Текст книги "Любовные прикосновения"

– Я верю в тебя!

Катарина не понимала, почему он говорил так, словно его жизни по-прежнему что-то угрожало. Ведь теперь он был дома, в безопасности. Но она не стала просить у мужа объяснений. Верить в него – значит дать ему право самому выбрать время для рассказов о своих мытарствах.

В первые недели Милош много спал и ел. Просыпаясь, он молчаливо ходил по огромному дому, то и дело останавливаясь, чтобы передвинуть мебель. То садился в одной из гостиных и смотрел в окно, будто ждал, что в природе тоже исчезнут последние следы былых потрясений.

Вначале Кат думала, что Милош истосковался по ее любви. Но он не хотел ее и никогда не проявлял признаков страсти.

Встревоженная угрюмой апатией сына, Ирина отвела Кат в сторону.

– Милошу нужно сходить к доктору, – сказала она.

– Он должен решить это сам, – ответила Кат.

– Он рассказывал тебе о том, что случилось?

Кат покачала головой.

– Он непременно расскажет, когда отойдет душой.

Неделю спустя Кат отправилась с ним на прогулку к реке. И вот тогда Милош заговорил о своих испытаниях. В последующие дни история дополнялась новыми подробностями.

Он действительно принадлежал к ударной группе чешского Сопротивления. Они совершили убийство Гейдриха, получив помощь и финансовую поддержку от британской разведки. Заговорщики знали, что для нацистов это будет тяжелым ударом, но никогда не предполагали, каким кровавым станет возмездие. Когда немцы уничтожили селение Лидице, все члены группы страдали от невыносимого бремени вины.

– Мы ведь знали, что имеем дело с чудовищами. Мы должны были догадаться, как они ответят на террор! В этом была наша ошибка… – с горечью сказал Милош.

В течение нескольких недель после убийства Милош оставался в убежище в доме друзей Петра Гроффа в Брно. Но где-то в цепи доверенных лиц оказалось слабое звено, и однажды ночью в дом нагрянули гестаповцы. За то, что хозяева прятали Милоша, супругов и их двоих детей вывели на задний двор и расстреляли. Милоша отвезли в гестапо в Брно, где подвергли пыткам, пытаясь заставить его выдать имена всех, кто участвовал в заговоре против Гейдриха. Ему переломали руки, раздробили лодыжки, прижимали к спине раскаленный добела утюг, как при клеймении животных. И все же Милош не сдавался. Нацистам не удалось сломить его даже после контузии, наступившей после очередного избиения, результатом которой была потеря памяти. Немцы все еще надеялись получить информацию и поместили его в лазарет, чтобы определить, не была ли его амнезия притворной.

Милош стал инвалидом и мало что помнил о самом себе, но он по-прежнему был предан своим идеям. Ему удалось бежать и выдать себя за сельскохозяйственного рабочего в восточной части страны, поблизости от границы с Россией. Он пробыл там шестнадцать месяцев. Постепенно проходили последствия травмы мозга.

Милош вспомнил пароль, имена соратников по борьбе, установил контакт с другими участниками движения Сопротивления. Ему дали приличную одежду, фальшивое удостоверение личности. Он сел на поезд, направлявшийся в Прагу. На полпути Милоша задержали немецкие солдаты – то ли потому, что в документах была ошибка, то ли потому, что его предали – этого он так и не узнал. Его затолкали в вагон для перевозки скота, битком набитый польскими евреями, которых отправляли в лагерь смерти в Треблинку.

Там он и дождался окончания войны, постоянно находясь на краю рядом со смертью. Потом пришли русские.

– С какой радостью мы приветствовали Иванов, – вспоминал Милош. – Мы кричали бы от радости, если бы было достаточно сил.

Русские не стали освобождать пленников. Начался процесс строгой проверки. Каждого человека допрашивали под предлогом того, чтобы получить информацию, необходимую для репатриации. Вскоре стало ясно, что эти досье подготавливались по другой причине: политических активистов, участников Сопротивления и других смутьянов отделили от остального населения лагеря. Когда русские наконец начали сажать освобожденных пленных в поезда, не все из них поехали на запад. «Смутьяны» отправились в противоположном направлении – в Россию. Милош признался Кат, что именно там ему пришлось провести последние десять месяцев. Его насильно удерживали в русском лагере.

– Но почему? – спросила Кат. – Ведь вы боролись против немцев – врагов русских! Они должны были считать вас героями.

– Герой любого типа – это прежде всего угроза для тирании любого типа, – ответил Милош. – Русские, так же, как и немцы, не хотели, чтобы чехи думали о свободе. Тысячи чешских патриотов, которые признались, что участвовали в Сопротивлении или хотя бы сочувствовали его целям, исчезли в Советской России и, возможно, никогда уже не вернутся. Нам обещали, что когда-нибудь нас освободят. Но ворота открывались только для предателей – для тех, кто согласился сотрудничать с Советами.

– Служить им? Но как? Ведь война закончилась!

– Нет, дорогая моя. Одна война закончилась, а другая началась.

Милош считал, что в этой войне не будет ни нашествий, ни применявшейся немцами тактики «молниеносной войны». Русские так же не менее решительно настроены на то, чтобы навязать свою систему всей Европе, как нацисты. Они отправляли домой только тех людей, которые приняли коммунистическую веру. Милош добился свободы, убедив тех, кто держал его в плену, что он будет лояльным к новой власти.

Катарина пыталась понять его. Он покривил душой, чтобы вернуться к ней. Однако не случилось ли так, что сам этот поступок настолько изменил Милоша, что к ней вернулся совсем не тот человек, которого она когда-то полюбила?

По ночам, лежа рядом с мужем, она жаждала его прикосновений, которые раскрыли бы ей всю правду о нем. Секс был для них – особый язык, канал, по которому души общались между собой. Но после возвращения Милош ни разу не пожелал ее. Вначале Кат была терпелива, но потом приняла на себя роль соблазнительницы, пытаясь возбудить его. Дважды он пассивно подчинялся ей, но она так и не смогла преодолеть его бессилие. Пристыженный, Милош стал избегать жену и больше не предпринимал попыток.

Когда Йири прислал Кат свою новую пьесу, она отложила ее в сторону. Какие бы ни были у нее с Милошем проблемы, их нельзя будет разрешить, если она покинет «Фонтаны» и вернется на сцену.

Однако Милош нашел пьесу и прочитал ее.

– Ты должна непременно сыграть в ней! – заявил он однажды утром за завтраком. – Это даже лучше, чем «Козел отпущения»!

– Сыграет кто-нибудь другой, – резко ответила она. Кат бросила взгляд на залитые солнцем поля.

– Мне казалось, нам лучше остаться здесь.

– Даже если я и останусь в поместье, ты сможешь работать в театре. Прага не так уж далеко отсюда. Мы найдем время, чтобы побыть вместе…

Ее ошеломила догадка: Милош хотел, чтобы она уехала.

– Значит, ты не возражаешь против нашей разлуки?

Грустная улыбка тронула его губы.

– Даже находясь от тебя всего лишь в нескольких сантиметрах, мы все равно далеки друг от друга. В эти ужасные годы мечтал о том, как мы заживем после войны. Но, похоже, я потерял и себя, и тебя. – Милош покачал головой.

– Я не собираюсь сдаваться, – заявила Катарина.

– Я тоже. Просто мне нужно время и твоя вера, чтобы снова обрести уверенность в себе и…

– В чем?

– В том, что достоин тебя.

ГЛАВА 8

Зима 1948 года

Занавес стал опускаться. Аплодисменты не стихали дольше обычного. Но все равно это не те громоподобные овации, которыми награждала публика Кат в довоенное время. Пустых мест в зрительном зале оставалось много.

Когда четыре месяца назад состоялась премьера последней пьесы Йири, она получила несколько превосходных отзывов, однако не вся критика была так доброжелательна. Становилось все более рискованно восторгаться произведениями, не отвечающим идеологическим постулатам марксизма-ленинизма. Страна еще не была полностью в руках коммунистов, но послевоенный антифашизм значительно пополнил их ряды. Теперь они претендовали на большинство голосов избирателей и удерживали высшие позиции в коалиционном правительстве.

Кат сидела перед зеркалом в своей гримерной. Неожиданно ей в голову пришла мысль, что это был ее последний спектакль. И зачем она вернулась на сцену? Публика не желала знать того, о чем говорилось в пьесе, или боялась услышать правду. Она почувствовала это, потому играла вяло, без подъема. Не будет праздника, которыми всегда отмечали окончание триумфальных спектаклей. Быть может, Йири Жилка пригласит ее выпить с ним в кафе «Славия», а Милош даже не потрудился приехать.

Прошло уже два года после его возвращения, а он безвыездно жил в «Фонтанах», посвящая все свое время фабрике. В этом не было бы ничего плохого, если бы эта работа по-настоящему удовлетворяла его. Но Кат знала, что фактически все бразды правления находятся в руках Фредди. Это благодаря его усилиям расширилось дело. Кроме предметов роскоши, стали в большом количестве производить дешевые ткани для населения. Участие Милоша было не более чем предлогом, чтобы избежать активной политической деятельности.

Не произошло перемен и в их интимных отношениях, хотя Кат ждала и надеялась, что чувственность вернется к нему. Ее терпение питали воспоминания о несравненной, волнующей страсти, которая когда-то была для них обычной и повседневной реальностью. Никто и никогда не мог прикасаться к ней так, как он.

– Ванна готова, госпожа Де Вари, – сказала Таня. Теперь, после того, как театр «Бийл» был вновь отстроен, Кат занимала роскошную гримерную с ванной.

Кат поблагодарила костюмершу и вдруг спросила:

– Таня… ты коммунистка?

Глаза костюмерши встретились с глазами Кат в зеркале, висевшем над гримерным столиком.

– Почему вы спрашиваете меня об этом?

– Ты – моя старая подруга. Во время войны ты помогала мне скрываться от немцев. Без тебя я, возможно, погибла бы.

Она повернулась к женщине и посмотрела ей в лицо.

– Я никогда не разбиралась в политике, просто предполагала, что все люди, которых я люблю, должны разделять мои взгляды. И наоборот. Но сейчас мне кажется, что каждый человек обязан иметь свой взгляд на мир.

Кат улыбнулась костюмерше.

– Мне интересно послушать, что думает другая женщина. Что, по твоему мнению, правильно?

Но почему именно сейчас ее стали интересовать такие вопросы, спрашивала себя Кат. Можно ли изменить свои убеждения? Или, может быть, это способ отдалиться от Милоша?

Костюмерша начала складывать платья.

– Коммунисты – за народ, – ответила Таня. – Они говорят, что поделят богатства нашей страны между всеми гражданами. Несправедливо, что некоторые купаются в роскоши, в то время как большинство вынуждено довольствоваться малым. На мой взгляд, это звучит разумно. Думаю, коммунистам надо дать возможность воплотить свои идеи в жизнь.

Костюмерша с извиняющимся выражением взглянула на Кат.

– Разумеется, вы можете не согласиться со мной.

Это было сказано без всякой злобы. Кат понимала, что Таня говорила о том положении, которое приобрела Кат, выйдя замуж за богатого. Она уже хотела было горделиво напомнить костюмерше о своем происхождении. Но какое это имело значение теперь? Ведь она давно оставила тот мир.

– Спасибо тебе за то, что ты была честна со мной, Таня! – сказала она, заканчивая дискуссию.

Нежась в ванне, Кат размышляла над вопросом: осталось ли в ней что-нибудь от прежней девушки с фермы, которая была бы счастлива, если бы богатство страны распределили между всеми?

Когда Кат растиралась полотенцем, послышался стук в дверь. Это, наверное, Йири. Таня уже закончила работу и ушла, поэтому Кат крикнула: «Входи!», спряталась за ширмой и начала одеваться.

– Я выйду к тебе через минуту. Однако сомневаюсь, что ты придешь в восторг от моего настроения. Ты ведь знаешь, я никогда не разбиралась в политике, но внезапно мне стало любопытно, что же происходит в нашей стране. Неужели идея равенства так уж плоха?

Послышался ответ:

– Я не возражаю против хороших политических речей, но не стану бороться обманным путем. Думаю, вы ждали кого-то другого…

Это оказался не Йири: голос более глубокий, в нем не слышалось свойственного Йири возбуждения. Человек говорил на очень хорошем чешском языке, но Кат все же расслышала в нем акцент. Она стала разглядывать его поверх ширмы.

Незнакомец, стоявший в дверях, был примерно ее возраста, может быть, на несколько лет постарше. Он одарил ее чрезвычайно обаятельной улыбкой.

– Сожалею, что застал вас врасплох, мисс Де Вари, но вы ведь сами пригласили меня войти…

Кат кивнула, продолжая безмолвно рассматривать его.

– Я уйду, если вы хотите.

– Нет, останьтесь! – воскликнула она более эмоционально, чем ей хотелось бы.

По его серой фланелевой спортивной куртке и темным широким брюкам она мгновенно поняла, что он американец. В то время никто не носил такой качественной и хорошо сшитой одежды. Кроме того, в нем чувствовались определенная раскованность и изящество. В выражении лица не было никакой хитрости, что было характерно для большинства американцев, которых ей приходилось видеть. Высокий, с темными глазами и густыми каштановыми волосами, которые по-мальчишески падали ему на лоб, он напоминал Кат Гари Купера – такого, каким он предстал в повести «По ком звонит колокол», – лихого и искреннего.

– Меня зовут Джин Ливингстон, – представился он. – Я работаю в американском посольстве. Думаю, сначала мне следовало бы послать записку, чтобы предупредить вас…

– Все в порядке, мистер Ливингстон. Я не слишком люблю всякие церемонии.

Ее взгляд был прикован к нему по-прежнему.

– Кроме того, вы не похожи на тех посетителей, о которых меня необходимо предупреждать.

Американец снова улыбнулся. Они пристально смотрели друг на друга. Хотя Кат была скрыта за ширмой, у нее вдруг появилось странное ощущение, что она стоит перед ним обнаженная. Она оторвала взгляд от его глаз и указала на шкаф.

– Мое платье висит там. Если вы не против…

– Конечно, нет.

Ливингстон открыл шкаф. Кат держала в гримерной несколько платьев на случай, если ее после театра пригласят куда-нибудь.

– Вот то, черное!

Это было самое лучшее из всех ее платьев, – первое купленное у Шанель после 1939 года, с длинной юбкой и длинными рукавами и глубоким вырезом. Ни в каком другом наряде она так хорошо не смотрелась. А в тот момент ей захотелось выглядеть как можно лучше.

Когда американец подал ей платье поверх ширмы, Кат сказала:

– Итак, расскажите мне, мистер Ливингстон, чего хочет от меня ваше посольство!

– Ничего. Я пришел для того, чтобы лично выразить свое восхищение вашей игрой.

– Это очень мило. Немногие поклонники отваживаются зайти за кулисы после этого спектакля.

– А кроме того… я привез привет от нашего общего друга. Узнав о моем назначении в Прагу, он велел мне обязательно навестить вас. Он сказал, что вы самая обаятельная женщина во всей Европе.

– О! Кто бы это мог быть?

– Пол Браннок.

Кат вышла из-за ширмы. Ей удалось застегнуть молнию на спинке платья только до половины, и она позволила американцу завершить дело, убрав рукой с шеи длинные белокурые волосы.

– Не могли бы вы?..

– С удовольствием.

Он застегнул молнию. Когда его пальцы дотронулись до ее спины там, где кончалась молния, Кат остро ощутила его прикосновение.

Заставив себя держаться спокойно и не показывать, какое воздействие оказывал на нее этот человек, Кат села за туалетный столик и принялась расчесывать волосы. Она подумала и сказала:

– Мистер Ливингстон, тут какая-то ошибка. У меня нет друга по имени Пол Браннок.

Он подошел к столу и стал наблюдать за ней.

– Может быть, «друг» – не совсем верное слово. Скажем так, знакомый. Прошло уже много времени с тех пор, как Пол побывал здесь, но тем не менее он с восторгом рассказывал мне о встрече с вами. Хоть Браннок и из Голливуда, не думаю, что он сочиняет истории.

Голливуд! Теперь она все вспомнила. Это тот дерзкий коротышка, который приехал в «Фонтаны» в канун Нового года!

– Ах да, теперь припоминаю. Он хотел, чтобы я улетела вместе с ним.

Кат грустно усмехнулась.

– Он обещал сделать из меня новую Бергман.

– Полу, несомненно, это удалось бы. Почему же вы не поехали?

Кат положила щетку для волос и взяла губную помаду. Ливингстон стоял, глядя на ее отражение в зеркале. Только Милош смотрел на нее с таким откровенным восхищением, – правда, это было так давно!

– Мое место здесь! – решительно ответила Кат.

– Я слышал, вы пережили тяжелую войну. Вы не жалели о том, что остались?

Она перестала красить губы. Его вторжение в ее жизнь, в ее прошлое, разозлило Катарину и развеяло атмосферу интимности. Может быть, это даже к лучшему. Ведь она уже готова была пофлиртовать с американцем.

– Война позади, мистер Ливингстон, и я предпочитаю не вспоминать о ней. Не хочу показаться негостеприимной, но сейчас придет автор пьесы…

– Я встретил господина Жилку за кулисами, – перебил ее Ливингстон, – представился ему и похвалил его пьесу. Он был настолько любезен, что уступил мне дорогу… чтобы я мог поужинать с вами.

Кат откинулась на спинку стула и в изумлении уставилась на американца. Она догадалась, почему Йири согласился так поступить. Для любого человека, который ненавидел коммунистов так, как Йири, они были замечательными людьми, спасителями Европы. Но Кат не хотела играть роль валюты, которая служит средством вознаграждения за любезность.

– А вам не пришло в голову сначала спросить меня? Ливингстон снова одарил ее улыбкой Гари Купера.

– Если бы я поступил так, вы сказали бы мне, что занята. А теперь поле действия свободно. И все же я спрашиваю вас: окажете ли вы мне честь быть моей гостьей и поужинать со мной, мисс Де Вари?

Несмотря на его ярко выраженный типично американский внешний вид, Кат начинала чувствовать, что Джин Ливингстон вовсе не такой бесхитростный, каким казался. Оставив без внимания его приглашение, она спросила:

– Откуда вы знаете Пола Браннока?

– Мы вместе служили в армии.

– И что вы там делали?

– Все красочные подробности я опишу вам за ужином.

Кат не могла отделаться от чувства, что американец претендует на нечто большее, чем просто ужин в ее компании. Но рядом с ней не оказалось никого, даже мужа, кто мог бы утешить ее в этот горький вечер. Кроме того, влечение, которое она испытывала к Ливингстону с первой минуты, все еще не исчезло.

– Подождите за дверью! – приказала она. – Мне хотелось бы закончить приготовления без зрителей.

Посольский автомобиль привез их на площадь у Карлова моста – массивного каменного пролета, соединявшего берега Влтавы и построенного в XIV веке. По пути они вели непринужденный разговор о том, как прекрасен город под покровом сверкающего февральского снега. Как-то незаметно они стали обращаться друг к другу по имени.

Автомобиль остановился перед зданием с вывеской «У трех страусов». Это был старейший пражский ресторан, который помнил, как строился Карлов мост. Кат вошла в очаровательный зал, освещенный пламенем свечей и мерцающим светом огня в камине, и почувствовала угрызения совести. Здесь они любили ужинать с Милошем.

Хозяин приветливо встретил ее и начал предаваться воспоминаниям. Но тут появился Джин Ливингстон, который задержался в гардеробе, чтобы пресечь ненужные домыслы. Как поспешно стала представлять своего спутника.

Однако хозяин ресторана прервал ее.

– О, я очень хорошо знаю господина Ливингстона! Как и вы, госпожа Де Вари, он нередко бывал здесь еще до войны.

Это открытие озадачило Кат.

Их провели к столику возле камина, тому самому, который она больше всего любила, когда приходила сюда с Милошом. Катарина хотела было возразить, но она продрогла, так как вечер был морозный, поэтому обрадовалась теплу.

– Давайте закажем шампанское, только при условии, что оно французское! – предложил Джин, когда официант спросил, что они будут пить с жареной уткой.

Кат запротестовала. Французское шампанское по-прежнему было редкостью. Бутылка стоила бешеные деньги. На них можно было целый месяц питаться в ресторане.

– Что ж, если вы не любите шампанское…

– Я люблю. Но вы слишком расточительны.

На его лице опять заиграла куперовская улыбка, и он пристально посмотрел на нее.

– У меня пристрастие ко всему самому лучшему… И до сих пор удача сопутствовала мне.

Посмотрев на Ливингстона, Кат почувствовала, что стоит на зыбкой почве.

Шампанское было довоенного изготовления. С первым же глотком этого пузырящегося жидкого золота Кат снова вспомнила о Милоше. Она чувствовала себя предательницей, повторяя какой-нибудь из тех ритуалов, которыми они наслаждались здесь вместе. Ей хотелось отделаться от Ливингстона. Но вначале нужно удовлетворить любопытство.

– Странно, что мы никогда прежде не встречались, – начала она, – я посещала довольно много приемов в посольстве до войны. Если вы тогда были в Праге…

– В то время я был студентом-историком и работал над выпускной дипломной работой о Священной Римской империи. Это было в тридцать пятом и тридцать шестом годах.

– В те годы я начала играть на сцене.

– И неожиданно стали звездой. Я видел вашу «Святую Жанну» целых пять раз!

Это тронуло Кат, и она улыбнулась. Значит, вот что он скрывал – страстное увлечение актрисой? Но Ливингстон казался слишком искушенным, вряд ли им руководило одно лишь желание провести вечер в компании обожаемой актрисы.

– Могу предположить, что вы не относились к числу бедных борющихся студентов, – заметила она, – если регулярно ужинали здесь…

– Правильно. Я был богатым борющимся студентом. Но так никогда и не закончил свою дипломную работу.

– Так вот почему вы стали всего лишь дипломатом, не дотянули до профессора?

– Может быть.

Его ответ прозвучал уклончиво.

– Вы собирались рассказать мне, как познакомились с Полом Бранноком, – напомнила Кат.

– В самом начале войны в армии сформировали подразделение, которое нуждалось в людях, владевших иностранными языками. Набор был строго добровольным, я сносно знал чешский, поэтому меня и зачислили. Когда я прибыл к месту подготовки, Пол тоже оказался там.

– Но, насколько я помню, он ужасно говорил по-чешски. Джин рассмеялся.

– Все верно. Но кроме чешского, нужны были и другие языки. Пол заявил, что бегло говорит по-французски, хотя, по правде сказать, был способен только заказать апельсиновый сок и кофе в каком-нибудь шикарном парижском отеле. Однако он отчаянный – один из тех коротышек, которым всегда удается доказать, что они храбрее всех остальных. Пол хотел увидеть настоящий бой и не сомневался в том, что уж в этом отряде скучать ему не придется.

Кат почувствовала раздражение.

– Неужели именно этим война привлекала человека из Голливуда? Он хотел пощекотать нервы, надеялся набрать материал для будущих фильмов?

– Простите мою бестактность, – быстро сказал Джин. – Но каковы бы ни были причины, Пол поставил свою жизнь под удар.

– Чем же занималось ваше подразделение?

– Оно называлось Управлением стратегических служб. Мы выполняли задания на вражеской территории. Пол ездил во Францию, а я приехал сюда.

– Понимаю, – спокойно произнесла Кат. – Вы имеете в виду шпионаж.

– Это только часть нашей работы. А также связь с сопротивлением… – скромно добавил он.

Подали ужин. На закуску были сочные ломтики пражской ветчины и соус с хреном. За ними последовала зажаренная утка, поданная с кнедликами, посыпанными кусочками бекона. Пока они ели, Кат позволила Ливингстону перевести беседу на более легкие предметы: на чешскую историю, приятные воспоминания о студенческой жизни в Праге. Ей было в его обществе интересно и весело, что являло собой приятный контраст унылому молчанию Милоша.

Когда после десерта наступила пауза, Кат не хотелось нарушать эту приятную атмосферу. Однако необходимо кое-что выяснить. У нее на самом деле создалось впечатление, что Джин насадил наживку на крючок.

– Вы упомянули о Сопротивлении, – начала она. – Знали ли вы, что мой муж…

– Я никогда не встречался с Милошем Кирменом, – прервал ее Ливингстон. – Убийство Гейдриха очень тщательно разрабатывалось. К этому приложили руку англичане, и Управление стратегических служб было информировано об этом. Я не знаю всех подробностей, но осведомлен о том, что ваш муж сыграл значительную роль в планировании и осуществлении этой операции. Он должен гордиться этим.

– К несчастью, Милош не чувствует никакой гордости, а только вину. Это терзает его душу.

– Из-за Лидице…

Кат кивнула.

– Его отца тоже казнили. Многие пострадали из-за связи с ним.

– Убийство Гейдриха было страшным ударом по состоянию духа нацистов, может быть, даже поворотным моментом в ходе войны. Эсэсовцы даже немного поутихли. Если бы Гейдрих остался жив, то еще десятки тысяч чехов, возможно, погибли бы.

Кат десятки раз приводила Милошу те же самые аргументы. Чувство вины, которое изводило его, напоминало болезнь, пожиравшую свою жертву изнутри. Она чувствовала, если этот недуг удастся излечить, то к мужу вернется и интерес к жизни, и мужество, необходимое для того, чтобы принять участие в построении новой демократической Чехословакии. Но когда Катарина убеждала Милоша в том, что у него есть право гордиться собой, он повторял ей историю Лидице, вспоминал о трагической смерти отца.

Может быть, ему стоило поговорить с этим американцем, с человеком, который тоже принимал участие в борьбе с нацизмом и тоже рисковал жизнью?

Кат уже собиралась было спросить Джина, не хочет ли он посетить «Фонтаны», но что-то удержало ее. Вдруг Ливингстон обратился к ней с какой-то целью?

– Джин, вы были очень добры ко мне в этот вечер. Поэтому заранее прошу извинить меня, если то, что я вам сейчас скажу, обидит вас… У меня такое чувство, что вы пришли за кулисы и пригласили поужинать с вами вовсе не потому, что восхищаетесь моей игрой.

– Я ваш поклонник! – с воодушевлением ответил он. Потом на его лице появилась смущенная улыбка.

– Вы правы, есть еще кое-что. Мне нужна ваша помощь.

– В чем?

Несколько секунд Джин крутил в руках серебряную ложечку.

– Я собираюсь доверить вам некоторую секретную информацию, полученную от тайной правительственной службы. Через несколько дней министр внутренних дел утвердит указ, по которому в национальной полиции могут служить только члены партии. Это решение объяснят как меру, направленную на укрепление порядка. После такого удара коммунисты получат достаточно власти, чтобы подавить любую форму протеста. Они станут хозяевами страны.

Новость потрясла Кат. Хотя она была готова признать, что в тактике коммунистов, возможно, есть и положительные стороны, ей казалось отвратительным насильно навязывать народу свою идеологию.

– И какую же помощь я могла бы оказать вам?

– Отвезите меня к вашему мужу. Вряд ли он согласится увидеться со мной, если вы не выступите посредником.

Так вот в чем дело! Он хотел использовать ее для того, чтобы попасть к Милошу!

– А чего вы от него хотите? – спросила она.

– Милош Кирмен – герой, известный как враг тирании. Если он заговорит, то люди, безразлично относящиеся к тому, что сейчас происходит, возможно, проснутся и дадут отпор коммунистам…

Кат перебила его.

– Джин, мой муж остался в своем поместье не только потому, что любит мир и тишину. Он просто… больше не способен быть героем.

– Вы думаете, не стоит даже пытаться?

– Я сделала бы все, останься хоть какой-то шанс…

«Шанс вернуть того человека, которого я любила», – прибавила она про себя.

– Тогда возьмите меня с собой, чтобы я мог встретиться с ним.

Через секунду Кат ответила:

– Хорошо. Приезжайте в «Фонтаны» в следующие выходные.

В эту минуту она почувствовала, что сделала это не по доброй воле. Американец точно знал, как вести себя и что говорить. Он – прекрасный психолог и может добиться от любого человека того, что ему нужно.

Может быть, это к лучшему, вдруг ему удастся расшевелить Милоша, заставить его снова проявить интерес, сделать из него героя. Но у Кат появилось тревожное предчувствие, что Джин захочет от нее большего, гораздо большего… И, возможно, она с такой же неизбежностью согласится на все, о чем он попросит ее.