Текст книги "Фальшивая графиня. Она обманула нацистов и спасла тысячи человек из лагеря смерти"

Глава 8
Замерзший груз

В предрассветные часы 27 ноября 1942 года жителей деревни Скербешов в округе Замосць по очереди будил оглушительный стук в дверь. Эсэсовцы и полицаи врывались в их дома.

– Вас переселяют, – заявляли они. – Берите только то, что сможете унести, и немедленно выходите строиться перед костелом. SCHNELL!

Менее чем через два часа поляков из Скербешова в открытых грузовиках увезли в морозную тьму – прочь от деревни, где их семьи жили поколениями. Очень немногие из них снова увидят родные края[119]119
  Madajczyk, Die Okkupationspolitik Nazideutschlands in Polen 1939–1945, 422–425; Kozaczyńska, «When There Were No More Tears Left to Cry», in Crime Without Punishment, ed. Kostkiewicz, 101–107. В дополнение к другим источникам, цитируемым в данной главе, большое количество информации по операции переселения из Замосця зимой 1942/43 года и реакции ГОС взято из архивов ГОС, sygn. 46, pp. 1–6, 10–15, 19, 21, 41–42, AAN, и доступно в RG15.550, 2_125_0_1.2_46. pp. 10–34, USHMM.


[Закрыть].

В этот же день вывезли жителей еще нескольких деревень, потом еще и еще. Янина узнала о перемещении, как только новость о нем дошла до подполья в Замосце. Вскоре после этого она начала получать панические послания от Комитета поддержки из Замосця, члены которого тоже попадали в облавы при рейдах. Они со Скжинским безуспешно пытались выяснить, какие деревни выселяют, куда увозят людей и что планируют с ними делать, чтобы ГОС мог вмешаться и помочь им. У Янины имелось и дополнительное задание от АК: выяснить, какие деревни будут выселять следующими, чтобы предупредить жителей и дать им возможность сбежать.

Янина использовала свои официальные и подпольные контакты в окружной и местной гражданской администрациях, но никто не мог дать ей внятного ответа. Соперничество между Франком и Гиммлером распространялось и на их подчиненных в Генерал-губернаторстве, где СС и полиция действовали как самостоятельная власть. Начальник СС и полиции Глобочник презирал губернатора округа Люблин Эрнста Цернера и любой ценой готов был отстаивать затеянный им проект. По приказу Глобочника гражданские власти были полностью отстранены от операции по перемещению.

Через несколько недель после ее начала полякам в регионе Замосце стало ясно, что вскоре немцы начнут избавляться от них. Месяцем раньше последние гетто в стране были ликвидированы в ходе жестоких и кровавых операций. Сознавая, что их отправляют на верную смерть, многие евреи пытались скрываться или бежать. Поэтому после облав в гетто начиналась охота на евреев, которых хватали и убивали, зачастую у всех на глазах. Этим занимались не только немцы и люди из Травников, но также польские полицаи, пожарные и обычные граждане. Некоторые поляки приходили в ужас при виде того, как соотечественники убивают своих еврейских соседей, и даже пробовали их спасать. Все понимали, что поляков ждет такая же судьба[120]120
  Madajczyk, Die Okkupationspolitik Nazideutschlands in Polen 1939–1945, 422–25; Laura Crago, «Szczebrzeszyn», Encyclopedia of Camps and Ghettos, ed. Dean, 713–715; Adam Kopciowski and Laura Crago, «Zamość», Encyclopedia of Camps and Ghettos, ed. Dean, 735–738; статьи с 21 октября по 26 ноября 1942 года, Klukowski, Tagebuch aus den Jahren der Okkupation 1939–1944, 376–387.


[Закрыть]. Командующий АК предупреждал свое начальство в Лондоне, что в момент, когда все гетто будут ликвидированы, «немцы начнут таким же образом избавляться от поляков»[121]121
  Kochanski, The Eagle Unbowed, 269.


[Закрыть]. Когда началось переселение из Замосця, многие поляки решили, что этот момент настал.

Связь между ликвидацией гетто и началом перемещения действительно имелась. В июле 1942 года, когда нацистские лидеры были уверены в скорой победе над Советским Союзом, Гитлер посетил Глобочника в Люблине и приказал ускорить процесс достижения расистской утопии. Он распорядился, чтобы к концу года все евреи в Генерал-губернаторстве были уничтожены – за исключением крошечного меньшинства, которое будет принудительно работать под надзором СС в закрытых трудо-вых лагерях в Майданеке или Аушвице. Только гетто опустеют, Глобочнику следует начать германизацию города Люблина и района Замосце путем изгнания оттуда польского населения и его замещения этническими немцами[122]122
  Schwindt, Das Konzentrations– und Vernichtungslager Majdanek, 122–129.


[Закрыть].

Глобочник был на седьмом небе от радости. «Теперь все наши тайные желания будут исполнены!» – восклицал он в разговоре с сослуживцем из СС. В начале октября 1942 года он взялся за германизацию Люблина, изгоняя поляков как из города, так и из близлежащих деревень. Многие перемещенные обращались за помощью в Комитет поддержки, но еще до начала перемещения у Комитета не хватало ресурсов на всех нуждающихся. Что еще хуже, многие его работники сами стали жертвами перемещения, включая двоих, оказавшихся в новом женском лагере в Майданеке.

Затем, 11 ноября, немцы выгнали Скжинского, Янину и люблинский Комитет поддержки из их общего офиса, расположенного в районе, который немцы выделили в городе для поляков. Вместо него ГОС достался старый дом на улице Любяртовская, на самой границе бывшего гетто, ранее принадлежавший еврейской семье, но там требовался серьезный ремонт. Янина и Скжинский отчаянно пытались найти убежище и продовольствие для люблинских перемещенных, когда узнали о выселениях в Замосце[123]123
  Цитата, ibid., 123; Kranz, «Das Konzentrationslager Majdanek 1941–1944», in Bildungsarbeit und historisches Lernen in der Gedenkstätte Majdanek, ed. Kranz, 281–283; Minutes of October 30, 1942, Polish Care Committee meeting, RG –15.550, 2_125_0_2.1468⁄382, USHMM; «Tätigkeitsbericht des Polnischen Hilfskomitees für Stadt und Land Lublin für November 1942», 18 декабря 1942 года, Distrikt Lublin, sygn. 238, pp. 1–5, APL.


[Закрыть].

Глобочник собирался изгнать более 33 000 поляков из района Замосць и расселить этнических немцев на их землях перед началом весеннего посевного сезона. Его солдаты временно поместили поляков в бывший лагерь советских военнопленных в городе Замосць (переименованном в Гиммлерштадт), где расовые специалисты проводили отборы. Немногочисленные дети и взрослые, у которых обнаружились немецкие корни, отправлялись на ассимиляцию в Германию, а оставшиеся дети в возрасте от полугода до четырнадцати лет и взрослые, слишком старые или нетрудоспособные, должны были разместиться в освободившихся гетто. Глобочник планировал отправить 20–25 % оставшейся молодежи и взрослых в Аушвиц, а остальных – на принудительные работы в Рейх или на восток[124]124
  Madajczyk, Die Okkupationspolitik Nazideutschlands in Polen 1939–1945, 422–425; Document 123, Europa unterm Hakenkreuz, ed. Heckert and Röhr, 238–239.


[Закрыть].

План Глобочника с самого начала пошел наперекосяк. Прознав про перемещение, поляки стали сбегать в близлежащие леса. Приезжая в деревню, предназначенную для перемещения, солдаты Глобочника зачастую не обнаруживали там ни единого жителя. Комиссия СС по перемещению обратилась к начальству Комитета помощи ГОС в Замосце с требованием распространить среди поляков в регионе прокламацию. Пускай соблюдают спокойствие и остаются в своих деревнях, переместят лишь некоторые семьи, и ничего плохого с ними не случится. Однако – предупреждала прокламация – немцы сурово накажут всех, кто сбежит. СС угрожали также и ГОС за любые попытки помогать беглецам.

Прокламация не возымела никакого эффекта. К началу декабря 1942 года, по оценкам ГОС, тысячи поляков скрывались в лесах, и около пяти тысяч из них были схвачены и посажены в лагерь Замосць. Ходили слухи об отборах в этом лагере и о разделении членов семьей. Янина и Скжинский предполагали, что трудоспособных взрослых отправят на принудительные работы, но насчет судьбы остальных они терялись в догадках.

Ответ стал ясен в середине декабря 1942-го. ГОС получил сообщение, что сотни семей, перемещенных из Замосця, отправляют в свободные гетто в округах Варшава и Радом. Местные комитеты поддержки срочно запрашивали ресурсы и консультации у ГОС в Кракове, поскольку дома в этих гетто были полностью разграблены и разорены, так что жить в них не представлялось возможным.

До конца месяца составы из Замосця доставили более двух тысяч перемещенных только в одно графство. И это были не семьи: одну половину составляли дети без сопровождения, а другую – старики и инвалиды.

Войска Глобочника хватали не всех поляков в деревнях, которые должны были освободить, а только тех, кто владел землей. Оставшиеся превращались, по сути, в рабов – им запрещалось покидать свои деревни, и они должны были работать на германских поселенцев, занимавших опустевшие дома и фермы. Немецкие хозяева пороли работников кнутами, отбирали у них продовольственные запасы, снимали одежду с тела и обувь с ног.

К концу декабря 1942 года солдаты Глобочника изгнали около десяти тысяч поляков – менее трети от заданной планки[125]125
  Document 123, Europa unterm Hakenkreuz, ed. Heckert and Röhr, 238–239.


[Закрыть]. Вдвое больше сбежали и теперь прятались в лесах, страдая от голода и холода при минусовых температурах и глубоком снеге. Скжинский с Яниной пытались придумать, как оказывать им помощь. Протесты графа германские власти игнорировали, а его требования разрешить доставку еды в лагерь Замосць оставляли без ответа. Местные комитеты поддержки больше не действовали, поскольку те их члены, которые не были схвачены, находились в бегах. Все, что Янина могла сделать, это подготовить припасы и персонал, чтобы ГОС смог отправить их сразу, как получит разрешение властей на оказание помощи полякам в Замосце.

Постепенно поляки в Замосце набирались решимости не только сбегать от нацистов с их планами перемещения, но и давать отпор. Семьи, укрывавшиеся в лесах, уводили с собой скот и забирали остатки продовольствия, а все остальное уничтожали – порой даже сжигали собственные дома. В лесах крестьяне формировали вооруженные отряды, в том числе ассоциированные с Армией Крайовой, которые нападали на деревни, где находились немецкие переселенцы. В отместку СС и полицаи сжигали деревни, откуда не перемещали жителей, и казнили их польское население.

В Люблине и Кракове ГОС постоянно выступал с протестами против перемещений на территории Генерал-губернаторства. Потрясенные ростом количества и жестокостью нападений вооруженных отрядов Сопротивления, гражданские власти проникались большим сочувствием к просьбам ГОС и настаивали на том, чтобы перемещение прекратилось. Глобочник игнорировал их. Для него ответом на сопротивление могло быть только новое насилие.

Состояние перемещенных лиц, прибывавших в Варшаву и Радом, свидетельствовало об ужасающих условиях в транзитном лагере Замосць. Выгоняя поляков из их домов, немцы практически не давали им времени собраться – зачастую не больше десяти минут, – так что многие не успевали даже одеть детей в теплые вещи и обуться. В лагере детей и взрослых, признанных негодными для поставленных немцами задач, отрывали от семей и держали на отдельной территории за колючей проволокой. В неотапливаемых деревянных бараках с земляными полами, босые и едва одетые дети оказывались на попечении взрослых, которые не могли позаботиться сами о себе. Холод, недоедание, антисанитария и болезни быстро оказывали свое разрушительное воздействие. В начале января дети десятками умирали ежедневно[126]126
  Kozaczyńska, «When There Were No More Tears Left to Cry», 101–104; Jaczyńska, Sonderlaboratorium SS, 187–197.


[Закрыть].

Условия в лагере Замосць для молодежи и взрослых, отобранных для работы, были немногим лучше. Когда сотни перемещенных из Замосця прибыли в Аушвиц в середине декабря 1942-го, эсэсовское начальство пожаловалось, что они слишком истощены и слабы, чтобы работать. По стандартной лагерной практике СС полагалось «ликвидировать» нетрудоспособных, чтобы не расходовать на них драгоценные ресурсы. Эта жалоба заставила эсэсовцев, отвечавших за перемещение, задуматься, не лучше ли будет сразу отправлять польских детей в Аушвиц на смерть, чем запирать их в гетто. Так они гарантировали бы, что дети не выживут и не передадут свою «нежелательную кровь»[127]127
  Document 123, Europa unterm Hakenkreuz, ed. Heckert and Röhr, 238–239.


[Закрыть].

Еще хуже, чем лишения в лагере Замосць, были муки, которые старики и дети испытывали при перевозке в освободившиеся гетто. Точно так же, как при депортации евреев, немцы запирали переселенцев из Замосця в грузовые вагоны без пищи и воды. Вагоны для скота, набитые узниками, зачастую подолгу простаивали на путях, пропуская приоритетные военные составы, и потому поездка до пункта назначения могла занимать несколько дней. Когда поезд прибывал, местный комитет ГОС организовывал его встречу силами населения. Поляки помогали переселенцам вылезать из вагонов, давали им горячую еду, оказывали медицинскую помощь, совсем больных и потерявших сознание доставляли в больницы, а трупы тех, кто умер по дороге, – в морг. Многие трупы оставались безвестными и неопознанными – особенно детские. Так получилось, например, с шестимесячной девочкой в розовой кофточке и шапочке в полоску, умершей в поезде на Седлице, примерно в двухстах километрах от Замосця[128]128
  Kozaczyńska, «When There Were No More Tears Left to Cry», 105–107.


[Закрыть].

Выжившие перемещенные полностью зависели от комитетов поддержки ГОС, старавшихся обеспечить их жильем и средствами к существованию. ГОС помогал некоторым добраться до родственников, находил семьи, которые брали к себе детей, и договаривался об убежище для остальных. Сотрудники комитета поддержки тратили огромное количество времени на то, чтобы зарегистрировать перемещенных у местных властей, предоставить им медицинскую помощь и карточки на питание. Большую часть продовольствия, одежды и необходимых вещей комитеты поддержки получали от польского населения, и без того страдавшего от постоянного дефицита.

Тем временем трудоспособную молодежь и взрослых отправляли в Рейх на работы, и они полностью теряли связь с семьями. В офис Янины приходили взволнованные письма от перемещенных, пытавшихся узнать о судьбе детей и родителей. Янина всей душой хотела помочь им, но не могла[129]129
  «Protokół przesłuchania świadka: Janina Suchodolska», 2 декабря 1946 года, IPN108⁄272, GK 281⁄272; SO Rd 272, Архив государственного музея в Майданеке (APMM).


[Закрыть].

Наконец 9 февраля 1943 года ГОС получил разрешение на оказание помощи полякам в лагере Замосць[130]130
  Kłapeć, Rada Główna Opiekuńcza w dystrykcie lubelskim w latach 1940–1944, 253–259.


[Закрыть]. Янина сразу же направила в лагерь продовольствие и персонал, подготовленные заранее. В числе сотрудников ГОС было десять женщин, членов Сопротивления, обладавших навыками работы в яслях и детских садах. Янина собрала их и обеспечила удостоверениями ГОС, чтобы они могли беспрепятственно проходить в лагерь. Их задачей было провести регистрацию находившихся там сотен детей и убедить родителей передать их под опеку ГОС. Сотрудницы обещали, что ГОС отправит детей к родственникам или найдет для них убежище.

Янина уже договорилась об устройстве детского дома в пригороде Люблина, где собиралась разместить детей, спасенных из лагеря Замосць. Многие матери, сознавая, какой опасности дети подвергаются в лагере, сразу же давали согласие на опеку ГОС, но некоторые отказывались, отчаянно желая верить в заверения немцев, что им позволят оставить детей при себе. Сотрудницы Янины спрашивали, что делать с такими сопротивляющимися матерями.

Очень вовремя Янина получила отчет от контакта в подполье в Варшаве насчет транспорта из Замосця, который нашли заброшенным на тупиковой железнодорожной ветке. Когда двери вагонов открыли, внутри нашли замерзшие трупы пятисот детей. Немцы быстро закрыли вагоны заново и отправили страшный груз в лагерь смерти Собибор, чтобы кремировать там в ямах[131]131
  Wnuk, Dzieci polskie oskarżaja, 189–190, цитируются слова Янины Суходольской.


[Закрыть].

В ужасе Янина без колебаний ответила своим сотрудницам в Замосце, чтобы те игнорировали отказы матерей. Любыми средствами, заявила она, «забирайте детей».

Глава 9
Польский вопрос

В морозное утро 26 февраля 1943 года Янина ехала с князем Воронецким и графом Скжинским на важную встречу. Настрой у них был осторожно-оптимистичным; машина везла их по дороге, ведущей в Замосць. Примерно в километре от города Янина увидела слева от дороги, за колючей проволокой, гигантские бараки трудового лагеря, построенного Глобочником для евреев, который обычно называли «Старым аэродромом», по месту нахождения. Еще через километр она увидела справа колючую проволоку, обозначавшую границу Майданека. За ней, в отдалении, шли заграждения с караульными башнями, окружавшие лагерь, который простирался до самого горизонта. Мрачные бараки чернели на фоне грязного снега, а трубы крематория выплевывали дым, расстилавшийся над дорогой. От его запаха Янину мутило.

Машина въехала в ворота, охраняемые эсэсовцами. Янина со спутниками показали свои бумаги и сообщили о цели приезда: у них назначена встреча с комендантом. Они прибыли, чтобы изложить свой план по кормлению заключенных Майданека. На этот раз, – Янина знала, – Флорштедт не откажет.

Перелом в ходе войны заставил немецкие власти пересмотреть отношение к помощи заключенным Майданека. В начале осени 1942 года нацистская Германия находилась на пике своего могущества, но с тех пор силы Британии и США высадились в Северной Африке, Красная армия одержала победу под Сталинградом, а союзнические войска бомбили немецкие города. Германия нуждалась в большом количестве рабочей силы – чтобы заменить мужчин, которые отправились поддерживать разваливающиеся фронты, – и в наращивании продовольственного импорта для предотвращения дефицита и падения духа в тылу. Нацистские лидеры рассчитывали получить и то и другое в Генерал-губернаторстве.

Это заставило генерал-губернатора Франка в декабре 1942-го поднять вопрос о пересмотре германской политики по отношению к полякам. Как он мудро заметил, обращаясь к подчиненным, «нельзя одновременно уничтожать поляков и рассчитывать на польскую рабочую силу». Генерал-губернаторство выполнит требования, предъявляемые Германией, заверял он, но для начала следует ответить на фундаментальный вопрос: «Следует… нам морить поляков голодом или кормить их?»[132]132
  Madajczyk, Die Okkupationspolitik Nazideutschlands in Polen 1939–1945, 218–219.


[Закрыть]

Генрих Гиммлер задавался тем же вопросом в отношении 110 000 заключенных в его концентрационных лагерях. Германии нужны были работники, а у него имелась рабочая сила. Он мечтал превратить свои лагеря в крупные промышленные центры, где заключенные будут работать на военном производстве, тем самым компенсируя расходы СС на их содержание. Главным затруднением здесь являлась сама концепция концентрационного лагеря, предназначенного для уничтожения узников, а не превращения их в трудоспособных рабочих. Он мог бы предложить германской промышленности куда больше работников, если бы 80 000 заключенных не умерли во второй половине 1942 года, около 90 % – от голода, переутомления, болезней и травм. И это только зарегистрированных – не считая евреев, которых казнили сразу по прибытии в Аушвиц и Майданек. Если Гиммлер собирался извлечь максимум выгоды из своих концентрационных лагерей, то ему требовался не только приток новых заключенных, но также способ сохранять их живыми и трудоспособными – и желательно без дополнительных расходов со стороны СС[133]133
  Wachsmann, KL, 627, 409–424.


[Закрыть].

Поэтому в конце октября 1942 года Гиммлер постановил, что семьям и частным лицам разрешается ежемесячно отправлять посылки с едой и одеждой узникам концентрационных лагерей. За этим вскоре последовали директивы комендантам и врачам лагерей снизить уровень смертности среди заключенных. Вместо того чтобы убивать их непосильным трудом, лагеря теперь должны были поддерживать в них жизнь, чтобы узники послужили экономическим интересам СС[134]134
  Ibid., 421–427; Wiśniewska, «Pomoc więźniom Majdanka», 235–236.


[Закрыть].

Однако перемена политики не помогла Янине и Скжинскому сразу получить разрешение кормить узников Майданека. Хотя Майданек являлся частью системы концентрационных лагерей, официально он все еще считался лагерем военнопленных. Более того, в первую очередь он предназначался для евреев, составлявших 90 % заключенных в конце 1942 года. Глобочник создал его как один из «своих» лагерей для «Операции Рейнхард» и требовал, чтобы коменданты подчинялись исключительно его приказам. Хотя в 1942 году в Майданек были помещены тысячи польских заложников и крестьян – в наказание за сопротивление немецкому правлению, – они считались временными заключенными, которых предполагалось выпустить через несколько недель, если, конечно, те до этого доживут[135]135
  Kuwałek, Kranz, and Ciwek-Siupa, «Odszyfrowane radiotelegramy (…)», 210–232; Kranz, «Konzentrationslager Lublin», 37; Grudzińska, «Polacy na Majdanku», in Więźniowie KL Lublin 1941–1944, ed. Kranz and Lenarczyk, 272–282.


[Закрыть]. Поскольку Майданек не являлся концентрационным лагерем для польских политзаключенных, Флорштедт отвергал притязания ГОС, пытавшегося помочь узникам лагеря.

Однако в феврале 1942 года состав заключенных Майданека стал более разнообразным. В погоне за бесплатной рабочей силой Гиммлер приказал свезти всех трудоспособных заключенных-поляков с территории Генерал-губернаторства в свои концентрационные лагеря, в первую очередь в Майданек и Аушвиц. Он также распорядился о проведении массовых облав на трудоспособных неработающих поляков и всех подозреваемых в участии в Сопротивлении, чтобы отправить их в Майданек, Аушвиц и лагеря на территории Рейха. В Майданек и Аушвиц отсылали также всех мужчин, женщин и детей, захваченных при антипартизанских операциях на территории Советского Союза. Гиммлер даже распорядился устроить отдельный лагерь для советских детей на женской половине Майданека. За исключением некоторых, отобранных для германизации, эти дети должны были остаток жизни работать в лагерных мастерских[136]136
  Wachsmann, KL, 419; Document 126, Europa unterm Hakenkreuz, ed. Heckert and Röhr, 244; статьи от 11 января и 25 января 1943 года, в: Leszczyńska, Kronika obozu na Majdanku, 116, 122.


[Закрыть].

Следуя директивам Гиммлера, в начале 1942 года полиция безопасности отправила в Майданек несколько тысяч поляков, собранных по тюрьмам в Генерал-губернаторстве или схваченных в ходе рейдов. К началу февраля среди лагерных заключенных поляков было больше, чем евреев. 16 февраля 1943 года Майданеку был присвоен статус концентрационного лагеря, поскольку в нем теперь содержались преимущественно польские политзаключенные. Официально он назывался концентрационный лагерь войск СС «Люблин»[137]137
  Wachsmann, KL, 421–424; Grudzińska «Polacy na Majdanku», 284–287; White, «Majdanek», 7.


[Закрыть].

Одновременно ГОС пытался воспользоваться возросшим интересом Франка к сохранению жизней польских узников – по крайней мере до конца войны. При поддержке гражданской администрации 9 февраля 1943 года ГОС получил наконец карт-бланш от полиции безопасности и СД в Генерал-губернаторстве на доставку продовольствия, одежды и предметов первой необходимости польским заключенным во всех тюрьмах. Поскольку политзаключенные в Майданеке находились под юрисдикцией гестапо, относившегося к полиции безопасности, Скжинский и Янина считали, что теперь у ГОС появились основания требовать разрешения на предоставление питания этим заключенным. И надо было поторопиться, потому что поляки умирали за несколько недель содержания в лагере. Ходили даже слухи, что польских заключенных, утративших трудоспособность, отправляют в газовые камеры вместе с евреями[138]138
  17 февраля 1943 года, сопроводительное письмо, и 11 февраля 1943 года, служебная записка от Türk, Abteilung BuF, Hauptabteilung Innere Verwaltung, Generalgouvernment, Lublin District Office, sygn. 209, pp. 138–139, APL; Wiśniewska, «Pomoc więźniom Majdanka», 235–242. В дополнение к мемуарам Янины, информация в этой главе, если не указано иначе, приводится по: «Sprawozdania Pol. K. O. Lublin z akcji dożywiania więźniów, 1943–1944», RGO sygn. 1487, AAN, in Fot. 19, APMM; Kłapeć, Rada Główna Opiekuńcza w dystrykcie lubelskim w latach 1940–1944, 246–247.


[Закрыть].

Чтобы получить разрешение кормить узников Майданека, Скжинскому и Янине пришлось погрузиться в бюрократические лабиринты администрации Генерал-губернаторства. Обычно Скжинский брал Янину с собой на все встречи с представителями власти, чтобы она делала записи, предоставляла информацию в поддержку его запросам и передавала инструкции, полученные на встречах, в комитеты поддержки. Ее присутствие давало и психологические преимущества. Немецкие чиновники обычно демонстрировали пренебрежение к посетителям-полякам, отказывая им в простой любезности вроде вставания для приветствия или приглашения садиться. Однако классовое сознание было так глубоко укоренено даже у эсэсовских офицеров, что они инстинктивно поднимались, когда к ним входила аристократка, говорившая на немецком. А дальше чиновник оказывался перед дилеммой. Сидеть, пока дама стоит, ему было неловко, и оставалось либо стоять всю встречу – возможно, отвернувшись, чтобы выказать свое презрение, – либо предложить даме сесть, но тогда и сопровождающий ее джентльмен мог садиться тоже. После того как это происходило, встречи традиционно развивались по одному и тому же сценарию: Скжинский сообщал о причине визита, чиновник пускался в рассуждения о ленивых, нецивилизованных поляках и их неспособности оценить справедливость и величие германского правления, и, наконец, они переходили к делу.

Когда Скжинский и Янина вернулись к вопросу поставок в Майданек, то первым делом посетили департамент БюФ округа Люблин – государственную организацию, разрешение которой требовалось для каждой инициативы ГОС. В 1942 году Люблинский БюФ воспротивился даже тому, чтобы позволить ГОС принимать пожертвования от общественности. Однако теперь, когда Франк проводил примирительную политику по отношению к полякам, БюФ обязан был прислушаться к доводам Скжинского. Когда Скжинский и Янина представили свое предложение по организации помощи заключенным Майданека совместно с польским Красным Крестом, БюФ дал согласие[139]139
  Ежемесячные отчеты по деятельности польского комитета поддержки в городе и округе Люблин, от августа и октября 1942 года, sygn. 209, pp. 12, 38, APL; Madajczyk, Die Okkupations– politik Nazideutschlands in Polen 1939–1945, 111–113.


[Закрыть].

Следующей Скжинский и Янина посетили штаб-квартиру гестапо в Люблине. Она располагалась в угловом здании с лепным фасадом и часами над входом, которое стало символом террора для жителей города. Всем было известно, что «под часами», в темных и душных подвалах, избитые, окровавленные заключенные дожидаются следующего сеанса пыток от рук гестаповских палачей. Визит Янины и Скжинского оказался коротким, потому что их сразу же прогнали, заявив: если ГОС собирается кормить заключенных Майданека, надо получить разрешение начальника полиции безопасности и СД по Люблинскому округу, гауптштурмфюрера Гельмута Мюллера. На эту встречу Скжинский привел с собой тяжелую артиллерию: князя Воронецкого, заместителя начальника ГОС из Кракова.

Стратегия Скжинского сработала: Воронецкий добился у Мюллера разрешения для ГОС и польского Красного Креста поставлять продовольствие, лекарства и предметы первой необходимости польским заключенным под юрисдикцией полиции безопасности в Майданеке. Когда Флорштедт получил от Мюллера прямые указания, у него не осталось другого выбора, кроме как пойти на уступки делегации ГОС.

В любом случае теперь, когда Флорштедту срочно требовалось снизить уровень смертности, предложение ГОС было ему выгодно. Он согласился, чтобы ГОС и люблинское отделение Красного Креста раз в месяц доставляли польским заключенным передачи от родственников с продовольствием и всем необходимым. Вес передачи не должен был превышать двух килограммов, ее следовало адресовать конкретному заключенному, родственники могли заплатить комитету поддержки ГОС в Люблине или польскому Красному Кресту за подготовку передачи от их имени. Кроме того, он разрешил люблинскому комитету поддержки еженедельно доставлять в Майданек по килограмму хлеба на каждого польского заключенного, а также бобы, картофель и овощи, которые будут добавляться в суп для заключенных. Комитет поддержки мог привозить одеяла и солому для набивки матрасов, и обе организации – ГОС и Красный Крест – могли поставлять лекарства по требованию лагерного врача. Воронецкий добился еще одной уступки, почти такой же важной для польских заключенных и их семей, как доставка продовольствия и передач: права польским заключенным отправлять из лагеря по одному письму или две открытки за месяц.

По дороге из Майданека Янина поделилась со спутниками радостью по поводу отвоеванных полномочий и нетерпением скорей приступить к работе. Хотя продукты и передачи предстояло поставлять люблинскому комитету поддержки и польскому Красному Кресту, ответственность за помощь Майданеку в целом ложилась на офис Скжинского, и тот немедленно поручил Янине браться за проработку деталей. Как только они вернулись в офис, она разослала уведомления всем комитетам поддержки ГОС насчет сбора передач для заключенных Майданека и опубликовала призывы вносить пожертвования. Она собиралась просить о пожертвованиях у люблинских предприятий и организаций, а также обратиться за помощью к своим контактам в подполье. Теперь, когда она была близка к осуществлению своей цели, Янина не могла позволить недостатку ресурсов помешать ей.

Как она и ожидала, коллеги в люблинском комитете поддержки и в польском Красном Кресте взялись за дело в ту же минуту, как получили разрешение на доставку помощи в Майданек. Красный Крест отвечал за передачи от родственников заключенных, включая те, за подготовку которых родные платили комитету поддержки. К середине марта 1943 года две организации совместно доставляли в среднем 1700 передач в Майданек в неделю.

Кроме того, люблинский комитет поддержки должен был доставать одеяла и солому для постелей узников, искать продукты для поставок в лагерь и печь более шести тонн хлеба для лагеря еженедельно – по килограмму на каждого из шести тысяч польских заключенных, которых, по утверждению властей Майданека, содержали там. За поиски продуктов и выпечку хлеба отвечала Антонина Лопатинская, глава продовольственного отдела люблинского комитета поддержки. Хотя она не говорила по-немецки, у этой женщины был особый дар добиваться прибавки к строго ограниченному количеству продовольствия у немецких властей, которым она с суровым видом читала лекцию по международному праву – той его части, где говорилось об обращении с населением на оккупированных территориях[140]140
  Krzymowska, Lubelska Chorągiew Harcerek w latach 1939–44. Pomoc dla więźniów Majdanka, VII/0–72, 193–194, APMM.


[Закрыть].

Для Янины разрешение кормить узников Майданека было одним из немногих лучиков надежды посреди бесконечных страданий, которые, несмотря на свои неустанные усилия, они с коллегами из ГОС мало чем могли облегчить. Если бы только им разрешили доставлять больше передач – тогда вместе с хлебом и ингредиентами для супа от люблинского комитета поддержки стало бы возможно значительно повысить шансы на выживание для польских заключенных. Кроме того, Янина знала, что во всех отделениях Майданека содержатся не только поляки, но и заключенные других национальностей и этнических групп, включая евреев. Поскольку кухни в каждом отделении готовили еду на всех заключенных в одних и тех же котлах, продукты, которые поставлял на эти кухни ГОС, доставались всем узникам лагеря. Хотя ГОС запрещалось оказывать поддержку заключенным неполякам, Янина рассчитывала доставлять достаточное количество продовольствия, чтобы не допустить голода среди прочих заключенных, не только поляков.

Однако очень быстро ГОС столкнулся с проблемами. На офис Янины и польский Красный Крест посыпались запросы от людей, в отчаянии пытавшихся выяснить, не являются ли их родные пленниками Майданека. Некоторые получали уведомления, что человек, которого они разыскивают, содержится в Майданеке, но ничего более; до некоторых доходили слухи, что их родственник оказался там. Однако Флорштедт и Мюллер отказывались предоставить списки польских заключенных в Майданеке или хотя бы идентифицировать тех, кто там умер.

Более того, быстро выяснилось, что из нескольких тысяч передач, отправляемых подтвержденным узникам Майданека, практически ни одна не доходила до адресата нетронутой. К каждой передаче прилагалась заранее подписанная открытка, которую адресат должен был вернуть в доказательство получения. Однако семьи заключенных жаловались Янине, что не получают открытки либо что подписи на них поддельные. Она узнала, что СС в лагере вскрывают передачи и отбирают часть содержимого, прежде чем передать их капо – невооруженной охране из числа заключенных, – которые тоже берут часть себе. Когда передача доходила до узника, там зачастую не оказывалось ничего, кроме заплесневелого хлеба.

Проблемы возникли также с начальником люблинского комитета поддержки Тадеушем Дабровским и главой люблинского отделения польского Красного Креста Людвиком Кристиансом. Поскольку комитет поддержки не располагал собственным транспортом, он перепоручал Красному Кресту доставку не только передач, но и продуктов в Майданек. В первые три недели марта 1943-го комитет поддержки отправил в Майданек через Красный Крест около двадцати тонн хлеба в три поставки. Однако поставок продуктов для суповой кухни осуществлено не было. Они оценивались в значительную сумму, а цены на продовольствие стремительно росли. Дабровский решил, что лучше будет отложить доставку продуктов для супа, пока комитет поддержки не накопит один или два месячных объема, чтобы отправить их сразу. Кристианс также беспокоился о доставке продуктов в Майданек: их ведь будут есть все заключенные лагеря, а не только поляки. Собственно, Янина так и задумывала. До войны Кристианс состоял в радикальном крыле антисемитски настроенных национал-демократов. Он был убежден в том, что миссия польского Красного Креста – помогать этническим полякам, и только им.

Скжинский обратился к Воронецкому, чтобы тот решил вопрос. В конце марта князь по отдельности провел встречи с Кристиансом и Дабровским, выслушал их и опроверг аргументы обоих. Вне зависимости от того, кто будет есть продукты, предоставленные комитетом поддержки, внушал он, доставка продовольствия польским заключенным – «наш великий и неотъемлемый долг». Нельзя терять время, потому что немцы могут в любой момент отозвать разрешение на доставку продуктов в Майданек. Чтобы никто не сомневался насчет его инструкций, князь изложил их на бумаге: «Возобновить поставки немедленно».