждый день приходил на работу как минимум за двадцать минут до начала и никогда не болел. Вскоре мы «повысили» его до большого пресса для формования подошвы. Норман был в восторге от машины, особенно от ощущения власти, которую он имел над всеми нами. Каждый раз, когда он приводил механизм в движение, чтобы «напечатать» подошву, весь пол проваливался вниз, а затем обратно отпрыгивал вверх, отчего Джефф, Дэвид, я и все остальные, кто в это время работал в цехе, подскакивали в унисон. Но я знал, что всего лишь вопрос времени, когда доски сломаются, и мастерская на первом этаже рухнет на цокольный этаж, и молился, чтобы мы смогли купить более современную и легкую технику до этого.

Это было время рынка покупателей[9]9
  Рынок покупателя – это ситуация на рынке, при которой величина предложений со стороны продавцов превышает величину спроса на данный товар со стороны покупателей. – Прим. ред.


[Закрыть]. Многие производители обуви закрывались и переезжали на Дальний Восток, но несмотря на выгодные предложения, нам с Джеффом все еще не хватало денег, чтобы инвестировать в новое оборудование. Почти каждый месяц я получал каталог аукциона очередной ликвидации обувной компании.

Большинство аукционов проводилось на некогда процветающих заводах, ранее забитых машинами, но теперь просветы в ряду производственных линий зияли, как дыры от выбитых зубов. Взятые в аренду машины возвращали из-за пропущенных платежей, долги росли, и все это вело к печальному концу. К счастью, благодаря нашему компактному размеру мы не могли арендовать что-либо еще и избежали фатальных долгов, в то время как большая часть обувной промышленности Великобритании приходила в упадок. Но вид коренастого пресса для формования подошвы, грохот которого был слышен по всему цеху, не давал мне спокойно спать по ночам. Надо было что-то делать.

В течение следующих месяцев я посетил несколько аукционов, чтобы прицениться к распродаваемому оборудованию. Однако какой бы низкой не была цена, она была недосягаема.

Я научился распознавать выгодные сделки и, хотя на оборудование по-преженему не хватало, купил комплект сырья по цене значительно ниже рыночной. Довольный собой, я заполнил телячьими и коровьими шкурами багажник арендованного фургона «Форд» до отказа.

Задние колесные арки фургона опасно близко касались шин – это меня не смутило, ведь даже с учетом стоимости аренды автомобиля, приобретенного материала должно было хватить на несколько месяцев работы и принести еще больше прибыли на каждую пару обуви, которую мы произведем. Улыбаясь, я отправился обратно в Бери. Однако радость длилась недолго.

В нескольких километрах от фабрики меня остановил полицейский и указал на придорожную весовую платформу. Когда я встал в очередь, он постучал ручкой по окну и сделал круговой жест. Я опустил стекло, и он наклонился.

– Тяжелый груз везете, сэр?

Я посмотрел в зеркало заднего вида на кожу, которую втиснул в заднее отделение:

– Да так, немного кожи, – небрежно ответил я.

– Ваш фургон вот-вот встанет на задние колеса, скорее всего вы везете больше, чем положено. Подождите в очереди, а затем проезжайте на весы.

Излишне говорить, что мой фургон был сильно перегружен, мне выписали штраф, и изначально выгодная сделка превратилась в товарный запас по завышенной цене. На этом и закончились мои поздравления.

На следующем аукционе я сидел рядом с маленьким тихим человеком в галстуке-бабочке. С каждым новым лотом его лицо светилось, как у малыша в магазине мороженого. Его утонченная внешность в сочетании с инфантильным ликованием заинтриговали меня. Мы поболтали, и он представился. Его звали Джон Вилли Джонсон, он был владельцем фирмы E. Suttons («И. Саттонс»), которая производила туфли и домашние тапочки в соседнем Бакапе.

Джон похихикал над моим рассказом об «экономии» и великодушно предложил доставить все, что я смогу купить, на его транспорте. Еще он предложил вместе ездить на аукционы в будущем, чтобы сократить расходы. Я заехал за ним, но, увидев мой фургон, он настоял, чтобы мы воспользовались его машиной.

На аукционах я заметил, что Джон предлагал цену только за несколько отдельных предметов. Но, когда за какой-то «лот» или кучу хлама не было предложений от других участников, аукционист бросал на него взгляд, и Джон всегда реагировал одинаково. Казалось, он «пылесосил» все, что оставалось после этих распродаж.

– Что вы со всем этим делаете? – спросил я его на обратном пути.

Он улыбнулся: «Сейчас покажу».

Мы свернули к его четырехэтажной фабрике в здании старого хлопчатобумажного завода. Джон провел для меня экскурсию по всем этажам, представив каждого работника по имени.

Мы пересекли мощеный двор и вошли в одноэтажное здание. Внутри него были длинные стеллажи с полками, которые прогибались под тяжестью купленных «лотов». Я бродил по этой пещере Аладдина, мимо бесконечных рядов оборудования, поднимал крышки ящиков, заглядывал в темные бочки и даже порылся в грудах техники, которую только предстояло рассортировать. Затем, зажатый между чучелами медведя и крокодила в натуральную величину, я заметил «дробилку».

Это было как раз то, чего нам в Mercury недоставало для сглаживания бугорков на бутсах для игры в регби, которые мы теперь производили наравне с велосипедной обувью.

– Сколько она стоит? – спросил я.

– Она не продается, – ответил Джон.

Я был в замешательстве.

– Тогда можно мне ее арендовать?

– Нет.

Я изменился в лице.

Джон положил руку мне на плечо:

– Можешь ее забирать, – сказал он, улыбаясь. – Просто верни, когда она будет не нужна.

Несколько месяцев спустя Джон объявил, что приобрел современный пресс для формования подошв. Я не сомневаюсь, что он купил его только для того, чтобы одолжить мне. И когда мы поменяли старое чудовище на новое, более легкое оборудование, мои кошмары о разрушении цеха наконец-то прекратились. Хотя фабрика все еще нуждалась в капитальном ремонте, глядя на ряды позаимствованного оборудования, я уже чувствовал, что мы проделали огромный путь от антикварного мира компании Foster.

Меня поразило великодушие этого незнакомца, встреченного на аукционе. Если бы не щедрость таких людей, как Джон Вилли Джонсон, и других столь же доброжелательных знакомых на моем пути, особенно в самом начале, мой бизнес ни за что бы не взлетел до феноменальных высот, которых он достиг. Их помощь и поддержка, зачастую даже бескорыстная, в то время, когда я нуждался в них больше всего, сыграли важную роль. Наряду с удачей и выбором правильного момента, эти люди определили разницу между умеренными достижениями и грандиозным успехом, а Джон, вместе с Дереком Шеклтоном и Полом Файерманом, с которыми вы еще познакомитесь, стали решающими игроками в нашей глобальной кампании по завоеванию мира.

Глава 9
Смена вывески

На дворе лето 1960 года, начало «бушующих шестидесятых», время культурных перемен. Если послевоенная экономика 1950-х годов вдохнула чувство надежды, то 1960-е годы принесли с собой поток тотемизма, который означал, что в мире все наконец наладилось. Казалось, будто британцы цепляются за оптимистичные речи Гарольда Макмиллана[10]10
  Гарольд Макмиллан (англ. Maurice Harold Macmillan; 1894–1986) – политический деятель, 65-й премьер-министр Великобритании. – Прим. ред.


[Закрыть] трехлетней давности о том, что «большинство наших граждан никогда так хорошо не жили». Началась технологическая революция, безработица пошла на спад, а промышленное производство росло. Призыв на военную службу тоже закончился, и родители – вместе с юной группой «Битлз» – призывали подростков выходить на улицу, веселиться, наслаждаться свободой.

В то лето мы тоже стали родителями. 3 июля у Джин начались роды. Я усадил ее в наш старый фургон и помчался в больницу Бери-Дженерал, где ее забрали и велели мне ехать домой, ждать телефонного звонка. В те дни это была стандартная процедура, отцы только мешали тем, кто заботился о появлении малыша.

На следующее утро голос на другом конце телефонной линии поздравил меня с рождением маленькой девочки. Это было 4 июля, День независимости – американский праздник окончания британского господства. Тогда американцы и не подозревали, что британский бизнесмен намеревается снова завоевать их страну.

Я почувствовал такое удовлетворение, как будто выполнил свои обязанности женатого мужчины. Мои ожидания оправдались и теперь у меня была полная семья. Мы с Джеффом и Дэвидом отпраздновали это событие в пабе Lord Nelson во время ланча, заменив привычные сэндвичи и кружку чая пинтой[11]11
  Пинта – около 0,5 литров. – Прим. ред.


[Закрыть] пива, прежде чем вернуться на работу.

Навещать в больнице было нельзя, так что я смог встретиться со своей дочерью только через неделю. Когда произошло знакомство, я нервничал и не знал, что делать, особенно пока нес этот крошечный сверток из больницы. Внезапно меня захлестнуло чувство ответственности, вечной ответственности.

Пересекая автостоянку, я замедлил темп и почти остановился. До меня дошло, что я отец этой малышки, ее защитник, кормилец и спаситель. Был ли я готов к этому? Буду ли когда-нибудь? Смогу ли я когда-нибудь им стать? Пока я вез Джин и нашего ребенка обратно на фабрику, медленнее, чем когда-либо раньше, все эти сомнения и мысли крутились у меня в голове. Взглянув на нашу спящую дочь на руках у Джин, я понял, что успех – это не только достижение нынешних целей, но и обеспечение безопасного и стабильного будущего для моей прекрасной девочки.

Другой мой ребенок – Mercury – уже приближался к своего рода стабильности после неспокойного младенчества. По крайней мере, на местном уровне он становился обувным брендом, которому и спортсмены, и розничные торговцы доверяли, и, что более важно, хотели с ним сотрудничать. Хоть мы и были далеки от богатства, но уже встали на путь к скромному достатку. Поскольку заказы поступали стабильно, а мы перестали балансировать на грани выживания, казалось, что начался подъем.

В конце предыдущего года Джефф тоже женился, и, не отступая от фостеровской традиции, согласно которой имена должны начинаться на «Дж», его женой тоже стала девушка по имени Джин. Как и нам с моей Джин, Джеффу и его жене все еще не хватало денег на покупку дома, поэтому они переехали в комнату на первом этаже нашей фабрики, разделив ванную со мной, Джин и малышкой Кей. К счастью, мы жили мирно. Но то, что у нас был один и тот же адрес в Бери, вносило сумятицу. Теперь стало две пары Фостеров, два Дж. У. и две Джин. Утреннюю почту доставляли по сути наугад.

К тому времени, как мы с Джеффом и двумя Джин установили приемлемый график использования ванной комнаты, в Mercury дела тоже наладились. Бухгалтер отметил здоровый рост показателей на графиках продаж и прибыли и настоятельно рекомендовал нам стать обществом с ограниченной ответственностью и зарегистрировать торговую марку Mercury, чтобы избежать судебных разбирательств в будущем.

Несколько дней спустя я сидел, глядя в окно на солнечный горизонт центра Манчестера, в офисе патентных агентов Wilson Gunn & Ellis («Уилсон Ганн и Эллис») и витал в облаках, пока господин Эллис скрупулезно объяснял технические тонкости регистрации наименования.

– …а Mercury – это официальное название Lotus and Delta, подразделения British Shoe Corporation («Британской обувной корпорации»), – сказал он.

Я повернулся к нему: «Что, простите?»

– Название Mercury уже занято, – спокойно пояснил он.

– Ой.

– Да. Ой, – повторил он.

– Так что же мне делать?

– У вас есть два варианта. Вы можете выкупить название у British Shoe Corporation или оспорить их регистрацию из-за того, что они не пользуются этим именем. Они называются Lotus and Delta, а не Mercury.

– И сколько это будет стоить? – спросил я.

– В любом случае выйдет около тысячи фунтов.

Я побледнел:

– Тысяча фунтов! А третий вариант есть?

– Сменить название, – он так небрежно бросил эту фразу, как будто два года, в течение которых мы нарабатывали для Mercury престиж и репутацию, можно было просто выбросить на ветер.

Он, конечно, знал патентное право, но этот бесстрастный клерк понятия не имел, как работает реальный бизнес.

– Выберите вымышленное имя, такое, которое никому в голову не придет, – продолжил он. – Вроде этого. – Он указал на рекламный щит, висящий за окном на стене высокого здания из красного кирпича. – Kodak. Это слово ничего не значит, но люди его запоминают. Принесите список из десяти возможных названий, подобных этому, и мы проверим, свободны ли они.

Я вышел из кабинета раздавленным. Как можно просто так изменить свое имя? Мы собьем с толку и, вероятно, потеряем свою клиентскую базу, а наши дистрибьюторы встанут на дыбы. Но, похоже, выбора не было. Нам негде было взять лишнюю сотню фунтов, не говоря уже о тысяче!

Я пошел домой и, вместо того чтобы заглянуть в мастерскую, направился прямо в наше жилье на втором этаже. Я сбросил крышку с бутылки пива и оглядел комнату в поисках вдохновляющего названия – Electrolux, Hoover… ничего не идет на ум.

Это все, конечно, прекрасно, название твоей компании ничего не значит… когда оно уже знаменито. Задним числом любое название бренда может показаться воплощением маркетингового гения.

Но в самом начале оно должно иметь отношение к тому, что мы предлагали. Оно должно на что-то намекать, вызвать в воображении образ… образ чего? Победы? Быстрого бега? Быстрого кручения педалей? Ааа… Почему это так трудно? Это же просто название. Одно слово. Подбери слово. Придумай слово.

Я взял первую букву от каждого предмета, что находился в поле моего зрения: «О» от oven («духовка»), «S» от settee («кушетка»), «В» от bottle («бутылка»), «А» от armchair («кресло»)… Osba, Sabo, Osab, Baso. Дерьмо. Все это дерьмо. Как, черт возьми, в «Кодак» придумали это ничего не значащее слово? Потом я подумал, что можно было бы использовать анаграмму из наших с братом имен, но мне ничего не приходило в голову, кроме Joff или Jeffo. Звучало неубедительно.

Задним числом любое название бренда может показаться воплощением маркетингового гения.

Я плюхнулся в кресло и схватил первую попавшуюся книгу из полудюжины изданий, расставленных на полках маленького книжного стеллажа. Я улыбнулся. Это был американский толковый словарь «Webster’s New School and Office Dictionary» («Новый словарь Уэбстера для школ и офисов») – приз на ежегодном соревновании по легкой атлетике, который я с притворной благодарностью принял, когда мне было семь лет. Я наспех пролистал его, затем остановился, открыв случайную страницу. Провел указательным пальцем по колонкам… cium, clumber spaniel, clump – О, боже, нет! Я открыл другую страницу… mamushi… Затем я несколько раз повторил это слово и поднял глаза. Оно приятно звучало, его было приятно произносить… но людям показалось бы, что это японская фирма. Мой палец скользнул вниз… mamzer, man. Я сделал глоток пива и перешел в другой раздел… redwood, redye, ree.

Я остановился на следующем слове.

Между спортивной обувью и определением: «антилопа с шерстью светлого цвета; рибок» была очень смутная связь. Хммм. Reebok. Это было короткое, запоминающееся, легко произносимое слово. Reebok. Оно намекало на нечто легкое, но быстрое и проворное. Reebok. Reebok. Reebok. Мне понравилось. Я его записал. Осталось найти еще девять возможных названий… Я порылся в словаре, записал еще девять претендентов, связанных с животными – Cheetah (Гепард), Falcon (Сокол), Cougar (Ягуар) и так далее – и отправил письмо господину Эллису в Манчестер.

Чуть больше недели спустя я получил ответ. Только одно название еще не было зарегистрировано – Reebok. Но – при общении с господином Эллисом, казалось, всегда есть какое-то «но» – было еще два потенциальных повода для конфликта. Под названием Rebow был зарегистрирован производитель женского нижнего белья, а Raelbrook была торговой маркой фирмы Tootils, крупного производителя мужских рубашек.

Черт. Я уже привык к названию Reebok. Оно сочетало в себе все, что нам было нужно, и, хотя я предложил девять других вариантов, все-таки решил остановиться на этом. Я задумался, сколько денег мне нужно будет отложить на судебные разбирательства.

К счастью, эти средства не понадобились. Когда я вернулся в патентное бюро несколько недель спустя, господин Эллис сказал, что, по его мнению, со стороны компании Rebow не будет никаких возражений, и, что удобно, его фирма также работает с Tootils. Он сообщит им, что, по его профессиональному мнению, между названиями Raelbrook и Reebok нет никакого конфликта. Имя Reebok стало нашим. Кстати, если бы на том юниорском соревновании я выиграл британский словарь, название нашей компании выглядело бы так: Rhebok.

Потом, конечно, господин Эллис добавил еще одно «но».

– Эта регистрация распространяется только на Великобританию. Если вы планируете в будущем вести бизнес в других странах, вам придется защищать товарный знак в зарубежных регионах.

– Отлично. Давайте сделаем это.

Господин Эллис сделал паузу: «Хорошо, но это довольно дорого».

– Довольно дорого?

– Очень дорого. Но это будет дешевле, чем в случае, если вам придется бороться с иском о ложной регистрации. И если вы добьетесь успеха, – я заметил, что он сделал акцент на слове «если», – и ваша торговая марка не будет защищена за рубежом, вам, вероятно, придется столкнуться с подобными исками.

Между спортивной обувью и определением: «антилопа с шерстью светлого цвета; рибок» была очень смутная связь. Хммм. Reebok. Это было короткое, запоминающееся, легко произносимое слово. Reebok. Оно намекало на нечто легкое, но быстрое и проворное. Reebok. Reebok. Reebok. Мне понравилось. Я его записал.

Я на мгновение задумался. В тот момент мы не торговали за границей, но я планировал выйти на международный уровень, как только у нас появятся ресурсы. Если мы не сможем поставлять обувь за границу, то мы ничем не лучше Foster.

– Ладно. Я буду регистрировать название в Европе, США и Японии, – объявил я. Однако это было не просто заявкой на регистрацию – это было публичным заявлением о намерении расширяться за пределы Британии. Я наконец-то объявил об этом вслух. Как и подобает, это было довольно смелое объявление, но не за горами ждали еще более драматичные новости.