Текст книги "Обращаться с осторожностью"

– Все неважное, – сказала я. – Думаете, я могу там что-то узнать?

– Ваше удочерение прошло не через агентство, а через частное лицо, – объяснила Мейси, – поэтому вряд ли там будет много информации. Возможно, вы узнаете, что вы белая.

Я подумала о сертификате об удочерении, который она мне прислала.

– Я уверена в этом, как и в том, что я женщина.

– За пятьдесят долларов буду рада подтвердить это.

– Да, – услышала я свой голос, – давайте.

Записав на ладони адрес, куда нужно отправить чек, я повесила трубку и стала смотреть, как прыгают кругом дети, напоминая молекулы в нагретом растворе. Мне было сложно представить себя матерью. И невозможно, что я бы смогла отдать ребенка.

– Мамочка! – крикнула на верху лестницы маленькая девочка. – Ты смотришь?

Вчера ночью среди других сообщений в чате я впервые увидела обозначения «п-мама» и «б-мама». Это не являлось какой-то градацией, как я сперва подумала, просто сокращение для приемной матери и биологической. Как выяснилось, из-за терминологии развернулись огромные споры. Некоторые биологические матери чувствовали себя свиноматками, а не матерями из-за таких обозначений и хотели бы называться первыми матерями или естественными матерями. Но, следуя этой логике, моя мама должна была зваться второй и неестественной. Разве сам акт рождения делал тебя матерью? Терял ли ты этот ярлык, когда отдавал ребенка? Если людей судили по их поступкам, то на одной чаше весов была женщина, которая решила бросить меня, а на другой – женщина, которая сидела со мной ночами, когда я болела в детстве, которая плакала вместе со мной из-за парней, которая остервенело хлопала на моем выпускном из юридической школы. Какие именно поступки делали тебя матерью?

«И те и другие», – поняла я. Быть родителем значит не только выносить ребенка, но и стать свидетелем его жизни.

Вдруг я подумала о Шарлотте О’Киф.

Пайпер

Пациентка находилась на тридцать пятой неделе беременности и только переехала в Бэнктон с мужем. Я не видела ее на стандартных приемах для беременных, но ее вписали в мой график во время обеденного перерыва, потому что она жаловалась на температуру и другие тревожные признаки инфекции. Со слов врача, который вел ее беременность с самого начала, у женщины не было проблем со здоровьем.

Я открыла дверь с улыбкой на лице, надеясь успокоить взволнованную будущую мать.

– Я доктор Риис, – представилась я, пожав ей руку, и села. – Кажется, вы неважно себя чувствуете.

– Я думала, это грипп, но он не проходит…

– При беременности лучше сразу выяснить такие вещи. До этого беременность протекала нормально?

– Очень легко.

– И как давно у вас симптомы?

– Где-то с неделю.

– Дам вам время переодеться в рубаху, и мы посмотрим, в чем дело.

Я вышла и перечитала ее медицинскую карту, ожидая, когда она переоденется.

Мне нравилась моя работа. По большей части акушеры могут присутствовать при самых счастливых моментах в жизни женщины. Конечно, были случаи не такие радостные: мне приходилось говорить беременной женщине, что у нее замерший плод, я делала операции, где вросшая плацента приводила к ДВС-синдрому и пациентка не приходила в себя. Но я старалась не думать об этом, сосредоточиваясь на моменте, когда младенец, скользкий и извивающийся, как рыбешка, делал свой первый вдох в этом мире.

Я постучалась:

– Вы готовы?

Она сидела на гинекологическом кресле; живот упирался в колени, словно подношение.

– Отлично! – произнесла я, вставляя в уши стетоскоп. – Сначала послушаем вашу грудь. – Я подышала на металлический диск – я всегда осторожно относилась к холодным металлическим предметам, которые прислоняешь к человеку, – и аккуратно приложила его к спине женщины. Ее легкие были идеально чистыми, никаких хрипов. – Все хорошо. Теперь давайте перейдем к сердцу.

Я спустилась ниже, только чтобы увидеть большой шрам от срединной стернотомии – вертикальную линию, которая рассекала грудь.

– А это от чего?

– Это мой новый аппарат искусственного сердца.

Я изогнула брови:

– Мне казалось, вы сообщили медсестре, что у вас нет проблем со здоровьем.

– Их нет, – просияла пациентка. – Мое новое сердце работает отлично.

Шарлотта не наблюдалась у меня до тех пор, пока не стала планировать беременность. До этого мы были лишь мамочками, которые смеялись над тренерами по фигурному катанию наших дочерей. Мы занимали друг другу места на родительских собраниях, иногда ужинали с супругами в хорошем ресторане. Однажды, когда девочки играли наверху, в комнате Эммы, Шарлотта сказала, что они с Шоном уже год пытаются завести ребенка, но безуспешно.

– Я все перепробовала, – призналась она. – Вычисляла дни овуляции, садилась на особые диеты, покупала сапоги на плоской подошве, сама понимаешь.

– Ты ходила к врачу?

– Собралась записаться к тебе.

Я не брала пациентов, которых знала лично. Что бы кто ни говорил, но невозможно быть объективным врачом, если на операционном столе лежит дорогой тебе человек. Можно возразить, что для акушера ставки всегда высоки и нельзя давать стопроцентных гарантий, заходя в родильную палату, но ставки возрастали чуть сильнее, если ты знал пациента. Стоило допустить ошибку, и ты подводил не только своего пациента. Ты подводил подругу.

– Шарлотта, не думаю, что это хорошая мысль. Не стоит пересекать эту черту.

– Ты о том, что твоя рука сейчас на моей шейке матки и как же ты посмотришь мне в глаза, когда мы пойдем по магазинам?

Я заулыбалась:

– Не об этом. Видел одну матку – видел все. Просто врач должен держаться на расстоянии и не иметь эмоциональной привязанности к пациенту.

– Но именно поэтому ты идеальная кандидатура для нас, – возразила Шарлотта. – Другой врач попытался бы помочь нам, но ему было бы наплевать. Мне нужен человек, который не станет проявлять безразличие, свойственное вашей профессии. Кто желает, чтобы у нас был ребенок, не меньше нас самих.

Если так рассудить, как я могла ей отказать? Я звонила Шарлотте каждое утро, чтобы мы могли прочитать письма редактору в местной газете. Именно к ней я в первую очередь мчалась, когда злилась на Роба и хотела остыть. Я знала, каким шампунем она пользуется, на какой стороне у ее машины топливный бак, какой кофе она пила. Шарлотта просто была моей лучшей подругой.

– Хорошо.

Ее лицо озарила улыбка.

– Начнем?

Я рассмеялась:

– Нет, Шарлотта, я не стану проводить гинекологический осмотр на полу своей гостиной, пока наши дочери играют наверху.

Вместо этого я позвала ее к себе в кабинет на следующий день. Как выяснилось, не было никаких медицинских показателей, по которым они с Шоном не смогли бы завести детей. Мы разговаривали о том, как яйцеклетки качественно ухудшаются у женщин за тридцать, а значит, на зачатие потребуется больше времени, но оно все равно возможно. Я назначила ей фолиевую кислоту и посоветовала следить за температурой тела. Сказала Шону (в его самом любимом разговоре со мной), что им чаще надо заниматься сексом. Шесть месяцев я вела менструальный календарь Шарлотты в собственном ежедневнике, на двадцать восьмой день звонила и спрашивала, начались ли у нее месячные, и шесть месяцев она отвечала утвердительно.

– Может, нам стоит обсудить лекарства от бесплодия, – предложила я, а в следующем месяце, до встречи со специалистом, Шарлотта забеременела старым проверенным методом.

Учитывая, как долго они этого ждали, сама беременность проходила гладко. Анализы крови и мочи Шарлотты всегда показывали норму, давление не поднималось. Ее тошнило круглыми сутками, и она звонила мне в полночь, опустошив содержимое желудка, чтобы спросить, какого черта это называется утренней тошнотой.

На одиннадцатой неделе беременности мы впервые услышали сердцебиение. На пятнадцатой я сделала четверной тест крови, чтобы проверить плод на мозговые отклонения и синдром Дауна. Через два дня, когда пришли ее результаты, я отправилась к ней домой во время своего перерыва на ланч.

– Что случилось? – спросила она, когда увидела меня у порога.

– Результаты твоих анализов. Нам надо поговорить.

Я объяснила, что четверной тест не застрахован от ошибок, что тест сделан так, чтобы оставалась пятипроцентная погрешность из-за техники. Это означало, что пять процентов всех женщин, которые прошли тест, услышали, что подвержены более высокому риску иметь ребенка с синдромом Дауна.

– Из-за возраста риск родить ребенка с синдромом Дауна один к двумстам семидесяти, – сказала я. – Но анализ крови показал, что твоя степень риска выше среднего… один к ста пятидесяти. – (Шарлотта скрестила руки на груди.) – У тебя несколько вариантов. Ты записана на УЗИ через три недели. Мы можем посмотреть во время этого исследования, есть ли что-то тревожное. Если что-то найдем, то отправим тебя на повторное УЗИ. Если нет, то уменьшим вероятность до двухсот пятидесяти, что практически является средним показателем, и предположим, что анализ был ошибочным. Но помни, что УЗИ не дает стопроцентного спокойствия. Если тебе нужен точный ответ, то придется пройти амниоцентез.

– Мне казалось, это может привести к выкидышу, – сказала Шарлотта.

– Может. Но риск один к двумстам семидесяти – сейчас даже меньше, чем вероятность, что у ребенка синдром Дауна.

Шарлотта потерла лицо ладонью:

– И этот амниоцентез. Если обнаружится, что у ребенка… – Она промолчала. – Тогда что?

Я знала, что Шарлотта католичка. Также, будучи врачом, я знала, что моя обязанность – предоставить точную информацию. Что они будут с ней делать, зависит от личных верований родителей; решать в любом случае им.

– Тогда ты решишь, прерывать беременность или нет, – спокойно сказала я.

Она посмотрела на меня:

– Пайпер, я столько всего сделала, чтобы забеременеть. Я не сдамся так просто.

– Тебе нужно обсудить это с Шоном.

– Давай сделаем УЗИ, – решила Шарлотта. – Начнем с этого.

Я очень отчетливо помню, как впервые мы увидели тебя на экране. Шарлотта лежала на кушетке, Шон держал ее за руку. Джанин, специалист УЗИ, которая работала в моей клинике, делала измерения, до того как в палату вошла я, чтобы самой проверить результаты. Мы искали признаки гидроцефалии, открытый предсердо-желудочковый канал, дефект стенки брюшной полости, толщину воротниковой зоны, короткую или отсутствующую носовую кость, гидронефроз, эхогенный кишечник, укороченные плечевые кости или бедра – все маркеры, которые использовали на УЗИ для диагностирования синдрома Дауна. Я проверила, что мы делаем исследование на аппарате, который привезли совсем недавно, совершенно новом, – последние технологии на тот момент.

Джанин зашла в мой кабинет, как только закончила УЗИ:

– Я не вижу обычных признаков синдрома Дауна. Единственное отклонение от нормы – это бедра, они в шестом процентиле.

У нас уже встречались такие показатели – малейшая доля миллиметра для плода могла показаться намного короче нормы, а на следующем УЗИ быть в полном порядке.

– Возможно, дело в генетике. Шарлотта миниатюрная.

Джанин кивнула:

– Хорошо, отмечу, что за этим нужно присмотреть. – Она замешкалась. – Хотя было кое-что странное.

Я тут же подняла голову от бумаг, которые заполняла:

– Что?

– Проверьте снимки мозга, когда будете там.

Мое сердце ушло в пятки.

– Мозга?

– Анатомически все в порядке. Но он невероятно… отчетливый. – Она покачала головой. – Я еще ничего подобного не видела.

Значит, аппарат УЗИ был исключительно хорош в своем деле: я понимала, почему Джанин так радовалась, но у меня не было времени восхвалять новое оборудование.

– Сообщу им хорошие новости, – сказала я и направилась в палату.

Шарлотта все поняла, как только увидела мое лицо.

– Слава богу! – сказала она, и Шон наклонился поцеловать ее. Она потянулась к моей руке. – Ты уверена?

– Нет. УЗИ не является точным инструментом. Но могу сказать, что вероятность родить здорового ребенка только что сильно увеличилась. – Я посмотрела на экран, где на застывшем снимке ты сосала большой пальчик. – Твой ребенок, – сказала я, – выглядит идеально.

В моей клинике не одобряли дополнительные УЗИ – обывательским языком – УЗИ, которые не были медицински оправданны. На двадцать седьмой неделе Шарлотта зашла за мной, чтобы пойти в кино, а я все еще принимала роды в больнице. Через час я нашла ее в своем кабинете: она сидела, задрав ноги на стол, и читала свежий выпуск журнала по медицине.

– Удивительные вещи пишут. «Современный контроль гестационных трофобластических новообразований». Напомни мне взять один номер в следующий раз, когда я не смогу уснуть.

– Прости. Не думала, что так задержусь. Сначала открытие на семь сантиметров, а потом остановилось намертво.

– Ничего страшного. Я не очень-то хотела смотреть фильм. Ребенок весь день танцует на моем мочевом пузыре.

– Будущая балерина?

– Или кикер, если верить Шону.

Она взглянула на меня, пытаясь по лицу прочесть намеки о поле ребенка.

Шон и Шарлотта решили не узнавать об этом заранее. Когда родители просили нас об этом, то мы делали запись в карте. Чего мне только стоило не подглядеть результаты УЗИ, иначе я бы случайно разболтала секрет.

Было семь часов. Секретарь на ресепшене уже ушла домой, пациенты разошлись. Шарлотте разрешили остаться и подождать меня только потому, что знали о нашей дружбе.

– Мы не станем говорить ему, что знаем.

– Что знаем?

– Пол ребенка. То, что мы пропустили кино, не значит, что мы не можем посмотреть еще одно…

Глаза Шарлотты округлились.

– Ты про УЗИ?

– А почему нет? – пожала я плечами.

– Это безопасно?

– Абсолютно, – улыбнулась я. – Давай, Шарлотта. Что тебе терять?

Через пять минут мы уже были в кабинете УЗИ Джанин. Шарлотта задрала рубашку, подминая ее под бюстгальтер, приспустила штаны, освобождая живот. Я намазала его гелем, и она взвизгнула.

– Прости, – сказала я. – Будет холодно.

Потом я взяла датчик и провела по ее коже.

На экране появились твои очертания. Ты напоминала русалку, выглянувшую из-под поверхности воды: черное пятно медленно сформировалось в знакомый нам образ. Вот была голова, позвоночник, твоя крошечная рука.

Я передвинула датчик к паховой зоне. Вместо скрещенных костей эмбриона, сжавшегося в утробе, твои стопы касались друг друга; ноги практически образовывали круг. Я увидела первый перелом в бедренной кости. Вместо прямой линии она была под углом, сильно изогнута. На большеберцовой кости я увидела черную линию, новую трещину.

– И?.. – радостно сказала Шарлотта, изгибая шею, чтобы посмотреть на экран. – Когда я увижу семейные драгоценности?

Я сглотнула ком в горле, передвигая датчик выше, чтобы увидеть твою грудную клетку и рахитические «четки». В ребрах было пять заживающих трещин.

Комната пошла кругом. Все еще держа в руках датчик, я подалась вперед, опустив голову на колени.

– Пайпер? – сказала Шарлотта, приподнявшись на локтях.

Я узнала про несовершенный остеогенез в медицинском училище, но никогда не видела вживую. Я лишь помнила снимки эмбрионов с внутриутробными трещинами, как у тебя. Младенцы погибли при рождении или вскоре после него.

– Пайпер? – повторила Шарлотта. – Ты в порядке?

Заставив себя выпрямиться, я сделала глубокий вдох.

– Да, – сказала я надломленным голосом. – Но, Шарлотта… твоя дочь не в порядке.

Шон

Впервые я услышал слова «несовершенный остеогенез», когда Пайпер привезла Шарлотту домой в истерике после внепланового УЗИ. Жена рыдала в моих объятиях, а я пытался осознать слова, которые, словно ракеты, устремляла в меня Пайпер: нехватка коллагена, агулированные и затвердевшие кости, рахитические «четки». Она уже позвонила коллеге, доктору Дель Соль, которая была специалистом по пренатальным рискам. Нас записали на очередное УЗИ в половину восьмого утра.

Я только пришел домой с работы – кошмарное дежурство у строительной бригады, потому что весь день до самого вечера шел дождь. Мои волосы были мокрыми, рубашка липла к спине. Амелия смотрела телевизор в нашей спальне наверху, а я поедал мороженое прямо из ведерка, зачерпывая ложкой, когда домой пришли Пайпер и Шарлотта.

– Черт подери! Вы застукали меня с поличным.

Затем я понял, что Шарлотта плачет.

Меня всегда удивляло, как самый обычный день может в мгновение ока обернуться катастрофой. Мать, передающая ребенку игрушку на заднее сиденье, могла в следующую секунду оказаться в крупной автомобильной аварии. Парень из студенческого братства потягивал пиво на крыльце, когда мы подъехали арестовать его за изнасилование. Или жена открывает дверь полицейскому и узнает о смерти мужа. По долгу службы я часто становился проводником в ситуациях, когда знакомый мир рушился, но еще никогда не оказывался в них сам.

В моем горле словно набухла вата.

– Насколько все плохо?

Пайпер отвернулась:

– Я не знаю.

– Этот остеопато…

– Несовершенный остеогенез.

– Как его вылечить?

Шарлотта отстранилась от меня, лицо ее опухло, глаза покраснели.

– Никак, – сказала она.

Той ночью, после того как ушла Пайпер и Шарлотта наконец провалилась в беспокойный сон, я залез в Интернет и прогуглил НО. Было четыре типа плюс еще три, которые обнаружили совсем недавно, но только в двух случаях в утробе были видны трещины. Младенцы второго типа умирали до рождения или вскоре после. Третий тип выживал, но младенцы могли пострадать от переломов ребер, которые ставили под угрозу жизнь ребенка из-за проблем с дыханием. Костные аномалии дальше только ухудшались. Дети могли никогда не встать на ноги.

На экране появились и другие слова:

Вормиевы кости. Позвоночник трески. Костномозговые стержни.

Невысокий рост – некоторые люди не вырастали выше трех футов.

Сколиоз. Потеря слуха.

Респираторная недостаточность является самой частой причиной смерти, на втором месте – травмы при происшествиях.

Поскольку НО является генетическим заболеванием, лечения не существует.

А еще:

В случае диагностирования в утробе большинство беременностей прерывается.

Ниже была фотография мертвого младенца со вторым типом НО. Я не мог оторвать взгляда от крючковатых ног, изогнутого тельца. Таким будет наш ребенок? Разве не лучше тогда родиться мертвым?

При этой мысли я зажмурился и стал молиться Господу, чтобы Он не послушал меня. Я бы любил тебя, даже родись ты с семью головами и хвостом. Любил бы тебя, если бы ты никогда не сделала вдоха и не открыла глаз, чтобы посмотреть на меня. Я уже любил тебя, и это не могло прекратиться только из-за проблем с твоими костями.

Я наспех очистил историю поисковика, чтобы Шарлотта не увидела фотографию, когда будет заходить в Интернет, потом тихо поднялся наверх. В темноте разделся и лег в постель рядом с твоей матерью. Когда я обнял ее, она придвинулась ко мне. Я опустил ладонь ей на живот, как раз когда ты толкнулась, будто просила меня не волноваться, не верить ни слову из того, что я прочел.

На следующий день, после очередного УЗИ и рентгена, доктор Джианна Дель Соль встретила нас в своем кабинете, чтобы посвятить в результаты обследования.

– Ультразвуковое обследование показало деминерализованный череп, – объяснила она. – В длине костей три отклонения, они ангулированы и уплотнены, так что видны заживающие переломы и новые. Рентген показал нам более полную картину перелома ребер. Все это указывает на то, что у вашего ребенка несовершенный остеогенез.

Шарлотта взяла меня под руку.

– Опираясь на то, что мы видим многочисленные переломы, можно говорить о втором или третьем типе.

– Один из них хуже другого? – спросила Шарлотта.

Я опустил взгляд, зная ответ.

– Дети второго типа обычно не выживают после родов. Третий имеет значительные отклонения и иногда раннюю смертность.

Шарлотта снова разрыдалась; доктор Дель Соль передала ей коробку салфеток.

– Сейчас сложно сказать, принадлежит ребенок ко второму или третьему типу. Второй тип иногда можно диагностировать на УЗИ на шестнадцатой неделе, третий тип на восемнадцатой. Но все случаи разные, а ваше раннее УЗИ не выявило переломов. В связи с этим мы не можем дать вам совершенно точных прогнозов. Лучший сценарий будет крайне тяжелым, а худший – летальным.

Я взглянул на нее:

– Даже если вы считаете, что это второй тип и что ребенок не имеет шансов на выживание, все может измениться?

– Такое бывало, – ответила доктор Дель Соль. – Я читала про случай, когда родителям сделали прогноз с летальным исходом, но они решили продолжить беременность и в итоге у них родился ребенок с третьим типом. Но дети третьего типа все равно имеют сильные отклонения. За всю свою жизнь они переживут сотни переломов. Возможно, они не смогут ходить. Могут быть респираторные проблемы, проблемы со связками, ломота в костях, слабость в мышцах, деформация черепа и позвоночника. – Она замешкалась. – Есть заведения, где вам могут помочь, если вы хотите рассмотреть прерывание.

Шарлотта была на двадцать седьмой неделе беременности. Какая клиника станет делать аборт на двадцать седьмой неделе?

– Нас не интересует прерывание, – сказал я и посмотрел на Шарлотту, ища подтверждения, но она пристально смотрела на врача.

– Рождался ли здесь когда-нибудь ребенок со вторым или третьим типом? – спросила она.

Доктор Дель Соль кивнула:

– Девять лет назад. Я еще здесь не работала.

– Сколько было переломов у того ребенка, когда он родился?

– Десять.

Впервые за сутки Шарлотта улыбнулась:

– У моего ребенка всего семь. Значит, это уже лучше?

Доктор Дель Соль замешкалась.

– Тот ребенок, – сказала она, – не выжил.

Как-то утром, когда машина Шарлотты была в сервисе, я отвез тебя на физиотерапию. Очень приятная девушка с щербинкой между зубами, которую звали Молли или Мэри (я все время забывал), заставляла тебя балансировать на большом красном шаре, что тебе нравилось, а еще делать приседания, что тебе совсем не нравилось. Каждый раз, когда ты перекатывалась на сторону заживающей лопатки, то поджимала губы, а из уголков глаз текли слезы. Думаю, ты даже не знала, что плачешь, но, посмотрев на это десять минут, я не выдержал. Тогда я сказал Молли / Мэри, что у нас еще одна запись (наглая ложь), а потом усадил тебя в инвалидное кресло.

Ты ненавидела кресло, и я тебя не винил. Хорошее педиатрическое кресло лучше подходило, когда оно было хорошо настроено, потому что обеспечивало комфорт, безопасность и подвижность. Но такое стоило свыше двух тысяч восьмисот долларов, а страховка выплачивалась на него раз в пять лет. Кресло, в котором ты передвигалась сейчас, настроили под тебя, когда тебе было два, а с тех пор ты сильно выросла. Я даже представить себе не мог, как ты будешь ездить на нем в семь лет.

На спинке я нарисовал розовое сердце и слова «ОБРАЩАТЬСЯ ОСТОРОЖНО». Я подвез тебя к машине и пересадил в автомобильное кресло, потом сложил инвалидное и поместил в багажник фургона. Когда я устроился за рулем и взглянул на тебя в зеркало заднего вида, ты баюкала свою больную руку.

– Папочка, – сказала ты, – я не хочу сюда возвращаться.

– Знаю, милая.

И тут я понял, что должен сделать. Проехал мимо нашего поворота на шоссе к отелю «Комфорт инн» в Довере, заплатил шестьдесят девять долларов за номер, которым не собирался воспользоваться, и повез тебя на инвалидном кресле к крытому бассейну.

Утром во вторник тут было пустынно. В помещении стоял запах хлорки, тут и там в различных позициях стояли шесть шезлонгов. От дневного света по воде разбегались сверкающие блики. На скамье лежала стопка бело-зеленых полотенец, а на стене значилась надпись: «ПЛАВАЙТЕ НА СВОЙ СТРАХ И РИСК».

– Уиллс, – сказал я, – мы с тобой идем плавать.

Ты удивленно посмотрела на меня:

– Мама сказала, что я не могу, пока плечо не…

– Мамы здесь нет, и она не узнает, хорошо?

На твоем лице расцвела улыбка.

– А как же купальник?

– Это важный пункт нашего плана. Если мы заедем домой за купальником, мама узнает, что мы что-то затеваем, понимаешь? – Я снял футболку и кроссовки, оставшись перед тобой в выцветших шортах. – Я готов.

Ты засмеялась и попыталась снять футболку через голову, но не могла достаточно высоко поднять руку. Я помог тебе, потом спустил шорты по ногам, и ты осталась сидеть в инвалидном кресле в трусах. Спереди было написано «ЧЕТВЕРГ», хотя был вторник. На задней части улыбалась желтая рожица.

После четырех месяцев, проведенных в «ортопедических штанах», твои ноги стали худыми и белыми, слишком тонкими, чтобы удерживать тебя. Но я помогал, взяв тебя за подмышки, пока ты шла к воде, потом посадил на ступеньки. Из корзины у дальней стены я достал детский спасательный жилет и застегнул на тебе. Перенес тебя на руках в середину бассейна.

– Рыба может плыть шестьдесят восемь миль в час, – сказала ты, вцепившись мне в плечи.

– Впечатляет.

– Самое распространенное имя для золотой рыбки – Челюсти. – Ты стиснула мою шею смертельной хваткой. – Банка диетической колы плавает в бассейне. Обычно кола начинает тонуть…

– Уиллоу? – позвал я. – Знаю, что ты волнуешься. Но если ты не закроешь рот, то туда попадет вода.

И я отпустил тебя.

Конечно, ты запаниковала. Стала размахивать руками и ногами и от этих усилий запрокинулась на спину, где продолжала плескаться и смотреть в потолок.

– Папа! Папа! Я тону!

– Ты не тонешь. – Я перевел тебя в вертикальное положение. – Это все из-за мышц живота, над которыми ты не хотела работать сегодня на физиотерапии. Представь, что двигаешься медленно и остаешься в вертикальном положении.

На этот раз я отпустил тебя более плавно.

Ты перевернулась, рот скрылся под водой. Я тут же бросился к тебе, но ты выпрямилась сама.

– Я могу, – сказала ты мне, а может, себе самой, провела рукой по воде, потом другой, не забывая про сломанное плечо. Ногами ты словно крутила педали велосипеда и постепенно добралась до меня. – Папочка! – прокричала ты, хотя я стоял всего в двух футах от тебя. – Папочка! Посмотри на меня!

Я следил за тем, как ты продвигаешься вперед.

– Ты только посмотри на себя, – сказал я, когда ты стала грести самостоятельно. – Только посмотри на себя.

– Шон, – сказала той ночью Шарлотта, когда я уже думал, что она спит, – сегодня звонила Марин Гейтс.

Лежа на боку, я пялился в стену. Я знал, почему адвокат позвонила Шарлотте: я не ответил на шесть сообщений, которые она оставила на моем мобильнике, спрашивая, переслал я подписанные бумаги, чтобы подать иск о неправомерном рождении, или они потерялись на почте.

Я прекрасно знал, где лежали те бумаги: в бардачке моей машины, куда я кинул их месяц назад, когда получил от Шарлотты.

– Я перезвоню, – сказал я.

Жена положила ладонь мне на плечо:

– Шон…

Я перекатился набок.

– Помнишь Эда Гатвика? – спросил я.

– Эда?

– Да. Парня, с которым я вместе выпускался из академии. Он еще работал в Нашуа. На прошлой неделе я ездил по вызову насчет подозрительной деятельности соседа в частной собственности. Он сказал своему партнеру, что у него плохое предчувствие, но зашел внутрь, и в этот момент взорвалась лаборатория метана на кухне.

– Какой ужас…

– Я лишь о том, – перебил я, – что надо всегда прислушиваться к своему чутью.

– Я так и делаю, – сказала Шарлотта. – Делала всегда. Ты слышал, что сказала Марин. Большинство таких исков выигрывают. Это деньги. Деньги, которые мы можем потратить во благо Уиллоу.

– Да, а Пайпер становится жертвенным барашком.

Шарлотта притихла:

– Она застрахована от врачебной ошибки.

– Вряд ли страховка защитит от удара в спину, который нанесет лучшая подруга.

Шарлотта замоталась в простыню, садясь на кровати.

– Она бы точно так поступила, будь это ее дочь.

Я внимательно посмотрел на нее:

– Не думаю. Большинство людей вряд ли поступят так.

– Мне не важно, что считают другие. Меня волнует лишь мнение Уиллоу.

Я понял, что именно поэтому не подписал чертовы бумаги. Как и Шарлотта, я думал только о тебе. Думал о том моменте, когда ты поймешь, что я не рыцарь в сверкающих доспехах. Знал, что это рано или поздно произойдет – в этом вся суть взросления. Но мне не хотелось ускорять события. Я лишь желал оставаться твоим героем столько, сколько это было возможно.

– Если важно лишь мнение Уиллоу, – сказал я, – как ты объяснишь ей, что делаешь? Ты собираешься врать, давая показания, говорить, что сделала бы аборт, это твоя позиция. Но Уиллоу может воспринять это как ужасающую правду.

По лицу Шарлотты заструились слезы.

– Она умная девочка и поймет, что не важно, каким это кажется с первого взгляда. Все равно она знает, что я люблю ее.

Опять тупиковая ситуация. Мой отказ подписать бумаги не означал, что Шарлотта не пойдет дальше без меня. Если я откажусь, противоречия между нами тоже ранят тебя. Но что, если прогнозы Шарлотты оправдаются и деньги, которые мы получим в качестве компенсации, перекроют наш ужасный поступок, чтобы их получить? Что, если благодаря этому иску ты сможешь получить адаптивные средства помощи, в которых нуждаешься, любую терапию, которую не покрывала страховка?

Если я и правда хотел того, что лучше для тебя, как я мог подписать бумаги?

Или не подписать?

Внезапно мне захотелось показать Шарлотте, что творится у меня внутри. Чтобы она ощутила тот же тошнотворный комок, который сжимался в животе каждый раз, когда я открывал бардачок и видел конверт. Он напоминал ящик Пандоры: Шарлотта открыла его, и оттуда явилось решение проблемы, которая, как мы прежде думали, не могла быть решена. Теперь не получится просто закрыть крышку: мы не сможем забыть то, что уже узнали.

Если честно, я хотел наказать ее за то, что она поставила меня в подобное положение, где не было ни черного, ни белого, лишь тысячи оттенков серого.

Она удивилась, когда я схватил ее и поцеловал. Сперва жена отпрянула, посмотрев на меня, потом прильнула, доверяя мне провести ее по головокружительному пути, по которому водил тысячи раз до этого.

– Я люблю тебя, – сказал я. – Веришь мне?

Шарлотта кивнула, и в этот момент я сжал в ладони ее волосы, запрокидывая голову и вдавливая в матрас.

– Шон, мне тяжело, – прошептала она.

Я накрыл ей рот ладонью, а второй рукой грубо стащил с нее пижамные штаны. Потом протолкнулся внутрь, хотя она сопротивлялась. Я видел, как она выгибает спину от удивления и, возможно, боли; ее глаза наполнились слезами.

– Не важно, каким это кажется, – прошептал я, возвращая ей слова, которые ударили словно хлыст. – Глубоко внутри ты знаешь, что я люблю тебя.

Я хотел задеть Шарлотту, а в итоге сам почувствовал себя полным мерзавцем. Тогда я слез с нее, натягивая на себя трусы. Шарлотта отвернулась, поджав ноги.

– Ты придурок, – всхлипнула она. – Ты чертов придурок!

Она была права. Я действительно вел себя низко. Иначе я не смог бы сделать того, что сделал потом: я дошел до машины и принес из бардачка документы. Просидел всю ночь в темноте кухни, глядя на них, будто слова могли превратиться в более подходящие. За каждую строку, отмеченную Марин Гейтс желтой стрелкой стикера для подписи, я выпивал по бокалу виски.