Текст книги "Я не рок-звезда. Автобиография гитариста Fall Out Boy"

Я буквально впился взглядом в Zippo и крутанул витрину последний раз. Идея идиотская, но я подумал: если схватить зажигалку, пока она крутится, я отвлеку внимание. Пока зажигалка совершала последний оборот, секунды тянулись, словно часы; типичный эпизод из фильма, когда парень едет в казино Вегаса и ставит все на красное, и в замедленном движении крутится рулетка. Неужели он всё выиграет?

Во время вращения зажигалки я увидел знак мира – он словно сверкал для одного меня. Больше нельзя было медлить ни секунды. Я схватил зажигалку, положил в карман куртки и поспешно вышел из магазина, не поднимая головы – как виноватый мальчишка. От радости, когда выходил, я даже влетел в дверной проем. Меня должны были поймать, но мужик так и сидел, не отрываясь от газеты, ни разу не подняв глаза.

Я вышел на улицу, и адреналин зашкаливал. Колбасило меня неслабо. Я испытывал полнейший восторг и настоящий ужас. Я все еще боялся, что сейчас меня повяжут. Но мы с Эриком поспешно оттуда свалили, я держал руки в кармане, сжимая зажигалку, мы дошли до конца квартала, и тут меня накрыло – я сделал это! Реально сделал! Спиздил заветную зажигалку Zippo с символом мира, как на диске Woodstock ’94.

Впервые в жизни я почувствовал себя невъебенно крутым. Я держал перед собой зажигалку. Наслаждаясь победой, рассматривал свой красивейший трофей. И вдруг Эрик выхватил зажигалку. Я на мгновение был сбит с толку, а потом до меня дошло, что зажигалка не для меня. Я был подавлен, а Эрик невероятно доволен. И, наверное, я получил то, что хотел, – уважение со стороны Эрика. Хотел угодить ему и заслужить достойное к себе отношение. Может быть, впредь он будет воспринимать меня как полноценного человека, если такое вообще возможно. Теперь зажигалка принадлежала ему. И я, решив, что добился одобрения Эрика, перестал печалиться и стал радоваться. Он открыл крышку зажигалки Zippo и крутанул кремневое колесико. Только искры. Он крутил снова и снова, но безрезультатно. Были только искры – никакого огня. И Эрик высказал мне за то, что я не украл еще и жидкость.

– Она была за прилавком, – объяснил ему я в свое оправдание.

Эрик сердито шел вперед, а я следовал за ним, как грустная промокшая собака. И так, не сказав друг другу ни слова, мы прошли несколько километров и вдруг набрели на магазин аптеки на окраине города. Годы спустя это место станет сетью аптек CVS, но тогда она была частной. Не помню название, но в соседней двери был видеопрокат – Star Flicks. Там располагалась секция с отвратительными фильмами, которые в Англии называют «видеомерзостями». Там-то я и взял в прокат фильмы «Живая мертвечина» Питера Джексона и пресловутый «Лики смерти» – отвратительная мерзость, и я жалею, что вообще это посмотрел. Лучше бы вместо меня пошел Эрик. Я бы скорее перенес чей-то ужасный кошмар, нежели пережил бы свой.

В аптеке была стена с товарами для курения – одноразовые зажигалки, жидкость, различные дешевые сигары, пачки сигарет и т. д. Это был Средний Запад 90-х, поэтому всем было плевать, что опасные воспламеняющиеся вещества и табачные изделия следует хранить в безопасном месте, вдали от пытливых глаз и детских рук. Эрик прошептал, что я должен достать жидкость и пачку сигарет Swisher Sweets. «О, боже! Мы еще и курить будем?» – спросил меня мой внутренний ботаник. Идея очень крутая. Но стремно. Зато круто. Я сразу вспомнил темные очки, Джона Коннора и фразу Арни: «Аста ла виста, бейби!»[41]41
  «Hasta la vista, baby» (исп.) – «До свидания, детка», ставшая крылатой фраза Терминатора из фильма «Терминатор 2: Судный день», произносимая Арнольдом Шварценеггером.


[Закрыть].

Эрик не сказал мне, что будет, если я не совершу преступление, но мне и не нужно было его об этом спрашивать – я должен был это сделать. Я оглянулся по сторонам, и мне показалось, что задача легкая; помимо нас полно покупателей, а из работников магазина только те, кто стоял за прилавком, и казалось, что до них полтора километра; с чего бы им смотреть именно на нас двоих?! Администрации я поблизости не видел. Час назад я уже показал, как это делается, так что все проще пареной репы. Всего-то нужно было пройти несколько рядов и схватить несколько предметов. Я стоял и смотрел прямо на них; оставалось запихнуть их в куртку, привлечь к себе внимание, как последний придурок, коим я, собственно, и был; и виновато выйти из магазина, но только на этот раз не врезаться в косяк двери. И всего за каких-то пару часов из идеального, образцового хорошего мальчика я превратился в матерого ворюгу.

Я подошел к стеллажу с табаком и табачными аксессуарами и внимательно все осмотрел. Положил руку на один предмет. Схватил другой, снял с полки и сделал вид, что читаю информацию на задней стороне коробки. Затем положил все обратно. Короче, это называется «просто смотрел». Опять же, в первый раз! Я все смотрел, смотрел и смотрел. Чувствуешь напряжение – особенно когда знаешь, что таким образом хочешь скрыть преступное деяние. В итоге я уставился на жидкость и сигареты. Как мама раньше любила меня дразнить, периферического зрения у меня не было, и я ей верил, потому что мне это казалось скорее незабавным приколом и насмешкой над правдой. Я и над своими детьми тоже угораю, но у них за спиной, и надеюсь, они никогда об этом не узнают (ну, пока, конечно же, не прочтут эту книгу).

И вот он я, лишенный бокового зрения, ищу наощупь жидкость, которую Эрик велел украсть. Если бы мама была с нами в магазине, она бы подначивала и издевалась надо мной до такой степени, что я реально бы ослеп от своей неловкости и неуклюжести. Тем не менее, если бы не получилось использовать косоглазие, пришлось бы надеяться на боковое зрение, которое у меня было или нет, чтобы остановить взгляд на сигаретах и жидкости, перед которыми я сейчас и стоял. Взгляд застыл, я осмелел и разом схватил жидкость и сигареты. Сигареты дались мне легко и просто, а вот жидкость застряла на стеллаже. Адреналин в крови подскочил, но я быстро успокоился и медленно снял жидкость. Затем распихал все это по карманам куртки, наклонился вперед и судорожно, как параноик-шизофреник, огляделся по сторонам. Прошел несколько рядов и подошел к Эрику; он похлопал меня по плечу, и мы направились к выходу.

Легко! Я снова это сделал. Две крутые успешные кражи. Ну-ка! Кто здесь крутой чувак? Я! Нужно украсть какое-нибудь дерьмо – звони! Меня накрыла волна эмоций – контроль и власть! Теперь Эрик уж точно должен перестать относиться ко мне как к недочеловеку и начать уважать. Может быть, я смог бы заставить его перестать ненавидеть евреев? Да как он мог? Я, еврейский парень, дважды за один день пошел на дело – и все ради него. Он получил все, о чем просил и хотел, и все это сделал для него я – показав невероятное умение. Как он мог ненавидеть еврея, если этот еврей полностью в его власти? Да еще и дико крутой! Мне реально казалось, что это был обряд посвящения, на котором я из мальчика для битья превращался в жополиза. Я решил, что любой ботан-терпила, постоянно подвергающийся нападкам и издевкам, должен сделать нечто подобное, чтобы стать крутым и четким парнем. Мол, наши поздравления – ты принят!

Когда мы дошли до порога, переступив который, оказались бы на парковке, мне показалось, что я вот-вот попробую свободу на вкус. Но вдруг я почувствовал, как большая рука ударила меня по плечу с такой силой, которой, по ощущениям ребенка, обладает только взрослый либо горилла средних размеров. Я застыл на месте, когда этот взрослый, а возможно и обезьяна, меня развернул. Глаза мои находились на уровне гениталий этого человека либо человекообразной обезьяны. Я вытянул тощую шею, насколько возможно, и встретился взглядом с высоченным жутковатым менеджером аптеки – я чуть в штаны от страха не наложил. Он казался мне великаном, хотя на самом деле был не выше 180 см. Учитывая, что я был совсем еще недомерком.

– Могу ли я спросить, что у тебя в карманах? – сказал высоченный менеджер грубым голосом.

Я посмотрел вправо от себя; Эрика и след простыл. Менеджер по-прежнему держал огромную ручищу у меня на плече. Я робко полез в карманы джинсов и вывернул их. Там ничего не было. Мужик выглядел невероятно расстроенным. Опять же, я всегда строго придерживался правил и законов, поэтому никогда еще не приходилось видеть искреннее разочарование на лице человека. Менеджер вздохнул, еле сдерживая раздражение.

– Я про другие карманы, – сказал он спокойно, но при этом сгорая от нетерпения.

Все кончено. Я один. Рядом со мной не было моего «защитника», ненавистника евреев. В одночасье я лишился незаслуженной уверенности, которую приобрел, воруя всякое барахло, и снова превратился в хорошего мальчишку, послушно следующего правилам, коим я на самом деле и являлся. Я достал украденные предметы из карманов и отдал менеджеру. А он в свою очередь схватил меня за воротник футболки, поведя – нет, потащив, – в подсобное помещение.

Вот тут-то и пришло осознание того, какой же я идиотина – оказавшись в комнате охраны, я смотрел через одностороннее окно, через которое видна вся аптека. А ведь всего несколькими минутами ранее, пока я «просто смотрел», я взглянул и увидел это зловещее темное окно. Но ничего не было видно. Мне и в голову прийти не могло, что это вообще окно. Какой-то большой черный прямоугольник, вмонтированный в стену под потолком, – а почему бы и нет, подумал я. Зачем эта хрень – я понятия не имел, да мне, честно говоря, было плевать. Разумеется, я ничего не заподозрил. Пожал плечами и приступил к делу – как оказалось, провальному. Но теперь, стоя по ту сторону черного окна, я чувствовал себя лютым мошенником.

Незадолго до заключения под стражу, может быть, неделей ранее, я взял в прокат фильм «Марафонец». Папа его рекомендовал; отец подчеркнул, что мне надо смотреть множество классических фильмов по одной простой причине – «это классика, сынок!». И когда меня подняли по лестнице за воротник, я сидел в темной комнате с парочкой компьютеров Compaq Presario и обезумевшим менеджером, скрестившим руки на груди. Мужик сидел на стуле и буквально пронзал меня взглядом – он был настолько острым, что можно было бы отделить кожу от костей. Я огляделся, рассчитывая увидеть стоматологические инструменты, и к счастью, их не оказалось – он не станет дрелью выпытывать у меня информацию. Будет что-то более изощренное? Выживу ли я вообще? По мне снова потек пот. Вихрь эмоций – страх, позор, вина, неловкость – пронзал меня насквозь. Началась астма, к которой я относился спустя рукава. Я делал короткие быстрые вдохи из-за тревоги и проблем с легкими. Я словно занял собой все пространство и мне нечем было дышать.

– Знаешь, ты поступил очень нехорошо, – презрительно усмехнулся менеджер.

– Угу, – согласился я в ужасе, кивнув головой, еле хватая воздух.

– Я мог бы вызвать полицию. Мне следовало бы это сделать.

Пока он угрожал мне расправой, я ничего не мог поделать. Я застыл на месте, и жизнь пронеслась перед глазами: я родился, у меня была собака, потом она умерла, а теперь вот это все. Я понятия не имел, откуда я знал, что в тюрьме страшно, но я просто знал. Это же тюрьма. И туда мне и дорога. Вот и все. Больше не буду смотреть допоздна «Бивиса и Баттхеда», «Господин Шоу», «Безумное телевидение», «Пинки и Брейн» или «Джонни Браво». Больше никаких макарон в форме буквы «О» с фрикадельками, где можно съесть крошечные фрикадельки, а желеобразные «О» оставить. Наверное, в тюрьме будут кормить только этими макаронами. И придется смотреть новости с остальными заключенными, которые будут ржать в душе над моим крошечным обрезанным стручком. Да, так устроен мозг ребенка; взрослый я знаю, что в тюряге мой крошечный пенис им бы ох как понравился; легко представить себя женщиной. Огромный плюс во время тюремного изнасилования!

Если бы я мог обоссаться, я бы это сделал, но мне так жутко хотелось пить, и жидкости в организме катастрофически не хватало из-за того, что было не по себе от жары и духоты, что я из себя даже капельку бы не выдавил, даже если бы очень постарался. Руки и колени дрожали. Менеджер продолжал измываться надо мной, и теперь его голос, приглушенный и низкий, постепенно отдалялся. Мир словно замер. Белый шум в голове продолжал усиливаться до тех пор, пока я просто не оглох. И вдруг мир ожил, и я пришел в себя.

– Дразнишь быков – бойся рогов, парнишка, – сказал мужик, настолько прозаично, что старая расхожая фраза звучала не избито, а по-настоящему пугающе. Он собирался проткнуть мне лицо каким-то оторванным от тела быком, которого этот здоровяк держал в подсобке? А потом менеджер сделал глубокий вдох. Я был готов. Давай, протыкай.

– Но пусть для тебя это будет переломный момент.

Я не сразу въехал в то, что он только что сказал. Ошарашенный, я смотрел на него. Мужик встал со стула и снова оказался гораздо выше меня. Я уже было подумал, что этот Иван Драго и впрямь мне сейчас что-нибудь сломает. Затем мужик положил руку мне на плечо и аккуратно вывел из подсобки, вниз по лестнице, через ряды и к выходу. Оказавшись на тротуаре, примыкающем к парковке, мы стояли с ним лицом к лицу, или, учитывая мой рост, скорее лицом к яйцу.

– Пусть этот случай послужит для тебя уроком, парень. Я тебя отпускаю. Но вот что я тебе скажу: если увижу здесь снова – вызову полицию. Усек?

С широко раскрытыми глазами и пораженный до глубины души, я воодушевленно кивнул. Менеджер, стоя руки в боки, в последний раз оглядел меня и резким кивком дал понять, что мы закончили. Он ушел. На этом все. Теперь я был один, униженный, и меня трясло. Оцепенев, я стоял там, наверное, несколько часов, хотя, вероятно, прошло всего минут пять. Затем я отправился домой, пройдя пешком почти пять километров.

Вернувшись домой, я начал всех подозревать, словно все знали, что я натворил. Я оттолкнул холодный ужин, показывая, что насытился, затем до поздней ночи смотрел «Сумеречную зону», поедая сильно пережаренные кусочки хот-дога из гриль-тостера.

На следующий день, придя в школу, я поймал Эрика в коридоре с его приятелями. Подошел к нему, чтобы рассказать, что он вчера пропустил – душераздирающие подробности того, как меня поймали и я сбежал. Хотелось здорово приукрасить события, чтобы все звучало так, словно «я хер на них клал, ты слыхал?». Я не собирался рассказывать ему, что обоссался бы, если бы не был настолько ошарашен. Или о том, что едва мог пикнуть, не то что слово вымолвить, потому что жутко боялся этого здоровяка, сидящего рядом со мной. Я набрался уверенности, по-прежнему считая, что теперь я не тот никчемный придурок и меня примут.

– Эрик, ты не поверишь, что случилось после того, как ты слинял, – с предвкушением воскликнул я.

Но Эрик подошел ко мне и любезно произнес: «Педик!»

Наверное, куриные мозги заставили его произнести все антисемитские оскорбления, но все это показалось банальным, и он решил прибегнуть к чему-то более свежему и гомофобному. Эрик с приятелями дурачились, давая друг другу пять, шли по коридору. Я стоял подавленный, опустив голову, словно бюджетный провал Чарли Брауна без аккомпанемента нежных грустных звуков трио Винса Гуральди. Меня укусили один раз, два раза, тысячу, а я все возвращался и возвращался за добавкой.

Неделю спустя мама принесла на видеокассете мини-сериал «Оно», чтобы посмотреть со мной. Он был на двух видеокассетах, так что нас ждал долгий вечер. Никаких вкусняшек дома не было; мама бы на такое не согласилась – минимум жевательные конфеты. В общем, мы запрыгнули в машину и поехали за вкусняшками, а я, блаженный и счастливый, еще не знал, куда мы едем.

Когда мы подъезжали к аптеке, той самой, в которую мне сказали больше никогда не заходить, меня моментально охватил ужас. Войдя внутрь, я крепко сжал мамину руку – чего я (а) много лет не делал, и (б) знал, что ей это не нравится и она этого не хочет. Мама, как это часто бывало, хладнокровно убрала мою руку. И меня начало трясти. Я жутко боялся, что сейчас меня увидят, а может быть, даже арестуют.

И снова меня охватила паника, с меня сошло семь потов, пока я шел за мамой, буквально наступая ей на пятки, к полке со сладостями. Я снова на мгновенье взглянул на черный прямоугольник, затем опустил голову, надеясь не привлекать внимания. Мама схватила несколько пачек жевательных конфет Twizzlers, и я врезался в нее.

– Какого черта ты делаешь? – резко спросила она, будто я был глухим и тупым придурком.

– П-прости, мам. Мне просто не терпится скорее посмотреть фильм. М-может, уже п-поедем? – выдал я быстро и неуклюже.

Мы дошли до кассы. Глазами я начал стрелять по сторонам, ища того великана, но никто не пришел, не схватил меня и не отвел в темную комнату. А затем мы вышли. Ура! Я избежал тюрьмы. Ничего – проживут еще один день без моей вагины.

Вечером, вернувшись домой, я примкнул к экрану телевизора, когда Джорджи Денбро запустил руку в канализационный сброс, чтобы достать свою лодку у Пеннивайза, который, в свою очередь, оскалил зубы, готовясь полакомиться страхом и плотью Джорджи. Оно затащило мальчика обратно в мрачные канализации Дерри, штат Мэн. Как говорил мужик: раз дразнишь быков – бойся и рогов.

6. Врубай панк!

Аарон Гедж стоял на ступенях начальной школы Чагрин-Фолса, невозмутимо спрашивая прохожих, не хотим ли мы послушать его новую демозапись. Мне было лет 9–10, я отчаянно хотел завести друзей, а следовательно, был весьма заинтригован любым, кто желал получить хоть немного моего внимания. На тот момент из музыки я слышал только пластинку-сборник, которую предки врубали в машине (Beach Boys, артисты с лейбла Motown Records, Аарон Невилл, время от времени я слышал песню Аллана Шермана Hello Muddah, Hello Fadduh), и то, что я открывал для себя, слушая первую рок-радиостанцию Кливленда, WMMS, the Buzzzzzarrrrrd! Благодаря последней я подсел на крутые коллективы 90-х: Nirvana, Pearl Jam, Smashing Pumpkins, Soundgarden – и некоторые менее известные группы вроде King Missile, The Jesus Lizard и Green Jelly.

По мне, крайне важно знать, откуда твоя еда. И точно так же полезно знать, откуда берется твоя музыка. К примеру, в масштабе всего мира, тебе следует знать, что твои любимые белые рок-группы всё содрали у чернокожих блюзовых музыкантов – это очевидно. Ну а если тебе нравятся группы вроде Greed Day и Blink 182, советую вернуться лет на 20 назад и послушать The Damned и Buzzcocks. И вот мне 9 лет, я слушаю эти крутые именитые «гранжевые» группы, понятия не имея, какие ингредиенты использовались для того, чтобы приготовить эти рок-сосиски. Я был еще совсем мальчишкой, с ограниченными взглядами на жизнь. Старшего брата-наставника у меня не было, да и интернета, разумеется, никакого в то время тоже быть не могло. А потом Аарон включил мне свое «демо».

Он крепко держал свой желтый плеер Sony Walkman, будто не хотел выдать тайну, и передал мне наушники – раздражающие серые пластиковые накладки жутко натирали ухо, поэтому о нормальном звуке речи быть не могло. Пока я вставлял наушники, Аарон нажал кнопку «воспроизведение», и меня унесло в совершенно иной мир. Музыка была быстрой, агрессивной, дерзкой и жесткой, но при этом мелодичной и цепляющей. Она была тревожной. И я ощущал эту тревогу. Я в то время был сам по себе, жил изгоем, полным беспокойства и грусти, и все мое общение с окружающими сводилось к периодическим толканиям, насмешкам и антисемитским эпитетам, сказанным в мой адрес. Эта музыка полностью передавала мое внутреннее ощущение. И сильно отличалась от того, что я слышал по радио, где все как-то… безопасно и безобидно. Взять, к примеру, один из наиболее именитых, громких и влиятельных коллективов той эры, Nirvana: если вернуться к их первой пластинке, Bleach (1989), и сравнить с Nevermind (1991), на предыдущем альбоме присутствует больше резких смелых ходов, чего на втором альбоме нет. И в музыке, которую включил мне Аарон, чувствовалось волнение.

Сегодня, после 20 с небольшим лет профессионального «музицирования», я слышу на записях то, что большинство бы даже не заметили. Я с легкостью скажу тебе, какая на записи использовалась гитара, какие комнатные микрофоны, возможно, использовались для барабанов, и тут же поправлю тебя, если ты путаешь автонастройку с речевым кодером. Но, даже будучи учеником начальной школы, без профессионального музыкального навыка, я знал, что Аарон оказался сраным треплом; это было не его демо, и вообще это было не демо. Во-первых, записано было слишком качественно – запись, исполнение и общие идеи слишком зрелые, тщательно обдуманы и круто исполнены. Десятилетний парень явно на такое не способен. Я слушал, и мне стало совершенно очевидно, что это сборная солянка. К примеру, первая и вторая песни явно исполнялись двумя разными группами и двумя совершенно разными вокалистами, с разным голосом. Звучание от песни к песне менялось. Понимаешь, к чему я? Аарон был аферистом, мошенником и полнейшим неудачником.

Но я не стал обвинять его во вранье. Я не увидел в его «обмане» злого умысла. Он показался мне отчаявшимся парнем, желавшим найти друзей, пусть и немного хитрым способом. И мне хорошо было знакомо это жуткое чувство, потому что сам я жаждал того же. Мы оба были отбросами общества: я – неугодный семит, а он – приемыш, показавший мне своим поступком, что чувствует себя изгоем. А мы оба хотели быть нужными и увиденными.

Однако я, желая быть увиденным и услышанным, не пытался никого обмануть. Я надеялся лишь на то, что юмористы назвали бы «баянами». Но стоило мне пошутить, как мой юмор практически всегда осекался и давал обратный эффект. Видишь ли, я ничего не мог поделать с тем, что считал себя настолько забавным, что, не рассказав до конца, сдавленно посмеивался над своими же шутками. Я до сих пор считаю, что со мной прикольно поржать, хотя большинство сказали бы не «со мной», а «надо мной». И прежде чем дать кому-то шанс испустить хотя бы маленький смешок, реагируя на мои остроумные шуточки, я сам ржал, надрывая живот, а ровесники грубо ругали меня за то, что угорать над своими же шутками ненормально. Эти замечания убивали нужную атмосферу, и я отправлялся туда, где мне и было самое место, – в Позоргород, с почтовым индексом «опять 25», Лошарский переулок. Но Аарон не хотел отправлять меня по этому адресу. Его все устраивало.

И мне хотелось быть рядом с Аароном. Не хотелось, чтобы он чувствовал унижение и отторжение, которые я снова и снова терпел, стиснув зубы. Хотелось простить ему его неловкую попытку убедить меня в том, что он – Ян Маккей[42]42
  Ян Макке́й – американский гитарист, вокалист и продюсер. Вокалист групп Minor Threat, Embrace, Fugazi, The Evens, а также основатель и владелец независимого рекорд-лейбла Dischord Records.


[Закрыть] и Ли Винг[43]43
  Ли Джеймс Джуд Капаллеро, также известный как Ли Винг, – американский гитарист, певец и актер. Винг – фронтмен хардкор-панк-группы Fear из Лос-Анджелеса.


[Закрыть] на одной «демозаписи». Аарон врал из добрых побуждений: он нуждался в друге. И я. К тому же мне хотелось больше узнать об этой музыке – панк-роке, и Аарон станет моим проводником. И я не посчитал себя оскорбленным, а, наоборот, дал ему поверить, что я ему поверил, и это было выгодно нам обоим: забавный парень подружился со страстным фанатом панк-рока.

Я сидел на уроке обществознания и безучастно смотрел на проектор на стене, где экватор соединяется с основным меридианом, сливаясь в чувственном приморском африканском поцелуе, и Аарон тайком совал мне компакт-диски, из которых, вероятно, он и составил свою «демозапись». Таким образом я собрал огромную коллекцию альбомов артистов вроде Quicksand, NOFX и Fugazi; даже сегодня я регулярно слушаю эти диски. Но могу без тени сомнения сказать, что наиболее значимым и ключевым альбомом, поставившим меня на мой музыкальный путь, а затем и определившим музыкальный вкус, был First Four Years группы Black Flag. Это не совсем полноценный альбом, а сборник, состоящий из ранних семидюймовок группы, – краткое содержание их истории до того, как в коллектив пришел Генри Роллинз. И хотя некоторые песни на First Four Years вышли еще в 1979 году, было ощущение, и до сих пор есть, что альбом звучит свежее, чем большинство современных рок-пластинок.

Так же быстро, как началась моя одержимость Black Flag, я перепрыгнул с их ранних, более прямолинейных записей к поздним, более экспериментальным альбомам вроде Slip It In (1984) и Loose Nut (1985). И вот здесь-то как раз у меня и щелкнуло, и я понял, почему все мои любимые «гранжевые» группы 90-х использовали диссонантные риффы и грязные смазанные гитарные партии. До меня наконец-то дошло, откуда они взяли эти напор и мощь, или, по крайней мере, за чем гнались. И благодаря Аарону и его безобидному розыгрышу я наконец прозрел. Теперь я научился анализировать и рассуждать, как и почему та или иная группа выбрала именно свое звучание. Я стал интересоваться историей музыки и тем, что происходит за кулисами, открыв перед собой бездонный музыкальный колодец.

Пока я строил из себя начинающего музыковеда, пытаясь понять, кого котировали мои любимые группы, мы с Аароном тайно задумывали сколотить свой коллектив. У Аарона имелась барабанная установка, и, насколько я помню, он неплохо на ней играл. Я же, со своей стороны, мог похвастаться наличием тромбона. Взятого в прокат. И поскольку мы еще не открыли для себя ска-панк, спасибо, что я догадался обменять медную трубу на что-то более струнное и электрическое.

Но еще до того, как я прикоснулся губами к старому тромбону, предки заставили меня играть на других инструментах, выступая перед разной публикой. Началось все в первом классе: я брал уроки игры на фортепьяно у доброй, почти слепой женщины, жившей в обветшалом доме ужасов, кишащем бродячими кошками. Разумеется, идея принадлежала маме. Я бы не рекомендовал доверять первые занятия музыкой 90-летней женщине с мутными глазами, смотревшей поверх головы и прямо в душу, вселяя таким образом чувство потусторонней гибели. Ее бесхозный готический дом также изобиловал одурманивающим ароматом аммиака и спутанной с фекалиями шерстью животных. Каждый раз, когда мы к ней приезжали, я нехотя тащился ко входной двери, и меня пронзал сильный страх. Не знаю, что ужасало больше – жуткая вонь, из-за которой я был вынужден час нашего занятия сидеть, заткнув нос, или же я боялся ее мутных «мертвых» очей.

Нормально играть на фортепьяно я так и не научился. И как только я сбежал из этого вонючего дома, как в фильме «Техасская резня бензопилой», то стал играть на альте в школьной группе. Не такой маленький, как скрипка, но и не такой огромный, как виолончель, альт казался подходящим инструментом для начинающего музыканта. Но, оказывается, альт – штука сложная, и запястья быстро устают. У меня тонкие нежные запястья, поэтому можешь подать на меня в суд! Как молодой Альберт Брукс, я жаловался и ныл, еле-еле пытаясь делать вид, что играю на этом инструменте. Но не уверен, заметил ли кто-нибудь, что я совершенно на нем не упражнялся. Потому что, когда настало время праздничного выступления, или рождественского, как его раньше бы назвали, я лишь слегка водил смычком, изображая из себя музыканта, а другие ученики исполняли версию Jingle Bells, звучавшую так, будто дохнут все кошки той старой слепой женщины.

И, бросив еще один инструмент, я решил взяться за тромбон. «Почему тромбон? Звучит ужасно», – вероятно, спросишь ты дерзко, но вполне резонно. Ну, это был единственный доступный инструмент, оставшийся в школьной группе, а это единственный ансамбль в нашем городке. А мне хотелось быть в музыкальном ансамбле. Так что, будучи вечным козлом отпущения, я начал знакомство с трубой. Изучал теорию и относился серьезно. Однако как только я решил, что научился, стало трудно выдувать воздух из легких в инструмент, когда в конце второго класса о себе дала знать астма, затруднив мне дыхание. И хотя мне не хватало дыхалки, я бросил тромбон лишь через пару лет, когда мы с Аароном стали подумывать о том, чтобы сколотить самую жуткую и стремную, единственную в своем роде панк-группу в Саут-Расселе/Чагрин-Фолсе.

Разумеется, я стал умолять и клянчить у родаков гитару. И должен сказать, предки были не в восторге, что я бросал все музыкальные инструменты, которые они мне навязывали. Однако я смекнул, что они обо всем забудут, если я просто стану постоянно их донимать. И, как опытный шантажист, я снова и снова донимал родителей, пока отец в итоге не сдался. Ну, не полностью, конечно, сдался. Были и условия. Видишь ли, помимо того что тромбонист из меня никудышный, я еще и учился через пень-колоду. Меня устраивали четверки и тройки. И разумеется, я и двоек не чурался. И хотя удавалось неплохо шантажировать предков, в школе дела были настолько хреновые, что отцу ничего не оставалось, кроме как поманить меня гитарой, чтобы я учился на твердую четверку.

Удивительно, что папа вообще предоставил мне выбор. Электрогитара – явно не тот инструмент, с которым родители ходят видеть свое чадо: громкая (громче тромбона), да и всем известно, что можно погрузиться не только в рок-н-ролл, но и в секс и наркотики. Но уверен, отец вряд ли парился, что его третьеклассник будет трахаться и накуриваться. Думаю, он понял, что таким образом каждый получит то, что хочет, и я перестану приносить двойки.

Я понял, что получить четверку так же просто, как выполнить домашнее задание, насчет чего я раньше даже не заморачивался. Мне реально казалось, что я одурачил своего старика, когда он выполнил свою часть договора. Взял и отвел меня в магазин подержанных инструментов. Мне купили гитару. Я был в восторге. И гитара эта, конечно же, не самая известная, но самая дешевая в магазине! По крайней мере, я мог сказать об этом отцу – но не стал. Нужно было сохранять оптимизм: ведь теперь у меня есть гитара, так?

Какой бы она ни была, мы с Аароном сколотили группу. Но никогда нигде не играли, да и смелости нам не хватило кому-либо показать, чем мы занимались в подвале дома его предков – не сексом. Нет, мы просто бесконечно играли припев песни NOFX The Brews, пока нас это не утомило и не потек пот. Затем мы шли на речку бросать камни. Или это была небольшая бухта? Как бы там ни было, следующие несколько лет мы с Аароном продолжали крепко дружить на почве общих интересов: панк-рок, одиночество, порнуха через модем (у предков была подписка на American Online), а еще, сидя в подвале Аарона, мы давали секретные концерты – исключительно для себя самих.

И хотя, прожив несколько лет в Огайо, я завел несколько временных друзей, ни один из них не был настолько надежным, да и не оказал на меня такого влияния, как Аарон. Поэтому, когда отец неожиданно ушел из клиники Кливленда и семья переехала в Иллинойс, а это шесть часов езды на машине, я был раздавлен и опустошен. Разумеется, в сельском Огайо нас, евреев, не очень жаловали. И что образование, что удобства были ужасными. Но все плохое затмевала любовь к музыке и лучший друг. Ничего другого я и не знал. И мысль о том, что придется оставить лучшего друга… здорово ранила. Прежде я еще никогда никого не терял. Я считал, что без Аарона снова буду одинок и мое панковское путешествие превратится в грустное сольное плавание. Я запихнул в задний карман кошелек на длинной цепи, включил в плеере кассету Minor Threat, бросил чмошную гитару на заднее сиденье маминой «Тойоты 4Runner» и стал горевать об Аароне Гедже и нашем панк-рок-братстве.