Текст книги "Молчание между нами"

Глава 30

По пути с физики на английский кто-то со всей силы задевает меня плечом. Я хватаюсь за ушибленное место и машинально изображаю на лице вежливую улыбку – «Не волнуйся, все в порядке!», – но Элвин Ло даже не оборачивается. Его черный рюкзак исчезает за поворотом. Может, он не заметил, что толкнул меня?

Я вздрагиваю, когда кто-то хватает меня за плечо. Обернувшись, я вижу Тию, утирающую пот со лба. Похоже, она пробежала через всю территорию школы. Я мгновенно забываю про Элвина.

– В чем дело? Что случилось?

– Случилось? Ничего не случилось. Почему ты думаешь, что что-то случилось? Подумаешь, небольшая одышка. – Она выпрямляется, поправляет юбку и хлопает ресницами. – Я просто хотела увидеть тебя перед уроком и рассказать, что произошло у миз Хартог.

Я смеюсь:

– Мы же только что виделись! Прошел всего один урок.

Но Тия тараторит, как из пулемета. Я успела прослушать половину ее рассказа.

– …и потом миз Хартог отругала Сару за то, что она переписывалась под партой. Серьезно, у некоторых учителей точно есть глаза на затылке. Они все видят! – Тия ждет моего ответа. Когда я молча смотрю на нее, она вздыхает и закатывает глаза. – Ты меня не слушаешь.

– Я не заметила, что ты все еще говоришь.

– Да ну тебя! Ты не видишь, когда я открываю рот? – Тия упирает руки в боки и надувает губы.

– Ты вечно что-то бубнишь, не могу же я…

Она цокает языком и шутливо бьет меня тетрадью по затылку.

По пути на урок миз Дэниелс Тия пересказывает свою историю во второй раз, и я послушно смеюсь в нужных местах. Потом она исполняет для меня «What Is This Feeling?» из мюзикла «Злая». Меня всегда смешит до слез, как она поет на два голоса одновременно. Я знаю, что Тия изо всех сил пытается поднять мне настроение. Она видит, что я до сих пор переживаю из-за стихотворения.

У самых дверей к нам подбегает Ава.

– Эй, привет! – Она одета в белую рубашку в стиле бохо с заклепками на присобранных рукавах.

– Привет, Ава. Классная рубашка! – откликается Тия. – Ты придешь на протест?

– Конечно. Я так злюсь из-за всего этого. Постараюсь привести кого-нибудь из студсовета.

– Может, они хотят поучаствовать в организации? Не только же СЧС должен этим заниматься, – говорит Тия. Я прикусываю губу. Похоже, они имеют в виду убийство Андре Джонсона. Ава регулярно участвует в протестах – я не удивлена, что она в курсе. Но я ощущаю неприятный осадок от того, что Тия так непринужденно говорит об этом с Авой после того, как не захотела говорить со мной.

– Да, хорошая идея. Я поговорю с ними завтра.

Тия одобрительно кивает. Мы все втроем стоим у входа в класс.

Ава поворачивается ко мне:

– Мэй, я хотела поговорить с тобой о собрании одиннадцатиклассников. Прости, что моя мама столько всего наговорила. Я представить не могу, что чувствовала ты и твои родители. Мне ужасно неловко.

Звонок прерывает меня, прежде чем я успеваю ее успокоить. Мы забегаем в класс, и Ава поспешно добавляет:

– Потом поговорим, ладно?

Я соглашаюсь и иду к своей парте.

– Здравствуйте, дамы, – говорит миз Дэниелс своим теплым медовым голосом. Она усмехается и приподнимает бровь, пока мы садимся по местам и бормочем извинения за то, что чуть не опоздали.

Миз Дэниелс шагает между рядами. Подол ее длинной желтой юбки колышется при ходьбе.

– Не обращайте внимания, я просто так прогуливаюсь. Вовсе не потому, что я хочу начать урок, а вы сидите с телефонами под партой… Кхе-кхе… Хантер.

Хантер смущенно сует телефон в рюкзак и застегивает молнию. Миз Дэниелс улыбается и с преувеличенным радушием добавляет:

– Добро пожаловать на урок английского. – Кто-то в классе смеется. Миз Дэниелс даже не оборачивается. – Я бы на твоем месте не слишком веселилась, Ноа Келли. И на твоем, Мэдди. Я же вижу, что у вас руки в карманах. – Она поворачивается к этим двоим с безмятежной улыбкой. – Для этого нужен настоящий талант – печатать вслепую на сенсорных экранах. В мое время с этим было проще. Положите телефоны в сумки, будьте так любезны.

Ноа, Мэдди и несколько других ребят убирают телефоны подальше. Тия смотрит на меня через плечо и широко распахивает глаза. Потом снова садится прямо и подносит к затылку сложенные колечком пальцы обеих рук, изображая очки.

И тут в класс входит Джош. У меня екает сердце. Он отдает миз Дэниелс записку и ждет. Тия вслепую протягивает мне руку, и я ее сжимаю. Джош дожидается кивка миз Дэниелс и идет к своей парте, не обращая внимания на тихий хор приветствий, который встречает его повсюду. На мгновение наши взгляды встречаются, и на меня накатывают воспоминания: я лежу на его кровати, пьяная, и его лицо зависает в считанных сантиметрах от моего. Я вспоминаю, как замер в дверях Марк, и на меня накатывает стыд – я не хотела, чтобы он это видел. В ушах у меня звучит голос мистера Макинтайра: «Какой-то мальчик-азиат бросился под поезд, получив приглашение в Принстон. Что такого наговорили ему родители? Настоящая проблема – это азиаты».

Будто и не было никогда нашей с Джошем дружбы и смешных записочек в форме мячей. Вместо этого в моих мыслях беспорядочно сплетаются сожаления и желание кое-кому врезать.

Миз Дэниелс разворачивается к моей половине класса. Ее юбка закручивается в противоположном направлении.

– С сегодняшнего дня мы начинаем новый модуль. Автобиографический. – В классе раздаются несколько тоскливых стонов. – Эй, что это за реакция? Вы еще скажете мне спасибо. Умение рассказать свою историю – один из самых важных жизненных навыков. Тем более что в следующем году вас ждут сопроводительные письма в вузы.

На этот раз стоны звучат еще громче. Ава жалуется вполголоса:

– Даже не напоминайте! Я и так волнуюсь из-за предварительных и вступительных экзаменов.

Когда там предварительные? Кажется, совсем скоро. В последнее время я уделяла подготовке не так много внимания. Экзамены вдруг стали совсем не важными. Мимо проходит миз Дэниелс и, ни на миг не останавливаясь, прилепляет мне на парту стикер с запиской: «Выше нос. Приходи, если захочешь поговорить».

Значит, она прочитала сегодняшний «Еженедельник». Она советует мне не унывать? Или думает, что меня ждут разочарования?

Когда я возвращаюсь к реальности, миз Дэниелс показывает классу несколько стихотворений на тему «Откуда я?». Чтобы помочь нам написать свои стихотворения, она раздает листочки с вопросами-подсказками. Я просматриваю их и спотыкаюсь, дойдя до пункта про бабушку и дедушку. Совсем простые вопросы: «Как звали твоих бабушку и дедушку? Откуда они родом?».

Я даже не знаю их настоящих имен. Ни как они произносятся, ни тем более как записываются иероглифами. Папиных родителей я всегда называла просто найнай и ее. Когда они были живы, мы два раза в месяц навещали их в Сан-Франциско.

Родителей мамы я звала ама[23]23
  Бабушка.


[Закрыть] и агун[24]24
  Дедушка.


[Закрыть]. Последний раз я виделась с ними в десять лет, когда мы прилетели на Тайвань. Они говорили на тайваньском, а китайского не знали (впрочем, я и сама едва его знаю, как не устает напоминать мне мама). Я не могла с ними поговорить, поэтому просто улыбалась, играла на полу у их ног, много ела, читала вслух по-английски, пока они одобрительно кивали. Мама всегда передавала мне телефон, когда они звонили. Но по-тайваньски я могла сказать только «Я читаю», «Я хочу есть» и «Мне нужно в туалет». Из их слов я понимала разве что «Учись хорошо», «Слушайся маму» и «Ты уже поела?». Мне было ужасно неловко постоянно отвечать «Угу», «Ага» и «Хорошо, ама», так что я старалась поскорее отдать телефон Дэнни.

Теперь никого из них нет в живых. Может, оно и к лучшему. Им не пришлось страдать из-за утраты Дэнни. Я надеюсь, что теперь они вместе.

Тия когда-то говорила, что ее разговоры по телефону с бабушкой и дедушкой на Гаити проходили примерно так же. Я тыкаю ее в спину, но она так увлеченно строчит, что даже не замечает. Может быть, Селеста мучается, как и я? Нет, она тоже быстро что-то пишет. Ну конечно.

Пока я озиралась по сторонам, у меня на парте оказался тетрадный листок в клетку. Он сложен в маленький мячик. Я знаю, от кого эта записка, и стараюсь не обращать на нее внимания, но у меня ничего не выходит. Наконец я медленно разворачиваю листок.

Можно с тобой поговорить?

Меня охватывает напряжение. Пальцы сводит судорогой. Помотав головой, я комкаю бумажку и склоняюсь над списком вопросов.

Я отчаянно пытаюсь сконцентрироваться на вопросах. «Какие запахи сопровождали тебя в детстве? Какие звуки? Какие твои любимые детские воспоминания?»

Каждое мое воспоминание связано с Дэнни.

Мама с папой говорят, что Дэнни умел переводить мой детский лепет. Папа рассказывал, что всегда менял мне памперсы тайком: Дэнни прибегал защищать меня, если слышал, что я плачу. У родителей есть старое видео, где Дэнни складывает гору из подушек, чтобы помочь мне выбраться из детской кроватки. Мы вместе учились танцевать брейк и изображали профессиональную борьбу в гостиной. Когда я пошла в подготовительный класс школы, Дэнни следил, чтобы меня никто не обижал, и всегда играл со мной на большой перемене. Он каким-то образом угадывал, когда я ссорилась с мамой, и приходил утешать меня, фальшиво распевая «Lay Me Down».

Я не знаю, как мне жить без него.

Я припоминаю, что иногда он был будто сам не свой. Бывали дни, когда он отказывался выходить из комнаты. В один из таких дней он оставил дверь открытой. Я заглянула и увидела, как он лежит в постели, свернувшись калачиком, и смотрит в стену. Тогда я решила, что ему просто нездоровится. Наверное, и правда нездоровилось, но не так, как я думала. Последние несколько месяцев он был непривычно рассеянным и часто спал допоздна. Но он учился в выпускном классе, играл в баскетбольной команде, готовил заявления для вузов – тут кто угодно устал бы. Откуда мне было знать, насколько ему тяжело? Все признаки казались неотъемлемой частью обычной подростковой жизни.

Из старого CD-проигрывателя миз Дэниелс льется приятная музыка, пробуждающая воспоминания и потаенные чувства. Я окидываю аудиторию взглядом. Все сидят, склонившись над тетрадями. Изливают душу в стихах. Кто-то то и дело приглушенно всхлипывает.

Я думаю лишь о Дэнни.

До конца урока я сижу, уставившись в чистый лист.

Услышав звонок, Джош тут же хватает рюкзак и направляется ко мне, но Ава окликает его и о чем-то спрашивает. Когда ему удается отделаться от своих друзей, меня уже и след простыл.

Глава 31

Вернувшись домой, я оставляю рюкзак у себя в комнате и иду по коридору к комнате Дэнни. Никто не заходит туда с тех пор, как Дэнни нас покинул. Дверь остается закрытой. Мы ничего не трогаем, будто а) ждем, что Дэнни вот-вот вернется; б) хотим сохранить воспоминания о нем; в) боимся того, что ждет нас внутри; или же г) все вышеперечисленное.

Правильный ответ, разумеется, «г».

Я дотрагиваюсь до дверной ручки.

Может быть, мне удастся найти подсказку. Что-то, что поможет мне во всем разобраться.

Я открываю дверь.

Комната выглядит совсем такой, как я ее помню, разве что немного покрылась пылью. Она так сильно напоминает мне о Дэнни, что я замираю на месте. У меня перехватывает дыхание. Я вытираю о джинсы вспотевшие ладони. Мне мерещится, будто Дэнни вот-вот зайдет в комнату и бросит рюкзак на пол, а может, выскочит из-за кровати с криком «Сюрприз!». Но я знаю, что этого не случится. Он уже никогда этого не сделает.

Я судорожно вдыхаю, жду, пока тяжесть в груди немного рассосется, и подхожу к столу, на котором стоят ноутбук Дэнни и смешная фигурка Стефа Карри. Дожидаясь, пока включится ноутбук, я роюсь в ящиках стола. В одном лежат ручки, стикеры, упаковка жвачки, несколько канцелярских скрепок. В другом – старые чеки, билет на матч «Уорриорз», чистый блокнот. На компьютере я не нахожу ничего, кроме школьных заданий, музыки, видеоигр и пары фильмов.

Открыв шкаф, я выгребаю оттуда гору одежды и прижимаю к себе. Я притворяюсь, будто обнимаю Дэнни. Будто он обнимает меня в ответ. В шкафу сложены старые обувные коробки, шапки, парочка баскетбольных мячей – никогда не понимала, зачем ему нужно так много, – и спортивные сумки. В углу стоит пыльный вентилятор. Вот и все.

Я заглядываю под кровать. В комод. В прикроватную тумбочку. Пусто. Я не нахожу ничего необычного, никаких подсказок.

Даже не знаю, на что я рассчитывала. Записка? Дневник? Рисунок поезда? Если бы я что-то нашла, стало бы мне лучше или хуже?

Я возвращаюсь к себе, охваченная одновременно облегчением и разочарованием. Смогу ли я когда-нибудь оправиться, если не разберусь, что произошло на самом деле?

Глава 32

До меня доносится сладковато-острый аромат. В нашем доме так давно не пахло свежей едой – размороженные полуфабрикаты не в счет. Запах специй и соевого соуса кажется мне знакомым и одновременно полузабытым. Я должна посмотреть, что там такое, даже если мне придется встретиться с родителями лицом к лицу и поговорить о моем стихотворении.

Я заглядываю на кухню. Посередине стола стоит бурлящий хот-пот в окружении разнообразной сырой еды. Тонкие ломтики мяса, сложенные аккуратными рядами. Миски с опятами, грибами муэр и кубиками тофу. На разномастных тарелках покоятся рыбные шарики, рыбные котлеты, креветки, тофу с рыбной начинкой и много других блюд, названий которых я не знаю, но всегда с аппетитом ем. Огромная миска дунфэнь (она же стеклянная лапша – этот перевод я одобряю, так уж и быть) и другая миска – с китайской капустой. Моя мама, так и не переодевшаяся после работы, хлопочет вокруг стола, открывая банки и бутылочки с соусами – чили, шача[25]25
  Острая приправа с креветками.


[Закрыть], соевый, уксусный и кунжутный. В отдельную мисочку она насыпает сахар и расставляет все это на одном конце стола. Ее щеки порозовели, на лицо упала прядка волос. Мама слегка улыбается уголком рта. Она выглядит на двадцать лет моложе. И намного мягче.

Мне не хочется ее прерывать. Я не видела маму такой умиротворенной – и такой сосредоточенной – уже очень давно. Но мой живот жалобно урчит, и я ненадолго забываю о стихотворении в «Еженедельнике Секвойя-Парк».

– Привет, мам, – говорю я.

Она вздрагивает, будто я застала ее врасплох, и я в отчаянии смотрю, как на ее плечи заново обрушивается неподъемная ноша. В уголках рта появляются складки, под глазами залегают синяки, плечи съеживаются. Неужели это все из-за меня?

Мама на миг прикрывает глаза, будто собирается с духом, потом смотрит на часы:

– Ах, Мэйбелин, лай бан во ися[26]26
  Помоги-ка мне.


[Закрыть].

– Хорошо.

Я освобождаю на столе место для наших тарелок. Потом кладу палочки и специальные ложки-ситечки для хот-пота. На троих, а не на четверых.

– Я пойду переоденусь, – говорит мама, пока я накрываю на стол, и уходит наверх. Мне слышно, как она открывает и закрывает ящики комода. Я переставляю мамину сумку с цветочным принтом со столешницы на диван в гостиной и замечаю, что внутри лежит свернутый трубочкой номер «Еженедельника».

Она его прочла.

– Лаопо?[27]27
  Жена (разг.).


[Закрыть] Йем? Я дома! – С улицы заходит папа. Не успев до конца разуться, он принюхивается. – Чем это пахнет?

– Твоими ногами?

– Сколько раз тебе повторять? Это признак настоящего мужчины. – Он ерошит мои волосы. – Что у нас на ужин?

– Хого[28]28
  Хот-пот, китайский способ приготовления еды в кипящем котле.


[Закрыть], пап. Очевидно же.

Папа хватает меня за руки и кружит по кухне.

– Какая радость! Я и не помню, когда мы в последний раз ели хот-пот! – Он выуживает из полиэтиленового пакета лампочки с маленькими пультами управления. – Я так и знал, что сегодня идеальный день для новых лампочек, меняющих цвет! Опробуем их в твоей комнате?

Я невольно улыбаюсь.

– Я уже проголодалась. Мама переодевается наверху. Ты тоже поторопись, а не то я сама все съем. – Я изображаю, как заталкиваю себе в рот еду обеими руками. – И вообще, что это за полиэтиленовый пакет?

– Я забыл взять многоразовый. – Папа грозит мне пальцем и бежит вверх по лестнице с криком: – У меня фотографическая память, даже не думай хоть пальцем что-то тронуть на столе!

– А вдруг хого взорвется?

– Значит, еда быстрее приготовится! – Он добавляет через плечо: – Не трогай, я сказал!

Мы садимся вокруг стола и смешиваем в тарелках наши любимые соусы. Я предпочитаю шачу с соевым соусом и сахаром. Мама с папой налегают на соус чили – у меня слезятся глаза от одного взгляда на их тарелки. Я накладываю мяса в ложку-ситечко и пристраиваю ее на край хот-пота. Мясо варится быстро, так что за ним нужно пристально следить. Я жду, пока родители заговорят о моем стихотворении, но папа сосредоточенно вылавливает из бульона креветку, а мама варит себе кусочек мяса и рыбный рулетик. Потом она палочками накладывает мне и папе вареных грибов и только после этого наполняет свою тарелку.

Мы уплетаем еду за обе щеки, постоянно наполняя ложки и добавляя на тарелку соусы. Мама то и дело подкладывает мне самые лакомые кусочки, повторяя:

– Чи до идянь[29]29
  Ешь побольше.


[Закрыть].

Я и без ее напоминаний с аппетитом ем. На несколько минут мне удается забыть про стихотворение – и про все остальное.

– Ну что, Йем, как твои дела? – спрашивает папа с набитым ртом. – Что вы проходили в школе?

Он уже сто лет не задавал мне этот вопрос. Я прищуриваюсь.

– Да ну, па. Сам знаешь, старшеклассников об этом не спрашивают.

– Даже любимому папе не ответишь?

– Так и быть. Ну… На английском мы пишем автобиографические сочинения. – Я решаю умолчать о том, что не написала ни строчки.

– Вот как? Я мог бы дать тебе пару ценных советов, – говорит папа своим «учительским голосом».

– Я умру со скуки. – Я закатываю глаза и выискиваю в бульоне грибы. – Как твои ученики вообще тебя терпят?

– Ученики меня обожают.

– Так я тебе и поверила, па.

– Зачем вы снова пишете автобиографии? – спрашивает мама. – Вы каждый год этим занимаетесь.

– Миз Дэниелс говорит, что умение рассказать свою историю – это один из самых важных жизненных навыков. – Мне кажется, будто я сама себя загоняю в ловушку.

Но мама лишь кивает и говорит:

– Это поможет тебе написать хорошие сопроводительные письма.

– Миз Дэниелс – это твоя учительница английского? – интересуется папа. – Она мне уже нравится. Может, стоит как-нибудь с ней поболтать.

– Ни за что, па. Ты меня опозоришь.

Папа прижимает ладонь к груди в притворном ужасе.

– Я? Опозорю? Да я образцовый профессионал. – Мама смеется, прикрывая рот ладонью, и накладывает нам еще еды. – Одна моя ученица даже сказала, что тебе со мной очень повезло. Потому что я такой классный.

Мама чуть не давится едой.

– Ай-я! Классный гэ пи. – Буквально это означает «классный, как пердеж». То есть «ну и чушь».

Папа ее игнорирует.

– Она сказала, это дает тебе несправедливое преимущество.

– Преимущество? – Ага, вот и грибы! Я накладываю их себе в тарелку. – В чем?

Он закатывает глаза, совсем как я минуту назад.

– В английском, Йем, в чем же еще? Им понравилось, как ты пишешь, вот и все.

– Пишу? – Все съеденное вдруг обращается в камень у меня в животе. – Откуда они знают, как я пишу?

– Ох… – Он кидает взгляд на маму. Та медленно выдыхает.

– Видимо, они прочли сегодняшнюю газету, – говорит мама, укладывая в ложку кусочек мяса. – Думаю, ее многие успели увидеть.

– Не знаю, – говорит папа. – Я думаю, они просто завидуют, что у тебя такой классный, крутой папа. – Он улыбается, явно надеясь, что я заглочу наживку.

– Ты же слышал, что сказала мама. Классный гэ пи. – Я пытаюсь подыграть, но потом все же спрашиваю: – Так вы прочли мое стихотворение?

– Да, прочли.

Бегемот неодобрения врывается на кухню на полном скаку.

– Мы же просили тебя промолчать, Мэйбелин. Почему ты не послушала? – спрашивает мама.

– Я не могла допустить, чтобы мистеру Макинтайру все сошло с рук… – бормочу я. Я точно знаю, что у меня были веские причины. Но я никак не могу их припомнить, находясь в одной комнате с маминым бегемотом.

– Поговорим об этом в другой раз. Давайте просто поедим вместе. – Папа пытается остановить спор, движущийся по накатанной колее.

– Хао ла. Хао ла[30]30
  Ладно. Ладно.


[Закрыть]. – Мама кивает и отправляет в рот кусочек мяса. Но, как и мне, ей не под силу просто замолчать. От волнения она путается в английских словах. – Он и так все сошло с рук, Мэйбелин. Какой толк твое стихотворение?

– Я… Я подумала…

– Ты подумала о себе. А родители?

– Я подумала о вас, потому и ответила.

– Ты не послушала нас.

– Он соврал, мама! Он сказал, что вы во всем виноваты! – Я с размаху опускаю палочки на стол, и хот-пот слегка пошатывается. – Я хотела поступить правильно.

– Правильно – это слушать родителей, Мэйбелин.

– Йем, мама просто волнуется. – Папа пытается предотвратить начало третьей мировой за обеденным столом, но ему не справиться без Дэнни. Тот всегда помогал нам с мамой найти общий язык. – Мы хотели поскорее об этом забыть. А газету читает столько народу.

– Да. Вот именно!

– Ты совсем не думаешь, Мэйбелин. – Мама пристраивает палочки на тарелку.

– Ты только что говорила, что я думаю о себе, – перебиваю я. – Определись уж.

– Ай-я! – громко восклицает она и смотрит на папу.

– Ну же, тише. Пожалуйста, успокойтесь. Мы так хорошо ужинали. – Папа протягивает к нам руки, но мы отворачиваемся. Не понимаю, как Дэнни удавалось нас мирить. Он будто работал переводчиком, когда мы говорили на разных языках (а это случалось постоянно).

В нас кипят чувства, как бульон в хот-поте.

Наконец мы принимаемся за лапшу. Когда я беру себе комок дунфэнь, мама подкладывает мне еще. Она знает, что это моя любимая лапша. Я готова ее есть, даже совсем потеряв аппетит. Мама добавляет в хот-пот овощей, и капуста тут же скукоживается от жара. Бульон пропитался вкусом и ароматом всего, что в нем варилось. Но я почти ничего не ощущаю, когда его пью.

На какое-то время мне удается отвлечься на домашку, но потом меня настигает жажда. И голод. Дэнни шутил, что меня невозможно прокормить. Он всегда носил с собой что-нибудь вкусное на случай, если я проголодаюсь в школе. Я иду вниз по лестнице, но замираю на полпути.

Мама с папой по-прежнему сидят на кухне. На столе остывает выключенный хот-пот. Мама держится руками за голову. Она говорит по-китайски, и мелодичные тоны будто обнажают ее уязвимое нутро.

– Мэйбелин не ведает, что творит. – Мамин голос звучит приглушенно.

Папа обнимает ее одной рукой и прижимает к груди. Утыкается лицом в ее волосы. Мама хватает его за руку.

– Они не дадут ей спокойно жить. Ты же знаешь, так всегда происходит… Вспомни своего брата…

Слезинка, потом еще одна, потом десяток. По папиным щекам ручьями текут слезы. Его голос надламывается, когда он отвечает маме по-английски:

– Я помню. Как я могу забыть? – Он утирает слезы. – Ты права, Ин. Она молода и ничего не понимает. Но стихотворение хорошее.

– Она хорошо пишет. – Мама начинает складывать грязные тарелки, и папа отпускает ее, чтобы помочь. – Но это письмо должен был написать кто-то другой. Не она.

– Кто еще мог его написать? – Я слышу, как папа разрывается между мистером Чэнем, учителем английского, который стремится вдохновить своих студентов, и моим па, который хочет укрыть дочь под звуконепроницаемым, пуленепробиваемым колпаком.

– Слова Мэйбелин обратят против нее самой, – продолжает мама. – Никто не поймет ее правильно. Она пострадает.

Папа кивает.

– Я попробую еще раз с ней поговорить. – Он дотрагивается до маминой руки, останавливает ее. Потом осторожно спрашивает: – Твой начальник что-нибудь сказал про стихотворение?

– Пока нет. Но он дружит с этим Макинтайром. Я боюсь, что теперь мне не дадут повышение. А ведь нам нужны деньги. – Повышение? Я об этом даже не слышала.

– Да.

Мама снова прячет лицо в ладонях:

– Я не знаю, что мне делать, лаогун[31]31
  Муж (разг.).


[Закрыть].

Папа обнимает ее обеими руками:

– О чем ты?

– Что мы за родители?

– Ин…

– Посмотри, что случилось с нашим сыном. Ты же слышал, что сказал этот Макинтайр. Как мы могли такое допустить?

По их лицам текут слезы. Они сидят на месте, не двигаясь и не говоря ни слова. Погруженные в океан молчания, который не в силах вместить их скорбь.

– Мне страшно, лаогун. Я не знаю, как ее защитить. Не знаю, как с ней говорить. – Мама заглядывает ему в глаза. Он вытирает ее щеки рукавом. – Я не могу потерять еще и Мэйбелин.

Папа не отвечает. Мама поворачивается и обхватывает его руками за шею. Когда я встаю со ступеней, они по-прежнему сидят за столом, молча держа друг друга в объятиях.