Текст книги "Одинокий волк"

Люди иногда такие дураки.

Первый раз я встретилась с волком лицом к лицу, когда мне было одиннадцать. Отец как раз открыл вольер в Редмонде. Он дождался, пока парк закроется, и провел меня через внешнюю ограду ко второй решетке. Внутри жили Вазоли, Сиквла и Кладен – первые волки, которых он привез в парк. Отец приказал мне присесть на корточки и поднести к отделяющей от волков сетке-рабице сжатые кулаки, чтобы костяшки чуть касались проволоки. Так волки привыкнут к моему запаху.

Вазоли, альфа-самка, сразу же ринулась в дальний угол вольера.

– Она больше боится тебя, чем ты ее, – тихо произнес отец.

Сиквла был сигнальщиком, а Кладен – телохранителем. Крупный, с четкими серыми отметинами по спине и хвосту, будто кто-то провел по нему маркером, он сразу же подошел к сетке и уставился на меня круглыми глазами. Инстинктивно я отшатнулась и врезалась в отца, который стоял сзади.

– Они чувствуют запах твоего страха, – сказал он. – Так что не отступай ни на дюйм.

Низким, спокойным голосом он рассказал мне, чего ждать: он откроет внешние ворота, ведущие в вольер, а затем мы зайдем в небольшой сетчатый тамбур и закроем его за собой. Потом отец откроет внутренние ворота, и я войду в вольер. Мне нужно будет сидеть на корточках и не двигаться. Волки будут игнорировать меня или отбегут, но, если я подожду, могут подойти ближе.

– Они чувствуют, когда твое сердце начинает биться быстрее, – прошептал отец. – Так что не давай им понять, что боишься.

Мать не хотела пускать меня в волчий вольер, и правильно делала. Кто добровольно поведет ребенка в самое сердце опасности? Но уже несколько месяцев я наблюдала, как отец вживается в эту стаю. Скорее всего, мне никогда не доведется занять свое место у туши и отрывать от нее зубами мясо, как делал отец, пока по обеим сторонам от него орудовали клыками волки, но он надеялся, что у Вазоли будут волчата, а я хотела помочь их растить.

Я не боялась Вазоли. Будучи вожаком стаи, она и близко ко мне не подойдет. Она хранит все знания стаи и будет держаться от неизвестного объекта как можно дальше. Кладен был крупным самцом, сто тридцать фунтов мускулов, но я боялась его намного меньше, чем Сиквлу, благодаря которому сотрудник парка всего месяц назад попал в больницу, потому что волк прокусил ему палец до кости. Смотритель протянул через рабицу руку, чтобы погладить Сиквлу, потому как тот терся об ограду. И смотритель подумал, что волк просит почесать его, а тот мгновенно развернулся и укусил. Закричав, смотритель попытался вытащить руку, но Сиквла только вцепился сильнее. Если бы он замер на месте, волк, скорее всего, отпустил бы его.

Каждый раз, встречая в Редмонде этого смотрителя с перебинтованной рукой, я содрогалась.

Отец сказал, что, если он будет вместе со мной в вольере, вряд ли Сиквла меня тронет.

– Ты готова? – спросил отец, и я кивнула в ответ.

Он открыл вторые ворота, и мы вошли внутрь. Я присела там, где указал отец, и ждала, пока Кладен пройдет мимо. Я задержала дыхание, но волк всего лишь протрусил к небольшой рощице в задней части вольера. Ко мне направился Сиквла.

– Держись, – прошептал отец.

И тут в него врезался Кладен, опрокинув на землю в виде приветствия.

Поскольку мое внимание на миг рассеялось, Сиквла воспользовался моментом и нацелился мне в горло.

Я чувствовала прикосновение его клыков, жаркое влажное дыхание. Жесткий, колючий и влажный мех.

– Не двигайся, – прокряхтел отец.

Он не мог выбраться из-под Кладена достаточно быстро, чтобы спасти меня.

Сиквла был сигнальщиком; именно такую работу он выполнял в семье. Для него я являлась угрозой, пока не доказано обратное. Даже если я вошла в вольер вместе с отцом, которого волки принимали за своего, это еще не означало, что они хотят видеть меня здесь. Сиквла задавал в своей стае стандарты, и это был его способ выяснить, достойна ли я.

Хотя в тот миг я ни о чем таком не думала. Я думала, что вот-вот умру.

Я не дышала. Не сглатывала слюну. Старалась не дать пульсу выдать мои чувства. Зубы Сиквлы сжались на моей шее. Мне хотелось отшвырнуть его изо всех сил. Но вместо этого я закрыла глаза.

И Сиквла отпустил меня.

Но тут отец наконец избавился от Кладена и схватил меня в объятия. Я не плакала, пока не увидела слезы в его глазах.

Вот что я вспоминаю, выбираясь из кровати в три часа ночи. С одной рукой это не так-то легко сделать, и я абсолютно уверена, что разбужу мать, спящую рядом на раскладном кресле. Но она только поворачивается на другой бок и негромко похрапывает, и я проскальзываю в коридор.

Сестринский пост справа, но лифты слева, значит мне не придется проходить мимо медсестер и отвечать на вопросы, почему я не сплю в такое время. Стараясь держаться в тени, я прохожу по коридору, крепко прижимая забинтованную руку к животу, чтобы не перетрудить плечо.

Я уже знаю, что Эдварда в комнате отца не будет. Мать сказала, что дала ему ключ от дома, и мне от этого не по себе. Скорее всего, Эдвард не станет рыться в моей комнате. Скрывать мне нечего, но все же. Мне не нравится, что он там, пока я здесь.

Дежурный персонал в реанимации не замечает девушку в больничной рубашке с забинтованной рукой, выходящую из лифта. Это прекрасно, потому что я и правда не знаю, как объяснить мое переселение из ортопедического отделения сюда.

Отца заливает голубой свет окружающих его мониторов. На мой взгляд, он выглядит так же, как и вчера, – ведь это хороший знак? Если он, как говорил Эдвард, не вернется, разве не должен он выглядеть хуже?

На кровати достаточно места, чтобы я могла присесть, а потом и прилечь на здоровую сторону. Прооперированное плечо начинает ужасно болеть. Я понимаю, что не могу обнять папу из-за повязок и он тоже не может обнять меня. Поэтому я просто лежу рядом, прижавшись лицом к колючему хлопку больничной рубашки. Я смотрю на экран монитора, где рисуется размеренное, надежное биение его сердца.

В ту ночь, когда я впервые вошла в вольер с волками, я проснулась и обнаружила, что на краю кровати сидит отец и смотрит на меня. Его лицо обрисовывал лунный свет.

– В лесах за мной погнался медведь. Я был уверен, что умру. Не думал, что мне доведется пережить что-то более страшное, – сказал он. – Как же я ошибался! – Он протянул руку и заправил мне волосы за ухо. – Самое страшное в жизни – это думать, что тот, кого ты любишь, умрет.

Теперь я чувствую, как подступающие слезы, словно перышко, щекочут заднюю стенку горла. Сделав глубокий вдох, я смаргиваю их с глаз.

«Они почуют запах твоего страха, – учил меня отец. – Не отступай ни на дюйм».

Люк

Две недели прошло без каких-либо признаков или звуков со стороны волка, который подходил ко мне так близко, пока я болел. И однажды утром, когда я пил из ручья, рядом с моим отражением внезапно возникло еще одно. Волк был большим и серым, с четкими черными полосами на макушке и ушах. Мое сердце заколотилось, но я не оборачивался. Я встретился взглядом с его желтыми глазами в зеркале воды и ждал, что он сделает дальше.

Волк ушел.

Все сомнения на тему «Куда я ввязался» испарились. Именно на это я и надеялся. Если большой зверь, подошедший ко мне у ручья, был действительно диким, значит я вызывал у него такое же любопытство, как и он у меня. И тогда, возможно, мне удастся подобраться достаточно близко, чтобы изучить поведение волков изнутри, вместо того чтобы наблюдать снаружи.

Больше всего на свете мне хотелось снова увидеть волка, но я не знал, как к этому подступиться. Если начать оставлять вокруг места обитания еду, она привлечет не только волка, но и медведей. Если позвать его, он может ответить – даже если он одиночка, иметь товарища всегда безопаснее, чем жить одному, – но зов также сообщит о моем местонахождении другим хищникам. И если честно, хотя мне пока и не встречались здесь следы других волков, я не мог с полной уверенностью сказать, что этот волк поблизости единственный.

Я понял, что, если намерен сделать следующий шаг, придется выйти из зоны комфорта. Вернее, вслепую спрыгнуть с обрыва зоны комфорта.

Я изменил распорядок так, чтобы спать днем и просыпаться на закате. Мне придется передвигаться в темноте, хотя человеческие глаза и тело к такому не приспособлены. Это было намного страшнее, чем любая ночь, проведенная в волчьем вольере в зоопарке. С одной стороны, я проходил почти по десять миль в полной темноте за ночь; с другой – в зоопарке мне не приходилось волноваться о нападении других животных. Здесь если я спотыкался об обнаженный корень, с плеском попадал в лужу или даже наступал на ветку, то посылал сигнал всем обитателям леса о том, где нахожусь. Даже когда я пытался вести себя тихо, все равно находился в невыгодном положении. Другие животные лучше видели и слышали в темноте и наблюдали за каждым моим движением. Стоит упасть, и можно считать меня мертвым.

Первая ночь запомнилась тем, что пот лил рекой, хотя температура приближалась к нулю. Я делал шаг, останавливался и прислушивался, чтобы убедиться, что никто ко мне не подкрадывается. Хотя в небе сияла всего лишь пригоршня звезд, а луна завесила лицо вуалью, глаза достаточно приспособились к темноте, чтобы различать тени. Четкого изображения мне не требовалось. Мне нужно было видеть движение или блеск глаз.

Поскольку я, считай, ослеп, пришлось на полную использовать другие чувства. Я глубоко вдыхал, чтобы с помощью ветра определить запах животных, наблюдающих за моим продвижением. Я прислушивался к шорохам, к шагам. Я шел против ветра. Когда длинные пальцы рассвета обхватили горизонт, мне казалось, что я пробежал марафон или выиграл битву у целой армии. Я пережил ночь в канадском лесу, в окружении хищников. Я выжил. И по большому счету только это имело значение.

Джорджи

На пятый день после аварии я знала, какой суп будут давать в кафетерии, когда сменяются медсестры и где в отделении ортопедии хранятся пакеты с сахаром для кофеварки. Я наизусть выучила состав диеты Кары, чтобы знать, когда можно попросить добавку пудинга. Я узнала, как зовут детей физиотерапевта. Я держу зубную щетку в сумочке.

Прошлой ночью, когда я попыталась уехать на ночь домой, у Кары поднялась температура – инфекция в месте разреза. Хотя сестры убеждали меня, что это обычное дело и мое отсутствие никак не связано с состоянием дочери, я чувствовала себя виноватой. Поэтому я сказала Джо, что останусь в больнице, пока Кару не выпишут. Сильная доза антибиотиков немного приглушила лихорадку, но Кара все еще чувствует себя плохо. Если бы не осложнение, мы бы уже выкатывали ее сегодня из больницы на кресле-каталке. И хотя я знаю, что это невозможно – нельзя заставить себя подхватить инфекцию, – в глубине души уверена, что организм Кары сделал это, желая оставаться поближе к Люку.

Я наливаю пятую чашку кофе за день в небольшой кладовке, где стоит кофеварка, о которой мне известно благодаря добросердечной медсестре. Просто поразительно, насколько быстро из ряда вон выходящие обстоятельства становятся обыденностью. Неделю назад я начинала утро с душа, шампуня, потом упаковывала ланч для близнецов и отводила их на остановку автобуса. Теперь мне кажется абсолютно нормальным носить одну и ту же одежду несколько дней подряд и ждать не автобуса, а обхода врача.

Несколько дней назад одна мысль о черепной травме Люка ощущалась как удар под дых. А теперь я онемела внутри. Несколько дней назад мне приходилось ругаться с Карой, чтобы она оставалась в кровати и не рвалась в палату отца. Сейчас, даже когда социальный работник спрашивает дочь, не хочет ли она навестить Люка, та качает головой.

Мне кажется, Кара боится. Не того, что увидит, а наоборот.

Я тянусь в маленький холодильник за пакетом молока, но он выскальзывает из рук и падает на пол. Белая лужа растекается под ногами и затекает под холодильник.

– Черт возьми! – бормочу я.

– Держите.

Мужчина кидает мне комок коричневых больничных салфеток. Я изо всех сил стараюсь навести порядок, но к глазам подступают слезы. Единственный раз в жизни мне хочется пойти простым путем.

– Вы же знаете, как говорят, – добавляет он, присаживаясь рядом на корточки, чтобы помочь. – Не стоит оно и слезинки.

Первое, что я вижу, – это черные ботинки и синие форменные брюки. Офицер Уигби забирает у меня из рук мокрые салфетки и кидает в мусор.

– У вас должны быть и другие дела, – натянуто произношу я. – Наверняка кто-то сейчас превышает скорость. Или надо перевести через дорогу пожилую леди.

Он улыбается:

– Вы удивитесь, насколько пожилые леди стали самодостаточными в наши дни. Миссис Нг, честно, меньше всего на свете мне хочется беспокоить вас, когда вы и так в большом стрессе, но…

– Тогда не надо, – умоляю я. – Дайте нам пережить случившееся. Дайте мне забрать дочь из больницы и дайте моему бывшему мужу… – Я обнаруживаю, что не могу закончить фразу. – Просто оставьте нас в покое.

– Боюсь, это невозможно, мэм. Если ваша дочь вела машину под действием спиртного, ее может ждать обвинение в непредумышленном убийстве.

Будь Джо здесь, он бы знал, что сказать. Но Джо остался в прошлой жизни, где готовит ланчи для близнецов и провожает их до автобусной остановки. Я выпрямляю спину и с уверенностью, об остатках которой не подозревала, мерю полицейского строгим взглядом:

– Во-первых, Люк жив. То есть ваши обвинения не имеют смысла. Во-вторых, у моего бывшего мужа много недостатков, но он не дурак и не позволил бы Каре сесть за руль по дороге домой, будь она пьяна. Поэтому, если у вас нет твердых фактов и доказательств, что моя дочь виновата в аварии, она остается несовершеннолетней, совершившей ошибку и выпившей, из-за чего отцу пришлось забирать ее из гостей. Если вы собираетесь арестовать ее за употребление алкоголя до совершеннолетия, то надеюсь, что уже арестовали всех подростков, которые были на той вечеринке. А если нет, то, выходит, я была права с самого начала: вас ждут другие дела.

Я проталкиваюсь мимо него и вплываю в палату Кары с высоко поднятой головой. Джо гордился бы мной, но опять же он адвокат защиты и любая возможность утереть нос полицейским для него дело чести. Вместо этого я вдруг думаю о Люке. Он часто говорил, что во мне есть огонь. Поэтому он и хотел жениться на мне. Он говорил, что под шелковой блузкой репортера и дипломом факультета журналистики скрывается человек, готовый сражаться до последнего. Думаю, он считал, что эта искра поможет мне понять человека, каждый день ходящего по лезвию ножа. Он искренне удивился, когда выяснилось, что я хочу свой дом, сад, детей и собаку. Может, во мне и горит искра, но ей нужны крепкие, надежные стены, чтобы не погаснуть.

Уже в палате Кары я обнаруживаю, что оставила кофе офицеру Уигби, а дочь проснулась и сидит в кровати. Ее щеки раскраснелись, а волосы на лбу влажные, что говорит о падении температуры.

– Мам, я знаю, как спасти папу! – скороговоркой выпаливает она.

Люк

Три недели спустя я шел на северо-восток, когда из-за дерева передо мной неожиданно выступил волк. Честно говоря, я не понял, тот ли это серый волк, что приходил к ручью, или другой. Золотые глаза приковали меня на полминуты, что кажется вечностью, когда перед тобой дикое животное. Он не скалил зубы, не рычал и не выказывал страха, из-за чего я понял: он осведомлен о моем присутствии намного дольше, чем я о его.

Волк отвернулся и ушел в лес.

После этого я встречался с волком раз в несколько дней, когда меньше всего ожидал увидеть его. Я вытаскивал свежую добычу из силков и вдруг чувствовал на себе взгляд, оборачивался и видел его. Я открывал глаза после чуткой дремы и обнаруживал, что волк издалека смотрит на меня. Я не разговаривал с ним. Я не хотел, чтобы он считал меня человеком. Вместо этого при каждом его появлении я ложился на землю или перекатывался на спину, подставляя горло и живот, – общепринятый знак доверия. Подставляя самые слабые места, я давал понять, что он может убить меня, быстро или медленно, как пожелает, и спрашивал: «Насколько ты спокоен?» В ответ я ожидал, что доминантный зверь смягчится, чуть сожмет мое горло зубами и отпустит, будто говоря: «Я мог бы ранить тебя… но решил отпустить». И тогда наша иерархия будет установлена.

Однажды вечером, когда я сидел под деревом и размышлял, пойдет ли снег, на поляну передо мной вышел волк. За ним второй. Третий. И еще три. Они скользили вокруг, выходя на поляну и снова скрываясь в лесу. В стае было четыре самца и две самки. Судя по всему, навещавший меня волк был в числе молодых. Вероятно, альфа-самка отправила его разузнать обо мне побольше.

На следующий день я попытался найти стаю. Хотя я искал их несколько недель, они словно испарились. Надежды рушились на глазах. Неужели это все взаимодействие с волками, которое ждало меня в диком лесу? Неужели я подобрался так близко только для того, чтобы разочароваться? Я вернулся к старым привычкам. По ночам я бродил по округе, но в дневное время возвращался на поляну, где впервые повстречал всю стаю.

Прошло несколько недель, и они вернулись. Стая сократилась до пяти волков – один самец исчез – и выглядела более пугливой, чем в прошлый раз. Они устроились примерно в сорока ярдах от меня. Молодой самец, с которым я познакомился первым, играл со своей сестрой; они катались по снегу и гонялись друг за дружкой, как щенки. Время от времени один из старших волков выражал недовольство горловым рыком, и в конце концов они устали и свалились.

Я даже передать не могу, что чувствовал, находясь рядом с ними. Из всех мест в чаще, где волки могли остановиться на отдых, они выбрали мою поляну. Я упорно верил, что это не случайно. Вокруг было полно мест, где им не пришлось бы одним глазом следить за незнакомцем.

Сочетание эйфории и надежды, что меня каким-то образом выбрали, поддерживало меня в течение тех недель, когда они снова исчезли, хотя эти недели были заполнены ледяными бурями и снегопадами и порой казалось, что я остался последним живым существом во вселенной.

Я спал днем, когда было теплее, но даже днем температура воздуха порой опускалась до жестокого мороза. Тогда я искал укрытие от холода: каменную пещеру, поваленное пустое дерево, даже зарывался в снег, будто в личное иглу. Для сохранения тепла я выкладывал изнутри берлогу сосновым сушняком. Из зеленых веток я строил укрытие от падающего снега и ветра. Я ел то, что попадалось в ловушки, а если с добычей не везло, ломал голыми руками гнилушки и выбирал муравьев.

В одну ночь завыла стая. Низкий, горестный вой летел по лесу в поисках пропавшего. В данном случае я решил, что крупный серый самец так и не вернулся домой. В эту неделю они выли каждую ночь, и на четвертый раз я ответил. Я отозвался так, как сделал бы одинокий волк, если думал, что в стае может освободиться место для него.

Сначала мой вой встретила тишина.

И вдруг, как в сказке, вся стая завыла в ответ.

Эдвард

Волк жует ремень безопасности во взятой напрокат машине.

– Черт возьми! – говорю я, рывком убирая ремень подальше от решетки клетки. – Неужели он не научил тебя манерам?

Я оформлял на машину дополнительную страховку. Интересно, покрывает ли она ущерб от диких животных?

Я пытаюсь представить, сколько проблем меня ждет.

И никак не могу понять, как я поддался на уговоры Кары.

Утром я отправился в больницу с наилучшими намерениями, сжимая в руке найденный листок бумаги с моей подписью. Я и раньше пытался показать его Каре, но выбрал неудачное время: с утра хирург-ординатор осматривал швы, затем медсестра мыла ее губкой, потом отца отвезли на очередную компьютерную томографию, а у сестры поднялась температура. Сегодня я был намерен все же показать ей записку. Кара может считать, что я не вправе говорить за отца, но у меня есть доказательства.

Сначала я зашел к отцу – без изменений, еще одна причина поговорить с сестрой – и затем поднялся в ортопедическое отделение. Кара сидела на кровати, потная и растрепанная. Рядом с ней стояла мать. Когда я вошел, обе повернулись ко мне.

– Мне надо кое-что тебе показать… – начал я, но Кара перебила раньше, чем я протянул ей бумагу.

– Волки! – заявила она. – Вот кто ему нужен.

– Что?

– Отец всегда говорил, что волки общаются на отличном от людей уровне. А нас он не слышит, когда мы просим его проснуться. Поэтому надо отвезти его в Редмонд.

Я потрясенно заморгал:

– Ты с ума сошла? Отвезти в захудалый парк аттракционов человека, подключенного к аппарату искусственного дыхания…

– Ой, точно, я забыла, с кем разговариваю! – со злостью отрезала Кара. – Правильно, мы должны просто убить его.

Лист бумаги огнем жег меня через нагрудный карман.

– Кара, – ласково начал я, – ни один врач не разрешит взять отца на такую экскурсию.

– Тогда надо привезти волка сюда.

– Конечно, ведь волк – просто синоним стерильности. – Я повернулся к матери. – Только не говори, что ты согласна.

Не успела она ответить, как снова вмешалась Кара:

– Ты же знаешь, что отец землю перевернет, чтобы спасти животных из своих стай. Разве ты не веришь, что они сделают то же самое для него?

Она спустила ноги с кровати.

– И куда ты собралась? – возмутилась мать.

– Позвонить Уолтеру. Если вы не хотите помочь, он точно сможет.

Я посмотрел на мать:

– Ты можешь объяснить ей, что это невозможно?

Мать коснулась здоровой руки Кары:

– Солнышко, Эдвард прав.

Передать не могу, что я почувствовал, услышав эти слова из ее уст. Я всегда знал, что я главный неудачник в семье, и признание моей правоты сразило меня наповал.

Это единственное объяснение, которое у меня есть для последующего решения.

– Если я это сделаю… Если я это сделаю ради тебя и ничего не выйдет, ты выслушаешь меня?

Сестра посмотрела мне в глаза и кивнула, подписав бессловесный договор.

– Скажи Уолтеру, чтобы дал тебе Зазигоду. Мы возим его в школы. Один раз, когда он испугался, отец спас его от прыжка в окно.

Мать покачала головой:

– Эдвард, как ты собираешься…

– И он ездит на переднем сиденье, – перебила Кара. – Его укачивает.

Я застегнул куртку.

– На случай, если ты хотела знать, – сказал я сестре. – Состояние отца не изменилось со вчерашней ночи.

Кара улыбнулась. Первая улыбка, которую я увидел от сестры с тех пор, как вернулся домой.

– Это ненадолго, – ответила она.

Торговая фактория Редмонда похожа на грустный анахронизм до эпохи 3D и «Сони плейстейшн» – «Дисней уорлд» для бедняков. Зимой она выглядит еще более депрессивной, чем в разгар сезона. Парк закрыт для всех, кроме немногочисленных смотрителей, ухаживающих за животными, и похож на местность, затерявшуюся во времени. Зрелище, встретившее меня, стоило перепрыгнуть через турникет и войти в парк, подкрепило это впечатление: выцветший аниматронный динозавр со свисающими с подбородка сосульками заревел и попытался взмахнуть огромным хвостом, увязшим в снежных наносах.

Подъем по холму к волчьим вольерам оставляет странное ощущение, словно с каждым шагом я отматываю назад годы, снова превращаясь в ребенка. Когда я прохожу мимо одного вольера, пара волков провожает меня вдоль ограды, будто ожидая, что в любое мгновение я могу перекинуть им угощение в виде кролика. Старый трейлер отца стоит на вершине холма, над вольерами. Из трубы дровяной печи трейлера поднимается завиток дыма, хотя на мой стук никто не отвечает.

– Уолтер! – зову я. – Это Эдвард. Сын Люка.

От стука дверь распахивается, и я окунаюсь в воспоминания. В трейлере ничего не изменилось. Там стоит диван с поролоновыми подушками, подранными зубами бесчисленных волчат, где я перечитал десятки книг, пока отец давал ежедневную лекцию о волках посетителям фактории. Остался неизменным и туалет, где вода спускалась нажатием на педаль в полу.

Узкая кровать, где в один прекрасный день все пошло прахом, тоже стоит на своем месте.

Плохая идея. Не стоило слушать Кару. Надо вернуться в больницу… Я вываливаюсь из трейлера и слышу шуршание пырея из деревянного сарая, где хранится в морозильниках свежее мясо, которое привозят для волков. Заглянув внутрь, я обнаруживаю Уолтера в мясницком фартуке, разделывающего с помощью гигантского ножа тушу оленя. Руки Уолтера, метиса племени абенаки, ростом шесть футов и четыре дюйма, покрывают спирали тату. В детстве я в равной степени восхищался и боялся его.

Уолтер смотрит на меня так, будто видит призрака.

– Это я, Эдвард.

Он роняет нож и сгребает меня в медвежьи объятия.

– Эдвард… – произносит он. – Да ты вылитый… – Уолтер отступает на шаг и хмурится. – Он?..

– Нет, – быстро отвечаю я. – Без изменений.

Я выглядываю из сарая и встречаюсь взглядом с тремя волками, внимательно наблюдающими за мной из-за ограды. Отец часто говорил о мудрости в волчьих глазах; она обескураживает даже дилетантов при первой встрече. Волки не просто смотрят на вас – они заглядывают в душу. И вдруг мне начинает казаться, что, возможно, в настойчивости Кары есть смысл.

Я уже звонил Уолтеру прошлой ночью из дома отца и объяснил, в каком тот состоянии, но сейчас рассказываю, почему приехал и как именно, по мнению Кары, посещение волка может помочь. Уолтер слушает меня, не перебивая, но кривит губы, словно пытается прожевать наш план и выплюнуть те части, которые ему не нравятся. Когда я заканчиваю, Уолтер складывает на груди руки:

– То есть ты хочешь привезти в больницу волка.

– Да, – киваю я. – Звучит смешно.

– Дело в том, что ты понятия не имеешь, как обращаться с волком. Внешне он похож на собаку, но это не значит, что у них много общего. Давай я поеду с тобой.

Мне приходится серьезно задуматься о его предложении.

– Лучше я поеду один, – решил я.

Так проблемы будут только у одного из нас.

Я выхожу вслед за Уолтером из сарая, и мы спускаемся по холму к вольерам. В одном два волка радостно бросаются навстречу, завидев нас. У того, что поменьше, только три лапы.

– С добрым утром, ребята.

Уолтер указывает на трехлапого волка, который носится взад-вперед вдоль ограды, ничуть не смущаясь отсутствием конечности. Его взгляд занозой скользит мне под кожу.

– Это Зазигода, – говорит Уолтер. – Его имя означает «ленивец». У твоего отца есть чувство юмора.

Уолтер залезает в кисет для дичи, пришитый к куртке, и бросает замороженную белку в сторону деревьев в задней части вольера. Второй волк рысит за угощением, но Зазигода ждет свою долю. Вместо второй белки Уолтер достает упаковку сливочного сыра «Филадельфия». Отрывает уголок, и Зази принимается лизать сыр.

– Молочные продукты их успокаивают, – поясняет Уолтер.

Я смутно припоминаю, как отец рассказывал, что альфа-самка, подозревающая, что скоро у нее начнутся роды, выбирает из стада оленей кормящую олениху для охоты, потому как знает: гормоны, содержащиеся в крови добычи, смягчают эмоции тех, кто ее ест. И к тому времени, когда родятся волчата, стая будет более спокойной и примет их с большей вероятностью.

– Мы спасли Зази, – рассказывает Уолтер, заходя без малейшего сомнения в вольер. – Его нашел охотник, когда ему было около года. Лапа попала в медвежий капкан, и он ее отгрыз. Твой отец выходил его. Ветеринар говорил, что он не жилец, слишком слаб, в рану попала инфекция и он не доживет до конца недели. Но Зази чихать хотел на его расчеты. Знаешь, в жизни есть просто люди и есть люди? Вот так и у волков: есть просто волки и волки. Зази – один из таких. Только скажи ему, что не выживет, и он из шкуры вон вылезет, чтобы доказать, как ты не прав.

Я думаю, именно поэтому Кара хотела, чтобы я привез Зази. Потому что его история так сильно походила на чудо, которого она ждет для отца.

Уолтер смотрит на меня:

– Поскольку твой отец его выходил, он лучше относится к людям, чем обычный волк. Нормально переносит детей или съемочные группы. Поэтому мы берем его на всякие мероприятия. – Он затаскивает в вольер клетку и без усилий загоняет в нее волка. – Однажды мы ездили с Зази в школу. Твой отец, он любит выбрать пару ребятишек из класса, чтобы те подошли и своими руками потрогали волчий мех… ну, ты понимаешь. Чтобы пробудить к волкам любопытство, а не ужас. Но он всегда тщательно изучает детей, чтобы, не дай бог, не выбрать проказников, и обязательно объясняет правила – в основном чтобы обезопасить волка от детей. Если ребенок будет двигаться неправильно, подойдет слишком быстро или просто будет невнимательным, все может пойти прахом.

Уолтер нагибается к проволочной сетке, которой забрана передняя сторона клетки, и дает Зазигоде полизать костяшки пальцев.

– Однажды на урок пришла сиделка с ребенком-инвалидом. Лет десяти, с такими тяжелыми нарушениями, что он даже не разговаривал. Сиделка спросила, может ли ребенок потрогать волка. И на сей раз твой отец не знал, что ответить. С одной стороны, ему не хотелось отказывать, с другой – он знал, что Зази может запросто почуять тревогу и броситься на мальчика, думая, что защищается. Зази же не метис, он дикое животное. Поэтому отец спросил сиделку, может ли мальчик как-то показать страх или стресс, и сиделка ответила, что нет, он вообще не способен общаться. Против воли Люк поднял Зази на стол, чтобы он находился на одном уровне с инвалидным креслом. Зази посмотрел на мальчика, нагнулся и принялся лизать его в губы. Твой отец собирался вмешаться, потому что решил, что Зази почуял запах еды и мальчик перепугается и оттолкнет волка. Но не успел он оттащить Зази, как губы мальчика зашевелились. Мы с трудом разобрали исковерканные тихие звуки, но в тот день мальчик сказал свое первое слово – «волк».

Я хватаю ручку клетки вместе с Уолтером. Мы начинаем долгий подъем на холм.

– Если ты думал, что этот рассказ приободрит меня перед тем, как я притащу дикое животное в больницу, то он не сработал.

Уолтер бросает на меня взгляд:

– Я тебе это рассказываю, потому что Зази уже знаком с чудесами.

На самом деле фраза Уолтера «Внешне он похож на собаку, но это не значит, что у них много общего» наводит меня на мысль. Вряд ли кто-то настолько глуп, чтобы приводить в больницу дикого зверя, значит, если люди увидят меня с Зази, они решат, что перед ними домашний питомец, то есть осталось лишь придумать убедительную причину, зачем мне в больнице собака.

На мой взгляд, у меня есть два варианта. Первый – это собака-терапевт. Я понятия не имею, используют ли их в этой больнице, но точно знаю, что есть обученные волонтеры, которые приводят лабрадоров, спаниелей и пуделей в детские отделения, чтобы поднять настроение больным детям. Такие собаки обычно в возрасте, спокойные и невозмутимые, что в принципе исключает Зази.

Кроме них, мне известно только о собаках-поводырях.

На бензозаправке я покупаю за два доллара девяносто девять центов ужасные солнцезащитные очки в большой оправе. Звоню на мобильный матери, сообщаю, что я уже на месте, и прошу встретить меня в палате отца вместе с Карой. Затем паркуюсь около больницы, как можно дальше от других машин.