Текст книги "Девятнадцать минут"

– По предварительным данным, у стрелявшего было два пистолета.

Лейси повернулась к Льюису, и ее глаза напомнили ему небо в иллюминаторе самолета – бесконечное серое пространство, на которое смотришь и тебе кажется, что ты можешь быть где угодно, или нигде, или везде сразу.

– Они говорят о нем как о взрослом, – сказала Лейси, – а ведь он еще мальчик.

– Лейси, – повторил Льюис.

Она встала и обняла его, как будто принимая приглашение на танец.

В больнице, если внимательно слушать, можно услышать правду. Когда ты лежишь неподвижно, притворяясь спящей, медсестры шепчутся над твоей кроватью. Полицейские обсуждают свои тайны в коридоре. Врачи заходят к тебе в палату, разговаривая о состоянии другого пациента.

Джози мысленно составляла список раненых, вспоминая, когда и где она в последний раз видела каждого из них и далеко ли от нее они находились в роковой для себя момент. Сейчас здесь, в больнице, был Дрю Жирар, который поймал их с Мэттом в коридоре и предупредил о том, что Питер Хоутон открыл стрельбу. Здесь была Эмма, сидевшая в кафетерии через три стула от Джози. И Трей Маккензи, футболист, известный своими домашними вечеринками. И Джон Эберхард, который в тот день съел у Джози ее картошку фри. И Мин Хорука, приехавший по обмену из Токио; в прошлом году, когда они учились преодолевать препятствия по канату, Мин спьяну написал в открытое окно машины директора. И Натали Зленко, стоявшая в очереди перед Джози. И мисс Ритолли с тренером Спирсом, у которых Джози училась в прошлом году. И Хейли Уивер с Брейди Прайсом – золотая парочка выпускников.

Были здесь и те, кого Джози знала только по именам: Майкл Бич, Стив Бабуриас, Анджела Флюг, Остин Прокиов, Алисса Карр, Джаред Вайнер, Ричард Хикс, Джада Найт, Зои Паттерсон. Со всеми этими почти неизвестными ей людьми Джози была теперь связана навсегда.

Разузнать имена погибших оказалось труднее. Их произносили так тихо, будто те, кому повезло чуть больше и кто теперь занимал больничные койки, могли заразиться смертью. Поговаривали, что убиты мистер Маккейб и школьный наркодилер Тоуфер Макфи. Чтобы как-то собрать крупицы информации воедино, Джози пыталась смотреть новостные передачи, в которых сутками напролет только и говорили что о стрельбе в старшей школе Стерлинга. Но мама всегда появлялась не вовремя и выключала телевизор. Погибли десять человек – больше ничего выяснить не удалось.

Одним из погибших был Мэтт.

Каждый раз, когда Джози об этом думала, с ее телом что-то происходило. Она переставала дышать. Слова, словно камень, застревали в горле. Благодаря успокоительным средствам многое из того, что Джози припоминала, казалось ей ненастоящим. Она словно бы шла по зыбкой почве ночного кошмара. Но стоило ей подумать о Мэтте, все становилось слишком реальным и слишком болезненным.

Она никогда больше не поцелует Мэтта.

Она никогда больше не услышит его смеха.

Она никогда больше не почувствует на своей талии его руку и не прочтет записку, которую он обычно просовывал в ее шкафчик в раздевалке. Никогда больше ее сердце не забьется от его прикосновения, как в те моменты, когда он расстегивал ей блузку. Она помнила только половину из того, о чем знала. Произошедшее не только раскололо жизнь Джози на «до» и «после», но и отняло у нее определенные способности: не плакать хотя бы в течение часа, не испытывать тошноты при виде красного цвета, выстраивать скелет правды из голых костей памяти. Теперь, после смерти Мэтта, это казалось почти кощунством – вспоминать о ком-то или о чем-то, кроме него.

Поэтому Джози, как пьяная, ходила по кругу связанных с ним воспоминаний: от смутных картин, предшествовавших катастрофе, к самым ужасным моментам и обратно. Ей постоянно вспоминалась строчка из «Ромео и Джульетты», которая так бесила ее в девятом классе. «Здесь поселюсь я, в обществе червей, твоих служанок новых»[8]8
  У. Шекспир. Ромео и Джульетта. Акт V, сцена 3. Пер. Б. Пастернака.


[Закрыть], – говорит Ромео над телом Джульетты в склепе Капулетти. Прах к праху… Но ведь человек обращается в прах не сразу… Ночью, когда возле нее никого не было, Джози принялась думать о том, сколько времени должно пройти, прежде чем истлеют кожа и мясо, что происходит с глазами и похож ли еще Мэтт на самого себя или уже нет… На ее крик сбежались врачи и медсестры, вкололи ей успокоительное, а она все спрашивала себя: если отдать кому-нибудь свое сердце и этот человек умрет, ты так и будешь всю оставшуюся жизнь ходить с незаделанной дырой в груди?

Дверь палаты открылась, вошла мама.

– Ну? – произнесла она, и фальшивая улыбка разделила ее лицо, как экватор. – Готова?

Было всего семь утра, но Джози уже выписали. Она кивнула матери, которую теперь почти ненавидела за то, что та стала такой заботливой – не слишком ли поздно. Неужели без этого кровавого ужаса нельзя было понять, что между ними нет совершенно никаких отношений? Мать постоянно говорила: «Я всегда тебя выслушаю, если захочешь поговорить». Какая нелепость! Во-первых, Джози не хотела говорить, во-вторых, если бы даже и захотела, то уж точно не с мамой. Мама не поняла бы ее, да и никто бы не понял, кроме ребят, которые лежали в соседних палатах. Просто какое-то убийство на улице – это было бы страшно. Но произошло то, что страшнее страшного, причем там, куда Джози, хочет она того или нет, придется вернуться.

На ней была не та одежда, в которой она была в школе. Та непостижимым образом исчезла. Никто ни в чем не признавался, но Джози предполагала, что джемпер и джинсы забрызганы кровью Мэтта. В таком случае их действительно следовало выбросить: сколько ни стирай, сколько отбеливателя ни лей, Джози все равно видела бы пятна.

Голова все еще болела от ушиба. Потеряв сознание, Джози упала и рассекла себе висок. Швы решили не накладывать, но врачи все же настояли на том, чтобы она провела ночь под их присмотром. «Зачем? – думала Джози. – На случай удара? Тромба? Суицида?»

Как только она встала, мать подскочила к ней и обняла, чтобы поддержать. Это заставило ее вспомнить, как летом они с Мэттом гуляли по улицам, засунув руки в задние карманы джинсов друг друга.

– Джози! – протянула мама, заметив, что дочь опять плачет; в последнее время слез было столько, что и не разберешь, когда они начинают капать, а когда перестают. – Вернемся домой, – мама достала из сумочки бумажный платок, – и тебе станет лучше. Вот увидишь.

Надо полагать. Уж хуже-то точно быть не может. Тем не менее Джози состроила гримасу, которая, если не приглядываться, могла сойти за улыбку. Она знала: маме сейчас это нужно. Пройдя пятнадцать шагов от кровати до двери палаты, Джози оказалась в коридоре, где одна из медсестер сказала ей:

– Береги себя, милая!

Другая – она давала Джози сосать ледяное драже и нравилась ей больше всех – улыбнулась:

– Не попадай к нам больше!

Джози медленно побрела к лифту, который с каждым шагом как будто все сильнее удалялся от нее. Проходя мимо одной из палат, она прочла на двери знакомое имя: «Хейли Уивер». Хейли училась в выпускном классе и уже два года считалась королевой школы. Джози надеялась, что скоро они с Мэттом унаследуют титул звездной пары от Хейли и ее парня Брейди. В том, что эти двое встречаются, была некая справедливость, очевидная даже для девчонок, которые сами засматривались на туманную улыбку и скульптурный торс Брейди. Уж очень Хейли, первая красавица школы, ему подходила. Голубоглазая, с белокурыми локонами, которые струились водопадом, она всегда напоминала Джози фею из сказки – чудесное безмятежное существо, спустившееся на землю, чтобы исполнять чьи-то желания.

О них рассказывали многое: что Брейди, как футболисту, несколько колледжей предлагали стипендию, но он отказывался ехать туда, где нет искусствоведческой программы для Хейли; что она сделала себе тату с его инициалами в интимном месте; что перед первым свиданием он усыпал пассажирское сиденье своей «хонды» лепестками роз. Джози вращалась с Хейли в одной компании и знала: все это в основном чепуха. Хейли сама призналась, что татушка временная и на сиденье были не лепестки роз, а сирень, которую Брейди наломал в соседском саду.

– Джози? – шепотом позвала ее Хейли из палаты. – Это ты?

Алекс взяла Джози за руку, стараясь удержать, но родители Хейли, заслонявшие кровать, расступились. Волосы сбриты, вся правая половина лица забинтована, нос сломан, открытый глаз налит кровью. Джози попыталась улыбнуться, а ее мама только медленно втянула в себя воздух.

– Он убил их, – сказала Хейли. – Кортни и Мэдди. Потом наставил пистолет на меня, но Брейди меня заслонил. – По щеке, свободной от бинтов, скатилась слеза. – Ты ведь знаешь, они часто говорят, что на все готовы ради нас…

Джози затряслась. Она задала бы Хейли сотню вопросов, но зубы так стучали, что она не могла выговорить ни слова. Хейли взяла Джози за руку, и Джози вздрогнула. Ей захотелось отпрянуть. Захотелось притвориться, будто она никогда не видела школьную королеву красоты в таком состоянии.

– Если я тебя кое о чем спрошу, – прошептала Хейли, – ты ведь ответишь мне честно, да? – (Джози кивнула.) – Мое лицо. Оно совсем изуродовано?

Джози посмотрела на Хейли:

– Нет, все в порядке.

Они обе знали, что это неправда.

Попрощавшись с Хейли и ее родителями, Джози схватилась за маму и зашагала к лифтам гораздо быстрее, чем раньше, хотя каждый шаг по-прежнему отдавался в черепной коробке, как раскат грома. Она вдруг вспомнила, как однажды на уроке биологии им рассказывали про человека, которому воткнули в голову стальной прут и он заговорил на португальском, хотя никогда не изучал его. Может быть, и с Джози случилось нечто подобное? Теперь у нее новый родной язык – язык лжи?

К утру, когда Патрик вернулся в здание школы, оно уже превратилось в одну огромную паутину. От тех точек, где Питер Хоутон останавливался, прежде чем двинуться дальше, лучами расходились ленты, ведущие к контурам жертв. Линии пересекались, создавая сетку паники, график хаоса.

Патрик постоял немного в эпицентре рабочей суеты, среди криминалистов, тянувших свои нити по коридорам, между рядами шкафчиков в раздевалке и через дверные проемы. Он представил себе, каково это: услышать выстрелы и броситься бежать, чувствуя, как сзади волной накатывает толпа, и слишком поздно понимая, что лететь быстрее пули ты все равно не сможешь, что ты в ловушке, ты добыча паука.

Патрик стал пробираться сквозь паутину, стараясь не испортить работу коллег. Эти линии помогут ему проверить показания свидетелей. Всего тысяча двадцать шесть человек.

Главным событием утреннего эфира трех местных каналов было предъявление обвинения Питеру Хоутону. Алекс с чашкой кофе в руках стояла перед телевизором в своей спальне и смотрела поверх голов взволнованных репортеров на здание, перед которым они стояли. Показывали ее прошлое место работы – окружной суд.

Джози была у себя в комнате. Спала тяжелым сном человека, напичканного успокоительным. По правде говоря, Алекс тоже нуждалась в том, чтобы побыть наедине с собой. Кто бы мог подумать, что женщине, которая так превосходно умела держаться на публике, будет настолько трудно не выдавать своих чувств в присутствии собственной дочери! Хотелось напиться. Уронить голову на руки и зареветь. Зареветь оттого, что ей так повезло: ее ребенок спит в соседней комнате, и скоро они будут завтракать вместе, а некоторые родители больше не смогут позавтракать со своими детьми, и им еще предстоит это осознать.

Алекс выключила телевизор, чтобы средства массовой информации не мешали ей быть объективной. Она знала: кто-нибудь обязательно потребует ее отстранения от дела на том основании, что ее дочь была на месте трагедии. Если бы Джози получила ранение, Алекс согласилась бы с этим требованием. Если бы Джози до сих пор дружила с Питером Хоутоном, Алекс взяла бы самоотвод. Но при сложившихся обстоятельствах сомневаться в беспристрастности Александры Кормье следовало не больше, чем в беспристрастности любого другого судьи, который жил в этих местах, знал кого-нибудь из учеников старшей школы или был родителем подростка. На севере страны судьям не приходилось особенно удивляться, если они видели перед собой в зале суда знакомое лицо. На предыдущей должности Алекс рассматривала и дело своего почтальона, когда у него в машине нашли наркотики, и дело своего автомеханика, когда он подрался с женой. Если предмет спора не касался лично Алекс, никакие законные ограничения на нее не распространялись. Нужно было просто исключить себя из уравнения: сейчас я судья и больше ничего.

Стрельбу в школе, по убеждению Алекс, следовало рассматривать как рядовой случай судебной практики: любое преступление – это совокупность определенных обстоятельств, просто в данном случае масштаб увеличен. А если учесть шумиху, поднятую в прессе, то по-настоящему беспристрастным здесь сможет быть только судья с адвокатским прошлым. Такой, как Алекс. Чем дольше она об этом думала, тем тверже верила: без ее участия правосудие не восторжествует. Любые сомнения в том, что судьей на этом процессе должна быть именно она, теперь казались ей нелепыми.

Сделав глоток кофе, Алекс на цыпочках прошла из своей спальни в комнату дочери. Но дверь оказалась открытой настежь, Джози не было.

– Джози?! – запаниковала Алекс. – Джози, ты где?

– Я внизу.

Почувствовав себя так, будто внутри развязался тугой узел, Алекс спустилась на кухню и увидела Джози за столом – в юбке, колготках и черном свитере. Волосы еще не просохли после душа, а челка была зачесана так, чтобы хотя бы частично прикрыть пластырь. Джози посмотрела на мать:

– Я нормально одета?

– Для чего? – спросила Алекс в полном недоумении.

Куда ее дочь могла собраться? Не в школу же? Врачи сказали, что Джози, вероятно, никогда не вспомнит деталей произошедшего. Но нормально ли это, если она попытается стереть из сознания сам факт?

– Для предъявления обвинения.

– Дорогая, сегодня ты и близко не подойдешь к зданию суда.

– Я должна.

– Никуда ты не пойдешь! – твердо сказала Алекс.

– Это еще почему? – спросила Джози, очевидно с трудом сдерживая ярость.

Алекс открыла было рот, но в первый момент не нашлась что ответить. Ее запрет был продиктован не логикой, а чутьем. Она не хотела, чтобы дочь воскрешала пережитое в своей памяти.

– Потому что я так сказала.

– Это не ответ.

– Потому что журналисты поднимут вой, если увидят тебя в зале суда. Потому что на этом заседании не будет никаких сюрпризов. И потому что сегодня я хочу все время быть с тобой.

– Тогда пойдем со мной.

– Не могу, Джози, – покачала головой Алекс и уже гораздо мягче добавила: – Это дело вести буду я.

Джози побледнела. Видимо, до сих пор ей не приходило в голову, что такое возможно. Алекс тоже только теперь поняла: из-за этого процесса стена между ними станет еще толще. Как судья, она не всем сможет поделиться с дочерью и не всякое ее признание сможет хранить в тайне. Пока Джози будет пытаться выбраться из этого кошмара, ей, Алекс, придется увязнуть в нем по колено. Почему же она так много думала о своем судействе и так мало о том, как оно скажется на дочери? Джози в данный момент было все равно, насколько объективно ее мама рассмотрит дело. Ей была нужна именно мать, а материнство всегда давалось судье Кормье тяжелее, чем карьера.

Ни с того ни с сего Алекс вспомнила Лейси Хоутон, которая сейчас находилась в совершенно другом круге ада. Лейси взяла бы Джози за руку, с сочувствием присела бы рядышком, и все это вышло бы у нее абсолютно естественно. Но Алекс была мамой другого типа: чтобы вновь ощутить близость с дочерью, ей нужно было мысленно вернуться на несколько лет назад и вспомнить то, что они любили делать вдвоем.

– Давай ты сходишь наверх и переоденешься, а потом мы с тобой испечем блинчики. Тебе ведь раньше нравилось.

– Да. Когда мне было пять.

– Тогда, может, шоколадное печенье?

Джози, моргнув, посмотрела на мать:

– Ты, случайно, не обкурилась?

Алекс и сама себе казалась нелепой, но ей отчаянно хотелось показать дочери, что она способна позаботиться о ней и что работа для нее на втором месте. Алекс встала, принялась открывать шкафчики и, найдя в одном из них игру «Эрудит», сказала:

– Спорим, я тебя сделаю?

– Считай, что уже выиграла, – ответила Джози и, задев Алекс плечом, вышла из кухни.

Парень, дававший интервью репортеру Си-би-эс из Нашуа, помнил Питера Хоутона по урокам английского языка в пятом классе:

– Нам задали написать рассказ от первого лица. Рассказчика можно было взять любого. Питер выбрал Джона Хинкли[9]9
    Джон Хинкли – гражданин США, в 1981 г. совершивший покушение на президента Рональда Рейгана.


[Закрыть]. В начале рассказа можно было подумать, что он в аду, а в конце оказалось, что это рай. Учительница перепугалась. Показала сочинение директору и все такое… – Парень задумчиво потер большим пальцем шов на джинсах. – А Питер им сказал, что это такой прием. Что он специально использовал ненадежного рассказчика. Мы тогда проходили эту тему. – Парень посмотрел в камеру. – По-моему, ему поставили «A».

На светофоре Патрик задремал. Ему приснилось, что он бежит по школьным коридорам, слыша выстрелы. При каждом повороте пол почему-то уходит у него из-под ног, и Патрик повисает в воздухе.

Водитель соседней машины посигналил. Патрик резко проснулся и, махнув рукой в знак извинения, поехал в лабораторию, где в срочном порядке должны были провести баллистическую экспертизу. Технические специалисты, как и Патрик, работали круглосуточно.

Больше всех других лаборантов он симпатизировал и доверял Сельме Абернати, бабушке четверых внуков, которой не было равных во владении новейшими технологиями. Когда Патрик вошел, она посмотрела на него, приподняв бровь, и констатировала:

– Ты спал.

Он помотал головой:

– Слово скаута: глаз не сомкнул.

– Для того, кто глаз не сомкнул, у тебя слишком свеженький вид.

– Да ты просто в меня влюбилась, – улыбнулся Патрик.

Сельма поправила на носу очки:

– Дорогой мой, я не настолько глупа, чтобы влюбляться в таких раздолбаев. Результаты экспертизы нужны?

Патрик подошел вместе с ней к столу, на котором лежали два пистолета и два обреза с ярлыками соответственно «A», «B», «C», «D». Пистолеты он узнал: один был у Питера Хоутона в руках, а другой валялся рядом, на кафельном полу раздевалки.

– Сначала я проверила на скрытые отпечатки, – сказала Сельма, показывая Патрику заключение. – На пистолете А обнаружен отпечаток, совпадающий с отпечатками подозреваемого, на пистолете В отпечаток смазанный, обрезы чистые.

Сельма кивком указала на огромные емкости с водой, которые использовались для баллистической экспертизы: при выстреле в воду пуля почти не деформируется и на ней отчетливо видны следы, оставшиеся после прохождения через ствол. По этим бороздкам можно понять, какое оружие использовалось в каждом конкретном случае. Это было нужно Патрику, чтобы собрать воедино картину передвижений Питера Хоутона: где он остановился и из чего выстрелил.

– Стрельба производилась в основном из пистолета А. Обрезы С и D лежали в рюкзаке, обнаруженном на месте преступления. И это хорошо: от них было бы больше ущерба. Все пули, извлеченные из тел жертв, были выпущены из пистолета А.

«Где Питер Хоутон умудрился все это раздобыть?» – спросил себя Патрик, хотя прекрасно понимал, что в Стерлинге совсем не трудно найти кого-нибудь, кто занимается охотой или любит пострелять по мишеням на месте старой свалки в лесу.

– По остаткам пороха я заключила, что из пистолета В тоже стреляли. Но пуль от него нет.

– Они еще исследуют…

– Погоди. Вот что интересно: после выстрела пистолет заклинило.

Патрик скрестил руки на груди:

– А отпечатка, ты говоришь, нет?

– Есть, на курке, но недостаточно четкий. Возможно, смазан в тот момент, когда стрелявший выронил пистолет. Но точно сказать не могу.

Патрик, кивнув, указал на пистолет А:

– В раздевалке, при задержании, Питер Хоутон выронил вот этот. Значит, из него, скорее всего, и сделан последний выстрел.

– Наверное. – Сельма взяла щипцами пулю: – Это извлечено из мозга Мэттью Ройстона. Судя по бороздкам, выстрел произведен из первого пистолета.

Мэттью Ройстон… Парень, который лежал в раздевалке рядом с Джози Кормье. Единственный, в кого стреляли два раза.

– А из какого оружия он был ранен в живот?

Сельма покачала головой:

– Из первого или из второго пистолета. Узнаем, когда принесешь пулю. Она прошла навылет.

Патрик задумался, глядя на оружие:

– Получается, Питер Хоутон везде стрелял из пистолета А. Не могу понять, зачем он вдруг решил взять другой.

Сельма посмотрела на Патрика, и только теперь он заметил, что срочная работа в ночное время оставила на ее лице следы – темные круги вокруг глаз.

– А я вообще не могу понять, зачем он взялся за пистолет – не важно какой.

Мередит Виейра смотрела в камеру, старательно удерживая на лице выражение, соответствующее общенациональному масштабу трагедии.

– По делу о стрельбе в Стерлинге ежечасно выясняются новые детали, – сказала она, – ну а пока я передаю слово студии и Энн Карри. Энн?

Диктор кивнула:

– Вчера вечером стало известно, что в старшую школу Стерлинга было пронесено четыре единицы огнестрельного оружия, две из которых преступник применил. Питер Хоутон, предполагаемый виновник произошедшего, был поклонником хардкор-панк-группы Death Wish: он размещал посты на веб-сайте рок-коллектива и скачивал их музыку. Тексты этих песен заставляют задуматься о том, что можно, а что нельзя слушать детям.

На зеленом экране за спиной ведущей появились строки:

 
Падает черный снег,
По городу бродит мертвец,
Ублюдки хохочут во тьме.
Но скоро день Судный придет и с ними счеты сведет.
Не знают ублюдки
Моей крови лютой.
Расцветает смерть-незабудка.
Скоро день Судный придет и с ними счеты сведет.
 

– Песня «Judgment Day» звучит как пугающее пророчество того, что случилось в Стерлинге, штат Нью-Гэмпшир, вчера утром. Рейвен Напалм, солист группы Death Wish, провел в этой связи пресс-конференцию.

Показали человека с пятью кольцами на нижней губе, золотыми тенями на веках и черным ирокезом.

– В нашей стране, – сказал он, – пацаны умирают оттого, что их отправляют воевать за нефть. И всех это устраивает. Но стоит одному парню, который дошел до кипения и не видит в жизни смысла, выместить свою ярость на тех, кто попался под руку, все сразу начинают винить хеви-метал. Проблема не в текстах песен, а в том, как устроено общество.

На экране снова появилась Энн Карри:

– Мы будем следить за ходом расследования трагедии в Стерлинге. Перейдем к смежным темам: сенат отклонил законопроект об ограничении прав граждан на хранение и ношение оружия, но, по мнению сенатора Романа Нельсона, эта борьба будет продолжаться. Сегодня он вышел с нами на связь из Южной Дакоты. Сенатор?

Питеру казалось, что ночью он совсем не спал, однако не заметил, как охранник заглядывал к нему в камеру. Сейчас Питер вздрогнул от скрежета открываемой металлической двери.

– Вот, надевайте! – Вошедший что-то протянул Питеру.

Питер знал, что сегодня его повезут в суд. Так сказал Джордан Макафи. Видимо, по такому случаю полагалось напялить костюм или что-то типа того. Люди почему-то всегда являются в суд в костюме. Даже если прямо из тюрьмы. Считается, что так человек вызовет к себе больше сочувствия. Питер видел подобные картины по телевизору.

Но ему принесли не костюм. А бронежилет.

Когда Джордан приблизился к решетке конвойного помещения в здании суда, клиент лежал на полу, заслонив глаза рукой. На нем был бронежилет – молчаливое признание того факта, что зал будет полон желающих его убить.

– Доброе утро, – произнес Джордан.

– Кому как, – пробормотал Питер, садясь.

Оставив это замечание без комментариев, Джордан подошел ближе и, взявшись за прутья, сказал:

– План такой. Вас обвиняют в убийстве десяти человек первой степени тяжести и в попытке убийства девятнадцати человек при отягчающих обстоятельствах. От зачитывания обвинений я откажусь. Потом мы пройдемся по всем пунктам отдельно, ну а сейчас у нас одна задача: заявить о том, что вы не признаете себя виновным. Вам самому ничего говорить не нужно. Будут вопросы – задавайте их мне шепотом. Но вслух не произносите ни слова. На ближайший час вы онемели. Ясно?

– Предельно, – угрюмо ответил Питер, глядя Джордану в лицо.

Тот посмотрел на его руки: они тряслись.

В комнате Питера Хоутона были найдены, кроме прочего, следующие предметы:

1) ноутбук «Делл»;

2) компакт-диски с компьютерными играми: «Doom 3», «Большая кража машин в городе порока»;

3) три рекламных плаката с изображением оружия;

4) обрезки труб различной длины;

5) книги: «Над пропастью во ржи» Дж. Д. Сэлинджера, «О войне» К. фон Клаузевица, графические романы Фрэнка Миллера и Нила Геймана;

6) DVD с фильмом «Боулинг для Колумбины»[10]10
   «Боулинг для Колумбины» (Bowling for Columbine, 2002) – документальный фильм Майкла Мура, посвященный массовому убийству в школе «Колумбайн».


[Закрыть];

7) альбом выпускного класса средней школы Стерлинга; несколько лиц обведено черным маркером; фотография девушки с подписью «Джози Кормье» обведена и вычеркнута; рядом на поле приписано: «Пускай живет».

Микрофон, закрепленный на слишком высокой стойке, напоминал пиньяту – мексиканскую игрушку со сладостями внутри, которую подвешивают и разбивают палками на детских праздниках. Он с трудом воспроизводил еле слышный голос девочки, которая говорила:

– Кабинет миссис Эдгар находится рядом с кабинетом мистера Маккейба. Иногда мы слышим, как в его классе двигают стулья или смеются. Но вчера мы услышали крик. Миссис Эдгар придвинула свой стол к двери, а нам велела сесть на пол в дальнем конце класса, возле окон. Затем послышались выстрелы. Словно лопалась воздушная кукуруза. А потом… – девочка вытерла глаза, – потом крики прекратились.

Питер Хоутон сидел в бронежилете поверх оранжевого арестантского комбинезона, закованный в наручники. Диана Ливен не ожидала, что он окажется таким юнцом, щеки были по-детски нежными. Диана могла поспорить, что он еще не бреется. Очки тоже огорчили ее: адвокат непременно заявит, будто с такой миопией невозможно метко стрелять.

Как только ввели обвиняемого, четыре камеры, допущенные в зал окружного суда и представлявшие каналы Эй-би-си, Си-би-эс, Эн-би-си и Си-эн-эн, загудели, как парикмахерский квартет[11]11
   Парикмахерский квартет – разновидность мужского акапельного вокального ансамбля, популярная в США в 1920–1930-е годы. Изначально так назывались любительские коллективы, собиравшиеся для репетиций в парикмахерских.


[Закрыть]. Это гудение казалось особенно громким из-за воцарившейся тишины. Казалось, можно было слышать даже собственное сомнение. Когда Питер повернулся, Диана увидела, что его глаза, спрятанные за линзами очков, похожи на глаза камер: темные, слепые, пустые.

Адвокат Джордан Макафи что-то сказал на ухо своему подзащитному. Диана не могла не признать бесспорных профессиональных достоинств адвоката, хотя как человек он ей не нравился.

– Всем встать, суд идет! – рявкнул пристав, поднявшись. – Председательствует судья Чарльз Альберт.

Судья Альберт, шурша мантией, торопливо вошел.

– Садитесь, – сказал он и сразу же повернулся к обвиняемому: – Питер Хоутон…

Тут поднялся Джордан Макафи:

– Ваша честь, мы отказываемся от зачитывания обвинительного заключения. Я заявляю о невиновности моего подзащитного по всем пунктам и прошу назначить слушание через десять дней.

Диана не удивилось: Джордан, естественно, не хотел, чтобы весь мир услышал, как его клиента обвинят в убийстве первой степени десяти человек.

– Миз Ливен, – обратился к ней судья, – согласно установленному порядку, гражданин, обвиняемый в убийстве первой степени, причем нескольких человек, не может быть освобожден под залог. Полагаю, с этим вы согласны?

Диана спрятала улыбку: Альберт, дай бог ему здоровья, все-таки умудрился озвучить формулировку обвинения.

– Все верно, Ваша честь.

– В таком случае, – кивнул судья, – мистер Хоутон, вас снова препроводят в тюрьму.

Вся процедура заняла меньше пяти минут, публика осталась недовольна. Люди жаждали крови, жаждали мести. Приставы схватили Питера Хоутона и вывели из зала. Диана заметила, как он, споткнувшись, посмотрел через плечо на своего адвоката: видимо, хотел что-то спросить, но не успел. Когда дверь за ним закрылась, Диана собрала свой портфель и вышла к журналистам.

– Питер Хоутон, – сказала она в протянутые ей микрофоны, – только что был обвинен в убийстве первой степени десяти человек и попытке убийства первой степени девятнадцати человек. Кроме того, ему предъявлены обвинения, в частности, в незаконном владении взрывчатыми веществами и огнестрельным оружием. На данном этапе мы не имеем права озвучивать доказательства, но общественность может быть спокойна: наши следователи работают круглосуточно, собирая, сохраняя и должным образом систематизируя улики. Виновник этой невыразимой трагедии не уйдет от ответственности.

Диана открыла рот, чтобы продолжить свою речь, но вдруг заметила, что толпа журналистов, собравшихся вокруг нее, поредела. Всего в нескольких метрах, на другой стороне коридора, зазвучал мужской голос: это Джордан Макафи давал импровизированную пресс-конференцию. Он стоял торжественный и скорбный, руки в карманах брюк, и, глядя прямо на Диану, говорил:

– Разделяя всеобщее горе, я буду максимально эффективно представлять моего подзащитного. Питер Хоутон – семнадцатилетний мальчик, он очень напуган. Я прошу вас проявлять уважение к его семье и помнить о том, что дело передано в суд, где будет рассмотрено по всем правилам. – Сделав эффектную паузу, Джордан, как заправский шоумен, устремил выразительный взгляд в толпу: – Я прошу вас помнить о том, что вещи не всегда таковы, какими кажутся.

Диана усмехнулась: завершающая фраза этого тщательно подготовленного монолога заставит журналистов, а вместе с ними и весь мир подумать, будто в рукаве защитника припрятан какой-то козырь – какой-то ошеломляющий факт, в свете которого Питер Хоутон перестанет быть монстром. Но Диана не попалась на этот крючок. Она умела переводить с юридического языка, которым сама превосходно владела, на человеческий. Когда адвокат начинает вот так вот подпускать туман, это означает, что на самом деле ему нечего сказать в защиту клиента.

В полдень губернатор Нью-Гэмпшира дал интервью на ступенях капитолия в Конкорде. На лацкан пиджака он приколол бело-бордовую ленту. Такие ленты цвета флага старшей школы Стерлинга продавались на заправках и на кассах супермаркетов за один доллар. Деньги шли в фонд помощи жертвам трагедии. Чтобы купить это символическое украшение, губернатор отправил одного из своих помощников за двадцать семь миль, потому что в следующем 2008 году собирался баллотироваться в президенты от демократической партии и не хотел упускать возможность создать себе имидж политика, разделяющего народное горе. Искренне сочувствуя жителям Стерлинга, особенно родителям погибших, он не забывал и о том, что человек, который поможет штату преодолеть последствия такой трагедии, приобретет репутацию сильного лидера.

– Сегодня, – сказал губернатор, – вся страна скорбит вместе с Нью-Гэмпширом. Мы все чувствуем ту боль, которую испытывают семьи пострадавших. Потому что чужих детей не бывает. – Подняв глаза, он продолжил: – Я лично был в Стерлинге и разговаривал со следователями, которые работают днем и ночью, стараясь разобраться в том, что случилось вчера. Я встретился с родственниками некоторых погибших и навестил в больнице ребят, которым удалось выжить. Эта трагедия забрала у нас часть нашего прошлого и нашего будущего. – Губернатор торжественно посмотрел в камеры. – Именно о будущем нам сейчас следует думать в первую очередь.