Текст книги "Фальшивая графиня. Она обманула нацистов и спасла тысячи человек из лагеря смерти"

Глава 5
Уродливая утопия

После выматывающего трехдневного путешествия Янина и Генри мечтали поесть, выспаться и отогреть свои промерзшие кости. Лошадь отвезла их на улицу Нарутовица, 22, где граф Скжинский подыскал для них жилье. Это было элегантное неоклассическое здание с магазинами на первом этаже и четырьмя этажами жилых апартаментов, украшенных коваными балкончиками[49]49
  Akta Miasta Lublina, zespół 22, 2145 ⁄ 22, Государственный архив в Люблине (APL).


[Закрыть]. Пройдя между двумя закопченными кариатидами, поддерживавшими арку на входе, они позвонили в звонок на массивных резных дверях. Открыл консьерж, сопроводивший их во внутренний дворик, откуда можно было подняться в квартиры. Следуя за ним по неосвещенной лестнице, Янина обратила внимание, что внутри дома ничуть не теплей, чем на улице.

Консьерж проводил их до лестничной клетки, где ждала пожилая дама; она приветствовала путешественников на французском. Хозяйки квартиры нет дома, объяснила дама, но она покажет Мельбергам комнату, где им предстоит жить. Она отвела их в огромный зал, похожий на бальный, с высокими потолками и пятью французскими окнами, открывавшимися на балкончики. Янина подумала, что это идеальное помещение для концертов камерной музыки, которую будут слушать элегантно одетые леди и джентльмены, сидя на раззолоченной мебели. Сейчас зал был скупо обставлен, и от стены до стены там тянулись веревки с выстиранным бельем. Пока Генри ставил чемоданы в угол, предназначавшийся им, Янина потрогала белье на одной из веревок, и поняла, что оно промерзло насквозь. Как она и опасалась, в комнате стоял ледяной холод.

И тут появилась хозяйка – извинившись на французском, что не смогла встретить их лично.

– Видите ли, я никогда не пропускаю вечерню, – объяснила она.

Это была графиня Владислава Штрус, семидесяти трех лет, миниатюрная, худенькая, на удивление подвижная, с добрым открытым лицом. Помимо дома в Люблине, ее семье некогда принадлежали большие поместья в Берестечке и Грубешове, но немцы конфисковали их. Дама, приветствовавшая Янину и Генри, была сестрой графини Владиславы, мадам Марией Чернецкой, семидесяти лет. Ее изгнали из большого поместья мужа, после того как немцы арестовали его. Она до сих пор ничего не знала о его судьбе и цеплялась за надежду, что ему удастся выжить в концентрационном лагере, который немцы устроили для польских заключенных в Освенциме на аннексированной территории Польши. Немцы называли лагерь Аушвицем.

Графиня Владислава делила одну из комнат в здании с сестрой, а остальные сдавала арендаторам. Когда граф Скжинский сказал ей, что ищет жилье для родственников своей жены, она с радостью предложила ему часть своей парадной залы. Сестры были очарованы «приятной молодой парой» и рассыпались в приветствиях. Увидев, как напугало Янину промороженное белье, графиня Владислава заверила ее, что насчет температуры в помещении беспокоиться не нужно.

– Как только я узнала, что вы приедете, велела переставить сюда железную печку, и сейчас принесу вам чудесного угля, так что вскоре мы прекрасно согреемся!

Закутавшись в потертое зимнее пальто, графиня вышла из комнаты. Вид крошечной печурки в дальнем углу обескуражил Янину. Еще сильней ее сердце упало, когда графиня вернулась с «чудесным углем» – пятью маленькими угольками в миске. Определенно леди понятия не имела о том, сколько угля потребуется, чтобы отапливать такое помещение. Янина подумала, что эта сцена достойна французской комедии, вот только все происходило в суровой реальности. Графиня принялась разжигать печку и вся перепачкалась в угольной пыли. «Что сказал бы ее дворецкий в Берестечке, увидь он ее сейчас?» – подумала Янина.

На этой же печке сестры готовили еду. Готовкой занималась графиня – обычно она варила похлебку, загущенную ложкой муки. Она помешивала ее на крошечном огоньке с не меньшей заботой, чем ее прислуга в Берестечке, готовившая жаркое и супы на большой кухонной плите, отчего Янина и Генри не могли не улыбаться. Если Янина предлагала разжечь огонь посильнее, графиня отчитывала ее.

– Янка, дорогая, – говорила она, используя уменьшительное от «Янина», – как же ты не знаешь, что лучшую еду готовят на очень, очень медленном огне?

По воскресеньям графиня пекла блинчики из муки и воды, смазывая сковороду кусочком сала, и подавала их с капелькой джема. Однако за несколько недель до ее дня рождения сестры перестали готовить блинчики, чтобы сэкономить муку и устроить праздник для своих друзей. Когда знаменательный день наступил, они накрыли в центре зала обеденный стол на двадцать четыре персоны, застелив его прекрасной вышитой скатертью и уставив дорогим фарфором и цветами. Из сэкономленной муки графиня испекла кексы. Поданные на изысканной посуде, с цветами перед каждым прибором и эрзац-чаем в тонких фарфоровых чашках, они создали у гостей по-настоящему праздничное настроение. Графиня сидела во главе стола, как хозяйка поместья, которой была еще совсем недавно. Ее гости, включая Янину и Генри, надели свои выходные наряды и вели оживленные беседы на французском. Это напомнило Янине счастливые эпизоды из ее детства.

Помимо небольшой арендной платы, которую получала графиня, сестры жили на заработки мадам Марии, подрабатывавшей прислугой у Рыльских, представителей низшей аристократии. Она ходила на работу в грязных поношенных тапочках, а свои лучшие туфли приберегала для церкви. Она исполняла разные поручения, мыла полы и таскала уголь в корзинах, но за весь день не получала никакой еды, потому что, по мнению мадам Рыльской, еда стала чересчур дорогой. Когда Янина выразила свое возмущение по этому поводу, мадам Мария только фыркнула:

– Разве это тяготы, дитя мое! Тяготы испытывает мой муж в Аушвице – если он вообще еще жив. То, что мы переживаем на свободе, тяготами не назовешь, и не гневи милосердного Господа!

Какова бы ни была температура в их комнате, Янина и Генри всегда ощущали тепло, исходившее от обеих сестер. Со временем они смогли отблагодарить их за него своей заботой и поддержкой.

Янина и Генри теперь жили на территории Польши, разоренной и расколотой за два года немецкого расистского правления. Для Гитлера захват страны в 1939-м был лишь шагом на пути к исполнению миссии, которую, как он считал, поручило ему провидение: завоевать Lebensraum для немецкого Volk. Это огромное «жизненное пространство» должно было простираться от Германии до восточных границ Европейского континента, а заселить его следовало людьми «арийской крови» со всей Европы. Они будут производить продовольствие, товары и потомство, необходимые, чтобы победить в долгой войне за расовое превосходство. Тот факт, что на будущем Lebensraum жили десятки миллионов славян и миллионы евреев, не представлял для них морального или практического препятствия, поскольку Гитлер считал и тех и других «недочеловеками». Небольшое количество славян следовало сохранить для выполнения тяжелой работы вместо их немецких хозяев, а остальным, вместе с евреями, предстояло тем или иным путем исчезнуть[50]50
  Kershaw, Hitler, 146–155; Majer, «Non-Germans» Under the Third Reich, 63, 625n224.


[Закрыть].

Оккупированная немцами Польша стала испытательным полигоном для мер реализации нацистской расистской утопии. В сентябре 1939-го Гитлер приказал сделать западные провинции Польши, аннексированные Рейхом, полностью немецкими, депортировав евреев и поляков на восток и заменив их этническими германцами, перевезенными с территорий, оккупированных Советским Союзом. Всех поляков следовало свезти в небольшую область к востоку от аннексированных земель, за исключением одного уголка на советской границе. Эта область должна была стать «резервацией», куда перевезут евреев с территории Рейха и оккупированной Польши. По западной границе резервации будет построена непреодолимая огромная стена, чтобы евреи не могли вернуться. Конечно, эти меры тоже временные, потому что постепенно вся оккупированная немцами Польша станет полностью германской[51]51
  Aly, Final Solution, 34; Friedländer, The Years of Extermination, 11–12.


[Закрыть].

Гитлер поручил реализацию этого плана Генриху Гиммлеру, рейхсфюреру СС и начальнику немецкой полиции[52]52
  Koehl, RKFDV, 56.


[Закрыть]. В его распоряжении были все ресурсы, необходимые для установления нацистского расистского «нового порядка» на территории оккупированной Польши. Его «расовые эксперты» должны были проводить генетический отбор тех, кто мог присоединиться к германскому обществу, в то время как остальных «кровь» обрекала на рабство, этнические чистки и массовые убийства. Его концентрационные лагеря должны были избавить общество от любых элементов, считавшихся потенциальной угрозой германскому правлению, и его полиция вместе с военным формированием, Waffen-SS (войска СС), разыскивала, ловила и убивала всех, кто был опасен, болен или по другим причинам не заслуживал жить.

Чтобы помешать полякам оказывать ощутимое сопротивление германскому правлению, Гитлер приказал ликвидировать их правящие и образованные классы. После вторжения в Польшу Гиммлер отправил туда свои особые войска, айнзацгруппы, которые должны были устранить 61 000 представителей польской интеллигенции по спискам, составленным СД до войны. Эти подразделения последовательно казнили тысячи гражданских лиц – в первую очередь польских политиков, интеллектуалов, аристократов и даже священников, учителей, врачей и юристов. К концу 1939 года было расстреляно около 40 000 поляков и 7000 польских евреев; десятки тысяч польских гражданских лиц оказались в концентрационных лагерях на территории Рейха[53]53
  Mallmann, Böhler, and Matthäus, Einsatzgruppen in Polen, 62–63; Mędykowski, Macht Arbeit Frei?, 7–8.


[Закрыть]. К концу войны немцы ликвидируют четверть польской интеллигенции, включая 15 % школьных учителей и 18 % католических священников. В профессиях, где евреи составляли большинство, цифры будут еще выше: Польша лишится 45 % врачей и стоматологов и 56 % юристов[54]54
  Gross, Polish Society Under German Occupation, 73–75; Burleigh, Moral Combat, 142.


[Закрыть].

Гиммлер сразу же приступил к реализации программы этнических чисток, чтобы избавить Рейх от поляков и евреев, численность которых оценивалась приблизительно в 6–8 млн человек. 30 октября 1939 года он приказал ликвидировать первый миллион на территории Генерал-губернаторства в следующие четыре месяца. По плану Гиммлера, после того как поляки будут переселены на территорию Генерал-губернаторства, его эксперты начнут проводить проверки и отбирать «расово полноценных», которые поедут в Рейх для ассимиляции. Будут проводиться ежегодные оценки польских детей в возрасте от шести до десяти лет, и избранные также отправятся на ассимиляцию. Когда вся действующая верхушка польского общества будет устранена, оставшиеся «низшие» поляки утратят свою национальную и этническую идентичность и станут просто дешевой и низкоквалифицированной рабочей силой[55]55
  Winstone, The Dark Heart of Hitler’s Europe, 96–98.


[Закрыть]. Гиммлер предлагал детям из этой прослойки давать образование не выше четвертого класса, поскольку польским детям достаточно «уметь считать максимум до пятисот, писать свое имя и… что бог велит им подчиняться германцам… я думаю, что чтение им не требуется»[56]56
  Записка от Генриха Гиммлера: «Some Thoughts on the Treatment of Aliens in the East», 15 мая 1940 года, в Europa unterm Hakenkreuz, ed. Heckert and Röhr, 171–172.


[Закрыть].

Что касается евреев, эксперты Гиммлера готовили предложения по способам избавиться от них – например, выслать за пределы Европы. Французская колония Мадагаскар была лидирующим кандидатом, но рассматривались и другие варианты, в частности Сибирь за Полярным кругом. В таких удаленных, неразвитых, негостеприимных краях четыре миллиона человек под пристальным надзором эсэсовцев вряд ли прожили бы долго[57]57
  Longerich, Politik der Vernichtung, 273–78; 289–92; Hayes, Why?, 73–113.


[Закрыть].

Несмотря на большие ожидания от Генерал-губернаторства, Гиммлер не полностью контролировал его. На должность генерал-губернатора Гитлер назначил Ганса Франка, своего личного юриста и преданного нациста с 1923 года. В обязанности Франка входило управление польскими территориями в том же ключе, в котором Германия ранее управляла своими африканскими колониями: отбирая или эксплуатируя все ценное, включая принудительный труд коренного населения, и устраняя всех недовольных. Он подчинялся напрямую Гитлеру и исполнял волю фюрера[58]58
  Winstone, The Dark Heart of Hitler’s Europe, 38; Majer, «Non-Germans» Under the Third Reich, 261–64; Burleigh, Moral Combat, 135–136.


[Закрыть].

В конце осени 1939 года грузовые поезда начали прибывать на вокзалы Генерал-губернаторства, доставляя тысячи мужчин, женщин и детей, принудительно депортированных с аннексированных территорий. Их без предупреждения выдергивали из собственных домов по ночам и принуждали оставлять всю собственность этническим немцам, которые захватывали их дома, фермы и бизнесы. С 1 по 17 декабря 1939 года СС и полиция переправили 87 838 поляков и евреев в Генерал-губернаторство, не уведомив предварительно его правительство. Франк яростно протестовал, поскольку воцарившийся хаос мешал ему эксплуатировать подчиненные территории в пользу Германии. В марте Гиммлеру пришлось приостановить депортации и согласиться с тем, что все дальнейшие операции он будет согласовывать с Франком и его приближенными[59]59
  Aly, Final Solution, 34–35; Madajczyk, Die Okkupationspolitik Nazideutschlands in Polen 1939–1945, 405–413, таблица 15; Europa unterm Hakenkreuz, ed. Heckert and Röhr, 56–59.


[Закрыть]. И это был только начальный этап борьбы между рейхсфюрером и генерал-губернатором, которая будет продолжаться пять лет.

Однако идеологически они были близки: особенно в том, что касалось острой ненависти к полякам и евреям. Франк мечтал о том, что однажды его вотчина станет Judenfrei – свободной от евреев – и будет заселена немцами, а польское меньшинство станет прислуживать им. Главный юрист нацистской партии, он отменил польское законодательство, но не заменил его германским, поскольку даже те немногие ограничения властных полномочий, которые были прописаны там, его не устраивали. У его негерманских подданых не осталось никаких законных мер для борьбы со злоупотреблениями с немецкой стороны, поскольку ничто не считалось злоупотреблением[60]60
  Gross, Polish Society Under German Occupation, 62–63.


[Закрыть].

Франку напрямую подчинялись губернаторы округов – Варшавского, Краковского, Радомского, Люблинского и, с 1941 года, Галицийского. Округи делились на Kreise, или графства. На руководящие должности Франк назначал мелких государственных служащих, бизнесменов и функционеров нацистской партии, стремившихся к быстрому обогащению, которое было недоступным для них в Рейхе из-за личностных качеств, былых прегрешений или криминальной деятельности. Все они правили на подчиненных им территориях как вздумается, при единственном условии – реализовывать мечту Гитлера о расистском новом порядке. Квалификация и опыт не были необходимыми требованиями для государственных постов в Генерал-губернаторстве – хватало, по словам Франка, готовности проявить себя «как воины, полностью преданные делу ликвидации поляков»[61]61
  Majer, «Non-Germans» Under the Third Reich, 276–282, цитата на 281; Pohl, Von der «Judenpolitik» zum Judenmord, 90; Winstone, The Dark Heart of Hitler’s Europe, 43–44, 49–52.


[Закрыть].

Без ограничивающих рамок закона в администрации Генерал-губернаторства процветали воровство и коррупция. Как выразился немецкий городской голова Люблина: «Мы решили вести себя на официальных постах в точности наоборот против того, как вели себя дома, – как полные ублюдки». Чиновники конфисковывали поместья, фабрики и бизнесы – особенно принадлежавшие евреям – и передавали их своим родственникам, друзьям или немцам, предлагавшим крупную взятку. Эти «доверенные лица» затем яростно расхищали собственность, доставшуюся им. Поскольку частью официальной политики являлось полное уничтожение польской культуры, по приказанию властей разворовывались дворцы, церкви и музеи, уничтожались национальные монументы и мемориалы, закрывались библиотеки и сжигались книжные фонды. В Кракове, столице Генерал-губернаторства, Франк расположился в королевском замке Вавель и конфисковал еще несколько дворцов для своего личного пользования, украсив самой дорогой добычей, которую смог награбить. Подчиненные следовали его примеру: немецкие чиновники обогащались, отбирая все, на что положили глаз, или требуя взятку за то, чтобы собственность осталась при хозяевах. Взятки стали маслом в механизме управления. За щедрую сумму можно было добиться чего угодно; без нее – практически ничего[62]62
  Gross, Polish Society Under German Occupation, 148–59; Winstone, The Dark Heart of Hitler’s Europe, 67–75, цитата на 50.


[Закрыть].

Граф Скжинский, член польского Сопротивления, помог Янине и Генри обзавестись документами, позволявшими им выдавать себя за поляков. Генри стал графом Петром Суходольским, а Янина – графиней Яниной-Станиславой Беднарской-Суходольской[63]63
  Akta Miasta Lublina, zespół 22, 2145⁄22, APL.


[Закрыть]. Чтобы получить эти документы, им пришлось сначала выправить свидетельства о рождении, основываясь на записях в церкви, где их предположительно крестили, а также выписку о браке из регистрационной книги. После этого они могли зарегистрироваться как жители Люблина и получить Kennkarte, удостоверение личности, которое должны были постоянно иметь при себе все жители Генерал-губернаторства. Однако немцы прекрасно понимали, что множество таких удостоверений поддельные или выданы на основании подделок, поэтому регулярно меняли правила, требуя дополнительных штампов или переходя на новый формат, так что все Kennkarten подлежали замене. При таких заменах документы Янины и Генри подвергались новой проверке, а поскольку гестапо не дремало, риск разоблачения со временем возрастал[64]64
  Shatyn, A Private War, 156–157; Madajczyk, Die Okkupationspolitik Nazideutschlands in Polen 1939–1945, 279.


[Закрыть].

Став по документам поляками, Янина и Генри всего лишь сменили один вид преследований на другой, чуть менее опасный. В Генерал-губернаторстве, как и в Рейхе, действовала строгая система апартеида, распространявшаяся не только на евреев, но также и на поляков. Любое сближение между немцами и поляками было строго запрещено. Полякам не разрешалось посещать парки, сады, музеи, общественные плавательные бассейны и некоторые кварталы, а также пользоваться лучшими магазинами, ресторанами, кафе, большинством театров и кинотеатров. Они могли делать покупки только в отведенные им часы и занимать лишь определенные места в задней части автобусов или вагонов поезда. Университетское и старшее школьное образование было им недоступно. Немцы конфисковали столько школьных зданий и расстреляли или отправили в лагеря столько учителей, что польским детям редко везло даже посещать начальную школу – притом что уроки там шли всего несколько часов в неделю, классы не отапливались, и в них сидело семьдесят и более учеников[65]65
  Majer, «Non-Germans» Under the Third Reich, 290, 290f; Burleigh, Moral Combat, 142; Madajczyk, Die Okkupationspolitik Nazideutschlands in Polen 1939–1945, 347–348; Mazower, Hitler’s Empire, 127.


[Закрыть].

Продовольственная политика была одним из излюбленных орудий Германии в преследованиях расовых врагов. Экономика Генерал-губернаторства была преимущественно аграрной, но большинство производимой продукции отправлялось в Рейх. Осенью 1941-го поляки получали по карточкам рацион, составлявший от 20 до 30 % калорийности, необходимой взрослому для выживания[66]66
  Пайки в разных округах Генерал-губернаторства варьировались. Осенью 1941 года калорийность базового дневного рациона для поляков в Варшаве составляла 418 ккал, в то время как в Радоме некоторые рабочие получали вплоть до 613 ккал. Madajczyk, Die Okkupationspolitik Nazideutschlands in Polen 1939–1945, 283–284, 285: таблица 10. По данным ВОЗ, минимальная калорийность дневного рациона для взрослого человека составляет 2100 ккал: World Health Organization, «Food and Nutrition Needs in Emergencies», 1, https://www.who.int/i/item/food-and-nutri tion-needs-in-emergencies.


[Закрыть]. Польским евреям не полагалось даже этого – они должны были существовать на крошечном количестве пищи, которое разрешалось закупать их общине. В январе 1941 года количество муки, разрешенное люблинскому Judenrat (Еврейскому совету, назначенному исполнять требования немцев и обеспечивать еврейское население Люблина), составляло менее полкилограмма на человека – на целый месяц[67]67
  Musial, Deutsche Zivilverwaltung und Judenverfolgung im Generalgouvernement, 160–163.


[Закрыть]. Рацион поляков состоял практически полностью из углеводов – картофеля, бобов и хлеба. Целью нацистской политики было ослабить и обезглавить польское население, чтобы оно не могло сопротивляться германскому правлению или долгосрочным планам нацистов изгнать большинство поляков и всех евреев с их родных земель[68]68
  Majer, «Non-Germans» Under the Third Reich, 272.


[Закрыть].

Помимо голодных пайков, власти Генерал-губернаторства наложили трудовую повинность на поляков в возрасте от четырнадцати до шестидесяти лет и на евреев от двенадцати и старше. Как и еврея, поляка могли в любое время задержать и отправить на строительную площадку или в трудовой лагерь. В отличие от евреев, их зачастую отсылали на работы в Рейх – эта судьба уже постигла более полумиллиона поляков, когда Янина прибыла в Люблин. Поначалу поляки сами вызывались ехать, веря обещаниям немцев, что условия там будут лучше и они смогут содержать свои семьи дома. Однако довольно быстро поляки узнали правду: в Германии им давали самую низкооплачиваемую работу, которую нельзя было сменить, и у них не было никаких мер воздействия на работодателей, которые избивали и грабили их. Еще до того, как немецким евреям приказали носить желтые звезды, польские работники в Рейхе носили специальные повязки, демонстрирующие их национальную принадлежность. Если работодатель жаловался, что его работник-поляк ленится или нарушает порядок, гестапо отправляло его в «трудовой исправительный лагерь», а то и в концентрационный[69]69
  Ibid., 149–53; Pohl, Von der «Judenpolitik» zum Judenmord, 80; Madajczyk, Die Okkupationspolitik Nazideutschlands in Polen 1939–1945, 220–224, 245: таблица 7; Winstone, The Dark Heart of Hitler’s Europe, 171.


[Закрыть].

Благодаря графу Скжинскому Генри получил должность в Шполеме, самом крупном сельскохозяйственном кооперативе в Люблинском округе. Он работал специалистом по заготовке яиц, и эта должность позволила ему не попасть в поле зрения немцев на протяжении войны.

С учетом долгого рабочего дня Генри задача поиска продуктов ложилась на Янину. Немногочисленные магазины, обслуживавшие поляков в Люблине, не могли обеспечить даже тот скудный рацион, который им полагался, а поскольку людям требовалось как-то выживать, то оставалось только покупать на черном рынке. Поиск нелегальных продавцов с необходимыми товарами, а потом торг и покупка – за наличные или по бартеру – были сложным и рискованным процессом. Война продолжалась, дефицит усиливался, и люди тратили все больше времени на поиски еды и самых необходимых товаров. В то время в Польше был популярен анекдот:

Два друга, которые давно не виделись, встречаются на улице.

– Чем занимаешься?

– Работаю в городской ратуше.

– А твоя жена, она как?

– Работает в писчебумажном магазине.

– А ваша дочь?

– Работает на заводе.

– Как же вы выживаете?

– Слава богу, наш сын безработный[70]70
  Gross, Polish Society Under German Occupation, 110.


[Закрыть].

Впервые прогулявшись по улицам Люблина, Янина сочла его довольно симпатичным, несмотря на жалобы Генри, который когда-то жил там. Однако, куда бы она ни направлялась, красоту везде успели подпортить немецкие оккупанты. Площадь Литевского, где стояли дворцы местной аристократии и собор Святых Петра и Павла, была переименована в Адольф-Гитлер-плат. В центре ее красовалась огромная карта, на которой показывалось продвижение нацистских войск по Европе, а громкоговоритель, который поляки прозвали «ревуном», сыпал новостями о победах Германии и плевался антисемитской пропагандой. В витринах элегантных магазинов и кафе на широком бульваре Краковское предместье висели таблички, запрещавшие вход полякам. Стены были заклеены плакатами, на которых евреи изображались грязными и вшивыми и где их обвиняли во всех смертных грехах, от торговли отравленным спиртным до распространения тифа. Но самый большой ужас наводили на Янину истощенные и болезненные личики польских детей, которых она встречала возле перенаселенных многоквартирных домов, где их семьи были вынуждены жить после того, как у них отнимали их собственные.

Проходя под готическими Краковскими воротами, Янина вступала на каменные улочки Старого города. Деревянные дома с оштукатуренным первым этажом были украшены росписями, еще сохранявшими свое очарование. Однажды, направляясь к Гродзким воротам, она увидела, что улица перегорожена и полиция обыскивает всех входящих. Знак предупреждал об опасности тифа. За воротами начиналось еврейское гетто[71]71
  Информация по Люблинскому гетто приводится по фотографиям, заявлениям и статьям с сайта театра Гродские ворота, в частности, по статье Якуба Хмелевски, «The Ghetto in Podzamcze-boundaries and area», trans. Monika Metlerska-Colerick, https://teatrnn.pl/lexicon/articles/the-ghetto-in-podzamcze-boundaries-and-area/, доступ от 30 января 2022 года; Martin Dean, «Lublin», The United States Holocaust Memorial Museum Encyclopedia of Camps and Ghettos, ed. Martin Dean, 675–678; Pohl, Von der «Judenpolitik» zum Judenmord, 90–95; Silber-klang, Gates of Tears, 157–219.


[Закрыть].

Часть Люблина между Гроздскими воротами и Замком – дворцом, возвышавшимся над городом, – исторически считалась еврейским кварталом, сформировавшимся около XV века. Люблинские евреи в количестве около 42 000 человек к 1939 году расселились далеко за его пределы. Весной 1941-го губернатор Люблинского округа Эрнст Цернер приказал всем евреям Люблина переселиться в гетто – небольшую часть еврейского квартала. В октябре 1941 года генерал-губернатор Франк издал указ о том, что евреев, пойманных за пределами гетто, будут арестовывать и расстреливать, как и поляков, которые осмелятся им помогать. Вход в люблинское гетто был запрещен всем неевреям, за исключением представителей власти; соответствующий указ вышел 9 декабря 1941 года, накануне прибытия Янины и Генри в город.

К началу 1942 года более 35 000 евреев жили в гетто, застроенном синагогами, школами, складами и старинными жилыми домиками. За редким исключением, там не было электричества и водопровода. Ни для кого не являлось секретом, что в гетто бушуют голод и тиф; по словам одного из эсэсовских чиновников, люди там «мерли как мухи»[72]72
  Schwindt, Das Konzentrations– und Vernichtungslager Majdanek, 79.


[Закрыть]. Слушая об ужасах гетто, Янина не могла не вспомнить своих друзей и коллег, которые сейчас страдали в таких же условиях во Львове.

Она понимала, что германская политика в Польше направлена на стравливание между собой различных этнических групп. Немцы публиковали антисемитскую пропаганду на польском языке, чтобы разжечь у поляков предрассудки против евреев. В Люблине проживало значительное количество украинцев, и, как в Галиции, немцы оказывали им предпочтение перед поляками и евреями. Украинцы получали более щедрые пайки, могли учить детей в университете, имели право посещать заведения, запретные для поляков, и даже превращать некоторые католические соборы в греко-католические или православные. Поляки с германскими корнями могли зарегистрироваться как Volksdeutsche, этнические немцы. Получив необходимое одобрение, они могли претендовать на такие же пайки и привилегии, что и коренные немцы в Рейхе. Некоторые этнические немцы с радостью пользовались этой возможностью вступить в ряды соотечественников – «высшей расы» – и поддержать новую родину, в том числе путем разграбления собственности и убийства евреев. Однако множество поляков с германскими корнями по-прежнему считали себя гражданами Польши и сопротивлялись искушению получать привилегии, предназначенные для немцев, хотя это и делало их предположительными врагами[73]73
  Madajczyk, Die Okkupationspolitik Nazideutschlands in Polen 1939–1945, 454–478; Gross, Polish Society Under German Occupation, 186–189; Musial, Deutsche Zivilverwaltung und Judenverfolgung im Generalgouvernement, 145–146; Winstone, The Dark Heart of Hitler’s Europe, 69, 104.


[Закрыть].

Не всех поляков немцы одинаково притесняли, как вскоре стало ясно Янине. Общественный строй перевернулся с ног на голову, и считалось удачей, если профессорам удавалось устраиваться на работу официантами, а аристократкам – прислугой. Однако некоторые поляки жили гораздо лучше, а многие даже упрочили свое финансовое положение – по крайней мере на некоторое время – благодаря черному рынку. Как и многие другие жители города, Янина выезжала в поисках продуктов в окрестности Люблина к зажиточным фермерам, которые прятали часть своей продукции от германских реквизиций и торговали ею. Янину поражало качество и разнообразие предметов роскоши, которые попадались ей в простых крестьянских домах, куда она приезжала за покупками. В одном она увидела концертное фортепиано, на котором некому было играть; у других стояли радиоприемники, не работавшие ввиду отсутствия электричества. Однажды какой-то фермер с гордостью продемонстрировал гостье пять радиоприемников и пять швейных машинок, которые хранил для дочерей как приданое. Некоторые крестьянки, с которыми ей приходилось иметь дело, использовали косметику и источали ароматы дорогих духов. В основном все это попадало к ним от евреев, которые были вынуждены обменивать свое самое ценное имущество на продукты, чтобы не голодать.

Работодательница мадам Марии – мадам Рыльска – являла собой пример немногих людей в городе, наживавшихся на нацистских притеснениях. Под ее красотой и обаянием, как выяснилось, таился редкий талант делать деньги. Официально мадам Рыльска владела модной кондитерской и кафе, а также магазином, торговавшим детскими колясками. Однако основным источником ее доходов была контрабанда, которой охотно занимался и сын мадам, Олек. Они специализировались на обуви, карточки на которую получали только немцы и Volksdeutsche, а евреи – основные клиенты Рыльских – выменивали на бриллианты и золото.

Янина понимала, что торговля на черном рынке и взяточничество стали главными стратегиями выживания в оккупированной немцами Польше и что они зависят от умения превращать чужую нужду в собственный доход. Верность былым ценностям стала роскошью, которую мало кто мог себе позволить, поскольку при нацистах ценой за нее стала человеческая жизнь. Примером тому был один из жильцов графини Владиславы, юноша наполовину германского происхождения, который отказался регистрироваться как Volksdeutsche. Янина восхищалась тем, как он дрожал в своем тонком пальто и ел вареную картошку в мундире вместе с другими постояльцами. Но потом он женился, у него родился ребенок, который сразу заболел, и юноша променял польскую национальность на пищу и лекарства, чтобы спасти малыша.

Янина решила, что не ей судить других за выбор, который они делают перед лицом опасности. Разве они с Генри не бросили свои семьи и друзей, уцепившись за возможность избежать смерти от рук нацистов? Это осознание будет преследовать их обоих до конца жизни.