Текст книги "Стингрей в Зазеркалье"

Глава 30
Последний концерт

Пятница 22 июня 1990 года. Я смотрю на свою собственную пластинку в руках у телерепортера.

– В эти самые минуты, – тараторит он в микрофон, – в Московском Доме художника на Кузнецком мосту проходит презентация альбома Джоанны Стингрей «Думаю до понедельника». Альбом был записан в студии Red Wave в Лос-Анджелесе и издан фирмой «Мелодия».

«Взгляд» к тому времени стал самой популярной программой на советском телевидении, символом перестройки и свободы слова. Он радикально изменил все представления советских людей о возможном и невозможном в телеэфире. Просто, неформально одетые молодые ведущие, прямой эфир, поп– и рок-музыка в перерывах между интервью и сюжетами – все это самым коренным образом отличалось от скованного, зажатого, тщательно отрепетированного и прошедшего несколько кругов проверки старого телевидения. Я была горда тем, что выход моего альбома стал сюжетом «Взгляда» и что клип Keep On Traveling крутят между сюжетами.

– Вы уже, должно быть, видели эту пластинку – «Джоанна Стингрей “Думаю до понедельника”»? Альбом был выпущен в нашей стране фирмой «Мелодия».

Чуть позже, в тот же вечер, на другом канале я так же улыбалась уже другому репортеру, который так же гордо держал в руках альбом.

– Сегодня, – продолжал он, – состоялась презентация пластинки в Доме художника. Мы покажем вам, как это происходило…

На экране замелькали лица многочисленных гостей на презентации: Рашид Нугманов, Андрей Медведев, Олег Котельников, Андрей Крисанов, Саша Липницкий, Инал Савченков, Андрей Макаревич, Ольга Слободская и многие другие. Пришел туда и менеджер «Кино» Юрий Айзеншпис. Со мной он был всегда мил, но полного доверия к тому, как он управляет финансами группы, у меня никогда не было.

– Что здесь происходит? – спросил меня журналист, глядя на экран.

– Что? – переспросила я по-русски. – Тусовка, вечеринка. Друзья собрались, пьют, едят.

– На сей раз Джоанна у нас в стране уже не как продюсер, а как певица, – продолжал репортер, пока на экране без звука крутились кадры презентации. – Она выступит с концертами в Ленинграде, Москве, Киеве и еще нескольких городах.

Я с трудом могла поверить в происходящее, в то, что слова эти не просто говорятся вслух, но еще и разносятся телевидением по всей стране.

Я была на седьмом небе от счастья – наконец-то на «Мелодии» выходит мой полный альбом! Обложку его украшала пейзажная картина Бориса, поверх которой я наложила несколько уменьшающихся в размере и уходящих к горизонту моих фотографий – впечатление создавалось такое, будто я парю в облаках. Борис сыграл огромную роль в обучении меня мастерству написания песен, четыре из десяти в альбоме были написаны вместе с ним, так что его картина на обложке была вполне уместной. Денег за пластинку я не получила: несмотря на все изменения и послабления в этом смысле с артистами по-прежнему не считались. Хорошо еще, что позволили выпустить альбом.

Выход «Думаю до понедельника» был далеко не единственным волнующим событием тех дней. 24 июня 1990 года «Кино» сыграли свой самый большой к тому времени концерт на стадионе «Лужники». Концерт совпал с днем рождения Юрия. Проходил он под эгидой газеты «Московский комсомолец», и, хотя в программе значились и другие группы, вся 70-тысячная толпа дружно скандировала: «“Кино”! “Кино”!» Виктор пригласил и меня спеть несколько песен – он никогда обо мне не забывал.

– Виктор, я хочу сделать клип на песню «Город Ленина», – говорю я ему. – Можно я использую съемки с концерта?

– Конечно! – тут же ответил он, обнимая меня за плечи. – Бери все, что хочешь. – При всем грандиозном успехе и славе «Кино» Виктор оставался тем же добрым и щедрым парнем с лукавой усмешкой в глазах, каким был всегда.

От моей группы, составленной из музыкантов «Центра», остался только барабанщик Саша. На этот раз со мной выступал клавишник Павел Хотин из «Звуков Му», на басу играл Юрий Иванов, и на гитаре – Валерий Саркисян. Моим менеджером по-прежнему оставался Тимур Гасанов.

В день концерта у нас были съемки клипа – вздетые вверх руки фанов и солдаты вокруг, потом мы наложили на это кадры моего выступления. В Москве было уже почти темно – то самое время суток, когда небо затуманивается, становится размытым, и на этом фоне все остальное обретает отчетливую контрастность. Появление на сцене перед таким скоплением людей значило для меня очень многое, и хотя аппаратура фонила, возбуждение было невероятным – тем более что на огромном мониторе над толпой гигантскими буквами красовалось мое имя: STINGRAY.

Критик «Московского комсомольца» Артур Гаспарян на следующий день писал: «Публика с восторгом встретила песни американской певицы, исполняемые и на английском, и на русском, и в конце дружно скандировала здравицы в честь предполагаемой российско-американской дружбы».

После своего выступления я пошла за кулисы потусоваться с дожидающимися выхода на сцену «киношниками» – устроилась на коленях у Юрия, смеялась и шутила вместе со всеми. И вдруг почувствовала, что силы меня покидают. Возбуждение последних трех дней – выход и презентация альбома, многочисленные интервью, выступление на концерте – наконец-то спало, но я была полностью изможденной. К тому же рано утром мне нужно было садиться в самолет и лететь в Лос-Анджелес. Когда за кулисами появились Виктор с Наташей, я едва могла держаться на ногах, глаза у меня слипались.

– Сил нет, пойду домой, – сказала я, приветственно обнимая Виктора. – Не знаю, как вы сами все это выдерживаете.

– Джо, останься, пожалуйста. Посмотри, как мы сыграем. – Он не выпускал меня из своих объятий, пока я не согласилась. – Этот концерт будет особенным, – пообещал он.

Я не встречала человека, который был бы способен сказать Виктору «нет».

К тому времени, когда группа начала играть, Москва уже полностью погрузилась в ночную тьму. Парни кричали, а девушки рыдали навзрыд, как будто на сцену вышел сам Христос. Виктор был символом перемен, символом надежды и свободы, символом магии рок-н-ролла. Вся многотысячная толпа вскочила на ноги, танцуя и повторяя за ним каждое слово. Стадион осветили всполохи фейерверков, а на одной из трибун зажегся олимпийский огонь. Лишь в пятый раз за всю историю «Лужников» здесь загорался олимпийский огонь, и трудно было сказать, что больше господствовало над стадионом – яркое торжественное пламя или же Виктор со своими песнями. Он источал силу и мощь, и в свете огня, отблески которого мерцали на его темных волосах и черном костюме, он выглядел настоящим титаном.

После последнего биса он подошел к микрофону, как совершивший свои подвиги Геракл. В глазах его блестел триумф победы.

– Спасибо вам большое, нам нужно на этом заканчивать, – сказал он своим тихим, спокойным голосом. – Я думаю, что летом мы запишем новый альбом, осенью начнем снимать новый фильм, и зимой вы сможете его увидеть. Спасибо большое, что вы сюда пришли, – с этими словами он покинул сцену.

Как здорово, думала я, что я осталась. Виктор самым чудесным образом умел балансировать на грани между гордостью и скромностью, славой и реальностью. Многие годы, выходя на сцену, я всякий раз пыталась и для себя найти этот баланс, вспоминала об этом концерте, о Викторе и о том, что я увидела и поняла в тот вечер.

– Я очень рада, что была на концерте, – сказала я Виктору перед расставанием. – Это было просто невероятно.

На прощание мы обнялись и договорились съездить в Диснейуорлд во Флориде в феврале.

– Все лето я буду в Риге. Если тебе нужно мне что-то сообщить срочно, звони Наташиной маме в Москву, она все передаст, – сказал он, провожая меня к выходу. – Ну а если все в порядке, то увидимся в сентябре.

Я еще раз обвила руки вокруг его худых, вспотевших от концерта плеч. Он меня расцеловал.

– Не забывай обо мне, пока меня не будет! – шутливо предупредила я, наконец отстранилась и пошла, видя, как он провожает меня взглядом: тонкая стройная фигура у стены.

– Буду, как всегда, ждать тебя здесь, Стингрей, – пообещал он.

Глава 31
Бойтесь своих желаний

Пока русские собирались на юг, чтобы скрыться от городской жары и влажности июля и августа, я полетела домой. Я не уставала поражаться, как все эти люди, денег у которых едва хватало на жизнь, могли тем не менее каждое лето отправляться на черноморский курорт или расслабляться у себя на загородных дачах. И хотя почти все свое время я теперь проводила в России, я все еще оставалась типичным американским «трактором»[116]116
  В первой книге «Стингрей в Стране Чудес» Джоанна рассказывает, что ленинградские друзья дали ей прозвище «Трактор» или «Американский трактор» – «за способность неумолимо двигаться вперед и добиваться поставленной цели».


[Закрыть], не способным и не умеющим расслабляться. И на лето я уезжала не для расслабления, а для записи новых песен и монтажа клипа «Город Ленина».

Единственная проблема состояла в том, что на эти пару месяцев я расставалась с Юрием. О его измене мы больше ни разу не говорили, и я знала, что сама эту тему затронуть никогда не решусь. Видимо, мне казалось, что если я задвину боль куда-то в самые дальние, темные закоулки сознания, то она и болеть перестанет. Я знала, что на самом деле он меня любит, и пыталась убедить себя, что этого ему достаточно. Виктор пригласил Юрия провести время с ним и Наташей на ее даче под Ригой с тем, чтобы они вместе могли поработать над новым альбомом. Мы с Юрием редко переговаривались, когда оказывались в разных странах, ну а тут я понимала, что это и вовсе будет невозможно – на даче не было телефона. Надеялась я, что нет там и других женщин.

Наше расставание я постаралась сделать как можно более сердечным – мы крепко обнялись, тесно прижавшись друг к другу, и расцеловались. Чувство у меня при этом было странное, я будто знала, что что-то должно произойти, но относила это на счет наших отношений с Юрием и его измен. Все будет хорошо – пыталась убедить я саму себя, садясь в самолет. Но неприятное предчувствие не покидало.

В Лос-Анджелесе я практически не вылезала из монтажной. Мне хотелось сделать острый, актуальный клип, который отражал бы все те перемены, которые произошли в России за шесть лет после моего первого приезда. В песне «Игр», которую я записала с английским текстом, было немало ссылок на советскую жизнь, на Ленинград, на Ленина[117]117
  Полное и правильное название песни, которую Джоанна называет «Город Ленина», – «Солнце встает над городом Ленина». Ее текст для «Игр» написал друг лидера группы Виктора Сологуба французский поэт Филипп Лебо «под впечатлением от Ленинграда и перестройки».


[Закрыть].

– On the frozen shore the Winter Palace sleeps quietly on[118]118
  В сделанном Тамарой Ивановой русском переводе текста Филиппа Лебо и в исполнении «Игр» эта строчка звучит так: «На замерзших берегах тихо Зимний спит дворец».


[Закрыть], – мурлыкала я себе под нос, соединяя в единый визуальный ряд архивные кадры Ленина, штурм Зимнего дворца, раннюю советскую кинохронику с рисунками друзей-художников и съемками с концерта в «Лужниках»: солдаты напряженно оглядывают толпу фанов, восторженно вскинувших вверх руки. У меня были права на фильм отца «Правда о коммунизме»[119]119
  Truth about Communism – пропагандистский антикоммунистический документальный фильм, снятый в 1962 году отцом Джоанны Сидни Филдсом.


[Закрыть], и в клип я включила многие кадры оттуда.

«Солнце встает над городом Ленина… Ленин встает над городом Солнца».

В клипе «Город Ленина» кадры сменяют друг друга с головокружительной скоростью, переносясь от архивной кинохроники к свежим съемкам. К вскидывающему в приветственном жесте руку вождю я подмонтировала аналогичный жест фанов и музыкантов. Иногда я пускала пленку в обратную сторону, так что Ленин шел задом наперед, или заставляла его механически повторять одно и то же движение. Все эти эксперименты были довольно дерзкими, но я ими невероятно увлеклась, настолько, что меня уже просто несло. Поверх последнего кадра мы наложили огромными красными буквами слово WARNING![120]120
  «Внимание!» (англ.).


[Закрыть] – а внизу, уже небольшими белыми буквами шло: PLEASE REMEMBER NOT TO TAKE LIFE TOO SERIOUSLY[121]121
  «Помните! Жизнь не следует воспринимать слишком серьезно» (англ.).


[Закрыть].

Мне было ясно, что клип вызовет немало вопросов, найдутся, наверное, и люди, которым он покажется оскорбительным, но гласность вовсю развивалась уже несколько лет, и мне показалось глупым не попытаться воспользоваться ее плодами. Я ужасно гордилась своей работой и привнесенной в клип концепцией связи времен.

Каким-то образом мне удалось передать клип в Россию нескольким телеканалам, с которыми у меня были контакты. Тем временем мой альбом продавался, и канал «2×2» каждый день крутил многие мои клипы. Говорили, что в Москве даже появились подражатели стиля Стингрей – черная одежда, выкрашенные слоями в платиново-блондинистый и темный цвет волосы, темные очки Ray Ban. Было странно бегать по Лос-Анджелесу в полной анонимности, осознавая, что на другом конце планеты люди копируют твой стиль. Но при всей моей растущей популярности клип «Город Ленина» до эфира тогда так и не смог добраться. Даже мой любимый «Взгляд», с которым у меня были прекрасные отношения, и тот не поддавался. На всех каналах отвечали, что клип прекрасный и что они назначают дату эфира. Назначенный день проходил, а эфира так и не было. Нельзя сказать, что такой поворот событий был для меня неожиданным, но сдаваться без боя я была не намерена.

– Разузнай у ведущих, в чем там проблема, – инструктировала я Большого Мишу по телефону.

– Да, конечно, – отвечал он, как всегда, быстро и четко. – Но, понимаешь, никто из них не решается назвать настоящую причину. Только один человек по секрету мне сказал, что клип видел какой-то большой начальник из Гостелерадио и наложил на него категорический запрет.

– Но ведь у вас гласность! – пыталась спорить я. – Что может быть бо́льшим ее символом, чем появление Ленина в рок-клипе!

Прошло два года, прежде чем «Город Ленина» показали по ТВ. Парадоксальным образом я чувствовала определенное удовлетворение от того, что моя работа подверглась цензуре, – это как бы утверждало мой статус бунтаря и напоминало о добрых старых временах андеграунда. Это было частью моего имиджа, и я гордилась тем, что раздвигаю границы и крушу барьеры.

Через несколько дней, в свой день рождения, я получила от Юрия поздравительную телеграмму – впервые он решил связаться со мной таким образом. «С днем рождения! – гласил ее текст. – Скучаю по тебе, целую тебя! Твой муж».

Перечитывая ее даже сегодня, многие годы спустя, я не могу удержаться от такой же счастливой глупой улыбки, какая появилась у меня на лице тогда, 3 июля 1990 года. Было так мило и так здорово, что Юрий не забыл меня поздравить, все мои страхи и подозрения сразу куда-то испарились. Все было прекрасно, и я с нетерпением ждала сентября, когда можно будет вернуться в Россию. Ну и надеялась, что, быть может, до этого от Юрия придет еще телеграмма. От такого радостного предвкушения у меня кружилась голова. Знала бы я, что тут – как в известной поговорке: бойтесь своих желаний.

Глава 32
У меня был друг, которого звали Виктор Цой

Иногда в жизни нашей происходят события, оправиться от которых мы не можем долго. Точнее никогда.

15 августа 1990 года посреди ночи, беззвездной ночи, когда тучи загораживают от нас Вселенную, я внезапно проснулась от беспощадно пронзительного, оглушительного звона.

Сначала я думала, что звон этот мне снится. На третьем звонке я открыла глаза, с трудом приподняла уставшее тело и заставила себя снять трубку. Все, кто хоть мало-мальски меня знает, никогда не станут звонить среди ночи. Все знают, что я крепко сплю, спрятав голову под подушкой.

– Алло? – спросонья едва шевеля языком, проговорила я.

– Вас беспокоит компания Western Union. Вам телеграмма. – Мужской голос был тверд, сух и холоден – полный контраст с моей мягкой, сонной, темной и теплой спальней.

– Что? – с трудом соображая, пробормотала я.

– Вам телеграмма, и я должен зачитать вам текст.

– Хорошо, – сказала я, в темноте сбросив с тумбочки будильник.

– Бейби – тчк. Виктор Цой мертв – тчк. Трагически погиб в автокатастрофе пятнадцатого августа – тчк. Целую Юрий.

Я растерянно заморгала. Сознание было не в состоянии усвоить столь четко произнесенные слова.

– Мне очень жаль, – произнес мужской голос на другом конце провода.

«Это все-таки ночной кошмар, – подумала я. – Слава богу, я скоро проснусь».

– Что?! – я резко подскочила на кровати, постепенно осознавая, что не сплю и это не кошмарный сон.

– Мне очень жаль, – повторил он.

Мужчина еще не успел повесить трубку, как я уже залилась слезами.

После этого я не помню ничего. Мозг мой, наверное, понимает, что пережить такое еще раз – даже в воспоминаниях – я не в состоянии. С момента, когда я решила рассказать в этой книге свою историю, я с ужасом ожидала неизбежной необходимости описать и этот день. Я не хотела это помнить, я не хотела заставлять себя вспоминать, я не хотела, чтобы хоть что-нибудь напоминало мне об этом, – ведь никакая правда, ничто, никогда не сможет изменить случившееся.

Эрнест Хемингуэй как-то написал: «Лучшие из людей обладают чувством красоты, отвагой, чтобы рисковать, самообладанием, чтобы говорить правду, и способностью приносить жертвы. По иронии судьбы эти добродетели делают их уязвимыми; таким людям часто наносят раны, иногда смертельные». Виктор был лучшим из лучших, он умел ценить самое малое, даже тогда, когда ему было доступно самое большое. Он никогда не боялся, музыкой он прокладывал себе дорогу вперед. Он понимал боль и был готов ее переносить ради вещей и людей, которые были ему дороги, которые он любил. В одном, однако, Хемингуэй ошибался. Погубить его не могло ничто. Это мы, его друзья и его фаны, оставшись без него в одиночестве, пальцами с побелевшими от боли костяшками изо всех сил цеплялись за те ценности, на которых он столь прочно стоял и без которых мы не знали, как жить на свете. Мы остались уязвимыми, брошенными, с разбитыми сердцами и пустотой в мыслях. И по сей день в памяти нашей Виктор остается таким же благородным, таким же мужественным и таким же прекрасным. Он ангел, а мы покрыты шрамами.

Позвонить Юрию или еще кому-нибудь, чтобы узнать подробности случившегося, у меня не было сил. Единственное, о чем я могла думать, – как бы поскорее попасть в Россию. Алекс Кан недавно напомнил мне, что в день смерти Виктора он был в Нью-Йорке и что это я, вся в слезах, сообщила ему по телефону страшную новость. Никто из нас не помнит, как я добиралась до Ленинграда. У меня есть фотографии, где я стою на Богословском кладбище, но нет никаких воспоминаний, как я туда попала или как оттуда уезжала. Жизнь будто остановилась, никаких чувств не было. На снимке рядом со мной Юрий, Наташа, Густав, Рашид, Игорь Тихомиров с женой, Юрий Айзеншпис и мать Юрия. Все поникшие, не знающие как и не желающие жить в мире, в котором нет Виктора.

После похорон я как-то вернулась в Лос-Анджелес, хотя и этого путешествия тоже совершенно не помню. У меня сохранилось датированное 24 августа 1990 года письмо, названное «У меня был друг, которого звали Виктор Цой»:

«Сегодня утром я проснулась и увидела, что Виктор стоит передо мной. Едва дыша, я спросила, почему он здесь. Он ответил, что все это шутка и ничего на самом деле не случилось. По щекам у меня полились слезы, я привстала, чтобы обнять его, но вместо этого открыла глаза и поняла, что это был всего лишь сон. Виктора рядом со мной не было. Я оглядела свою комнату, заполненную его картинами и фотографиями наших бесчисленных приключений. Без него внутри меня была пустота. Для столь многих Виктор был великой звездой. Для меня он был великим другом».

Пустоту в сердце я ощущаю и по сей день. В ту могилу вместе с Виктором ушла часть меня самой и моей жизни, и вернуть это невозможно.

Возвратившись в Москву, я погрузилась в работу и в Ленинград не приезжала целых четырнадцать лет. Слишком многое там было связано с ним.

Целый год после смерти Виктор приходил ко мне. Четыре или пять раз он являлся мне во сне таким живым и реальным, что, проснувшись, я чувствовала меньше грусти и печали, настолько была уверена, что он жив.

– Не грусти, Джо, со мной все в порядке. Все хорошо. Не волнуйся, – говорил он.

Иногда я плакала и в слезах говорила ему, что ужасно рада, что он рядом.

– Я знаю, я тоже рад, – отвечал он с улыбкой.

Мы говорили с ним о жизни и смерти, и я помню, как он повторял: «Все хорошо, все хорошо».

Эти встречи, пусть и мимолетные, сегодня для меня так же реальны, как и тогда. Слезы и печаль, и облегчение от того, что он рядом, так же убедительны в памяти, как они были в реальности. Каким-то образом почти ровно через год после смерти он перестал ко мне приходить. Прошло достаточно времени, чтобы я начала понимать: мне надо примириться с фактом, что он никогда больше не вернется на эту опустевшую землю. Как в его песне, высокая в небе звезда зовет его в путь. Мне оставалось только обратить взгляд вверх и надеяться, что он смотрит на меня оттуда.

Глава 33
Трагическое время в истории

«Для молодого поколения нашей страны Цой значит больше, чем иные политические лидеры, целители и писатели. Потому что Цой никогда не врал и не лицедействовал. Он был и остался самим собой. Ему нельзя не верить. Из всех наших легендарных рокеров, прекрасных певцов и поэтов Цой – единственный, у кого невозможно провести грань между образом и реальностью, тем, что он пел, и тем, как он жил. Цой – последний герой рока,» – газета «Комсомольская правда», 17 августа 1990 года.

Лучше не скажешь. Цой стал легендой, героем современной России. О его смерти писала даже New York Times.

«Виктор – абсолютный гений простоты, ясности и искренности, – сказал о нем как-то Борис. – Никто другой в России не писал так, как Цой».

Я была потрясена всем, что происходило вокруг смерти Виктора. Фаны совершали самоубийства, поползли конспирологические теории. Это было трагическое время в истории. Единственным утешением для меня было знание о том, что в момент смерти Виктор был счастлив. Он жил в небольшой деревушке на берегу моря вместе с главной любовью его жизни. Он любил покой, и в то лето он чувствовал себя умиротворенно вдали от всеобщего внимания, шума больших городов и толп людей. Я знала, что он один поехал на рыбалку и погиб по дороге домой, но о подробностях я никогда не расспрашивала ни Наташу, ни Юрия. Я была в таком шоке, что говорить об этом не могла. Лишь почти через тридцать лет я набралась сил поговорить об этом с Наташей и Юрием для этой книги.

– 14 августа мы с Виктором закончили работу над новым альбомом, – морща лоб, пытался вспомнить Юрий, и в его темных глазах смесь боли и стоического примирения с горем. – Оба мы были измучены, я собрал вещи и отправился в Ленинград. Приехал на следующий день в семь утра и сразу завалился спать.

15 августа Виктор тихо встал между пятью и шестью часами утра и тихонечко ускользнул на рыбалку. Наташа провела утро на пляже со своим 11-летним сыном Женей и пятилетним Сашей, сыном Виктора. Вернулись на дачу они около полудня, загоревшие, все в песке, и уверенные, что Виктор уже там. Обычно с рыбалки он возвращался между половиной двенадцатого и двенадцатью, но в этот раз он не приехал. Мобильных телефонов тогда еще не было, но Наташа знала, что машина Виктора часто ломалась, и час-другой задержки ее не волновал.

К двум часам дня она уже нервно мерила шагами небольшую дачу: стала бояться, что что-то случилось. Оставила Сашу у подруги и вместе с Женей отправилась на мотоцикле к тому озеру, где обычно рыбачил Виктор. По дороге она увидела съехавший в кювет неподалеку от деревни автобус. Никаких следов Виктора не было. Он уже превратился в дух.

Наташа вернулась с Женей на дачу в последней надежде, что, быть может, Виктор появился, пока они отсутствовали. Он не появился. Прижав Женю к груди, она стала понимать, что случилось что-то ужасное.

Она попросила соседа, у которого была машина, отвезти ее и ее друга Алексея к тому автобусу, который она видела на дороге. Было уже четыре часа дня, когда они подъехали к поврежденному автобусу, – скособоченный кузов на фоне голубого неба на горизонте.

– Я не могу идти, – сказала Наташа Алексею, не в состоянии выйти из машины. – Сходи спроси, не было ли в аварии еще какой машины.

Она хорошо помнит искаженное от ужаса лицо Алексея, когда он шел к ней обратно. Он открыл дверь и стоял на дороге, положив руку на крышу автомобиля.

– Была черная машина. Столкновение было ужасным.

Уже в это мгновение Наташа поняла, что никакой надежды нет. Они помчались в ближайшую больницу в городе Тукумс. Глядя на белое здание, Наташа сидела в машине на стоянке перед больницей, подавленная жестоким осознанием новой правды – с этого мгновения любовь ее жизни уже никогда больше не разделит с нею улыбку. Говорить она не могла. Алексей пошел в больницу один, и именно он первым увидел мертвого Виктора.

– 15 августа я проснулся около полудня и пошел навестить приятеля. Днем, когда я вернулся домой, мне позвонила Марьяна и сообщила ужасную новость, – вспоминает Юрий.

Марьяна узнала о случившемся от Наташи. Измученный и потрясенный Юрий разыскал Игоря Тихомирова и поделился с ним новостью. Оба сели в свои машины и поехали на заправку в надежде обзавестись бензином на дорогу до Риги.

– С бензином тогда были большие проблемы, и заправиться нам не удалось, – вспоминает Юрий с искаженным от все еще свежего чувства боли и гнева лицом. – Мы рассказали о трагедии, и нам-таки дали заправиться.

Юрий с Марьяной и Игорь с женой Маней в этот же вечер на двух машинах отправились в Ригу. Они приехали в морг и увидели Виктора. Наташа говорит, что череп его был раскроен, как разбитая ваза, но лицо оказалось нетронутым, и в нем сохранялась спокойная умиротворенность.

«Увидев его, я поняла, что смерть была мгновенной. Я больше всего боялась мысли о том, что он страдал в одиночестве, но этого не произошло», – уже потом писала мне Наташа. Она стояла, не в состоянии оторвать глаз от Виктора, и в то же время понимала, что тело это никакого отношения к Виктору не имеет. Он ушел, он уже был где-то там, где над улыбками и душами царили свобода и мир. Тело было просто сосудом для его волшебного духа.

На следующий день все они отправились в Ленинград, следуя за автобусом с телом Виктора и Наташей.

– Юрий, как это все ужасно, – сказала я, пытаясь сдержать слезы. И по сей день я уверена, что в момент аварии Бог отвлекся, моргнул или еще что-то. Даже Он не мог, не должен был позволить этому случиться.

– Да, – только и мог сказать Юрий.

Всю осень 1990 года в Москве я не могла понять, куда двигаться дальше и как вернуться к нормальной жизни. Я не могла сбросить с себя печаль, тонула в слезах и не могла от них избавиться. Мне рассказали, что в день смерти Виктора на стене на Арбате кто-то написал: «Сегодня умер Виктор Цой». Стали появляться и другие надписи, в том числе «Цой жив» и «Виктор не умер, он всего лишь вышел покурить». Там на высоте, в облаках, курится, наверное, легче и приятнее.

Стену на Арбате стали называть «Стеной Цоя», эти росписи и рисунки были выражением любви, восхищения, печали и памяти. Как-то утром я решила съездить посмотреть на нее. В лучах пробивающегося сквозь городской смог восходящего солнца стояла перед Стеной и, пораженная, долго изучала обращенные к нему послания, строчки из песен и рисунки. Памятник моему дорогому другу дал мне надежду, что он никогда не будет забыт.

Всякий раз, приезжая в Москву, я обязательно иду к Стене и всякий раз, оглядывая все эти графические признания в любви, чувствую: Виктор знает, как его любят на этой Земле. Глядя на Стену, я чувствую дух Виктора и даже, кажется, слышу его ироничный, дурашливый смех.

Прошло 29 лет с тех пор, как я последний раз была с Виктором. Не проходит дня, чтобы я не думала о нем. Как будто только вчера мы стояли за кулисами, перешептывались и дурачились. Другого такого человека в моей жизни не было, и я могу только надеяться, что и в будущем он не перестанет вдохновлять людей на то, чтобы они походили на него. Не у всех героев на плечах накидка Супермена. У некоторых черные ботинки, чуть подкрашенные глаза и неизменная стеснительная улыбка на лице.